Петров М.К.
Историко-философские исследования.
М., 1996.
512 с.
Содержание:
СУДЬБА ФИЛОСОФА В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ.
ЧАСТЬ 1.
МЕТОДОЛОГИЯ
НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
И ФИЛОСОФИЯ.
ПРЕДМЕТ И ЦЕЛИ ИЗУЧЕНИЯ
ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ.
ПРОБЛЕМА ДОКАЗАТЕЛЬНОСТИ
В ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОМ
ИССЛЕДОВАНИИ.
ЯЗЫК И ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ.
ЯЗЫК И МИРОВОЗЗРЕНИЕ.
ЭФФЕКТЫ РЕТРОСПЕКТИВЫ.
СОЦИОЛОГИЯ ПОЗНАНИЯ
И <НАЧАЛО> ФИЛОСОФИИ.
ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОЕ
ИССЛЕДОВАПИЕ И СОЦИОЛОГИЯ
ПОЗНАНИЯ.
ЧАСТЬ II
СРЕДНЕВЕКОВАЯ И НОВАЯ ФИЛОСОФИЯ
ДИСКУССИИ ТЕОЛОГОВ И РАЗРАБОТКА
КАТЕГОРИИ ОБЪЕКТИВНОГО БЫТИЯ.
КАК СОЗДАВАЛИ НАУКУ?.
ПЕРЕД <КНИГОЙ ПРИРОДЫ>
(духовные леса и предпосылки
научной революции XVII века.
КАНТ И СПЕЦИФИКА
ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ.
КАНТ - СВОБОДА, ИСТОРИЯ, НАУКА.
ДИАЛЕКТИКА ГЕГЕЛЯ И ФЕНОМЕН
<НАУЧНОГО ПОСТУПАТЕЛЬНОГО
ДВИЖЕНИЯ>.
ЛОГИЧЕСКИЙ ФЕТИШИЗМ ГЕГЕЛЯ
И ПРОБЛЕМА
СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ.
ГЕГЕЛЬ И СОВРЕМЕННЫЙ КРИЗИС
В ГНОСЕОЛОГИИ.
ЧАСТЬ III
БЫТИЕ И ЗНАНИЕ
БЫТИЕ.
ПРОБЛЕМА ЗНАНИЯ
В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ.
ТИПОЛОГИЯ ЗНАНИЯ.
СУДЬБА ФИЛОСОФА В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ
Михаил Константинович Петров (08.04.1923 - 11.04.1987)
занимался исследованием проблем истории и теории культуры,
философии, науковедения. Однако все многообразие его инте-
ресов фокусировалось на проблеме творчества. На громадном
историко-культурном материале прослеживается процесс сози-
дания людьми своей собственной жизни. Преимущественное
внимание уделяется установлению механизма социального на-
следования, истории и теории образования, возникновению
греческой цивилизации, становлению и развитию институтов
современной науки, роли языка в развитии философии и ее со-
циальным функциям.
Все написанное Михаилом Константиновичем проникнуто
пафосом критики социального фетишизма, в условиях которо-
го возникает убеждение, будто бы человек обязан различным
институтам, знаковым системам и структурам всем, а сами они
могут обойтись без человека, обладают способностью к само-
развитию. Такое убеждение порождает социальную пассив-
ность, упование на <колесо истории>, притупляет чувство лич-
ной ответственности за все, что делается здесь и теперь.
Отдавая должное необходимости социального кодирования
человеческой деятельности, вечности социума в сравнении со
смертным индивидом, М.К.Петров неизменно подчеркивает
монополию человека на творчество. Это исключает апелляцию
к внечеловеческим сущностным силам и предполагает свободу
от любых форм фетишизма. Наличная социальная структура
хотя и является необходимым моментом, который обеспечива-
ет преемственность развития, но одновременно она и объект
преобразований со стороны индивидов. Социальная объектив-
4
ная реальность в отличие от природной является альтернатив-
ной. Это означает, что близкие по смыслу задачи могут ре-
шаться различными способами, но выбор целей и средств все-
гда остается за индивидами, а не за социальной структурой.
Исторический процесс не может быть связан в целое по прин-
ципу непрерывной лестницы, на ступеньках которой распола-
гаются наличные социальные структуры, или по принципу до-
роги, по которой пылят социумы, распределяясь в последова-
тельности передовых и отставших. Люди, а не социальные
структуры определяют пути и цели исторического движения.
Взятая сама по себе, ни одна социальная структура не содержит
имманентного вектора или цели, которые независимым от людей
способом заставили бы ее перейти в другой тип структуры.
М.К.Петров различает в рамках социума поведение (социум
сотворенный) и общение (социум творящий). Именно сфера
общения оказывается ответственной за движение и обновление
репродуктивной основы жизни общества. Творческое начало не
только связывается с индивидом, но включено в систему опре-
деленных культурных и социальных связей, что представлено
прежде всего типом хранения и обновления социально необхо-
димых знаний и умений. Выделяются три исторических типа
кодирования и обновления: индивидуально-именной (перво-
бытное общество), профессионально-именной (общества зем-
ледельческого типа), универсально-понятийный. Последний
тип анализируется при исследовании становления европейской
цивилизации.
При анализе знания, полагает М.К.Петров, следует разли-
чать содержание (этой стороной дела занимается наука) и спо-
собы его кодирования (это предмет философского исследова-
ния). Философия охватывает научное творчество, искусство,
все механизмы обновления и трансляции - обучения, образо-
вания, ориентирование человека в жизни; она есть средство
теоретического обоснования критического отношения к налич-
ному состоянию.
При жизни М.К.Петрова часто упрекали (и не только упре-
кали, но и делали оргвыводы) за то, что он отступает от мар-
ксизма, что он не марксист. В наши же дни иногда можно ус-
лышать от людей, еще недавно гордившихся принадлежностью
к марксистской ортодоксии, что взгляды М.К.Петрова устаре-
ли, они не актуальны, так как он-де слишком марксист, мыслит
по-марксистски. Не останавливаясь на вопросе о том, в чем
Судьба философа в интерьере эпохи
состоит действительное содержание марксизма, что в этом со-
держании устарело, отметим следующее. М.К.Петрова сближа-
ло с Марксом принятие тезисов о людях - творцах истории,
об истории - процессе саморазвития людей. В отличие же от
Маркса М.К.Петров определяющим, если не для всех, то для
многих сторон жизни общества, считает не сам способ матери-
ального производства, а способ его наследования новыми по-
колениями, способ его обновления силами живущих людей.
Акцентирование внимания на этой стороне жизни человече-
ских сообществ заставило М.К.Петрова детально анализировать
природные особенности человека (его биологическую и генети-
ческую недостаточность), учитывать влияние географической
среды на смену типов наследования (особенности бассейна
Эгейского моря - места зарождения европейской цивилиза-
ции). Те тезисы, которые М.К.Петров разделял с К.Марксом,
обязательны для всех мыслителей, пытающихся понять исто-
рию без допущения вмешательства в ход развития человечества
сверхъестественных сил, отвергающих предзаданность этого
развития. Они выражают суть материалистического понимания
истории, в создании которого видел свою основную заслугу
К.Маркс. Но как показала последующая история мысли, воз-
можны разные варианты такого понимания. Одним из таких
вариантов и являются взгляды М.К.Петрова.
Знания самого Михаила Константиновича, его эрудиция ни-
когда не пребывали в состоянии покоя, в единожды достигну-
том объеме. Они постоянно возрастали и обновлялись, через
его кабинет шел непрерывный поток литературы на англий-
ском и немецком языках. Получение и отправка книжных бан-
деролей были обыденной деталью чуть ли не каждого дня. Не
потому ли в последние годы жизни ему так полюбился термин
<человекоразмерность>? И не является ли собственная жизнь в
мире культуры и все возрастающего потока информации ма-
лым, но надежным тренажером для опробирования принципов
такой системы образования, где в среднем ее звене выпускник яв-
ляется полиглотом? М.К.Петров детально разработал такую кон-
цепцию образования, которая уже сейчас стучится в дверь, но на
проведение которой потребуется не менее 30-40 лет. Лидерами в
науке и культуре в целом окажутся те страны, замечает М.К.Пет-
ров, правительства которых начнут эту реформу раньше.
Активность, а подчас и дерзость мысли М.К.Петрова сочета-
лись с терпимостью, скромностью и величайшим трудолюбием.
6_____________________В.Н.Дубровин, Ю.Р. Тищенко_______________________
Это была цельная натура с трудной судьбой. В условиях почти
всеобщего двоемыслия, страха, безгласия, безответственного и
часто безотчетного желания сохранить существующее положе-
ние вещей у людей, подобных М.К.Петрову, другой судьбы и
быть не могло. Большие и малые идеологические погромы со-
провождали его лично всю жизнь, а для многих <братьев> по
цеху были к тому же средством демонстрации своей беззавет-
ной верности идеологическим устоям, которые прокламирова-
ли власть имущие.
Михаил Константинович Петров родился в Благовещенске,
в семье учителей. В 1940 году семнадцатилетний юноша посту-
пил в Ленинградский кораблестроительный институт. В 1941 -
1944 годах находился в рядах действующей армии на Ленин-
градском фронте. В 1944 году командируется на учебу в Воен-
ный институт иностранных языков, который с отличием окон-
чил в 1949 году. Вначале работает преподавателем этого же ин-
ститута, а с 1952 года - начальником кафедры иностранных
языков Ростовского артиллерийского училища. В 1956 году
увольняется в запас и поступает в аспирантуру Института фи-
лософии АН СССР. В 1959 году завершает диссертацию <Про-
блемы детерминизма в древнегреческой философии классиче-
ского периода>. Защита не состоялась из-за принципиальных
расхождений с научным руководителем, членом-корреспонден-
том АН СССР М.АДынником.
В конце 1959 года М.К.Петров написал публицистическую
повесть <Экзамен не состоялся> (Дон, 1989, № 6-7) и отправил
ее в июне 1960 года Н.С. Хрущеву с сопроводительным пись-
мом, полагая, что она может послужить началом дискуссии о
внутрипартийной демократии перед XXII съездом партии. В
итоге М.К.Петров был исключен из партии <за недостойное
поведение, выразившееся в написании и посылке в ЦК КПСС
повести антипартийного содержания>, и уволен с должности
заведующего кафедрой иностранных языков Ейского летного
училища (1961 г.). С сентября 1962 года работает преподавате-
лем кафедры иностранных языков Ростовского университета. С
1965 года читает историко-философские курсы на экономико-фи-
лософском факультете РГУ. В феврале 1967 года защитил канди-
датскую диссертацию <Философские проблемы науки о науке>.
В 1969 году М.К.Петров публикует статью <Предмет и цели
изучения истории философии> (Вопросы философии, 1969, № 2),
что вызывает большое количество критических оценок, многие
Судьба философа в интерьере эпохи
из которых - идеологические и политические обвинения.
Прошло двадцать семь лет со дня этого события - всего
лишь эпизода в истории философии советского периода и вме-
сте с тем значительного факта в личной судьбе М.К.Петрова.
После этой статьи он был отстранен от преподавания филосо-
фии и уволен с должности старшего преподавателя философ-
ского факультета Ростовского университета. С этих пор путь
для публикации его работ был практически закрыт. Что же это
за статья и каковы обстоятельства ее написания и обсуждения
в Институте философии АН СССР?
В журнале <Вопросы философии> за 1968 и 1969 годы были
опубликованы статьи, где обсуждались историко-философские
проблемы. Статья М.К.Петрова в этом ряду оказалась послед-
ней. Ей предшествовали статьи В.В.Соколова, В.К.Чалояна,
З.А.Каменского, И.С.Нарского, П.В.Копнина. Статья М.К.Пет-
рова начинается указанием на то, что сложилась определенная
традиция в понимании предмета истории философии, ее соста-
ва и целей. В критическом отношении к этой традиции едино-
душны все, но содержание претензий различно. Крайние пози-
ции характеризуются тем, что одни считают историю филосо-
фии способной обеспечить квалифицированный подход к по-
ниманию любых проблем, другие же признают ее частным мо-
ментом общекультурного багажа гуманитария. Чем-то вроде
иностранного языка, который, по авторитетным слухам, заме-
чает М.К.Петров, сильно повышает культурный уровень.
Нынешние основы построения истории философии и курса
ее преподавания, считает М.К.Петров, нуждаются в тотальной
перестройке. Ее необходимость диктуется тем, что выявилась
группа новых проблем. Они связаны с возрастанием роли нау-
ки в жизни общества и с локальным характером научно-техни-
ческой революции. Возрастание роли науки требует более чет-
ких представлений о порождении научного знания, его обнов-
ления и утилизации. Локальный характер НТР создает условия,
пишет М.К.Петров, для понимания европейского способа мыс-
ли как одного из многих других. Все это предполагает анализ
истории философии, в рамках которой научный способ мысли
зарождается и возникает. Автор заявляет, что хочет привлечь
внимание философов и особенно историков философии к не-
которым проблемам этого круга. Их пять. Вот авторские фор-
мулировки этих проблем.
8____________________В.Н.Дубровин, Ю.Р. Тищенко______________________
1. Имеет ли смысл говорить о всемирной истории филосо-
фии или следует придерживаться локально-европейской поста-
новки вопроса о генезисе и развитии философии?
2. Начинается ли история философии с милетцев?
3. Насколько правомерно видеть в противоположности ма-
териализма и идеализма универсальное основание для класси-
фикации всех философских школ?
4. Историзм - конкретность социального анализа или рет-
роспектива?
5. Должна ли история философии включать историю естест-
вознания?
Обозначив свою позицию по каждому из этих вопросов и
завершая статью, автор полагает, что пока можно сделать
один-единственный вывод: традиционный способ изложения
истории философии и курс ее преподавания устарели не столь-
ко в деталях, сколько в основных принципах своего построе-
ния. Они требуют не частных переделок, дополнений и попра-
вок, а поиска каких-то новых форм и подходов.
Для творчества М.К.Петрова написание статьи такого содер-
жания не было случайностью. История философии была пер-
вой и, быть может, самой сильной его философской любовью.
Он начинал свою философскую биографию диссертацией по
истории античной философии, глубоко размышляя над пробле-
мами методологии историко-философского исследования, что
получило отражение как в самой диссертации, так и в рецен-
зии на книгу Томсона <Первые философы>, опубликованной в
4-м номере за 1959 год <Вестника древней истории>. В конце
концов у М.К.Петрова складывается убеждение, что, прежде
чем задавать философам прошлого свои вопросы и оценивать
их ответы, мы должны разобраться в том, какие вопросы и как
они сами ставили перед собой. Как, в какой форме перед ан-
тичными философами стояла проблема детерминизма, если она
действительно перед ними стояла, как была тематизирована
ими? Необходимо уяснить специфику античной философии,
конкретно-исторически исследовать ее собственную проблема-
тику. Поиск специфики античной философии привел М.К.Пет-
рова к поиску специфики античной культуры, к созданию ори-
гинальной культурологической концепции, составляющей ядро
его варианта материалистического понимания истории. Эти
взгляды впервые были изложены в 1966 году в работе <Пираты
Эгейского моря и личность> (издана в 1995 г. в Москве) и в
___________________Судьба философа в интерьере эпохи____________________9
монографии <Античная культура> (готовится к изданию). В по-
следней античная философия рассматривалась конкретно-исто-
рически, в контексте античной культуры, понималась не как
наивный подход к решению некоторого набора проблем, науч-
ное решение которых дано марксизмом-ленинизмом, а как по-
пытка осмысления прежде всего проблем, специфических для
античности.
Обращение к науковедческим вопросам дало М.К.Петрову
новый стимул для историко-философских исследований. Во-
прос о происхождении современной науки, существующей в
дисциплинарной форме, ставил проблему происхождения дис-
циплинарности как формы существования знания. Такой пред-
научной дисциплиной, в лоне которой зародились современ-
ные опытные науки, оказалась, как показал М.К.Петров, есте-
ственная теология средневековья. Сама же эта теология яви-
лась результатом применения форм мышления, выработанная
античной философией для своих задач, к задачам, поставлен-
ным христианской догматикой. Эта связь средневековой теоло-
гии с античной философией демонстрирует, по мнению
М.К.Петрова, то отношение между традицией и творчеством,
которое существует в реальном историческом процессе. В тра-
диции не предопределен способ ее использования. Традиция
не несет ответственности за то, как она была использована и
истолкована. Платон и Аристотель не несут ответственности за
Августина и Фому Аквинского, Кант - за Гегеля. Учение Ари-
стотеля не порождает из себя учение Формы, как и учение
Канта - учение Гегеля. Историю философии, как историю во-
обще, творят конкретные люди, опираясь на традиции, исполь-
зуя наследие. Но само наследие не предопределяет направле-
ние и цели его использования.
Так, пытаясь осмыслить проблематику научного творчества,
М.К.Петров привлекает труды мыслителей нового времени,
особенно Канта. Актуализируя наследие последнего, используя
ход его мыслей для описания ситуации переднего края науки,
М.К.Петров осознает, что такой постановки вопроса у самого
Канта не было. Но конкретно-историческое изучение Канта,
изучение его собственной проблематики, сравнение с результа-
тами конкретно-исторического изучения Гегеля показывает,
что для решения проблем научного творчества, для описания
действий субъекта на границе познанного и непознанного ак-
туализация наследия Канта более эффективна, чем актуализа-
jO____________________В.Н.Дубровин, Ю.Р.Тищенко________________________
ция наследия Гегеля. Кант ближе к этим вопросам, чем Гегель.
Поэтому в современных условиях использование традиции в
собственном философском творчестве должно опираться на
конкретно-историческое изучение этой традиции. Мы можем
задавать философу прошлого свои вопросы, но мы должны
учитывать, какие вопросы он задавал сам себе.
Результаты исследований отношений христианской теологии
и античной философии, современной науки и естественной
теологии, акта научного творчества были изложены М.К.Пет-
ровым в монографии <Самосознание и научное творчество>,
написанной в 1967 году (издана в 1992 году в Ростове).
Таким образом, ко времени написания статьи <Предмет и
цели изучения истории философии> (1968 год) за М.К.Петро-
вым стоял опыт самостоятельных историко-философских ис-
следований, опыт преподавания историко-философских курсов
в РГУ, который можно, на наш взгляд, выразить следующим
образом. Чтобы эффективно и творчески использовать фило-
софское наследие для решения актуальных философских про-
блем, необходимо конкретно-историческое знание философ-
ских учений прошлого - знание тех специфических задач, ко-
торые стояли перед творцами этих учений, тех подходов, кото-
рые они использовали. Для этого необходимо изучать их твор-
чество в его реальной обусловленности их положением в куль-
туре своего времени, их отношением к проблемным ситуациям
этой культуры, их отношением к философским традициям этой
культуры. Необходим взгляд на историко-философский про-
цесс как на процесс, реализующийся через акты индивидуаль-
ного творчества, не имеющий предзаданной цели. Принятое же
изложение истории философии как предыстории того комплек-
са утверждений, который получил название <марксистско-ле-
нинская философия>, внушает ложное представление об исто-
рико-философском процессе как процессе, имеющем имма-
нентную цель, запрограммированном на предопределенный ре-
зультат. Такой взгляд, усвоенный в процессе обучения, препятст-
вует конкретно-историческому анализу и оценкам результатов фи-
лософского творчества, не способствует эффективному использо-
ванию философского наследия в философском творчестве.
В предлагаемом читателям сборнике историко-философских
работ М.К.Петрова собраны произведения, большая часть ко-
торых не была ранее опубликована. Вместе взятые, они дают
достаточно полное представление о тех идеях, которые лежат в
__________________Судьба философа в интерьере эпохи__________________П
основе историко-философских исканий М.К.Петрова, которые
частично отразились и в разбираемой статье. Кроме того, в
сборник включены и работы, в которых М.К.Петров, лишен-
ный возможности участвовать в дискуссиях по поводу его пуб-
ликации, пытается ответить своим оппонентам, уточнить свои
позиции. Вернемся, однако, к статье М.К.Петрова, ее судьбе и
судьбе ее автора.
Содержание статьи, яркая индивидуальность ее стиля, аргу-
ментированность в постановке проблем - все это выделяло ее
из общего потока публикаций по историко-философской тема-
тике и свидетельствовало о безусловной талантливости ее авто-
ра. Но неужели все это вместе взятое могло послужить основа-
нием для увольнения М.К.Петрова из РГУ и тем более закрыть
путь к публикации? - спросит нас читатель, в особенности мо-
лодой. Понять действительно трудно. Наверное, не менее труд-
но, чем западному интеллектуалу уяснить смысл сакраменталь-
ной формулы нашего недавнего прошлого: <строгий выговор с
занесением в учетную карточку>.
Едва ли прошло более двух месяцев после выхода в свет ста-
тьи М.К.Петрова, как в Институте философии АН СССР со-
стоялось заседание объединенного Ученого совета по пробле-
мам истории философии с участием сотрудников ряда секторов
института и представителей журнала <Вопросы философии>
(см.: Вопросы философии, 1969, №9). В те годы если публич-
ное обсуждение чего-либо предпринималось, то его организа-
торы вполне определенно формулировали не только цель, но и
почти безошибочно планировали и определенный результат.
Существовало и разделение труда. Одни занимались проблема-
ми <теории>, другие - вопросами политико-идеологическими,
третьи - политико-организационными, кадровыми. Различные
элементы системы взаимодействия, как и положено, отличны.
Расширенное заседание объединенного Ученого совета по
проблемам истории философии открыл его председатель
В.Е.Евграфов, который обозначил политико-идеологический
интерьер предстоящего действа. Обсуждение методологических
проблем историко-философских исследований полезно, отме-
тил председатель. Дело это трудное и ответственное. Важно,
чтобы дискуссия с самого начала приняла нужное направление.
Наша задача - строго руководствоваться марксистско-ленин-
ским принципом партийности. Полемизируя в рамках маркси-
стской философии, мы усилим свои позиции и создадим проч-
12____________________В.Н.Дубровин, Ю.Р.Тищенко________________________
ный фундамент для борьбы с нашими многочисленными идео-
логическими противниками. Совет заслушал и обсудил доклад
В.В.Соколова <Проблемы историзма в историко-философском
исследовании>. Докладчик отмечает хорошие намерения
М.К.Петрова и даже разделяет его озабоченность нынешним
состоянием историко-философской науки, а в ряде случаев
критику этого состояния М.К.Петровым считает справедливой.
Однако докладчик несколько иначе понимает весь пафос ста-
тьи М.К.Петрова. Если, согласно автору статьи, надо перестро-
ить историко-философские исследования, их проблематику,
содержание, социальную направленность, то докладчик чуть-
чуть подправляет его и утверждает, что тот призывает к тоталь-
ной перестройке нашей историко-философской методологии.
На заседании выступило десять человек. Шестеро из них так
или иначе рассматривали содержание статьи М.К.Петрова.
Четверо подвергли ее <критике>. Но она, по оценке А.Л.Суббо-
тина, свидетельствовала об отсутствии понимания самого жела-
ния понимания и о полном пренебрежении элементарной ло-
гикой. Действительная позиция автора трансформировалась на-
столько, что становилась легко уязвимой. М.К.Мамардашвили
отметил, что все проблемы, поставленные в статье М.К.Петро-
вым, являются реальными, а все происходящее на этом Совете
оценил как подмену необходимости обсуждать конкретные
проблемы стремлением <раздавать только отметки участникам
дискуссии>.
Организаторы заседания Совета вовсе не стремились про-
двинуться по пути историко-философского познания. Они за-
ботились прежде всего о точности рисунка ритуально-идеоло-
гического танца, цель которого - продемонстрировать раз-
гром, осуждение, разоблачение, готовность дать отпор и защи-
тить устои и т.п., и т.п. Конечно же, подлинная задача состоя-
ла в том, чтобы осудить М.К.Петрова, а не обсудить проблемы
истории. Интересно, что в тексте отчета о состоявшемся засе-
дании фамилия М.К.Петрова упоминается 29 раз. В том числе
15 раз в основном докладе. Почти каждое упоминание его име-
ни сопровождалось негативными оценками идеологического
толка. На втором месте по частоте упоминаний В.В.Соколов -
9 раз. Это естественно, ведь на него ссылались как на доклад-
чика. Всего упомянуто 24 имени, но количество уже совсем не
то: Ф.Х.Кессиди - 1, З.А.Каменский - 1, А.ФЛосев - 1,
И.С.Нарский - 2 и др. М.К.Петров не только не был пригла-
__________ Судьба философа в интерьере эпохи___________________П
шен на заседание данного Совета, но и узнал о нем лишь не-
которое время спустя.
Как же развивались дальнейшие события? До обсуждения в
Москве статьи М.К.Петрова в Ростовском университете было
тихо. Затем по инициативе парткома университета и усилиями
заведующих трех философских кафедр в РГУ организуется об-
суждение статьи. Делается попытка принять совместное реше-
ние трех кафедр, где содержание статьи осуждалось. Через не-
сколько дней собирается заседание парткома, где будто бы рас-
сматривались итоги состоявшегося обсуждения. Это было ле-
том 1969 года.
В редакционной статье журнала <Коммунист> за февраль
1970 года статья М.К.Петрова упоминается в негативном плане.
На лекции М.К.Петрова учебная часть ректората неоднократно
направляет стенографисток. От партийной группы кафедры требу-
ют обсудить и осудить статью М. К. Петрова. Летом 1970 года парт-
ком РГУ вновь обращается к содержанию статьи М.К.Петрова.
Принимается решение о невозможности использовать его для
преподавания философии.
Обращение к содержанию статьи М.К.Петрова, к обстоя-
тельствам ее обсуждения, конечно же, является необходимым
моментом при любых попытках объяснить смысл происходя-
щего. Однако ни содержание статьи, ни ход ее обсуждения не
могут объяснить, почему его отстранили от преподавания, по-
чему лишили возможности публиковать результаты исследова-
ний. Но в то же время сами эти акты-запреты достаточно ясно
говорят, что для существующего режима М.К.Петров был опа-
сен. Почему опасен? Потому, что при всем неприятии сущест-
вующего положения вещей он не стал алкоголиком (а уж очень
хотелось поставить на нем именно этот штамп), он не стал по-
клонником восточных верований, он не объявил себя сырое-
дом или травоедом. Все попытки выбить его из седла успехом
не увенчались. Хотя жизнь и сократили.
Не прошло и трех лет после попытки отстранить его от фи-
лософии, как в одной из рукописей М.К.Петров адресует чита-
телю следующие слова: <Если мы кому и обязаны из предшест-
венников, то не отступникам от истины, а тем, кто шел до
конца>. <Вот и конец дороге, - пишет М.К.Петров в послед-
нем абзаце этой же рукописи, - а теперь книги <Язык, знак,
культура>. И снова в путь. Жизнь человека коротка, и <суммы
обстоятельств> никогда не бывают асфальтовой лентой, уходя-
14___________________В.Н.Дубровин, Ю.Р.Тищенко______________________
щей за горизонт. А если и бывают - скучно ходить по асфаль-
ту, того хуже ездить: взгляду не за что зацепиться. В наш век
не соскучишься... Всегда есть чем озадачиться, над чем пораз-
мыслить, подумать, чем поделиться с современниками>.
Вот эта готовность поразмыслить да еще и поделиться с со-
временниками существующий режим устроить никак не могла.
Зачем партийной номенклатуре твои мысли о том, как пепеуст-
роить коммунистическую партию, зачем чиновникам от фило-
софии - законодателям учебных программ, редакторам много-
томных или компактных историй философии - выслушивать
оценки, что их построения устарели и косметический ремонт
здесь не поможет. Зачем чиновнику от науки рекомендации по
переустройству организации науки, зачем ему еще более подоз-
рительные рассуждения о <невидимых колледжах>, которые не
знают национальных и государственных границ.
И ведь все это предлагается в условиях, казалось бы, незыб-
лемого и святого порядка, когда все и каждый знают, что есть
общее дело, единая цель, настоящая правда и самое демокра-
тическое государство. А у каждого человека в отдельности есть
к тому же и свое собственное, персональное дело. И без этого
простого человека-винтика ну никак не обойтись! И.В.Сталин
предлагает за него тост, а спустя 40 лет лидер перестройки уже
не ограничивается прославлением, а выдвигает лозунг о необ-
ходимости большего внимания этому <человеческому фактору>.
А этот, т.е. М.К.Петров, берется то партию преобразовать, то
историю философии перестроить, то организацию науки и сис-
тему образования менять. Опасен! Да и молодежь к нему тянется.
Того и гляди знаменем станет. Еще и в партию хотел вернуться.
Нет, такие люди нам не нужны, заявил М.С.Соломенцев, тогдаш-
ний первый секретарь Ростовского обкома КПСС.
Таким образом, М.К.Петров нарушил правила игры. Во-пер-
вых, вышел за пределы круга, которым режим очерчивал возмож-
ную для каждого сферу деятельности. Во-вторых, пренебрег важ-
нейшим правилом системы - говорить только приятное.
Заталкивали М.К.Петрова в уготованный ему круг дружны-
ми усилиями всей системы государственных и общественных
институтов, каждый из которых выполнял свою функцию то-
тального надзора, а служба безопасности среди них играла к
тому же роль политического оператора. А функции каждого
института, конечно же, персонифицировались определенными
чиновниками, сотрудниками, руководителями различных уров-
__________________Судьба философа в интерьере эпохи__________________15
ней и, разумеется, коллегами. Общими усилиями они довели
его до отдела кадров РГУ, где бестрепетной рукой записали в
трудовую книжку: <Уволен на основе решения парткома РГУ о
невозможности использовать на преподавательской работе по
философии>.
Это могло случиться лишь в условиях жесточайшего идеоло-
гического пресса, всеобщего страха и беззакония. Это случи-
лось в стране, где органы безопасности защищают прежде все-
го государство, а не граждан. Это произошло в стране, где не
только процветало доносительство, но и всегда в нужное время
и в нужном месте находятся люди, готовые к исполнению ри-
туальных танцев во славу и во имя властей предержащих.
Составители сборника благодарят Галм Дмитриевну Петро-
ву, хранительницу архива М.К.Петрова, за помощь в подборке
материалов для публикации.
16.02.1996
В. Н .Дубровин, Ю.Р.Тищенко
ЧАСТЬ I
МЕТОДОЛОГИЯ
НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
И ФИЛОСОФИЯ
Влияние науки на философию и отношение науки к фило-
софии исследовались многократно; по существу, вся история
философии нового времени отмечена печатью научности - по-
пытками понять науку, философски санкционировать то, что
Энгельс называл <научной формой познания природы> (1, с.
599), тем или иным способом объединить науку и философию
в тождество-противоречие, в рамках которого наука стала бы
философской, <сознающей себя наукой>, а философия - науч-
ной философией, способной в своей предметной области дать
человечеству столь же надежное с гарантией на безотказную
применимость знание, как и наука. Вершиной и классическим
завершением этих умонастроений была и остается система Ге-
геля с ее сквозным тождеством-противоречием мысли и бытия,
субъекта и объекта.
В триединстве мыслящего, действующего и познаваемого
наука у Гегеля приглашена на должность предметного фикса-
тора рефлексии, оставляющего следы зеркала: <Предмет для се-
бя есть лишь для нас, поскольку его духовное содержание по-
рождено им самим; поскольку же он и для самого себя есть для
себя, то это самопорождение, чистое понятие, есть в то же
время для него предметная стихия, в которой он имеет свое
наличное бытие; и таким образом предмет в своем наличном
бытии есть для самого себя предмет, рефлектированный в себя.
Дух, который знает себя в таком развитии как духа, есть наука.
Она есть его действительность и царство, которое он создает
себе в своей собственной стихии> (2, с. 13).
20 ____ ______ М.К.Петров
Благородство и основательность решения, в котором наука
- система положительного знания - становится и продуктом
творческих исканий мятежного духа познания, и предметом
постоянной неудовлетворенности духа достигнутым - отрица-
нием конечности процесса познания, - и опорой для новых
исканий, обеспечили гегелевской системе непреходящую лю-
бовь приверженцев и должный пиетет противников. На повер-
ку всегда оказывалось, что любые перестройки, переделки, пе-
реворачивания, критические истолкования и подходы не затра-
гивают ключевого отношения гегелевской системы: познание
совершается в научной форме, научное знание - высший тип
знания, по отношению к которому все остальные, в том числе
и философский, лишь несовершенные и стремящиеся к науч-
ному совершенству типы. Словом, как писал Гегель: <Истин-
ной формой, в которой существует истина, может быть лишь
научная система ее. Моим намерением было способствовать
приближению философии к форме науки - к той цели, дос-
тигнув которой она могла бы отказаться от своего имени любви
к. знанию и быть действительным знанием... Показать, что наста-
ло время для возведения философии в ранг науки, было бы по-
этому единственно истинным оправданием попыток, пресле-
дующих эту цель, потому что оно доказывало бы необходи-
мость цели, больше того, оно вместе с тем и осуществляло бы
ее> (2, с. 3).
И хотя с возведением философии в ранг науки дело обстоит
как со Вторым пришествием и соответствующие попытки все
чаще приобретают склочный оттенок борьбы полыхаевского
<Геркулеса> за право сидеть на насиженном, но, увы, не на
своем месте, теория познания - основа предмета философии
- со времен Гегеля мыслится как теория научного познания, с
теми или иными оговорками и поправками приводится к фор-
ме движения или даже самодвижения содержательной логики,
то есть процесс философского самосознания, в какой-то степе-
ни и предметного самообнаружения философии, идет хотя и
<своим> путем, но нацелен в конечном счете на науку, на <на-
учное поступательное движение>.
Упрекая Спинозу, Вольфа и других за обращение к матема-
тике и подмену предмета, Гегель писал: <До сих пор филосо-
фия не нашла своего метода. Она смотрела с завистью на сис-
тематическое сооружение математики и, как мы сказали, про-
бовала заимствовать у нее ее метод или обходилась методом тех
Научно-техническая революция и философия______________1\_
наук, которые представляют собою лишь смесь данного мате-
риала, опытных положений и мыслей, или, наконец, выходила
из затруднений тем, что грубо отбрасывала всякий метод. Но
раскрытие того, что единственно только и может служить ис-
тинным методом философской науки, составляет предмет са-
мой логики, ибо метод есть сознание о форме внутреннего са-
модвижения ее содержания> (3, с. 32-33). Гегель тут же уточня-
ет принадлежность этого движения к науке, указывая на отри-
цание отрицания как на механизм преемственности такого
движения: <Так как получающееся в качестве результата отри-
цание есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое со-
держание. Оно есть новое понятие, но более высокое, более
богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его от-
рицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит
в себе старое понятие, но содержит в себе более чем только это
понятие, и есть единство его и его противоположности. Таким
путем должна вообще образоваться система понятий - и в не-
удержимом, чистом, ничего не принимающим в себя извне
движении получить свое завершение> (там же).
Мы напоминаем эти азы философских представлений о нау-
ке и о соотнесенности предмета философии (или существенной
стороны этого предмета) с движением научного знания вовсе
не для незамедлительного их показа под формой несостоятель-
ности, ограниченности или беспредметности в новых условиях.
Напоминание об этих обжитых философией истинах: наука -
показатель успехов человеческого познания; наука - высшая
форма познания; движение научного знания - предмет исто-
рии и теории познания, - нужно нам как исходный момент
анализа того нового, что вносит научно-техническая револю-
ция в философскую проблематику.
Если попытаться дать общую характеристику сдвига и выде-
лить возникающую под давлением научно-технической рево-
люции тенденцию смещения философского интереса, то в пер-
вом приближении достаточно будет указать на социализацию
философской проблематики и на прогрессирующее типологи-
ческое различение в рамках социума двух сфер: общения и по-
ведения со своими особыми структурами, механизмами и свя-
зями. Внешне это выглядит и часто критически анализируется
как возрождение дуализма, возвращение к решенным, казалось
бы, историей вопросам вроде роли и места <порождающих
причин>, познавательных тупиков Юма, антиномий Канта, но
22____________________________М.К.Петров
в лесах этого чисто внешнего попятного движения угадываются
уже и контуры будущей постройки: над социально организо-
ванным поведением - репродуктивным скелетом определенно-
сти общества как <социума сотворенного>, надстраиваются
(или пристраиваются) хоромы общения - <социума творяще-
го>, ответственного за состояние, движение и обновление ре-
продуктивной основы жизни общества.
Особенность этого процесса перестройки, использующего и
строительный материал прошлого (проблема <творения>, <со-
творенности>), состоит в том, что за малыми исключениями
(неотомизм, например) этот процесс идет, с одной стороны,
почти без теологических включений - на правах единственно-
го и неустранимого источника творчества привлекается смерт-
ный мыслящий индивид, - а с другой, с обязательной опорой
на социальное опосредование (социализация, национализация,
запись) как на способ отчуждения продуктов познавательной
деятельности индивидов и даже их имен (<эпонимическая ха-
рактеристика>) в социальное достояние, в вечные социальные
ценности. Социальное опосредование, не устраняя самостоя-
тельность гносеологической проблематики, вводит в нее тре-
тий предельно широкий и вместе с тем достаточно определен-
ный момент - социальную оформленность познания (<культу-
ра>), - то есть требует, скажем, не только объективной истин-
ности, но и анализа социальной значимости познания, вклю-
ченности его в данный исторический тип хранения, обновле-
ния и накопления социально необходимых знаний и репродук-
тивных схем, что в значительной мере трансформирует струк-
туру, основные категории и понятия традиционной гносеоло-
гии, выделяя на правах внеисторического инварианта социаль-
ное знание, которое может быть получено и социализировано
множеством способов, в частности и научным.
Поскольку социальное опосредование одна из центральных
идей марксизма (анализ стоимости, истории), почти все тече-
ния современной философии и социологии развиваются либо с
оглядкой на марксизм, либо в непосредственной к нему близо-
сти, что может вызывать в нашей среде широкий спектр реак-
ций от искренних удивлений и даже обвинений в плагиате (см.: 4,
с. 150-154) до не менее искреннего неприятия, способного в
приступах пуританизма похоронить по первому разряду стро-
гой словесности не только частные попытки решения, но и са-
______________Научно-техническая революция и философия______________23_
му новую проблематику. Это обстоятельство требует ряда кри-
тических замечаний, чем мы займемся в конце статьи.
1. НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Научно-техническая революция - термин настолько при-
мелькавшийся и накопивший такое множество смысловых от-
тенков, что теперь даже специалистам трудно бывает понять, о
чем именно идет речь. Наиболее часто термин употребляют для
обозначения всей совокупности прямых и опосредованных
влияний института науки на все сферы общественной жизни,
имея в виду обновляющий, дестабилизирующий, экономиче-
ский и другие эффекты приложений научного знания, в чем бы
они ни выявлялись. В более специальных и системных значе-
ниях под научно-технической революцией понимают:
1. Особый <революционный> тип обновления социальных
структур, существенной особенностью которого является не
эволюционно-преемственное совершенствование наличных ор-
ганизационных или технологических схем (рационализация), а
постоянное насыщение социальной репродукции новыми схе-
мами - претендентами на производство общественно необхо-
димого продукта, что в процессе сосущестования-соревнования
многих схем изготовления одного и того же продукта или его
функционального подобия (производство электроэнергии, на-
пример) ведет за счет дренажа морально стареющих и менее
рентабельных схем к накоплению в социальных структурах
экономического и организационного качества - социальной
элитности. Такая научно-техническая революция ведет свою
хронологию либо с момента оформления науки в социальный
институт (конец XVII в.), либо с начала технологических при-
ложений науки (середина XVIII в.). Ее эффекты измеримы в
объемах ввода в репродукцию новых схем и в растущих темпах
накопления элитности. Темпы накопления элитности обратно
пропорциональны средним срокам жизни схем или, что то же,
длительности цикла обновления. По различным подсчетам сро-
ки жизни схем постепенно сокращаются и составляют сегодня
10 - 20 лет. Накопление элитности выразимо и в росте дохода
на душу населения. В странах, использующих научно-револю-
ционный тип обновления, он уже около 200 лет растет по экс-
поненте с удвоением в 20-25 лет и составлял в 1960 году око-
ло 1750 долл. (5), что в 15-20 раз превышает средние значе-
24
ния дохода на душу населения в слаборазвитых и развиваю-
щихся странах.
2. Изменения состава энергетического и кибернетического
баланса социальной репродукции, особенно кибернетического,
за счет распределения человеческих некогда функций привода
и регулирования по силам и свойствам неживой природы и во-
влечения этих сил и свойств как в сферу производства, так и в
сферу управления. Такая революция идет, собственно, с древ-
нейших времен, с осла или быка, с первого силка-автомата.
Человек всегда умел совершать подстановки, выскакивать из
беличьего колеса репродукции, замещая себя чем угодно, в том
числе и себе подобными. Поэтому научно-техническая револю-
ция в этом смысле понятие скорее количественное, нежели ка-
чественное, оно связано с масштабом и темпом субституций,
выбрасывающих человека из репродукции не только в качестве
источника мускульной силы (ее доля в энергетическом балансе
ничтожна), но и в качестве организатора-регулятора. Послед-
нее связывают обычно с появлением кибернетики и вычисли-
тельной техники, с развитием автоматизации. Хотя в теорети-
ческом отношении такое понимание довольно бесплодно, оно
является, пожалуй, наиболее распространенным в силу значи-
тельного социального резонанса: технологическая безработица,
изменения классовой структуры, баланса движущих сил обще-
ственного развития и т.п. Оно важно и для философии, по-
скольку именно здесь, под этим углом зрения, наиболее четко
выступает различие предметов науки и философии: направлен-
ность науки на репродукцию, а философии - на общение.
3. Изменение способа и места существования науки, превра-
щение ее из <малой> университетской науки в государственную
<большую> науку, которая функционирует в научно-исследова-
тельских крупных коллективах в условиях активной организа-
ционно-стимулирующей научной политики государства. Такое
понимание научно-технической революции и связанное с ним
представление о <потолке>, <насыщении> общества наукой, ко-
гда темпы роста объема научной деятельности (удвоение в 10-
15 лет) и ассигнований на науку (удвоение в 5-7 лет) должны
будут в ближайшие три - четыре десятилетия прийти в соот-
ветствие с темпами роста населения (удвоение в 40-50 лет) и
национального дохода (удвоение в 20-25 лет), крайне важно
для самой науки; поскольку она живет новым способом срав-
нительно недавно, со времен второй мировой войны, научная
25
политика во многом еще остается чистой эмпирией и т.д. Здесь
же возникают важные социально-исторические проблемы, свя-
занные с соревнованием систем, поскольку научно-техниче-
ская гонка за темпы обновления и накопление социальной
элитности выступает существенным моментом такого соревно-
вания. В рамках этого понимания ставятся и философские
проблемы специфики творчества, соотношения гласности и ор-
ганизации: научная политика - первая, по сути дела, попытка
активного вмешательства в тонкие процессы творчества, что
создает фактологическую базу и для анализа творчества, и для
анализа природы организации. При всем том в таком понима-
нии не так уж много <революционного>. Вся совокупность свя-
занных с ним процессов куда проще укладывается в концеп-
цию <научно-технической контрреволюции>, в схему обороны
социальности от науки и ее обновляющего воздействия.
4. Под научно-технической революцией понимаются, нако-
нец, изменения глобальной ситуации, вызванные крайне не-
равномерным распределением науки в мире. Как раз этот гло-
бальный аспект научно-технической революции наиболее ва-
жен для философского самосознания, и на нем следует остано-
виться чуть подробнее.
Табл. 1. (6; 7)
Распределение населения, дохода и науки
столбцы:
Группа стран; К; H; НД; Б; Ф; Х;
А; 2; 13; 48,4; 2,5; 47,2; 49,2;
А+B; 8; 21; 67,5; 1,0; 88,6; 77,4;
A+B+C; 19; 27; 85; больше 0,5; 99,5; 94;
НП; 130; 73; 15; меньше 0,5; 0,5; 6;
Здесь A - СССР и США; B - Япония, Англия, ФРГ, ГДР,
Франция, Австралия; C - Италия, Швейцария, Дания, Изра-
иль, Бельгия, Румыния, Польша, Канада, Швеция, Чехослова-
кия, Голландия; НП - страны <научной пустыни>; К - число
стран в группе; Н-% от общего населения земли; НД - на-
циональный доход в % от мирового на 1964 г.; Б - ассигнова-
ния на науку (по последней группе стран) в % к национально-
му доходу на 1960 г.; Ф-% от мирового массива публикаций
по физике; Х - % от мирового массива публикаций по химии.
26
Из табл. 1 явствует локальный характер научно-технической
революции, захватывающей страны, в которых живет менее
трети населения земли. Если посмотреть на эту ситуацию под
несколько иным углом зрения (табл. 2)*, то возникнет еще ме-
нее приятная картина, когда, скажем, Киев с его 728 публика-
циями или Харьков с 270 оказываются <научными странами>
куда большего потенциала, чем Китай - 36 публикаций.
Табл. 2. (8)
Распределение ученых-авторов по странам и городам
в массиве научных публикаций 1967 г.
Общее число зарегистрированных имен 126 055.
Страны; Число;
США; 52195;
Англия; 11186;
СССР; 10505;
ФРГ; 8398;
Франция; 6862;
Япония; 5202;
Канада; 3997;
Индия; 2882;
Италия; 2733;
Австралия; 2038;
Швейцария; 1767;
Чехословакия; 1718;
Швеция; 1650;
Голландия; 1412;
% к общ. числу; 90;
Города; Число;
Москва; 4982;
Лондон; 2915;
Нью-Йорк; 2783;
Париж; 1804;
Токио; 1681;
Бостон; 1453;
Филадельфия; 1407;
Чикаго; 1404;
Ленинград; 1309;
Лос-Анжелес; 1205;
Кембридж (США); 1010;
Бетезда (США); 911;
Прага; 882;
Беркли (США); 869;
Простой взгляд на распределение науки и дохода показыва-
ет, что до каких-то пределов здесь существует довольно жест-
кая корреляция, которую Прайс даже пробовал возвести в ранг
закона соответствия доли в мировом богатстве вкладу данной
страны в науку (8; 10). Для стран, захваченных научно-техни-
ческой революцией, эта закономерность более или менее вы-
Табл. 2 составлена по данным <Международного справочника по ученым-
авторам за 1967 г.>, подготовленным институтом Гарфильда. Подробнее об ин-
ституте и его изданиях см.: 9, с. 79.
Научно-техническая революция и философия______________27_
полняется, но дальше идет однородная по доходу на душу на-
селения - 100 долл. (5)-и по типу жизни <научная пустыня>.
В 1967 г. наука распределялась в мире так: 14 стран <делают>
90% (см. табл. 2), следующие 24 - 9%, следующие 39 - 0,9%,
остальные, числом более 60 - 0,1% (8). Крайне любопытным и
настораживающим является тот факт, что Китай, имевший в
1960 г. около 400 научных журналов (II, с. 372), опубликовал в
1967 г. лишь 36 работ.
Пытаясь объединить все эти аспекты понимания научно-
технической революции в нечто целостное, мы вынуждены от-
метить, что речь должна, видимо, идти о процессе очаговом, и
к тому же со сравнительно ограниченным историческим про-
шлым. Все фиксируемые в представлениях о научно-техниче-
ской революции характеристики не старше 300 лет. Того же
возраста и разрывы в социальной элитности <развитого> и
<развивающегося> миров; лет 200-300 тому назад мир был в
экономическом отношении однороден (12, с. 48 и далее), Ев-
ропа если и выделялась на общем фоне, то отнюдь не богатст-
вом. К тому же основные средства географической и познава-
тельной экспансии Европы - компас, порох, шрифт - попали
в нее из <развитого> по тем временам Китая, где ничего значи-
тельного им совершить не удалось.
Крайняя неравномерность распределения науки и, по-суще-
ству, полное ее отсутствие в двух третях мира требуют, похоже,
четкого различения проблем эзотерических и экзотерических.
Эзотерическая проблематика вроде насыщения, свободного
времени, научной политики вряд ли способна стать актуальной
за пределами развитого мира, тогда как экзотерическая, свя-
занная с существованием стран <научной пустыни> в условиях
научно-технической революции, с их попытками включиться в
научно-техническую революцию, попытками удачными (Япо-
ния) или неудачными (Китай), должна будет, если мы всерьез
мечтаем о коммунизме на развитой, использующей науку и
творческие потенции индивидов почве, приобрести всемирно-
историческое звучание.
Частной, но крайне важной для нас стороной научно-техни-
ческой революции является ее документированность - обилие
различного рода отходов, фиксирующих, представляющих в
предметной и доступной для изучения форме множество про-
цессов, в том числе и познавательных. Речь идет не столько о
публикации, сколько о справочниках, отчетах, библиографиях,
28 _____________________М.К.Петров
указателях, которые во множестве издаются для самых неожи-
данных целей, но именно в силу своей непричастности к той
или иной концепции изучаемого процесса становятся довольно
надежной и независимой от исследователя доказательной опо-
рой. Скажем, если <Вопросы философии> публикуют на по-
следней странице сведения об авторах и той же, по существу,
практики придерживается редакция <Философских наук>, то
уже простой обсчет на представительство в этих журналах ра-
ботников исследовательских институтов и высшей школы спо-
собен сказать нечто вполне определенное о направленности
журналов: один занят философией-исследованием, другой -
философией как школьной дисциплиной, один заинтересован
в вопросах, другой - в ответах. И таких фактов незапланиро-
ванной информативности великое множество: ежегодные ста-
тистические справочники, бюджеты и отчеты по их исполне-
нию, исследования по заказам фирм и правительств, архивы,
предпринимаемые на свой страх и риск обсчеты и исследова-
ния, вроде работ Гальтона (13), Лотки (14), Ципфа (15), реальный
смысл и ценность которых обнаруживаются значительно позже их
опубликования и редко соответствуют замыслам авторов.
Документированность процессов научно-технической рево-
люции создает не только независимые от исследователя доказа-
тельные опоры, позволяющие в рамках той или иной концеп-
ции связать некоторую группу фактов при активном сопротив-
лении связываемого материала, но и возможность выделить ре-
продуктивно-универсальные составляющие этих процессов, их,
так сказать, <грамматику> - априорные формы и механизмы
преемственности движения, - то есть проверить любые, вы-
двигаемые умозрением по этому поводу гипотезы. Более того, в
ряде случаев такой, с опорой на документированность, подход
позволяет не только вскрыть проблему, но и <таймировать> ее
- указать срок, в течение которого она подлежит решению
или может быть решена. Проблема насыщения, например, в
согласии с экспоненциальным ростом науки таймируется в
рамках ближайших десятилетий, тогда как проблема направ-
ленного генетического воздействия на психику человека, если
ее решение не использует запрещенные приемы вроде нейро-
химии или нейрохирургии, требует 30-40 тысячелетий социаль-
ной стабильности, вряд ли вообще, в силу краткости цикла об-
новления, заслуживает названия проблемы.
______________Научно-техническая революция и философия______________29_
Конечно, и документированность и возможность использо-
вания доказательных опор по большей части эзотеричны, по-
скольку лишь здесь множество отходов-данных перекрывают
друг друга, позволяют, скажем, распределения Лотки проверить
по справочникам Гарфильда и выкладкам Ципфа, но подобная
же ситуация складывается и в экзотерическом плане, где про-
граммы помощи слаборазвитым и развивающимся странам об-
растают документацией. Например, если в проведении культур-
ных революций следовать рецепту Дарта и Прадхана: <Эта
сложная проблема должна в восточных культурах решаться так же
постепенно, как она решалась на Западе> (16, р. 655), то, судя по
результатам их собственного и ряда других отчетов, переход раз-
вивающихся стран в развитые потребовал бы 2-3 тысячелетия.
Основные философские проблемы научно-технической ре-
волюции принадлежат, по нашему убеждению, к экзотериче-
скому плану, где волею истории сосуществуют сегодня в еди-
ном астрономическом времени культуры, разделенные огром-
ными разрывами социального времени, которые к тому же
имеют пока тенденцию к увеличению, а не к сокращению: раз-
витый мир уходит от развивающегося быстрее, чем развиваю-
щийся его догоняет, если они вообще движутся по одной доро-
ге. Вместе с тем идти в мир инокультурных объектов, не имея
на вооружении хотя бы самого общего представления о пред-
мете поисков, значило бы искать в <научной пустыне> то, чего
там заведомо нет. Начинать поэтому приходится с попытки
обосновать какую-то инвариантную сущность, заведомо имею-
щую силу для культур любого типа. Наиболее обещающим в
этом смысле нам представляется анализ знания и его связи с
человеческим поведением.
2. ЗНАНИЕ
Вопрос о том, что такое знание, занимает философию с
первых шагов ее развития, и, хотя проблема знания давно уже
стала гносеологией, то есть учением о знании, прогресс в по-
нимании природы знания не так уж велик. Еще в V в. до н.э.
Сократ, если верить Платону, постоянно донимал софистов,
<платных учителей мудрости>, вопросами о том, чему же они, в
отличие от сапожников, корабельщиков, гончаров, строителей,
способны научить человека. Через два с половиной тысячеле-
тия Копнин почти в тех же терминах сформулировал проблему:
30___________________________М.К.Петров
<Если я, будучи философом, не знаю, что такое знание, то это
влечет за собой некоторые неприятные последствия. Признано,
что каждый человек должен что-то знать о той области, с кото-
рой связана его практическая деятельность. Сапожник должен
знать, что такое сапоги и как их шьют, повар - как надо ва-
рить борщ, каменщик - как делается кладка при строительстве
дома и т.п. В силу этого знания и умения каждый из них зани-
мает определенное место в общественном разделении труда.
Точно так же философ должен знать, что такое знание, и сде-
лать это знание достоянием других людей. В этом - его обще-
ственная функция> (17, с. 15). Нам кажется, что такая форму-
лировка: есть знание, связанное с той или иной областью
.практической деятельности, и знание о знании (философское
знание) - вполне может служить исходным моментом анализа.
Начиная с констатации необходимости знания для практи-
ческой деятельности человека, Копнин приходит к обобщаю-
щему определению: <Знание как необходимый элемент и пред-
посылка практического отношения человека к миру является
процессом создания идей, целенаправленно, идеально отражаю-
щих объективную реальность в формах его деятельности и суще-
ствующих в виде определенной языковой системы> (17, с. 26).
Выраженная в этой формуле идея двойного существования
знания - в практической деятельности и в языковой системе
- как раз то, что нам нужно, хотя для наших целей требуется
не только различение способов существования наличного зна-
ния (поведение-знак), но и не менее четкое разделение функ-
ционирующего и возникающего (наличное-новое) знания. По-
этому мысль о знаковом существовании знания <в виде опреде-
ленной языковой системы>, мысль, безусловно придающая
знанию социальный оттенок, требует уточнений в том смысле,
что общение, в частности и язык, как основное, но не единст-
венное средство общения могут использоваться в двух сущест-
венно различных функциях: а) для хранения наличного знания
и его трансляции от поколения к поколению и от индивида к
индивиду; б) для усвоения возникающего знания в форме,
обеспечивающей переход из нового в наличное, то есть для
превращения нового в правомерного участника операций хра-
нения и трансляции.
Попробуем несколько углубить эти двумерные различения;
поведение-знак; наличное-новое.
Возражая Маху, для которого познание - <биологически
_____________Научно-техническая революция и философия_____________3J_
полезное психическое переживание>, Ленин пишет: <Познание
может быть биологически полезным, полезным в практике че-
ловека, в сохранении жизни, в сохранении вида лишь тогда,
если оно отражает объективную истину, не зависящую от чело-
века> (18, с. 126, 127). Здесь перед намц та, связанная с дея-
тельностью и выявляющаяся в поведении, сторона знания, ко-
торая подчеркивает равнообязательность законов окружения и
их учета в поведении, независимо от того, идет ли речь о пове-
дении человека, животного, автомата. В этом смысле <опыт-
ное> знание человека и основанное на нем поведение ничем не
отличаются от <знания> и поведения животного или автомата,
что и лежит в основе субституций - замен человека в его ре-
продуктивных функциях силами живой и неживой природы.
Функционирование такого связанного в навыках знания, если
оно строится по биологическому типу, предполагает, как утвер-
ждают биологи и кибернетики, память - оперативную способ-
ность всего живого, а также и кибернетического - созданного
человеком по образцу живого - привлекать в решение <те-
перь-ситуаций> данные прошлого опыта, что, с одной стороны,
естественно (живой мир) или искусственно (кибернетические
машины) фрагментирует окружение по частотному основанию
на типичные повторяющиеся ситуации, в том или ином отноше-
нии <значимые> для жизнедеятельности индивида или особи, а с
другой - формирует производные от типичных ситуаций стерео-
типы поведения, позволяющие, скажем, кошке совершенно по-
разному реагировать на появление рыбы или собаки.
За каждым из стереотипов умозрением угадывается, а ки-
бернетиками искусственно воспроизводится корреляция между
поведением и регулятором поведения, причем корреляция двух
видов: обязательной последовательности актов (алгоритм пове-
дения, его программа) и коррекции на особенности единичной
ситуации данного типа (отрицательная обратная связь). Когда
мы говорим о знании, как оно реализуется в практической дея-
тельности, в поведении индивида, мы имеем в виду программы
- алгоритмы поведения в типичных ситуациях, устойчивое и
остающееся в таком поведении - и полагаем, что естественная
или искусственная память как раз и есть то <место>, где хра-
нятся программы и откуда они извлекаются для решения <те-
перь-ситуаций>, опознавать которые, относить к тому или ино-
му из освоенных типов, нам помогают органы чувств или <дат-
чики>, работающие в режиме различения.
32 ______________М.К.Петров
Вместе с тем вопрос о том, насколько знание в такой корре-
ляции-единстве с поведением остается знанием, сохраняет
свою специфику и несводимость к поведению не в умозрении
философа или кибернетика, а в реальной действительности, в
поведении, скажем, того же сапожника, который, по мысли
философа, <должен знать, что такое сапоги и как их шьют> -
вопрос не такой уж простой. Навык, и это подтвердит любой
психолог, <растворяет> знание, переводит его в область подсоз-
нательных автоматизмов. Научиться - значит <забыть>, как это
делается, просто делать. Ни один из нас не в состоянии <по-
нять>, как мы ходим, дышим, говорим, круговращаемся в об-
житых бытовых и служебных ситуациях.
Философы любят обыгрывать эту ситуацию, эту подсозна-
тельную <жизнь без разума>. Еще Аристотель написал о ремес-
ленниках: <А с ремесленниками обстоит дело подобно тому,
как и некоторые неодушевленные существа хоть и делают то
или другое, но делают это, сами того не зная (например, огонь
- жжет): неодушевленные существа в каждом таком случае
действуют по своим природным свойствам, а ремесленники -
по привычке> (Метафизика, 981 в.). У Камю именно здесь ис-
ходный момент отчуждения: <Подъем, дорога, четыре часа ра-
боты на фабрике или службе, перерыв на обед, дорога, четыре
часа работы, ужин, сон, понедельник, вторник, среда, четверг,
пятница, суббота - все время один и тот же ритм, который
долго остается удобным путем жизни. Но вот однажды возни-
кает <Зачем?>, и с этого вопроса начинается скука, к которой
примешивается удивление. <Начинается> - это важно. Скука
- конец механической жизни и, одновременно, начало по-
требности осознания> (19, S. 16).
В таких критических заходах на автоматизмы сложившегося
человеческого поведения, которые и сами уже приобрели фор-
му некритического убеждения: <Люди оказываются более муд-
рыми не благодаря умению действовать, а потому, что они вла-
деют понятием и знают причины> (Аристотель. Метафизика,
981 в.) теряется из виду то решающее в данном вопросе об-
стоятельство, что способность усваивать-забывать, связывать
знание в навыке-автоматизме или, как Кестлер называет эту
способность мозга - быть навыкообразующей машиной, жиз-
ненно важна для человека. Не будь ее, человек постоянно пре-
бывал бы в позиции буриданова осла, бился бы о стены несня-
того выбора, на каждом шагу испытывая эффект сороконожки,
Научно-техническая революция и философия _________ 33
сбоя, задумчивости и размышления там, где нужно действо-
вать. Реальный вопрос, нам кажется, состоит не в том, чтобы
объяснять репродукцию, силу привычки, власть навыка, - это
биологическая <инерция>, не требующая указания причин, ес-
тественное и для человека и для животного состояние контакта
с окружением, который опирается на память как на способ-
ность типично реагировать в типичных ситуациях, а в том, что-
бы понять, почему часть, и весьма значительная, человеческих
навыков способна все-таки отчуждать программы, хранить их в
независимой от навыка-умения знаковой форме знания и по-
чему это свойственно только человеку.
Традиционным ходом здесь остается благородное истолкова-
ние - ход от любознательности, от аристотелевского <удивле-
ния> или от гегелевской нетерпимости духа к осознанной ко-
нечности, и само знание в рамках такого подхода становится
скорее автономной и самодовлеющей благородной сущностью,
нежели сущностью рабочей, нагруженной какими-то вполне
определенными функциями. Нам кажется, что именно здесь, в
рамках функционального анализа переходов: знание-навык;
навык-знание, - открывается возможность универсального, не
связанного только с развитой социальностью истолкования
знания. Ничего особенно нового в таком подходе нет. Маркс и
Энгельс рассматривали, например, возникновение осознания
под формой преемственной связи с биологией: <Сознание не-
обходимости вступить в сношения с окружающими индивида-
ми является началом осознания того, что человек вообще жи-
вет в обществе. Начало это носит столь же животный характер,
как и сама общественная жизнь на этой ступени; это - чисто
стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь
тем, что сознание заменяет ему инстинкт, или же что его ин-
стинкт осознан> (20, с. 30). Именно эта мысль о преемственно-
сти биологического и социального дает возможность предста-
вить знание как функциональный социальный аналог биологи-
ческого по генезису механизма трансляции.
В основе биологического механизма трансляции необходи-
мых для жизни навыков лежит наследственность, биокод на-
следственности, позволяющий передавать навыки от родителей
к потомку методом филогенеза, без выхода во внетелесную
знаковую область, хотя и в биологическом варианте трансля-
ции, особенно у птиц и млекопитающих встречаются довольно
сложные институты <постредактирования> - обучения, онтоге-
2-739
34___________________________М.К.Петров
нетического доведения младенцев до кондиций, обеспечиваю-
щих выживание в данных условиях среды. Но в животном ми-
ре эти институты обучения, хотя они и отражают недостаточ-
ность филогенетического программирования, не отделены от
особей в независимую от них, долгоживущую, рассчитанную на
множество поколений <вечную> сущность, способную кодиро-
вать и сохранять на правах видовой ценности биологическую
недостаточность генетического программирования - алгорит-
мы <постредакции>, обучения необходимым для жизни навы-
кам, которые по тем или иным причинам не фиксируются био-
логическим кодом наследственности.
Возникновение такой долгоживущей постредакционной ви-
довой сущности, опирающейся на нечто по отношению к
смертным особям внешнее, внетелесное и бессмертное, и есть
с этой точки зрения возникновение социальности и знания,
вернее того способа компенсации биологической недостаточно-
сти, который только и может претендовать на категориальное
понятие <знание>, если ему приписывается ограниченный чело-
веческим общением и поведением смысл. Различить в знании
естественное, биологическое, человеческое на поведенческой
базе практически невозможно: здесь человек - вещь среди ве-
щей, равный среди равных, которому не приходится ожидать
скидок и поблажек на человечность. И каким бы сложным ни
представлялось репродуктивное поведение человека, любой
фрагмент этого поведения и вся система таких фрагментов, ес-
ли они образуют целостную систему, могут быть реализованы
на нечеловеческом материале, на полупроводниковой глине,
например (21). Различие возникает не в поведении, где все
равны, а в трансляции, в общении, в способах существования
видового, <вечного> и <бессмертного> на смертном и недолго-
вечном субстрате особей и индивидов. Если трансляция замк-
нута на биокод или биокод достаточно гибок и подвижен, что-
бы поглощать постредакцию, переводить онтогенез особей в
филогенез, перед нами один способ трансляции, к которому
неприменимо понятие <знание>, если же рядом с биокодом
возникает и независимым от биокода способом преемственно
существует <социокод наследственности>, который берет на се-
бя задачи сохранения и воспроизводства в смене поколений,
необходимых для преемственного существования вида, но не
представленных в биокоде навыков, то здесь уже другой, соци-
альный способ трансляции, к которому только и применимо
^
_____________Научно-техническая революция и философия_____________35_
понятие <знание>, понятие компенсации биологической недос-
таточности небиологическими, знаковыми средствами.
Здесь сразу может возникнуть несколько вопросов. Во-пер-
вых, определение знания через биологическую недостаточность
и социальности через небиологический код наследственности
выглядит значительно шире человеческого (видового) опреде-
ления. Практически любой вид, будь то киты, слоны, дельфи-
ны, пчелы, муравьи, если у него наблюдается парность и до-
полнительность биологического и внебиологического видового
кодирования, мог бы претендовать на знание и на социаль-
ность. По существу так оно и есть. Мы, например, просто не
знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем, является ли <социаль-
ность> муравьев и пчел результатом своевременного, до выхода
в знаковую область, поглощения онтогенетической постредак-
ции филогенезом или же <съеденной> в биокоде социально-
стью, которая успела возникнуть, но оказалась настолько гиб-
кой в своей стабильности, что биологическое нагнало и погло-
тило социальное. Мечта о <естественной социальности> такого
поглощенного типа, которой особенно подвержены философ-
ствующие естественники, широко представлена и в философ-
ской, и в околонаучной, и даже в научно-философской литера-
туре. Когда Иориш, например, пишет о методе <прямого и не-
посредственного воздействия на биологическую основу челове-
ческой психики, физиологию и иные стороны биологии чело-
века> (22, с. 148) и связывает эту увлекательную задачу с преоб-
разованием <в нужную сторону психики индивидов>, он, воз-
можно, лишь повторяет то, чем развлекались в свое время
ученые муравьи и пчелы, которым удалось добиться блестя-
щих результатов.
Во-вторых, когда определение знания через социальный код
наследственности упоминает знак и знаковое общение, то тут
сразу же приходит на ум, что знаковое общение вовсе не есть
монополия человека: почти все виды животных в какой-то ме-
ре причастны к такому общению, и в некоторых случаях, в ста-
де обезьян, например, сигналы-знаки различены производно от
ситуаций, нагружены <смыслом>, единообразно воспринимают-
ся и интерпретируются. Здесь явно необходимо уточнение типа
общения в том плане, который мы назвали бы организующим
общением или организующим формализмом, имея при этом в
виду использование в общении индивидуализирующего адреса -
имени. Реализованное в институте различающих имен, адресное
36____________________________М.К.Петров
общение сопутствует человеку на всех этапах его истории,
фиксируется в любом варианте социальности, отличая челове-
ческое общение от животного безадресного, которое также ис-
пользуется человеком, но в совершенно других целях.
Как раз именная, или <эпонимическая>, характеристика со-
циума оказывается ариадниной нитью в гносеологическом ла-
биринте знания о знании, поскольку она способна ответить не
только на вопрос о наличии или отсутствии социального кода
наследственности или, что то же, социальной памяти, но и на
вопрос об устройстве этого кода и этой памяти, то есть стать
основанием классификации знания как системы внебиологиче-
ской трансляции социально необходимых навыков и умений.
Нам представляется совершенно очевидным, что вопрос о
содержании знания и вопрос о кодировании знания на правах
социальной ценности - два разных вопроса и, соответственно,
два разных предмета исследования. Первый, вопрос о содержа-
нии знания, связан с поведением, и, поскольку поведение про-
изводно от свойств окружения, в рамках этого вопроса вряд ли
возможно вскрыть какие-либо типологические различия, за ис-
ключением, конечно, различий в объеме и схемах поведения,
вызванных несовпадением окружений. От бушмена, скажем,
трудно ожидать сколько-нибудь определенной <стоп-реакций>
на красный цвет или административно-магического воспри-
ятия числа 100, но в совпадающих и освоенных в опыте ситуа-
циях поведение представителя любой культуры будет в принци-
пе одинаковым. Поэтому изучение содержательной стороны
знания в принципе, уже в силу связи с поведением, не может
подняться выше функции регулирования, связи-корреляции
между программой и поведением в рассчитанном на бесконеч-
ный повтор навыке. Этот тип знания о знании, идет ли он от
программы к поведению или от поведения к программе, мы
назвали бы научно-кибернетическим. Социальная психология,
например, определяет свой предмет по связи с поведением.
<Большинство ученых исходит из предположения, что события
в природе происходят закономерным образом. Применительно
к изучению человеческого поведения это означает, что поступ-
ки человека суть проявления повторяющихся процессов и что
задача социального ученого состоит в том, чтобы выделить и
описать это единообразие> (23, с. 22-23). Поэтому, хотя она и
называет себя психологией, наукой о душе, перед нами обыч-
ная научно-кибернетическая дисциплина о регуляторе, от ко-
II
______________Научно-техническая революция и философия______________ЗТ_
торой можно ожидать более или менее систематизированного
описания сложившейся формы реализации знания, в том числе
и кодирующегося биологически, но не приходится ожидать от-
ветов на вопросы о движении этой формы или о причинах, за-
прещающих движение в одних направлениях и открывающих
простор в других.
Второй предмет исследования, мы рискнем назвать его
предметом философского исследования, есть вопрос о кодирова-
нии знания и об устройстве социальной памяти. Относительно
этого предмета уже априорно можно предположить разнообра-
зие, поскольку за пределами биокода навык может быть усвоен
самыми различными способами от простого копирования пове-
дения окружающих (неформальное обучение) до теоретическо-
го его освоения с последующим выходом в область поведения.
Даже для слепоглухонемых удается найти методы контакта с
внебиологическим миром культуры и пути его освоения.
5. ТИПОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНОГО
КОДИРОВАНИЯ (ПАМЯТИ) И ОБНОВЛЕНИЯ
В границах предмета философского исследования, как они
определены выше, представимы две группы вопросов: связь це-
лостности системы и универсальные схемы кодирования;
структуры ввода и дренажа, позволяющие социализировать но-
вое и дренировать избыточное знание. Исходной является, ко-
нечно, первая группа, она обеспечивает целостность и преем-
ственность существования системы социально необходимого
знания, тогда как вторая выглядит производной. Из того об-
стоятельства, что любое общество в любом варианте его выпол-
нения подвержено изменению в форме пассивного или актив-
ного приспособления к меняющимся условиям жизни, следует
лишь одно: система знаний любого общества подвижна, спо-
собна к обновлению, но и мера такой подвижности и механизм
обновления и объем допустимых инноваций лимитированы
возможностями системы кодирования, целостность которой
при всех обстоятельствах выступает на правах высшей ценно-
сти - условия преемственного существования общества в сме-
не поколений и вовлеченных в такое существование смертных
биолого-социальных индивидов.
По данным исследований, ведущих свое начало с работ
Дюрктейма, Вебера, Леви-Брюля, Боаса, Малиновского, Ривер-
38____________________________М.К.Петров
са, Сепира, Уорфа и особенно полевых зондирующих исследо-
ваний, ведущихся в последние годы для обеспечения программ
помощи слаборазвитым и развивающимся странам, имеет
смысл говорить о трех основных типах кодирования и обновле-
ния: а) индивидуально-именном; б) профессионально-имен-
ном; в) всеобще-именном, причем в последнем различимы
прямой (антично-христианский миропорядок) и обращенный
(наука) подтипы. Типы не образуют единого ряда, звеньев еди-
ной цепи развития - исторически предшествующий тип не со-
держит на правах имманентной цели последующий, но они об-
разуют все же необходимую последовательность: последующий
тип, если он возникает, предполагает наличие предшествующе-
го, использует материал и структуры предшествующего типа.
1. Индивидуально-именной тип кодирования при всей его эк-
зотичности и сложности удивительно единообразен, в одних и
тех же институтах и проявлениях фиксируется в различных
частях света как общепризнанная <первобытность>, связанная
обычно с охотой и рыболовством. Отличительная черта этого
типа - наличие в системе знания коллективных навыков (охо-
та на крупных зверей, например), в которых программы участ-
ников в той или иной степени индивидуализированы, сопряже-
ны, как различения, в единую по цели деятельность многих.
Вся система стереотипов социально необходимого поведения
фрагментирована на посильные человеку частные программы,
и в таком фрагментированном виде в конечную по числу груп-
пу <взрослых> или <охотничьих> имен-адресов, образующих
скорее целостную мозаику, нежели систему. Кроме связи со-
причастия, никаких специфических связей целостности между
именами - фрагментами социальной памяти - для этой груп-
пы не обнаруживается, в качестве мнемотехнических средств-
фиксаторов используются различного рода вещные включения.
Различенное имя - ключевой для этого типа элемент хране-
ния, трансляции и обновления знания. Имя вечно, в нем чисто
случайным способом соединены индивидуализированные про-
граммы поведения в типичных <теперь-ситуациях>, оно скрое-
но по мерке сил и возможностей индивида, передается от но-
сителя к носителю как преемственная, полная, различенно-не-
повторимая (в других именах) программа поведения на все слу-
чаи жизни. Соответственно статус имени в <первобытных> об-
ществах непривычно для наших норм высок. Имя прикрыто
многообразными защитными и мнемотехническими ритуалами,
______________Научно-техническая революция и философия______________У)_
обрядами, обычаями, которые воспринимаются европейским
сознанием как сплошная мистика.
Распределенная в мозаику имен, система знания крайне
консервативна, она надежно защищена от разрушения, во-пер-
вых, избыточностью претендентов (не все получают взрослые
имена), а во-вторых - постоянным надзором со стороны ин-
ститута старейшин, в обязанности которых входит ввод (посвя-
щение) людей в имя и вывод из него (смена взрослого имени
на стариковское), а также и творчество новых имен, что фик-
сируется крайне редко. Практически единственная <щель> сис-
темы, через которую может проникать в нее новое знание, -
срыв и восстановление преемственности существования имени
в актах посвящения, в сменах временных исполнителей вечно-
то имени, что, с одной стороны, предполагает возможность мо-
дификации состава имени предшествующим носителем - если
ему удалось совершить нечто новое, не запрограммированное в
имени, но оказавшееся социально полезным и замеченным
старцами, то такой поступок войдет в программу следующего
носителя, - а с другой - акты посвящения, включая момент
опосредования состава имени памятью старцев, входят в опо-
средованную связь и с движением типизированных <теперь-си-
туаций>, то есть результирующая стихийных отклонений и из-
менений в составе имени получит обычный приспособитель-
ный вектор, будет в конечном счете производной от движения
социального космоса - от фрагментации окружения на соци-
ально значимые ситуации. Ясно также, что такое движение со-
става имени нельзя назвать развитием: ему не заказаны попят-
ные движения, петли, пересечения, поскольку все здесь зави-
сит от изменений среды.
Хотя в современном мире многообразных межкультурных
контактов индивидуально-именные социальности подвергают-
ся, видимо, каким-то изменениям, в них нельзя видеть какие-
то реликты прошлого, это реально существующие, действую-
щие схемы социальности, ключ к направленному изменению
которых пока не найден. Было бы наивно предлагать в статье
что-то конкретное, но одну обнадеживающую деталь следует
все же отметить: человечеству повезло в том отношении, что
даже этот первичный тип социального кодирования знания
оказался несоизмеримо более гибким и подвижным, чем код
биологический, и, хотя сама возможность постепенного усвое-
ния социального биологическим вряд ли исключена и та же со-
40 ______М. К. Петров
циальная психология, например, вскрывает осадок социально-
сти в биологическом кодировании, процесс накопления соци-
ального в биологическом не успел, к счастью, зайти так далеко,
чтобы оправдать расистские теории в духе Гобино (24), Питт-
Риверса (25) и др. На биологическом уровне не обнаруживается
сколько-нибудь заметных ограничений или потолков для куль-
турных революций, уже первое поколение- живущих в <евро-
пейском> окружении детей усваивает на правах родного всеоб-
ще-именной тип кодирования (16), но вот препятствия, возни-
кающие в теоретическом обосновании эволюционно-преемст-
венного перехода этого типа кодирования в научный, действи-
тельно огромны, и таймирование сроков возможного решения
этой проблемы при современном состоянии ее разработки
включало бы представление о преемственном направленном
процессе длительностью 5-10 тысячелетий.
Следует также отметить, что полевые исследования этого
типа культуры не подтверждают установившегося еще со вре-
мен картезианцев и французского Просвещения философского
предрассудка, будто история начинается с целостной автоном-
ной личности и в первобытном обществе мы имеем дело имен-
но с нею, будто лишь по ходу исторического развития личность
становится частичной, специализированной, зависимым от
всех и вся <ролевым> винтиком социальности. Ни такой цело-
стной личности, ни человека <вообще> в этом типе не видно,
обнаруживается прямо противоположное - предельная частич-
ность, мозаичность, встроенность человека в социальные меха-
низмы коллективного поведения. Здесь, конечно, нет отчужде-
ния, но не потому, что есть нечто личное, интересы которого
совпадают с общественными, а потому, что у человека нет обо-
собленной от социальной роли позиции, <человеческого избыт-
ка>, в пределах которого человек и социальность могли бы
стать сторонами отчуждения или совпадать в гармонии. В от-
личие от животного - бесспорной автономной целостности,
человек в этом типе предельно фрагментирован, входит в цело-
стность лишь через связь сопричастия различенных имен-адре-
сов. Резкий переход от целостности к предельной фрагментар-
ности требует, конечно, объяснения. Нам кажется, что такое
объяснение вряд ли может использовать эволюционную схему,
и проблема происхождения человека должна бы исследоваться
по схеме <сумасшедших мутаций природы> в классе, скажем,
появления кита в море или колорадского жука на картофеле,
Hay чно -техническая революция и философия______________41
то есть исходить из признания того, что нам пока не удалось
согласовать с природой наши мерки простоты и сложности.
2. Профессионально-именной тип кодирования (миф, традици-
онное общество) может считаться основным для стран <науч-
ной пустыни>, врагом, так сказать, номер один научно-техни-
ческой революции и связанного с нею социального прогресса.
Тип характерен для социальности, в основе которой лежит
земледелие, дающее возможность отказаться от сложных навы-
ков коллективного поведения, фрагментировать социально не-
обходимую область поведения не только по объекту, как это
делается в лично-именном типе, но и по субъекту, по силам и
возможностям человека, то есть преобразовать навыки из кол-
лективных, где у каждого участника свой маневр, в личные и
односубъектные, в которых один человек становится связую-
щим и организующим центром, создавая для нужд момента и
разрушая по миновании надобности технологические схемы из
подчиненных ему вещных и живых элементов вроде быков, ос-
лов, телег, плугов и т.д. и т.п. Со свойствами этих включений
человеку приходится считаться и активно ими пользоваться,
сопрягать их со свойствами объекта для получения <задуманно-
го результата>.
Приспособление навыков к силам и организационно-кибер-
нетическим возможностям человека сопровождается типизаци-
ей самих деятелей, то есть сфера социального поведения при-
обретает дополнительный план распределения - профессио-
нальный, в различения которого распределены и навыки и лю-
ди. Навыки - по их посильности для единоличной организа-
ции и управления, люди - по их принадлежности к той или
иной клеточке матрицы такого распределения. Иными слова-
ми, навыки субъективируются, а люди типизируются по груп-
пам-профессиям и в рамках таких групп теряют различенность,
становятся <равными>, одинаковыми, неразличимыми земле-
дельцами, гончарами, плотниками, кузнецами и т.д.
Возможность появления такой матрицы опирается на воз-
можность отчуждения части земледельческого продукта и ли-
митирована допустимыми величинами этой отчуждаемой части.
Типичная земледельческая технология, которую мы застаем
почти неизменной на протяжении последних трех-четырех ты-
сячелетий, способна отчуждать около 20% продукции, так что
земледельческая клеточка матрицы остается во всех традицион-
ных обществах от Древнего Шумера до современного Непала
42 М.К.Петров
наиболее многолюдной и почти неизменной, включает около
80% населения, предоставляя остальные 20% ремеслу и управ-
лению. Сам список профессий - величина переменная, спо-
собная разрастаться и сокращаться.
Профессиональная матрица как раз и выполняет функцию
социальной памяти. Все ее клеточки - ячейки профессиональ-
ного знания - устроены по единому образцу: знание в форме
программ деятельности связано, как и в предыдущем типе, с
именем, но имя не лежит уже в плоскости смертных индиви-
дов, никто не является его временным исполнителем. Имя об-
ретает самостоятельность, оно отчуждено в особую область как
ценность групповая и приобретает, соответственно, новые чер-
ты межличностной вечной сущности - бога. И хотя само сло-
во <бог>, особенно бог <языческий>, приобрело в европейской
культурной традиции прочную репутацию компенсатора чело-
веческого незнания, бог профессионально-личной культуры
прежде всего творец и изобретатель, хранитель профессиональ-
ной <информации> и покровитель соответствующего искусства,
соучастник каждого практического акта.
Отношения между богом и человеком строятся прежде всего
как отношения между мастером и подражателем, учителем и
учеником. Лосев пишет о гомеровском греке: <Творящий субъ-
ект никогда не творит тут чего-нибудь нового, небывалого. Вся
его фантазия направлена лишь к тому, чтобы по возможности
точно воспроизвести уже имеющееся, уже бывшее вечное или
временное... Фантазия у греков имела цель не создать новое, а
только воспроизвести старое, - вот о чем говорят рассматри-
ваемые нами гомеровские мифы о богах> (26, с. 212). Бог вы-
глядит опорой деятельности, оперативной, так сказать, профес-
сиональной памятью, но он же, как различение профессио-
нальной матрицы, связывает человека с социальным целым,
устанавливая место его профессии среди других. Эта вторая на-
грузка бога - целостность системы знания - почти повсемест-
но решается по схеме кровнородственной связи: все божест-
венные имена различены по полу, имеют родителей и могут
иметь потомство, образуют единое семейство с явными момен-
тами иерархии.
В чистом виде система мифологического знания выглядит
как фрагментированные по профессиональному признаку и
распределенные в конечную группу божественных имен соци-
ально необходимые навыки, причем на сами эти имена нало-
Научно-техническая революция и философия______________43
жена вторичная связь целостности. Профессиональные ячейки
знания более или менее автономны, переходы между ними рез-
ки: каждая профессия знает свое дело, его границы, обязанно-
сти перед другими профессиями, не лезет в чужие дела. Геси-
од, например, советуя земледельцу, <работнику Деметры>, во-
время готовить материал <работнику Афины> (Труды и дни,
420 - 435), тут же устанавливает и пределы такой заботы:
Самонадеянно скажет иной: <Сколочу-ка телегу!>
Но ведь в телеге-то сотня частей! Иль не знает он, дурень?
Труды и дни, 455-456
Подобные утверждения, даже в более абстрактной форме,
можно найти и на Востоке: <Свой долг, хотя бы несовершен-
ный, лучше хорошо исполненного, но чужого, лучше смерть в
своей дхарме, чужая дхарма опасна.,.> (Бхагават-Гита, 36);
<Также всегда одинаково земледелец останется земледельцем,
образованный человек - образованным, ремесленник - ре-
месленником, торговец - торговцем> (Сунь-цзы, О порядке
правителя).
В реальных же исполнениях схема всегда бывает осложнена
многочисленными вариантами и включениями, в том числе и
инертными (старые боги), в ней наблюдаются перехлесты рас-
пределений, когда у некоторых искусств оказывается пара по-
кровителей (обычно бог и богиня) и т.п. Происходит это, нам
кажется, по нескольким причинам, и прежде всего потому, что
миф живет, он текуч и подвижен, поскольку, во-первых, ря-
дом с мифом располагается вспомогательная неформальная
система социального кодирования - наследственный профес-
сионализм, обучение через участие в труде семьи, а, во-вторых,
миф в довольно высоких темпах накапливает новое знание, со-
циализация которого и ввод в систему испытывает значитель-
ное влияние кровнородственной связи целостности.
Основную часть навыков наследственный профессионализм
транслирует по связи отец - сын, которая носит непосредст-
венный характер и не нуждается в обособленном предметно-
знаковом закреплении, что вызывает процессы редукции свя-
занного с именем бога и осваиваемого профессией знания до
простых указаний на то, кто из богов что и как изобрел. Когда
школяров Непала спрашивают об источнике знания, они не
сразу ссылаются на бога, а располагают между собой и богом
44____________________________М.К.Петров
эстафету <старых людей>, лишь первому этапу которой знание
передается непосредственно богами (16). Отсюда и явная <не-
уравновешенность> богов, отсутствие в них солидного, содер-
жательного момента инерции не по классу телесности, Гомер
видит в Афине вполне даже телесную сущность - <ужасно ду-
бовая ось застонала, Зевса подъявшая грозную дщерь>, - а по
классу стабильной программной содержательности: боги слиш-
ком уж новы, даже <вечно новы>, выглядит стабилизирующим
началом, хранилищем профессиональной информации ровно
настолько, насколько и механизмом преемственности системы
мифологического знания, и входом в эту систему - эффективным
социализатором нового и преобразователем нового в наличное.
Сам процесс социализации нового в профессиональной, ес-
тественно, форме идет через мифы как таковые - через де-
тальнейшие описания способов изготовления продукта и само-
го продукта, привязанных к соответствующему имени бога, -
но он обычно включает и ряд сопутствующих явлений: опосре-
дование именем бога имен культурных героев, распочкование
имен, порождение новых имен-богов. Когда Сократ, например,
связывает героев с богами - <все они произошли либо от бога,
влюбленного в смертную, либо от смертного и богини> (Кра-
тил, 398 D), - то это не просто фантазия, а ссылка на мифо-
логическую норму социализации нового знания; на нее он ссы-
лается как на основание достоверности и в споре с Гиппием
(Гиппий Больший, 292-293).
Практика социализации новинок не столько по вкладу (де-
тальное описание программ), сколько по имени автора новше-
ства постоянно создает в мифологической системе знания но-
вые точки роста, из которых могут при случае развиться новые
имена богов и, соответственно, новые контейнеры и преобра-
зователи профессионального знания. Миф, таким образом, все-
гда открыт новому, всегда готов принять новое как в форме ча-
стного улучшения и усовершенствования, так и в форме выде-
ления новой профессии. В первом случае новая или изменен-
ная программа, продукт творчества индивида, войдет в связь с
именем наличного бога и, опираясь на это имя, будет внедрена
- растворена в сумме освоенных профессиональных навыков,
передаваемых по наследству. Во втором случае сам индивид-
творец войдет в кровно родственную связь с именами богов,
станет в благоприятных условиях концентратором новых навы-
ков и умений, то есть пойдет путем Диониса, Эроса, Дике,
Научно-техническая революция и философия 45
Метрон, Ананке, Плутоса и других усыновленных и удочерен-
ных Олимпом имен. Сама схема порождения имен-профессий
распространена повсеместно, реликты ее обнаруживаются даже
в Библии: <И взял Ламех две жены; имя одной Ада, а имя вто-
рой Цилла. Ада родила Иавала, он был отец живущих в шатрах
со стадами. Имя брату его Иувал, он был отец всех играющих
на гуслях и свирели. Цилла также родила Тувалкаина, который
был ковачом всех орудий из меди и железа> (Бытие, 4, 19-22).
Если применительно к индивидуально-личному типу у нас
не было оснований говорить о развитии, о предпочтительном
движении системы знания в том или ином направлении, то те-
перь такие основания появляются. Избыток имен и легкость их
ввода в систему по кровно родсвенной связи методом усынов-
ления-удочерения, необратимость этой связи позволяют гово-
рить о направленно-открытом характере мифологической сис-
темы кодирования, о возможности появления новых очагов
группового знания, привязанного к наличным узами кровного
родства. С другой стороны, фрагментация навыков по субъек-
тивному основанию, по способности человека единолично иг-
рать роль организующего и регулирующего центра, накладыва-
ет на эту направленность накопления нового знания дозирую-
щие субъективные ограничения, создавая своего рода априор-
ную форму накопления знания - умножение профессий или,
что то же, накопление в форме необратимой специализации.
Рассматривая этот процесс как функцию от времени, мы в
общем случае получаем картину ветвления - распочкования
наличных профессий, с редкими <гештальт> - включениями за
счет изобретений небывалого или инокультурных заимствова-
ний (виноделие в бассейне Средиземного моря, например).
Чем более длительный срок существует этот тип без срывов и
радикальных потрясений, тем более богатым по числу профес-
сий, имен богов, накопленному профессиональному знанию он
должен бы выглядеть, но уже в силу накопления сложности он
становился бы все более <тонким>, хрупким и уязвимым для
внешних и внутренних помех, поскольку кровно родственная
связь целостности очагов профессионального знания делает и
преемственное существование профессии, и симбиоз профес-
сий в социальном целом процессами автономными, следующи-
ми принципу <недеяния>, невмешательства в дела друг друга, а
такой социальный гомеостаз, когда <наилучший правитель тот,
о котором народ знает лишь то, что он существует> (Даодэц-
46 М.К.Петров
зин, гл. 17), имеет свои пределы сложности. Соответственно,
развитие традиционных профессионально-личных культур, к
удовлетворению старых и новых циклистов, идет по принадле-
жащей к аресеналу традиционных концептов <смертной> схеме:
рождение - расцвет - дряхлость - гибель, после чего <вели-
кая цивилизация> возрождается, чтобы снова двинуться тем же
путем накопления специализации к собственной гибели. Дли-
тельность цикла производна от уровня помех. В Египте, Двуре-
чье она заведомо меньше, чем, например, в Китае.
Кровнородственная связь, объединяющая очаги профессио-
нального знания, как раз и вызывает эффекты культурной не-
совместимости традиционного и <развитого> мировоззрения.
На уровне поведения этой несовместимости нет, и традицион-
ный сапожник <знает, как шить сапоги>, ничуть не хуже, обыч-
но даже лучше, своего европейского коллеги, но вот за преде-
лами поведения, в области общения, начинаются фундамен-
тальные расхождения и взаимное непонимание. Европеец ви-
дит в природе область поведения, взаимодействия, автономный
закон и порядок, не требующий присмотра или вмешательства
разумных сил, а для традиционного профессионала мир пове-
дения ограничен профессией, любой выход за рамки обжитой
профессии означает движение по кровнородственным связям
общения, то есть выход в область, где <инопрофессиональные>
явления существуют не сами по себе, а вызываются личной,
разумной, одушевленной причиной, ее волей или поступком,
здесь каждое явление <прописано> по вполне определенным
именам, относится к сфере их ведения: молния - по танцорам
Индры, землетрясение - по слонам, дождь - по опрокинутым
божественным кувшинам и т.д. Соответственно и контроль над
такими явлениями располагается в сфере общения (не поведе-
ния), предполагает взаимопонимание между человеком и богом,
опосредован богом как решающей инстанцией, лишь ограни-
ченно контролируемой человеком.
Здесь пункт взаимных удивлений. Европеец, который из
уважения к науке, к поведенческому научному знанию, давно
уже набрался скепсиса к общению, никак не может сообразить,
к чему вообще этот выход за рамки поведения, готов во всем
этом видеть <труд - магическую тарабарщину> или даже удив-
ляться вместе с английским генерал-губернатором по поводу
его подопечных папуасов: <Они, надо полагать, вскоре исчез-
нут: когда размышляешь об их обычаях, удивляешься только
_____________Научно-техническая революция и философия_____________47_
тому, что им вообще каким-то способом удалось появиться на
свет> (25, р. 49). У представителя традиционной культуры, если
верить Поуэллу, отсутствие выхода в общение делает непонят-
ной и саму науку: <Мы согласны, - сказали китайцы, - что
человек-законодатель может издавать законы и устанавливать
наказания, чтобы обеспечить их соблюдение. Но ведь тем са-
мым предполагается понимание со стороны тех, кто подпадает
под действие этих законов. Не хотите ли Вы убедить нас в том,
что способностью понимать наделены воздух, вода, камни и
палки?> (27, с. 4).
Это взаимное удивление и непонимание ведет к тому, что
наука в традиционном мире воспринимается как еще один
миф, контакт и уподобление идет по профессионально-лично-
му типу связей. Дарт и Прадхан пишут о непальских школярах,
которые обучаются по обычным европейским учебникам, но
живут в традиционном мире: <Когда мы просили их указать на
источник знаний о природе, они неизменно отвечали, что зна-
ние <из книг> или от <старых людей>. Когда мы спрашивали,
откуда старые люди получили это знание или как оно попало в
книги, они отвечали, что знание пришло от прежних поколе-
ний старых людей или из других книг. Если. же мы настаивали
на каком-то последнем источнике, большинство отвечало, что
это всегда было известно, хотя многие ссылались на легенды, в
которых рассказывается, как некоторые искусства, вроде добы-
вания огня, были даны человеку богами> (16, р. 652). В этой и
во множестве других деталей обнаруживается наложение мифо-
логической схемы на науку. Книги образуют ту же регрессию,
что и старики, заканчиваются таким же божественным <нача-
лом>. Сама идея того, что наблюдение может стать источником
знания и книга просто <запись чьих-то наблюдений>, представ-
ляется непальским школярам <как новая и весьма сомнитель-
ная>. Нам она, кстати говоря, тоже представляется не такой уж
очевидной, хотя и не новой, но это уже проблемы третьего,
всеобще-именного типа знания.
3. Всеобще-именной тип кодирования знания, особенно в его
<перевернутой> научной разновидности, возникшей в XVII в.,
так разительно отличается от господствующего в мире тради-
ционного профессионально-именного, что волей-неволей при-
ходится соглашаться если не с концепцией, то хотя бы с поста-
новкой вопроса у Прайса: <Может оказаться, что стремление
показать, будто только наша цивилизация идет единственно
48___________________________М.К.Петров
правильным путем, является плодом естественного тщеславия.
Более рациональной альтернативой было бы допустить возмож-
ность того, что именно наша цивилизация сбилась с пути.
Можно предположить, что большинство других были нормаль-
ными и только в наследственности нашей цивилизации оказал-
ся какой-то редкий и специфический элемент, который теперь
разросся в деятельность, определяющую наши жизни. Нет ни-
чего незаконного в предположении о редком наличии науки в
цивилизациях в том смысле, в каком астроном говорит о ред-
ком наличии планетных систем у звезд или биолог - о редком
наличии жизни на планетах> (28, р. 4). Такая постановка во-
проса ценна уже тем, что, понятая как отклонение, наша
<сбившаяся с пути> цивилизация получает какую ни на есть
определенность не только в ретроспективе, в движении из на-
стоящего в прошлое, но и в перспективе, в движении из про-
шлого к настоящему, то есть возникают две более или менее
определенные точки зрения на одно и то же, а с ними и воз-
можность взаимной коррекции, взаимного уточнения результа-
тов. Это тем более важно, что новое время, наука, увлечение
поведенческим знанием в ущерб проблематике общения со-
жгли, по нашему глубокому убеждению, мосты взаимопонима-
ния с традицией, отвели на периферию философского интереса
ключевые моменты такого понимания.
В рамках статьи мы можем лишь наметить узловые пробле-
мы перспективы, то есть движения от предпосылки, что нача-
лом нашей европейской цивилизации был обычный профес-
сионально-именной тип кодирования знания.
Первой такой проблемой, и во многом проблемой решаю-
щей была бы попытка ответить на вопрос: является ли переход
от традиционного к универсально-именному типу имманентно
необходимым или вынужденным, эволюционным развитием
потенций профессионально-именного кодирования либо же
революционным срывом преемственности и переходом к чему-
то качественно новому.
Нам кажется, что вопрос этот решается, видимо, в пользу
срыва преемственности. И дело здесь не только в том, что
слишком уж часто и в греческом окружении, и в других частях
света повторялась циклическая схема, когда, скажем, место
традиционного Древнего царства Египта занимало не менее
традиционное Среднее, а потом Новое, - все это можно бы
истолковать как неудачные пробы, поиски истории, ее пара-
Научно-техническая революция и философия ___ 49
доксы в духе, например, истолкования Баткиным Ренессанса:
<Парадокс из числа излюбленных историей - состоит в том,
что значение западноевропейский Ренессанс приобрел не по-
тому, что был самым типичным и наилучшим среди всех слу-
чившихся ренессансов, а потому, что других ренессансов не
было. Этот оказался единственным> (29, с.. 108). Дело и в том
также, что европейская цивилизация в движении: Микены -
Пилос - дом Одиссея - полис - союз городов - империя -
феод - национальное государство - не обнаруживает сколько-
нибудь устойчивой тенденции к росту профессионализма и
специализации, с самого начала <идет против течения>, <анти-
традиционна>.
Если решиться еще на одну биологическую аналогию, то
можно бы сказать, что различия между традиционным и евро-
пейским путями развития того же примерно сорта и ранга, что
и различия между специализацией насекомых и универсализ-
мом млекопитающих: оба пути прекрасно решают задачу при-
способления, но явно дивергентны, не пересекаются друг с
другом, хотя и могут давать внешне близкие функциональные
структуры (<социальность> пчел, муравьев, термитов). Такая
аналогия имела бы тот смысл, что она подчеркивала бы осо-
бенность становления греческой античности, которая состоит в
том, что новый универсально-именной тип проходит не возро-
жденческий тупик <переразвитого> специализированного тра-
диционного общества, не тупик дряхлости и гибели, а тупик
<начала>. В растянутой на тысячелетие последовательности
Микены - Пилос - дом Одиссея мера специализации падает.
Пилос примерно на порядок меньше Кносса и по числу людей,
и по числу профессий. Дом Одиссея - жалкая копия Пилоса с
<населением>, чуть большим числа писарей в Пилосе. Впечат-
ление такое, как если бы традиционная цивилизация попала в
перманентную катастрофу, закрывшую пути специализации.
Обычно эффект миниатюризации в бассейне Эгейского мо-
ря объясняют вторжениями сначала ахейцев, а затем дорийцев.
Но такой способ объяснения сомнителен уже тем, что вторже-
ния акты разовые, способные единым ударом разрушить нако-
пленную традицией сложность, как это не раз бывало в Двуре-
чье и в долине Нила, но не тенденцию развития: на месте раз-
рушенного возникает прежний тип культуры. Для объяснения
<греческого чуда> нужно, нам кажется, нечто постоянно дейст-
вующее, какой-то постоянный барьер или стена, способные от-
50___________________________М.К.Петров
секать любые поползновения двигаться в сторону накопления
специализации. Гипотеза решающего влияния вторжений вы-
глядит несостоятельной и по ряду других причин, особенно в
свете расшифровки Вентрисом письма В, которая исходила из
этнической однородности бассейна Эгейского моря, из фоне-
тического, лексического и грамматического тождества языка
крито-микенской и классической Греции. Тот факт, что в про-
цессе миниатюризации письменность была потеряна греческим
миром, а затем восстановлена на совершенно иной графиче-
ской и типологической основе (слоговое письмо - алфавит),
причем оба типа коррелируют через фонетическую, лексиче-
скую, грамматическую специфику языка, представляется нам
решающим для отказа от внешних - через вторжения - объ-
яснений, оставляющим лишь две возможности: либо имма-
нентное, из свойств предантичной социальности объяснение,
что было бы действительно чудом, либо же объяснение локаль-
ное, из специфических свойств окружения в Эгейском море.
Нам кажется, что в бассейне Эгейского моря похоронил
традицию и утопил ее прогресс кораблестроения, одинаково
полезный и для осуществления функций центральной власти в
условиях островного земледелия, и для развития пиратского
ремесла. Когда корабль достиг соответствующих размеров -
пентеконтеры, корабли с 50 гребцами появились еще при Ми-
носе, они же основной тип в гомеровском списке кораблей, -
то забитое островами Эгейское море заполнилось вдобавок
<плавающими островами>; корабль стал сравнимой с населени-
ем острова силой. Иными словами, островное земледелие и вся
морская традиционная цивилизация попали в условия, когда
традиционное соотношение 8 земледельцев на 2 представителя
ремесел и управления не могло уже выдерживаться. Земледель-
цу пришлось осваивать несколько профессий, переводить их в
личные навыки, овладевать разделенными прежде очагами про-
фессионального знания. Судя по поэмам Гомера, типичный
продукт такого стяжения, сопровождающегося, естественно,
редукцией навыков, их <упадком>, выглядит многоролевой
универсальной личностью. Одиссей, например, царь, пират,
воин, земледелец, плотник, навигатор и даже выдающийся со-
фист: <На земле ты меж смертными разумом первый, также и
сладкою речью> (Одиссея, XIII, 297-298). Фигура классического
свободного грека - гражданина (царя), земледельца (или ре-
месленника), воина, моряка и писаря (ряд гражданских проце-
_____________Научно-техническая революция и философия_____________5j_
дур требовал всеобщей грамотности) - сохраняет эту универ-
сальность интегрированного человека, мультипрофессионала,
способного заниматься с меньшим, конечно, искусством, чем
профессионал традиционный, самыми различными делами,
жить по формуле: <и жнец, и швец, и на дуде игрец>.
Вторая особенность этой навязанной окружением интегра-
ции профессий, их конвергенции - собирательного движения,
по ходу которого впервые появляется человек вообще, а не
плотник или временно исполняющий бессмертную должность-
имя, состоит в появлении и широком развитии двусубъектных
схем деятельности, в которых один выполняет функции памяти
- программирует через слово деятельность, <разумно движет,
оставаясь неподвижным>, а другой (или другие) реализует за-
данную в слове программу в дело, <разумно движется, остава-
ясь неразумным>. Палубное происхождение двусубъектности
очевидно, именно здесь, на палубе, пятьдесят воль, умений
идентифицировать и оценивать ситуации, совершать выбор,
решать отчуждены в одну голову, а принятые этой головой ре-
шения и схемы деятельности отчуждены через слово в дейст-
вия пятидесяти, но уже в гомеровской Греции эта палубная
двусубъектность с резким акцентом на примате слова и подчи-
ненном положении дела пронизывает и трудовые и бытовые
ситуации, дом Одиссея, например, построен на этом палубном
принципе. Этот принцип двусубъектности, тождества слова и
дела, мысли и поведения-бытия проступает и в том, что мы на-
зываем классическим рабством в отличие, скажем, от рабства
принадлежности в традиционном обществе, и это отличие со-
стоит в подчеркивании именно подчиненного положения уни-
версализированного дела, способного в потенции реализовать
все, быть <чистой возможностью> всего и актуализироваться
<по слову> в определенность действительности.
Третья особенность процесса - субъективация социально-
сти. Если традиция прилаживала социально необходимые навы-
ки к силам и регулирующим возможностям человека, то уни-
версализм включает в этот процесс Очеловечивания навыков по
мерке сил и возможностей индивидов саму социальность, весь
целиком состав кода социальной наследственности, то есть де-
лает человека в полном смысле социальным, а социальность
человечной, ограниченной возможностями человека, конечной
и обозримой. Ясно, что этот процесс не обходится без потерь
знания, без <упадка и деградации> вплоть до исчезновения ря-
52____________________________М.К.Петров
да очагов профессионального знания (ремесло писаря - лишь
один из примеров), но ясно также, что редукция социальности
как целостности по мерке способностей человека создает в ус-
ловиях двусубъектной деятельности новый субстрат целостно-
сти, а именно логический, лингвистический, по отношению к
которому очаги профессионального знания выступают либо как
части целого, либо как частные случаи общего, либо как абст-
рактные моменты, фрагменты кода. Внешне этот процесс субь-
ективации социальности как раз и дает эффект масштабной
миниатюризации, когда на протяжении второго и начала пер-
вого тысячелетий до нашей эры автономная социальная едини-
ца проходит в Эгейском бассейне путь от многотысячной цело-
стности традиционного социума к карликовой, но при всем
том автономной социальности гомеровских <домов>, где вот
даже в самых крупных и славных, вроде дома Одиссея, едва ли
больше сотни <домочадцев>. И лишь с этого предела, где каж-
дый Одиссей в своем доме <один повелитель>, берет начало
новая ветвь интеграции к городам, империям, которая сохра-
нит и донесет до нашего времени это чувство границы - чер-
ты конечности, обозримости, конкретности, замкнутые на ло-
гическое основание (закон, форма, функция, модель и т.п.).
Стяжение профессий в личные навыки, двусубъектность с
четким различением программирующего слова и реализующего
дела, субъективация социума до размеров доступной единолич-
ному человеческому контролю области поведения - все это,
по сути дела, предопределило дальнейшее: появление закона и
гражданского поведения, подчиненного слову-закону, пере-
стройку мировоззрения на логико-лингвистической основе, где
место кровнородственной связи займут выделенные из структу-
ры языка универсальные категории. Тождество-противоречие
господствующего слова и рабствующего дела развернется в кос-
мологическую идею сотворенности мира по слову, палубный
принцип единовластия вознесет Одиссея на небо, и добавление
новых личных навыков - законодателя, драматурга, архитекто-
ра, геометра - соберет в фокусе превосходных степеней всех
искусств фигуру единого, вездесущего, всеведущего, всеблаго-
го, всемогущего универсального регулятора - бога христианст-
ва, такого же <одного повелителя> в христианском миропоряд-
ке, каким гомеровские Одиссеи были в своих домах. Все это -
история философии, и всем этим мы заниматься не будем. От-
метим лишь одну важную для нас деталь: универсальный ан-
______________Научно-техническая революция и философия______________53_
тично-христианский миропорядок, уже в силу тождества мысли
и бытия, слова и дела, оказался значительно беднее традицион-
ного, потерял, в сущности, общение, стал миром поведения, и
только поведения.
Мы уже настолько привыкли к этой потере, привыкли до-
вольствоваться поведением и обходиться без общения (Кант,
например, даже не различал взаимодействие и общение - 30,
с. 175), что универсальный структурный элемент нашей карти-
ны мира - тождество мысли и бытия - с трудом поддается
экспликации, опредмечиванию, способен вызывать недоумения
и даже возражения в том духе, что вот не все европейские фи-
лософы занимались проблемой тождества (см. 31, с. 117, 119-
120), как если бы существование явления зависело от того, за-
нимаются ли им или не занимаются философы; никто, напри-
мер, не занимается проблемой членораздельности языков, но
от этого языки не перестают быть членораздельными. И мы
здесь говорим не о занятиях философов, а о строении предмета
философии - кода социальной наследственности в его евро-
пейском варианте.
Настаивая на принципе тождества мысли и бытия как на ос-
новном структурном элементе нашего мировоззрения, мы име-
ем в виду характерный, по основанию регулирования, органи-
зационный контакт общения и поведения, слова и дела, в ко-
тором поведение оказывается формализованным, а формализм
поведенческим - однозначным, непротиворечивым, целесооб-
разно-программным, поскольку <знать> по нашей норме зна-
чит <уметь>. И хотя в паре общение-поведение, слово-дело ан-
тичность и христианство подчеркивают примат слова, умозри-
тельного формализма, и подчиненное положение поведения,
дела, сам смысл организационного контакта, как показали уже
Юм, Кант и Гегель (2, с. 103-105), состоит в том, что ущерб
терпит именно слово, общение, поскольку поведение в конеч-
ном счете производно от свойств окружения, а слово способно
что-то программировать лишь в пределах возможного для дела,
для поведения; можно приказать попрыгать на языке, но реа-
лизация такой программы наткнется на фундаментальные за-
труднения. Срезающий возможности общения эффект тождест-
ва мысли и бытия, возникающая из этого организационного
контакта общения и поведения тупиковая ситуация лучше все-
го, нам кажется, показана у Юма: <Если мы, исходя из порядка
природы (из поведенческого ее понимания. - М.П.), заключа-
54____________________________М.К.Петров
ем о существовании особой разумной причины, которая впер-
вые ввела во вселенную порядок и продолжает поддерживать
ее, мы прибегаем к принципу и недостоверному и бесполезно-
му. Он недостоверен, ибо предмет его находится совершенно
вне сферы человеческого опыта; он бесполезен, ибо, если наше
знание об этой причине заимствуется исключительно из поряд-
ка природы, мы не можем, согласуясь с правилами здравого
рассудка, извлечь из причины какое-нибудь новое заключение
или, прибавив что-либо к общему, известному нам из опыта
порядку природы, установить новые правила образа действия
или поведения> (32, с. 145).
Эта <ввинченность> общения в поведение, ограничение ки-
бернетической функцией регулирования как несущим элемен-
том целостности системы знания не только привязывает обще-
ние к поведению и вносит в общение строгий порядок, орга-
низацию, делает его <правильным мышлением>, но и гермети-
зирует кодирование, отсекает традиционные - через имя бога
- пути социализации нового и обновления кода социальной
наследственности, не предлагая ничего взамен. Этим, видимо,
объясняется тот факт, что традиция, в частности Китай, про-
должала накапливать знание, тогда как христианская Европа
практически до XVIII в. продолжала жить накопленным в пре-
дантичные времена поведенческим багажом; все европейские
новшества были не продуктом социализации выдуманного и
изобретенного в самой Европе, а результатом заимствований из
других очагов культуры (5, 12, 33). Новая универсальная форма
категориального кодирования допускала лишь универсальную
же и категориальную форму социализации нового, а характер-
ная для тождества мысли и бытия замкнутость общения на по-
ведение неизбежно должна была придать социализации нового
форму выхода за границы освоенного поведения, форму транс-
цендентального синтеза, движения в рамках возможного опы-
та, то есть если и в традиционном и в предтрадиционном об-
ществе в основе обновления лежал тот способ, который физио-
логи называют условно-рефлекторным, ограниченный совер-
шенствованием навыков при сохранении основной технологи-
ческой схемы, то для универсального кодирования этот путь
оказался закрытым, и возможным стал лишь <гештальт> - об-
новление за счет изобретения или привлечения извне новых
технологических схем, внешнее обновление. Основанная на экс-
перименте и публикации наука как раз и стала этим новым
___________Научно-техническая революция и философия______________55_
универсальным способом внешнего обновления, который про-
рвал границы организующего контакта общения и поведения.
4. НАУЧНОЕ КОДИРОВАНИЕ
Решающее значение для появления научного способа коди-
рования имели теолого-философское осознание поведенческой
природы антично-христианской картины мира (Бэкон, Декарт,
Гоббс), выделение с помощью принципа инерции (Буридан -
логический, Галилей - поведенческий варианты) в самостоя-
тельную, лишенную разумной составляющей область слепых
автоматизмов (взаимодействие, объект), теологическое, в ос-
новном обоснование эксперимента как <вопроса> к сотворен-
ной природе-поведению, создание института научной публика-
ции как основного механизма отчуждения продуктов познава-
тельной деятельности индивидов в социальное достояние. Все
это - интереснейшие вопросы истории философии, науки,
теории познания, но в рамках нашего изложения наиболее ин-
тересен вопрос о науке как о восстановленном способе обще-
ния, который потерял прямую сковывающую общение связь
тождества с социальным поведением - с миром социальной
репродукции, и возникающие по ходу анализа этого вопроса
философские проблемы общения и поведения. Упоминавшаяся
уже документированность процессов научно-технической рево-
люции позволяет, нам кажется, опредметить эту сторону обще-
ния и соответствующие проблемы.
Симптомом появления науки можно считать возрождение
эпонимики творчества в характерной именно для научно-тех-
нической революции форме ученого <авторства> - такого спо-
соба наращивания имен творцов нашего космоса, при котором
связь целостности использует не кровнородственную схему,
как это было в мифе, а схему опоры, <стояния на плечах пред-
шественников>, стыковки <вкладов> по логическим основани-
ям выводимости, отрицания, дополнения, уточнения и т.д. Ко-
гда Гегель в поисках философского метода увидел движение
качества, содержания именно в этой ползущей логической
структуре целостности, обнаружил в <научном поступательном
движении> схему содержательного отрицания отрицания, по-
строил на анализе этого движения качества свою Логику, он
был, безусловно, прав - подчиненная запрету на плагиат логи-
ка связи наличного и нового, переход нового в наличное и
56
системное если не единственный, то, во всяком случае, один
из предметов диалектики.
Вместе с тем предложенная Гегелем картина такого движе-
ния качества оказывается сегодня и документированной, и
кардинальным образом преобразованной в центральном пункте
гегелевской концепции - в самодвижении, в том самом <не-
удержимом, чистом, ничего не принимающим в себя извне
движении>, в котором система понятий должна <получить свое
завершение>. В <научном поступательном движении>, как оно
выявляется на уровне публикации - научного способа отчуж-
дения индивидуальных вкладов в общественное достояние, -
не обнаруживается имманентного этому движению абсолюта,
занятого самопознанием, нет единого связующего и направ-
ляющего процесс стержня. Более того, как раз по внутреннему
или внешнему расположению опор движения самодвижение
абсолюта противостоит движению познания внешнего абсолю-
та как схоласттическое поступательное движение - научному,
то есть схема Гегеля оказывается вполне применимой для схо-
ластики, где абсолют и доказательные опоры располагаются в
самой теории (Священное Писание или сумма авторитетных вы-
сказываний), но она вряд ли приемлема для научной теории, аб-
солюты и доказательные опоры которой располагаются вне ее.
По данным науковедов и документалистов, научное посту-
пательное движение или, что то же, социализация нового в на-
учной форме совершаются следующим способом: <Каждая ста-
тья возникает на фундаменте других статей, и сама, в свою оче-
редь, становится одним из отправных моментов для следую-
щей. Указание на источники - наиболее яркое проявление
этого ученого способа кирпичной кладки> (II, с. 338-339). Но
это <яркое проявление> свойственно не только науке. Тем же
способом объединены, например, более 150 тыс. монографий,
написанных отцами-иезуитами за время существования ордена.
И научные и схоластические кирпичи-вклады связаны в цело-
стность единым цементом ссылок, любая статья или моногра-
фия есть носитель связи целостности. <Начиная> с любого та-
кого элемента, мы можем либо пройти по ссылкам в его исто-
рию, обнаружить, что прямо или косвенно он связан со всеми
предшествовавшими ему (<левыми>) элементами, либо же, если
нам известны ссылки на этот элемент в последующих (<пра-
вых>), пройти в будущее элемента, <оценить его роль> в дан-
ной целостности.
57
Различие между научной и схоластической кладкой обнару-
живаеттся не в самом механизме связи вкладов: цитирование,
ссылки - бесспорная черта кровного родства схоластики и
науки, - а в составе ссылочного аппарата. И в том и в другом
случае ссылочные аппараты из двух групп: связующей (C) и до-
казательной (А). В связующей группе мы не замечаем особых
различий, ее ссылки всегда развернуты в прошлое, но вот в до-
казательной различие радикальное. В схоластических кирпичах
ссылки группы А всегда ориентированы в прошлое, восходят к ог-
раниченной группе канонизированных имен и текстов, к <свя-
щенному писанию> данного массива элементов, причем в раз-
ных работах они могут перекрывать друг друга, совпадать друг
с другом, то есть одни и те же цитаты могут использоваться в
качестве доказательной базы различными авторами и в различ-
ных целях. В научных кирпичах ссылки группы А всегда ориен-
тированы в будущее, они никогда не повторяют друг друга (в
принципе, конечно; плагиат всегда возможен), и если присмот-
реться к ссылкам связующей группы, то и они обычно опира-
ются на ссылки группы А предшественников. Это различие
схоластического и научного кирпичей можно изобразить так: (схема)
Иными словами, схоластическая целостность выглядит це-
ликом определенной прошлым, то есть адиабатическим, <чис-
тым, ничего не принимающим в себя извне> самодвижением с
имманентными доказательными опорами на имена, высказыва-
ния и положения, считающиеся в данной кладке ее фундамен-
том-абсолютом. Эпонимика в схоластической целостности об-
разует иерархию авторитетов, то есть имя в принципе исполь-
зуется в той же содержательно-программирующей преемствен-
ной форме, в какой оно использовалось в индивидуально-
именном и профессионально-именном типах, срыва содержа-
ния имени не происходит, хотя связь между именами мыслится
уже не как кровнородственный паратаксис с неясным подчи-
нением по степеням родства, а как иерархический синтаксис с
58___________________________М.К.Петров
прямым подчинением низшего авторитета высшему. Исходные
авторитеты, их суждения и решения задают универсальную
<грамматику> кладки: синтез нового, кумуляция <разномыслия>,
если они и идут, то лишь в тех пределах, в каких, с одной сто-
роны, новое допускает представление в форме решенных во-
просов, недискуссионных положений, основополагающих ука-
заний, пророческих свидетельств, а с другой - в форме крити-
ки авторитетов одного с автором уровня, что постоянно созда-
ет в схоластической целостности тенденцию к размежеванию и
почкованию на базе разногласий промежуточных авторитетов.
Внешне это движение напоминает рост имен в мифологии, но
лишено или почти лишено социализирующей нагрузки, хотя и
может быть использовано для нужд духовного сепаратизма, может
нести идеологическую нагрузку в том смысле, какой вкладывали в
термин <идеология> Наполеон и Энгельс (см. 34, с. 90-91, 318).
В отличие от схоластической целостности, научная далеко
не целиком определена прошлым, представленным уже в сис-
теме. Любой элемент научной целостности связан с прошлым
ссылками группы С, что обеспечивает преемственность движе-
ния системы научного знания, но ссылки группы А ориентиро-
ваны на внешний абсолют, в них выдерживается запрет на пла-
гиат, и сам такой элемент - статья или монография - приоб-
ретает по отношению к наличной системе знания смысл сред-
ства захвата и ввода-социализации нового, внешнего, в истории
системы не представленного. Движение приобретает <выверну-
тый> характер, в котором форма и содержание меняются роля-
ми. Если в схоластике несущим субстратом целостности было
содержание и форма лишь <разнообразилась> на неизменном
по существу содержании, порождая иллюзии самодвижения-са-
мооформления-самосознания абсолюта, введенного в систему в
виде монады Лейбница или абсолютного духа Гегеля, то в нау-
ке в качестве субстрата целостности, ее несущего каркаса, ее
внутреннего скелета, на котором закреплено содержание, ис-
пользуется именно форма, которую всякий раз приходится
подстраивать, надстраивать, перестраивать под новое, извле-
каемое из внешнего абсолюта содержание. Если в схоластике
форма используется для <расталкивания> авторитетов по зако-
ну запрета на плагиат и кандидаты в авторитеты, имена, ведут
себя подобно пузырям пены в пивной кружке, каждый из кото-
рых стремится к обособлению и росту, но в конце концов ло-
пается за отсутствием содержания, то в науке форма отнюдь не
______________Научно-техническая революция и философия______________59_
эфемерна, она используется для отталкивания от наличного,
она остается в движении на правах постоянной опоры, ажур-
ной конструкции, к любому узлу которой всегда можно <прива-
рить> опору для нового, в конструкции узла не предусмотренного.
Ссылки и есть этот метод стыковки нового с наличным, оформле-
ния нового в наличное, ... и связанное с вкладом содержание
(ссылки группы А) и имя вкладчика оказываются не просто навеч-
но вплетенными в сеть целостности, но и потенциально вечными
соучастниками процесса присвоения нового знания.
Оформленное в статье или монографии содержание и свя-
занное с ним имя входят в последовательность содержаний и
имен, четко занимая в такой последовательности место момен-
та движения, относительно которого не менее четко различи-
мы <раньше>, где этого содержания и имени не было, и позже,
где они всегда или <вечно> будут как неповторимые моменты
целостности. Иными словами, и схоластическая и научная це-
лостность есть целостность во времени, история, но концепты
этого движения по времени прямо противоположны. В схола-
стической целостности каждый новый момент лишь выявление
наличного, того, что уже содержалось <в себе> на правах нераз-
витого, но способного выявиться <для себя> состояния. И в
этом смысле диалектик Гегель, циклист Экклесиаст и глоссе-
матик Ельмслев не так уж далеко ушли друг от друга. Ельмслев
пишет: <A priori во всех случаях справедливым кажется тезис о
том, что для каждого процесса (в том числе и исторического)
можно найти соответствующую систему, на основе которой
процесс может быть проанализирован и описан посредством
ограниченного числа предпосылок... История, в частности, по-
строенная таким образом, поднялась бы над уровнем чисто
примитивного описания, став систематичной, точной и дедук-
тивной наукой, в теории которой все события (возможные
комбинации элементов) предвидятся, а условия их осуществле-
ния устанавливаются заранее> (35, с. 270). Гегель не может себе
такого позволить в силу исторической ограниченности абсо-
лютного духа, Экклесиаст - в силу человеческой способности
забывать, но в принципе для всех типов изначально определен-
ного по формуле <в себе> - <для себя> движения новое высту-
пает лишь относительно новым, есть скорее характеристика
длительности, а не качества.
В научной целостности каждый момент движения нов и
уникален абсолютно: его не было прежде, и он не будет повто-
60 ______________________М.К.Петров
рен позже. Если <научное поступательное движение> рассмат-
ривать как идущую слева направо последовательность состыко-
ванных ссылками событий (текст), то, хотя все левые события
связаны ссылками в целостность и все здесь зависит от всего,
последнее правое событие всегда будет оказываться особой
точкой (настоящее), за которой располагается область будущих
событий, непредсказуемых по меньшей мере в четырех отно-
шениях: а) по качеству события (нельзя предсказать открытие
или изобретение, ссылки группы А); б) по субъекту события
(нельзя предсказать, кто откроет или изобретет); в) по лагу-за-
держке (нельзя предсказать, когда изобретут или откроют); г)
по составу ссылок преемственности (нельзя предсказать, с ка-
кими из наличных событий войдет в связь новое). При всем
том эта гамма непредсказуемостей носит явно канонический
характер, о будущем событии много априорно известно. Извес-
тен темп появления новых событий: число событий в научной
целостности (статей, монографий, имен) возрастает вдвое каж-
дые 10 лет. Известна <квота цитирования> - среднее число
ссылок на прошлое. Известен тип распределения ссылок по
наличному массиву событий - закон Ципфа. Известна и зави-
симость этого распределения от возраста событий, и распреде-
ление событий по субъектам, и многое другое.
Известно, наконец, самое главное: путь к социализации ново-
го знания по методу научного кодирования опосредован и поведени-
ем, и перекрыт поведенческим фильтром - экспериментом, по-
этому любое вводимое в систему научного знания событие мо-
жет быть повторено (не становясь от этого событием <для нау-
ки>) любое число раз, оно репродуктивно по своей природе,
представлено в научном коде как эталон репродукции. Это от-
ражено и в априорной форме научного знания - здесь выпол-
няется условие поведения вообще: если - то. Иными словами,
в научную целостность попадает только и исключительно пове-
денческое знание - то самое, в котором нет различия между че-
ловеком, животным, автоматом, где человек вещь среди вещей.
Этот отмеченный еще Кантом факт объясняет пути воздей-
ствия науки на социальную определенность, все эзотерические
аспекты научно-технической революции: научное знание - на-
дежная глина для творчества новых <способов действия>, ново-
го поведения, новых технологических и организационных схем.
Факт имеет и эвристическую философскую ценность: теорети-
ческое обоснование эксперимента и разработка основанной на
__________Научно-техническая революция и философия______________61
инерции категории взаимодействия-поведения становятся тем
поворотным кругом, на котором история европейской мысли
осознала собственную ограниченность поведением, вырвалась
из антично-христианского поведенческого тупика в общение, в
творчество. Но этот же факт вскрывает и органичную неспо-
собность выработанных в европейской традиции логических
формализмов интерпретировать творчество: все они приспособле-
ны лишь для кодирования поведенческого знания, связаны с
функцией регулирования, <не берут> общение, творчество.
Виноваты в этом, нам кажется, не столько какие-то фунда-
ментальные трудности, сколько некритические восторги фило-
софии перед собственным детищем - наукой, постоянное
стремление философии нового времени использовать научный
концепт знания, стать наукой, то есть сместить свой предмет
из области общения, где нет повторов, в область поведения,
где господствует повтор, репродукция.
Вопрос о четком различении поведения и общения принад-
лежит сегодня не только к числу философских, где он выгля-
дит как предметное размежевание с наукой и поиск опор на
внешние абсолюты, способные ограничить и свести к миниму-
му схоластическую составляющую <философского поступатель-
ного движения>, но и к числу практических как в широком
смысле того, что можно назвать ленинским планом исследова-
ния в истории философии, в истории человеческого познания
вообще (36, с. 131, 311, 314), без выполнения которого вряд ли
вообще возможно теоретическое обоснование культурных рево-
люций в слаборазвитых и развивающихся странах, так и в ряде
частных проявлений. Особенно остро этот вопрос ставится в
самой науке по тому частному аспекту понимания научно-тех-
нической революции, который мы отметили как <контрреволю-
ционный>. Дело в том, что наука как форма общения, произ-
водства и кодирования знания сама попала в поведенческие
тиски организации, и эта коллизия общения и поведения в
<большой науке>, создающая острейшие проблемы научной по-
литики, организации и <оптимизации> научной деятельности,
обрастает документами, опредмечивается материалами отчетов и
исследований, в которых раскрываются принципиальные разли-
чия между общением и поведением, организацией и гласностью.
Конечно, научное творчество - только фрагмент предмета
философии, куда должны войти и искусство, и системы выбо-
ра, и все механизмы обновления, и все, связанное с трансля-
62____________________________М.К.Петров
цией - обучением, образованием, ориентированием человека в
жизни, и фрагмент этот к тому же явно специфический: здесь
методами общения творят поведение, репродукцию, и это уже
с момента верификации гипотез на объективную истинность -
на принадлежность к поведению, накладывает на продукты
науки безлично-поведенческий, рабский отпечаток того, что
способно по слову <разумно двигаться, оставаясь неразумным>.
Но наибольшей остроты конфликт между общением и поведе-
нием достигает именно здесь. И острота эта не случайна: все
развитые государства как в рамках лагерей, так и на нацио-
нальном уровне втянуты в соревнование по множеству сопря-
женных оснований (экономика, сила, престиж и т.п.), и науч-
но-техническая гонка, стремление активизировать научную по-
литику, заставить науку <быстрее вертеться> образует весьма
существенную составляющую такого соревнования - расходы
на науку растут в удвоенном темпе по сравнению с ростом са-
мой науки.
В стремлении активизировать научную политику государства
действуют по обычному поведенческому шаблону; организуют,
планируют, избирательно стимулируют научную деятельность,
наталкиваясь при этом на ту самую счетверенную непредска-
зуемость, из-за которой научной деятельности невозможно
указать ни цели (открытие), ни исполнителя, ни срока испол-
нения задачи, ни исходных материалов и конечной формы
продукта, то есть здесь невозможно реализовать обычную пове-
денческую организационную схему, где функции участников
строго определены и нет лишних бесполезных деталей вроде
автомобильного колеса на телевизоре или прокатного стана в
цехе обувной фабрики. Связанная по условиям гонки необхо-
димостью препятствовать утечке нового знания из <своей нау-
ки> и всячески способствовать утечке <из чужой>, государст-
венная научная политика вынуждена, с одной стороны, герме-
тизировать научную деятельность, выстраивая вокруг нее барь-
еры секретности, а с другой - нагнетать в эти изолированные
места научной деятельности - проекты, НИИ, городки - <на-
учный персонал> на правах избыточных деталей в надежде, что
хоть какие-нибудь из них сработают. Поскольку новое знание
всегда оказывается продуктом головы, а не поголовья и собран-
ные в места изоляции <детали> с той же неизбежностью оказы-
ваются людьми, способными кристаллизироваться по экстрана-
учным основаниям (штатно-должностное, квартирно-жилищ-
:i---s^
^ -^
_____________Научно-техническая революция и философия_____________63_
ное, демографическое, профсоюзное и т.д. и т.п.), прорастать
цементом быта, результат получается соответствующий: стои-
мость единицы научной продукции оказывается пропорцио-
нальной четвертой степени от числа участников (населения
изолированного места) и резко повышается с возрастом кол-
лектива. Кончаются же эти бесконечные попытки тем, что на-
учная политика в смущении отступает перед продуктом собст-
венной деятельности, который живет себе замкнутой на слу-
жебные, профсоюзные, бытовые основания жизнью, и направ-
ляется в <другое место> строить то же самое: в Новосибирск,
скажем, после Дубны, и в Серпухов после Новосибирска.
По всему миру делается это с таким же упорством, с каким
традиция ползет в профессионализм: научная политика попро-
сту не умеет иначе. К современной научной политике и к жиз-
ни подвластной ей <ученой социальности> вполне подходит из-
речение Лао-цзы: <Когда правительство деятельно, люди стано-
вятся несчастными> (Даодэцзин, гл. 58). Вместе с тем, пытаясь
понять, что же, собственно, происходит, когда субъективно
бесспорно благие намерения администраторов науки дают пря-
мо противоположный задуманному эффект, науковеды волей-
неволей наталкиваются на действие этой счетверенной непред-
сказуемости и, анализируя деятельность невидимых колледжей,
информационных групп, роль формальной и неформальной
коммуникации в науке, открывают terra incognita европейской
культурной традиции - общение как нечто по многим характе-
ристикам противоположное поведению, организации и самому
лозунгу европейской цивилизации вообще: <Порядок во всех
отношениях превосходнее беспорядка> (Платон).
Рассматривая четыре непредсказуемости входа в научную
целостность, способы их преодоления в науке, а главное -
влияние на эти способы организационного пресса, науковеды
всегда обнаруживают одну и ту же картину: снижение темпов
движения научного знания как результат растущей активности
научной политики. Здесь и производительность научного труда,
которая падает в том же темпе, в каком растет наука, и появле-
ние многообразных организационных задержек, вызывающих
<плановое> разрастание лагов, и многое другое. Достаточно на-
помнить, что Иван Федоров, первопечатник, опубликовал
<Апостол> за 9 месяцев, а два варианта <Часовника> даже в бо-
лее короткие сроки, тогда как сегодня, в разгар научно-техни-
ческой революции, все оказывается много сложнее: <Наши
64 М.К.Петров
публикации находятся в редакциях вдвое дольше зарубежных.
Выходя в свет, они оказываются примерно на год <старше> од-
новременно появившихся зарубежных работ> (9, с. 153-154),
хотя и там еле-еле укладываются в поставленные Федоровым
рекорды: среднемировой редакционный лаг близок к 8 меся-
цам. И такие искусственные замедлители процесса встречаются
на каждом шагу. В нормальной схеме исследовательского цен-
тра типа Дубны: гипотеза - совет - план - совет - теорети-
ческая разработка - совет - доработка - совет - инженерная
разработка - совет - доработка - совет - заказ - настройка
- эксперимент, движение к верификации постоянно спотыка-
ется на плановом начале - на периодичности советов, сроков
подачи планов, заявок, заказов и т.д., когда вот даже вспомога-
тельная мастерская, если ее работа планируется на месяц, не-
укоснительно добавляет в лаг ровно месяц.
Тормозящий эффект организационного вмешательства и не-
способность научной политики реализовать поведенческую схе-
му, в которой однозначно указывалось бы, где, что, кому, в ка-
кие сроки открывать и с чем в наличном знании эти открытия
связывать, как раз и наталкивают на мысль более тщательно
исследовать тот принцип научной деятельности, который пре-
пятствует осуществлению административной мечты о порядке в
науке. Мы назвали бы этот принцип гласностью, безадресным
общением, когда не человек ищет способ поведенческого реше-
ния той или иной проблемы, а проблема ищет человека, спо-
собного ее решить, не человек озадачивается, а задача очелове-
чивается. И если, скажем, поставлена задача перепрыгнуть
Бруммеля, то принятый в научной политике метод субботника,
мобилизации, скажем, по путевкам райкома всех, способных
прыгать, вряд ли окажется наилучшим решением, будет давать
те же результаты, что и манхэттенские проекты и всякие дру-
гие <конвергентные исследования> в современной большой
науке. Решать в конечном счете придется одному, одной голове,
которая вовсе не обязательно должна находиться в данном ско-
плении-изоляции научного поголовья.
Наука выходила и выходит из этой ситуации очень просто:
каждый момент в движении знания от гипотезы до подготов-
ленной к внедрению разработки есть вместе с тем и момент
предельно широкого безадресного оповещения-осведомления в
надежде, что среди очень многих оповещенных найдутся еди-
ницы заинтересованных. Паскаль проверил гипотезу Торричел-
______________Научно-техническая революция и философия______________65_
ли об атмосферном давлении не потому, что он один знал о
ней; проблема нашла Паскаля во множестве осведомленных,
среди которых были и крупные имена. Гоббс обосновал катего-
рию взаимодействия и новое понимание причинности на осно-
ве поведенческого принципа инерции вовсе не потому, что он
один знал об этом принципе Галился. Знали все в кружке Мер-
сенна, да и за его пределами знали многие. Но все, в том числе
и Галилей, видели в принципе инерции изящный довод против
<несовершенных> орбит Кеплера и в пользу совершенства кру-
гового движения, а Гоббс увидел в нем принцип поведения ми-
ропорядка опытной науки. Такие примеры можно было бы
приводить тысячами. Любое открытие совершается по нормам
гласности. Никому еще не удавалось организовать открытие по
той простой причине, что прежде, чем организовывать, нужно
знать, что именно организовывать. Можно, конечно, организо-
вать НИИ <Архимед>, где отдел короны будет озадачиваться,
отдел ванны - мерить, а отдел <эврика> - нарушать общест-
венный порядок во имя начал гидростатики, но дальше таких
благоглупостей основанное на поведенческом принципе обще-
ние идти не может.
В отличие от организации, рассекающей научную деятель-
ность на изолированные многолюдные места коллективной
озадаченности, где единицам удается время от времени пой-
мать нечто новое, гласность действует с предельной экономич-
ностью, сводит проблему стимулирования научной деятельно-
сти к ускорению миграции людей и идей. Сама по себе глас-
ность, конечно, не решает счетверенную проблему: что, кто,
когда, в какой преемственной связи. Она работает на безлич-
ном, но действенном принципе сокращения лагов средствами
осведомленности: чем больше оповещенных, тем скорее обна-
ружится нечто новое, объявится новое имя, в научную целост-
ность войдет новый элемент, то есть темпы <научного поступа-
тельного движения> выглядят здесь во многом производными
от скорости и масштаба оповещения. Гласность позволяет
сформулировать на правах ориентира теоретически состоятель-
ной научной политики концепт идеальной науки, в которой
каждое событие доводилось бы с нулевыми организационными
лагами до сведения всех и получало бы оценку в последующих
событиях в темпе чистых естественных лагов. Это не значит,
конечно, что все в идеальной науке должны читать все и знать
все, такое было бы утопией. И гласность, и оповещение-осве-
3- 739
№___________________________М.К.Петров
домленность не столько <знание>, сколько ориентация в источ-
никах информации и доступность этих источников. Если бы,
скажем, каждый занятый в научной деятельности получал по
утрам газету - сводку научных событий типа что, кто, где, то
независимо от способа употребления газеты всех в науке следо-
вало бы считать оповещенными.
Судя по близости и однотипности характеристик; запрет на
плагиат, квота цитирования, ранговое распределение по закону
Ципфа, грамматический априоризм (каноника), безадресность
- тот тип неповеденческой деятельности, с которым мы стал-
киваемся в науке, универсален, может стать плацдармом для
изучения общения, первой освобожденной от схоластики тер-
риторией предмета философии - всей совокупности процессов
творчества истории живыми, смертными людьми. От научного
предмет философии отделен законом запрета на плагиат, науч-
ные методы берут лишь репродукцию. От схоластического
предмет философии отделен внешним, поддающимся докумен-
тации и анализу расположением доказательных опор, что по-
зволяет строить <философское поступательное движение> по
научному типу. В отличие от научного, философское знание не
было бы поведенческим, касалось бы способов кодирования,
хранения, трансляции и кумуляции знания, то есть было бы
гносеологией, теорией познания. В отличие от схоластическо-
го, философское знание сохраняло бы прагматический аспект
научности, то есть могло бы использоваться не только для ста-
билизации наличного, но и на правах теоретического обосно-
вания критического отношения к наличному, на правах ориен-
тиров его изменения, то есть быть тем, о чем мечтал Маркс:
<Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело
заключается в том, чтобы изменять его>.
5. ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕНИЯ
В СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
Проблзматика общения - не новинка в философии. Под
различными терминологическими одеяниями она присутствует
в философии нового времени с момента ее отделения от хри-
стианской схоластики. Дуализм Декарта, споры картезианцев
вокруг психофизической проблемы, синтезы Спинозы, Локка,
тупик Юма, антиномии Канта располагались не только в плане
основной гносеологической противоположности материализма
1
_____________Научно-техническая революция и философия_____________67_
и идеализма, но испытывали и сильнейшее влияние противоре-
чия поведения и общения. И если поведенческая часть - по-
рядок природы, ее законы, ее система - приобретала под
влиянием успехов опытной науки все больший авторитет и вес,
выступая, так сказать, инерционным моментом всякого фило-
софствования, то в части общения, в попытках объяснить, а
главное - понять движение этого ставшего, наблюдаются при-
мечательные скачки и срывы, поиски новых оснований.
Здесь прежде всего бросается в глаза сепаратистская тенден-
ция деизма, вытесняющая бога, а с ним и теологическую про-
блематику на периферию предмета философии, но оставляю-
щая и принцип сотворенности природы, и принцип богоподо-
бия человека на правах условий познавательного контакта, ко-
нечной связи и тождества <естественного> разума и <естествен-
ного> порядка природы, то есть философия сознает на правах
космологического принципа то исходное кибернетическое тож-
дество слова и дела, мысли и бытия, которое заложено было в
мировоззрение еще античностью и сохранено взыскующими
духовного евангелия схоластами в христианстве. Но рядом, уже
в критике Декартовых положений у Гассенди, особенно в его
эпикурейской теологии, отмечается явный переход на <новое>,
а в общем-то языческое основание, которое берется не столько
у Демокрита и Эпикура, сколько у Лукреция с его явной, как
ее называет Т.Васильева (37), <фисиологической> склонностью
привязывать разумное определение и творение не по слову-
форме, а по семени, по природе; <Точно распределено, где что
возрастает и существует> (Цит. по: 37, с. 136).
Древность мотива и его принадлежность к мифологической
схеме бесспорна, именно здесь все смертное определено в сво-
ем развитии по семени. Бог Гассенди-Лукреция, как и Нус
Анаксагора, определяет бытие именно через семя и время его
произрастания, а дальше семя уже само регулирует определен-
ность роста, расцвета, увядания и гибели, как желудь, напри-
мер, прорастает в дуб, а не в яблоню, а семя плотника (по нор-
ме мифа) - в плотника, а не в кузнеца. Но несмотря на древ-
ность организующей структуры, эта вторая форма не механиче-
ского, а генетического деизма привилась на европейской поч-
ве. Не говоря уже о своеобразной философской моде на антич-
ный атомизм, дань которой отдали почти все философы XVII-
XVIII вв., введенный Лукрецием и возрожденный Гассенди
принцип определения по времени и семени, по когда и куда,
68____________________________М.К.Петров
уже в монадологии Лейбница развертывается в схему логиче-
ского прояснения-развития <метафизических точек> роста, в ту
исходную модель определения <по началу>, которая станет у
Гегеля диалектикой развития, совпадением логического и исто-
рического. Исторический оптимизм развития-расцвета, а равно
и благородный исторический пессимизм заката-увядания отне-
сены, как и логический концепт истории вообще, к этому вто-
рому основанию, которое рядом с поведением-гомеостазом
ставит программу изменения поведения по времени.
Умозрительно-схоластический характер подобных построе-
ний очевиден. Маркс еще в критике гегелевской философии
права (1, с. 240 и далее) показал несостоятельность схемы именно
как схемы идеалистической и схоластической, навязывающей
умозрительные совершенства реальному и далекому от совер-
шенства процессу. Войны XX в. с их бесчеловечными приложе-
ниями науки способствовали освобождению от оптимистиче-
ских иллюзий как по поводу природы научного знания, кото-
рое оказалось нейтральным по отношению к человеческим це-
лям, одинаково хорошо работающим и на благо и во вред че-
ловеку, так и по поводу логики истории, которая, с одной сто-
роны, обнаружила своенравие, явную приверженность к мар-
ксистской концепции определения через деятельность и груп-
повые интересы людей, а с другой - вскрыла <темную> и не-
предсказуемую составляющую, способную практически мгно-
венно изменить ситуацию в том смысле, в каком, скажем, Чер-
чилль описывает внезапное изменение в поведении Трумена на
заседании Потсдамской конференции 22 июля 1945 года: <Се-
годня-то я знаю, что произошло с Труменом вчера. Но вчера я
ничего не мог понять. Когда он, получив сообщение об успеш-
ном испытании атомной бомбы 16 июля и о ее разрушительной
силе, появился на заседании, это был совсем другой человек. Он
сходу поставил русских на место и держался хозяином положения
в течение всего заседания> (Цит. по: 6, р. 146).
В попытках исследовать и понять новую ситуацию совре-
менная буржуазная философия оказывается в конечном счете
привязанной к историческому реквизиту христианско-поведен-
ческого и языческо-генетического оснований. Предельно четко
маркируя границы области социального поведения как набора
типизированных и репродуктивных по своей природе <ролей>,
замкнутых на движение стоимости, на целостность экономиче-
ских отношений, в чем современные философские и социоло-
Научно-техническая революция и философия____ 69
гические течения неизбежно сближаются с марксизмом, усмат-
ривающим именно в области экономики субстрат целостности,
устойчивости, преемственности и определенности сферы соци-
ально-поведенческих отношений, буржуазная философия, и
здесь, нам кажется, располагается основная арена идеологиче-
ских сражений, выявляет свою органическую неспособность
постичь сферу общения, человеческого в человеке, взять ее не
в обескураживающем хаосе исторических реминисценций и
бесплодных сожалений по поводу утерянной целостности чело-
века, наличие которой в прошлом постулируется всеми, но ре-
шительно опровергается данными исследований, а в коллекти-
вистской системе общения, в которой и по отношению к кото-
рой человек только и способен реализовать себя как целостную
личность, как творца среди творцов истории, как имя среди
вечных имен эпонимической характеристики нашего развитого
и развивающегося мира.
Отчуждение, частичность, несовпадение личного и социаль-
но-поведенческого, растущая нестабильность, уже сегодня со-
кратившая циклы обновления социальной определенности до
15-20 лет, все более жесткие рамки требований к человеку как
результат насыщения репродукции вещными и строго опреде-
ленными по функции включениями - все это реальные факты
истории развитого мира, которые имеют равную силу и для со-
циализма и для капитализма: научно-техническая революция,
как и законы природы и научно-поведенческое знание, не раз-
личает идеологий. Идеологии начинаются с мировоззрения. У
Камю, например, читаем: <Мы наследники истории, в которой
смешались прошедшие революции, взбесившаяся техника,
мертвые боги, изолгавшиеся идеологии, где сила без величия
все может сегодня разрушить> (39, р. 9). Это уже мировоззре-
ние, которое и надежды на будущее, и программы будущего
связывает в концепцию спасения, восстановления разрушенно-
го: <Наше поколение видит свою задачу в том, чтобы восстано-
вить хотя бы некоторые из тех ценностей, что составляют дос-
тоинство жизни и смерти> (там же). Это вместе с тем и пози-
ция художника, гуманитария, философа: <Сегодня он не имеет
права ставить свой талант на службу тем, кто делает историю,
он на службе у тех, кто эту историю переживает> (там же, р. 8).
Позиция бесспорно философская не только по имени - Ка-
мю достаточно представительная фигура экзистенциализма, -
но и по своему реставрационному существу, ибо как только во-
70____________________________М.К.Петров
прос переносится из области пассивного сопереживания исто-
рии в активную форму спасения ценностей, где мало желания
спасать, нужно еще и знание того, что именно подлежит спасе-
нию, взгляд на научно-техническую революцию как на перма-
нентную катастрофу разрушения, распада ценностей, инфля-
ции человеческого достоинства неизбежно должен толкать и
действительно толкает к поискам идеала в истории, в про-
шлом, к антично-христианским концептам истории-искупле-
ния, восстановления в конечном итоге исходного, до грехопа-
дения, состояния. Где и когда наша цивилизация согрешила,
сбилась с пути, произошло ли это в эпоху античности или Ре-
нессанса, - это уже вопрос производный, устанавливающий
скорее исторические границы поля поисков, нежели объясняю-
щий необходимость таких поисков. И когда критический энту-
зиазм таких поисков идеала переходит в позитивную форму,
перед нами всегда оказывается нечто из истории, нечто ста-
бильное и лишенное общения.
<Государство> Платона как целостный поведенческий каркас
социальности, развертка кода социальной наследственности,
где <смертного> - человека - нет, а есть лишь вечная и неиз-
менная социальная функция, реализуемая на смертном челове-
ческом материале, - становится прототипом социальных уто-
пий и антиутопий: в любых вариантах позиция спасения и вос-
становления реализуется как построение поведенческого функ-
ционального каркаса и уничтожение общения во всех его про-
явлениях, способных изменить этот вечный скелет социально-
сти. Если Хаксли делает это средствами <действительно рево-
люционной революции>, которая с помощью наук о человеке
<должна быть совершена не в окружающем нас внешнем мире,
а в душах и плоти самих людей> (40, р. X), тогда как Оруэлл,
напротив, обходится средствами разложения социальной памя-
ти общества, лишения его возможности призывать на помощь
при решении сложных ситуаций духов предков, а равно и сред-
ствами лингвистики: <Ньюспик создают не ради расширения, а
ради сокращения области мысли; сведение выбора слов к ми-
нимуму косвенно содействует этой цели> (41, р. 242), то эти
внешние различия и полярности подходов целиком остаются в
рамках проблемы: как уничтожить общение? Они не затрагива-
ют провозглашенного еще Платоном тождества бытия, едино-
го, блага, которому должно быть подчинено все, и прежде все-
го человек в его поведении и общении. И если платоновская
Р"^
Научно-техническая революция и философия _____ 1 1
утопия была восстановлением традиции, <афинской идеализа-
цией египетского кастового строя>, то построенные на рецеп-
тах спасения вечных ценностей современные утопии и анти-
утопии оказываются европейскими идеализациями афинской
идеализации египетского кастового строя.
В самом деле, сколько бы мы ни перекладывали социально-
необходимый набор должностей и навыков, покрывающих ки-
бернетические функции социальной целостности, воспроизвод-
ства и трансляции, какое бы ни получалось у нас разнообразие
узоров и распределений, в рамках омертвленного тождества
мысли и бытия, слова и дела, общения и поведения, логиче-
ского и исторического мы всегда будем получать один резуль-
тат: мертвый поведенческий абсолют, в котором общение замк-
нуто на поведение, лишено в своих <допустимых> выявлениях
непредсказуемости, <организовано>, то есть однозначно опре-
делено по качеству, субъекту, времени, связи с целым. И здесь
уже безразлично, будет ли полученный результат прописан по
средневековью, кастовой традиции, осколочной первобытности
или по биолого-естественной <социальности> муравьев и пчел,
он во всяком случае окажется за пределами европейского от-
клонения от <нормального> профессионально-именного пути,
будет лишь разновидностью бегства в прошлое от поведенче-
ского тупика современности, а не попыткой его преодоления и
выхода в общение, в новую историю, в построенную на обще-
нии социальность-ассоциацию, где <свободное развитие каждо-
го является условием свободного развития всех>.
Именно здесь, в способах философского осмысления и ана-
лиза проблем научно-технической революции и возникает, на
наш взгляд, демаркационная линия идеологий: либо мы иссле-
дуем прошлое, чтобы разобраться в настоящем, в его пробле-
мах и трудностях, ради приобщения к настоящему двух третей
мира, с тем чтобы двигаться сообща дальше, искать решения
этих проблем и трудностей, исходя из примата истинно челове-
ческого, творческого, гуманистического начала, как оно выяв-
ляется в сфере общения - порождении новых видов деятель-
ности, поведения людей по поводу вещей и по поводу людей,
либо же в гипнозе перед слепой мощью науки и во многом еще
стихийным движением истории мы предаемся историко-фило-
софскому плачу о прошлом, в страхе перед одетыми в железо и
прошпигованными полупроводниками продуктами собственный
творческой фантазии, которые ни возникать, ни существовать
72____________________________М.К.Петров
без нас не могут, ищем в прошлом не помощи, а убежища, ис-
пользуем прошлое не на правах памяти, а на правах материала
для карточных домиков самоуспокоения и самоутверждения в
позиции пассивного <переживания> истории, а попросту гово-
ря, в позиции исторической трусости, всегда находящей резон
не дразнить гусей.
Научно-техническая революция, социальные последствия
которой раскрываются как в темпах обновления, удаляющих
<развитый> мир от мира <научной пустыни> на все большие
исторические дистанции, так и в нестабильности человеческого
окружения, в насыщении его вещными включениями, освобо-
ждающими человека от тягот репродукции и толкающими его к
творчеству, ставит перед марксистско-ленинской философией
кроме задач идеологических также и большую группу задач по-
знавательных, требующих исследования философскими метода-
ми действительно сложной и далекой от ясности ситуации. По-
скольку буржуазная философия содержит моменты критическо-
го анализа действительности, опирается на почву фактов, зада-
чи идеологической борьбы и позитивного познания суть ком-
плексные проблемы. Но было бы ошибкой настаивать на при-
мате такого комплекса. Позитивная критика начинается с фак-
тов, а факты добывают за пределами критики, в <полевых> фи-
лософских исследованиях. Научно-техническая революция мас-
совидным, независимым от исследователя порядком создает
доказательную базу таких исследований, фиксирует в докумен-
тации состояние и движение всей предметной области фило-
софских исследований как в плане внешнем, где первоочеред-
ная задача философии - теоретически обосновать культурные
революции, так и в плане внутреннем, где крайне важно иссле-
довать новые всеобще-именные формы общения, построенные
на гласности способы социализации, хранения и накопления
нового знания.
Здесь рано еще говорить о каких-то конечных результатах,
но, судя по накопленному материалу, философии вряд ли уда-
стся закрепить созданный философами нового времени пред-
метный симбиоз с наукой: наука ищет повторы, фиксирует их
как материал для поведенческих схем, и <познанное> научны-
ми методами лишено всех степеней свободы, приговорено к
____________Научно-техническая революция и философия______________73
однозначно определенному поведению в фиксированных усло-
виях среды; философия, напротив, занята процессами, где по-
вторы запрещены, и <познанное> философскими методами во-
все не обязательно подлежит вечному заключению в клетку ор-
ганизованного поведения. Скорее как раз наоборот: смысл фи-
лософских методов в развязывании, в умножении, а не сокра-
щении степеней свободы. В науковедении уже видна принци-
пиальная возможность таких методов, направленных на иссле-
дование и преобразование условий научного творчества.
Литература
1. Маркс К., Энгельс Ф, Соч., т. 1.
2. Гегель Г. -В.-Ф. Соч., т. IV. М., 1959.
3. Гегель Г. -В.-Ф. Соч., т. V. М., 1937.
4. Волков Г.М. Эра роботов или эра человека? М., 1965.
5. Blackett P.M.S. The Ever Widening Gap // Science, 1967, vol. 155.
6. Dedijer S. The Future of Research Policies // Formulation of Research
Policies. Washington, 1967.
7. Price D. Research on Research // Journeys in Science. New Mexico,
1967.
8. Price D. Measuring the Size of Science. Preprint, May, 1969.
9. Налимов В.В., Мульченко 3.М. Наукометрия. М., 1969.
10. Price D. Nations Can Publish or Perish // International Science and
Technology, 1967, vol. LXX.
11. Прайс Д. Малая наука, большая наука. В кн.: Наука о науке. М., 1966.
12. Блэккет П.М.С. Ученый и слаборазвитые страны. В кн.: Наука о
науке. М., 1966.
13. Gallon F. English Men of Science. L., 1874.
14. Lotka A.J. The Frequency Distribution of Scientific Productivity //
J.W.A.S. , 1926, vol. 16.
15. ZipfY.K. Human Behaviour and the Principle of Least Effort. Cambr.,
Mass., 1949.
16. Dart F.E., Pradhan P.L. Cross-Cultural Teaching of Science // Science,
1967, vol. 155.
17. Копнин П.В. Логические основы науки. Киев, 1968.
18. Ленин В.И. Соч., 4-е изд., т. 14.
19. Camus A. Der Mythos von Sisyphos, Diisseldorf, 1965.
20. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3.
21. Колмогоров А. Автоматы и жизнь. В кн.: Кибернетика ожидаемая
- кибернетика неожиданная. М., 1968.
74____________________________М.К.Петров
22. Иориш Я.С. И биологическое и социальное // Вопросы филосо-
фии, 1969, № 3.
23. Щибутани Т. Социальная психология. М., 1969.
24. Gobineau J.A. Essai sur l'inegalite des races liumaines. Paris, 1963.
25. Pitt-Rivers G. The Clash of Culture and the Contact of Races. L., 1927.
26. Лосев А.Ф. История античной эстетики. М., 1963.
27. Поуэлл Ф. Роль теоретической науки в европейской цивилизации
// Мир науки, 1965, № 3.
28. Price D. Science Since Babylon. Yale, 1962.
29. Баткин Л.М. Тип культуры как историческая целостность // Во-
просы философии, 1969, № 9.
30. Кант И. Соч., т. 3. М., 1964.
31. Обсуждение методологических проблем истории философии // Во-
просы философии, 1969, № 9.
32. ЮмД. Соч., т. 2. М., 1966.
33. НидамДж. Общество и наука на Востоке и на Западе. В кн.: Наука
о науке. М., 1966.
34. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1945.
35. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. В кн.: Новое в лин-
гвистике, вып. 1. М., 1960.
36. Ленин В. И. Философские тетради. М., 1965.
37. Васильева Т.В. Концепция природы у Лукреция // Вопросы фило-
софии, 1969, № 7.
38. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4.
39. Camus A. Kleine Prosa. Hamburg., 1965.
40. Haxly A. Brave New World. N.Y., 1960.
41. Orwell Y. Nineteen Eighty-Four. L., 1964.
ПРЕДМЕТ И ЦЕЛИ ИЗУЧЕНИЯ
ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
За последнее время в нашей философской и нефилософской
печати все чаще раздаются критические замечания в адрес сло-
жившегося курса истории философии, его состава, репрезента-
тивности, целей. Единства мнений здесь нет. В позитивной
части критика колеблется от признания истории философии
единственным и достаточным условием философской пропе-
девтики вообще, своего рода философским камнем философии,
обладание которым автоматически обеспечивает квалифициро-
ванный философский подход к современной проблематике, до
признания истории философии частной и не совсем ясной по
назначению составляющей общекультурного багажа гуманита-
рия, т.е. чем-то вроде иностранного языка, который, по обще-
му убеждению, сильно помогает повышать культурный уровень.
Вместе с тем в критическом отношении к традиции все едины.
Как и большинство историков философии, которым прихо-
дится вести и самостоятельные исследования и читать курсы
истории философии студентам и аспирантам, я также испыты-
ваю неудовлетворение сложившимся положением. Поэтому по-
явление в <Вопросах философии> статей В.В.Соколова и
В.К.Чалояна мне представляется важным и полезным начина-
нием. Но я не разделяю выраженной в этих статьях позиции
малых дел: частичных исправлений там, дополнений здесь, по-
вышения уровня в третьих местах. По моему твердому убежде-
нию, давно настала пора для разговора принципиального, ко-
торый не застревал бы на уровне персоналий, на анализе не-
М.К.Петров____________________________7^
достатков в трактовке того или иного философа, а затрагивал
бы основы построения курса в целом.
Необходимость такого <тотального> подхода диктуется ря-
дом новых проблем, которые выявились за последние десяти-
летия и связаны в основном с быстрым ростом роли науки в
жизни общества и с локальным характером научно-техниче-
ской революции. Вся эта группа проблем предполагает типоло-
гический и целостный подход к научному способу мысли и, со-
ответственно, к анализу истории философии, в рамках которой
этот способ зарождается и возникает. Не претендуя на полноту
представления, я хотел бы в порядке обсуждения привлечь
внимание философов, и особенно историков философии, к не-
которым проблемам этого круга.
/. Имеет ли смысл говорить о всемирной истории философии
или следует придерживаться локально-европейской постановки
вопроса о генезисе и развитии философии ?
Все здесь, видимо, зависит от определения предмета фило-
софии, от социальной функции и структуры этого предмета.
Вслед за Гегелем наши курсы, хотя и имплицитно, содержат
идею о всемирно-историческом развитии форм общественного
сознания, что практически приводит к концентрическому рас-
положению материала, к появлению в едином курсе и в еди-
ном контексте китайской, индийской, античной и т.п. филосо-
фии, для которых постулируется единство механизма и общего
направления движения. При этом, естественно, подчеркивается
то, что все эти процессы объединяет, и, не менее естественно,
отводится на периферию, а то и уничтожается то, что делает
эти процессы специфичными, непохожими друг на друга. При
этом неизбежно теряется четкость в определении предмета, и
курс предстает бесконечным и в высшей степени однообраз-
ным перечислением имен и школ, где каждое имя и каждая
школа, будь они китайскими, индийскими или греческими, полу-
чают стандартный набор альтернативных характеристик: материа-
лизм - идеализм; прогрессивность - реакционность и т.д.
С другой стороны, анализ трудностей, возникающих сегодня
в процессах трансплантации науки в неевропейских культур-
ных средах, показывает, что одной из радикальных помех явля-
ется здесь различие типов мировоззренческих форм обществен-
ного сознания, хотя с точки зрения социальной функции (хра-
нение, воспроизводство, обновление социально необходимых
77____________Предмет и цели изучения истории философии____________
навыков и знаний) эти формы могут быть весьма близкими. В
более узком смысле это различие можно определить как нали-
чие или отсутствие логической картины мира, использование
или не использование в мировоззренческой форме принципа
тождества мысли и бытия. Если в число необходимых призна-
ков предмета философии входит логическая картина мира как
осознанное и нагруженное социальной функцией тождество
мысли и бытия, то такая структура характерна только для евро-
пейской традиции, не встречается в других культурах, где до
сего времени господствуют предфилософские, мифологические
по преимуществу, всеобщие мировоззренческие формы. Более
того, анализ данных по культурным контактам, культурным
трансформациям, по трудностям народного образования в сла-
боразвитых и развивающихся странах со всей очевидностью
вскрывает переходную картину, даже в деталях напоминающую
период от Гомера до Аристотеля: парность объяснений, парность
концептов природы, сосуществование мифологического и логиче-
ского, объяснение из <начал>, гилозоизм, мимесис и т.д.
Но если формально-логическое мышление, осознанное ис-
пользование принципа тождества мысли и бытия, онтологиза-
ция мысли и логизация бытия, как они представлены в законе,
истине, действии <по понятию>, творении <по слову>, - суть
чисто европейская специфика, а конкретные исследования по-
казывают, что именно так и обстоит дело, то, видимо, стано-
вится весьма проблематичной сама возможность переноса про-
изводных от тождества мысли и бытия категорий типа идеа-
лизм, материализм, метафизика, диалектика на анализ китай-
ской, индийской или любой другой неевропейской философии.
Дело здесь не в том, что такой перенос беспредметен; он пред-
метен в том смысле, в каком лингвист, например, исследуя
язык эскимосов, вскрывает в этом языке грамматику как нечто
вполне реальное и навязанное речевому поведению эскимоса с
той же необходимостью, с какой грамматика навязана и евро-
пейцу. Но этот подход методологически несостоятелен при ис-
следовании форм мысли, поскольку эта грамматика находится
у эскимосов в <журденовском> состоянии, не опредмечена ими
самими, не существует <для них>, не использована для разра-
ботки логики и логической картины мира, не нагружена соци-
ально-мировоззренческой функцией, т.е. <не работает>.
Методологическая несостоятельность подобного переноса
состоит и в том, что, увлекаясь исследованием инокультурных
^
: <^ал-..
^ ^
М.К.Петров____________________________78
<грамматик>, которые существуют <для нас>, но не существуют
<для них>, мы упускаем из виду, выводим за рамки исследова-
ния ту систему связей, которая в данной культуре действитель-
но <работает> в функции всеобщей мировоззренческой формы,
хотя только она и может ответить на актуальнейшие для совре-
менности вопросы: почему возникают эффекты культурной не-
совместимости, как разработать программу перехода к научно-
му типу мысли, какими ориентирами руководствоваться в куль-
турной революции и т.д.
Не менее важна эта проблема и для самой истории филосо-
фии. Если осознание и использование в мировоззренческой
форме тождества мысли и бытия составляют европейскую спе-
цифику и неустранимы из предмета философии, то тем самым
получает определенность и проблема генезиса философии, ее
<начала>. Отвергая произвольный, <с нулевой отметки> генезис
философии как слишком маловероятную схему, мы должны бу-
дем волей-неволей рассматривать генезис философии как пере-
ход от одной мировоззренческой формы, а именно от олим-
пийско-мифологической, к другой - к логической картине ми-
ра, грунт для которой подготовлен многими, а сама картина
создана Аристотелем. На данном этапе дискуссии нет смысла
вникать в детали этого перехода, достаточно лишь подчерк-
нуть, что проблема здесь есть, причем проблема весьма совре-
менная и актуальная.
2. Начинается ли история философии с мшетцев?
Все наши курсы истории философии, хотя в них и говорит-
ся нечто о Китае, Индии, Ближнем Востоке, к делу все же
приступают с торгового города Милета, с Фалеса, Анаксиманд-
ра и Анаксимена. Если обратиться к классическому историко-
философскому наследству, к Аристотелю и Гегелю, например,
то тайна такого <начала> вскрывается довольно просто: милет-
цы первые, кто хотя и с трудом, но поддается все же операции
описания в оппозициях материализма и идеализма, прогрес-
сивного и реакционного и т.п. Такое определение начала имеет
еще и тот смысл, что милетцы действительно выступают внеш-
ней границей постижения философских событий в современ-
ных мыслительных нормах и шаблонах, а за ними начинается
уже что-то нешаблонное и непостижимое - <буйная фанта-
зия>, как говорил Гегель. Ярлык <идеалист> или <материалист>
на Гомера не навесишь, а там, где кончается возможность раз-
^
79___________Предмет и цели изучения истории философии____________
вешивать ярлыки, там естественным образом располагается го-
ризонт историко-философского видения.
Важно, однако, отметить, что эта линия горизонта явным
образом не совпадает с горизонтом того же Аристотеля, у кото-
рого рядом с милетцами и на единой доске с ними стоят oi su
vlUTOS yewTOVTSS Seo^oyol. Ряд философов - Лосев, Корн-
форд, Томсон, Кессиди - уже много лет пытаются восстано-
вить хотя бы Аристотелеву схему. Нужно сказать, единая для
них всех аргументация в пользу восстановления кажется доста-
точно убедительной. Идет ли речь о <фисиологах>, как Аристо-
тель называет милетцев и их традицию, или о <теологах> - Го-
мере, Гесиоде, орфиках, Эпимениде, Акусилае, - и у тех и у
других мы встречаем одну и ту же схему генезиса, по поводу
которой Филон Александрийский обвинит позднее Гераклита в
плагиате у Моисея: единое и целостное начало раздваивается
на враждующие противоположности, а затем в актах физиоло-
гического в основном познания этих противоположностей по-
является на свет все многообразие мира. И в тео- и в космого-
ниях представлена одна и та же последовательность событий,
хотя в космогониях она теряет личностные моменты. Здесь на-
лицо переходная накладка: старая мифолого-олимпийская или,
как ее называет Лосев, теогоническая схема связей долго еще
используется как субстрат для нового логико-рационального
истолкования, и это последнее не может быть понято вне нега-
тивной связи с мифологическим субстратом.
Известные каждому историку философии трудности с ис-
толкованием таких терминов, как <фисис>, <генесис>, <техне>,
<по природе>, которые явно ориентированы на чуждый евро-
пейскому способу мысли концепт природы, связаны как раз с
отсутствием в курсах истории философии сколько-нибудь удов-
летворительного анализа этого <теологического> субстрата, хо-
тя даже элементарный анализ показывает, что этап сосущест-
вования двух концептов продолжается вплоть до критики Ари-
стотелем идей Платона, по ходу которой дуализм философских
схем устраняется методом логической экспансии (категория
возможности и первой сущности) в область порождения, заня-
тую прежде мифологической схемой. Еще Гоббс хорошо видел
этот дуализм и эти концепты. Сравнивая космогонии Моисея и
Демокрита, он отмечал тождество их структур (Гоббс Т. Избр.
произв., т. 1. М" 1965. с. 219-220.).
М.К.Петров___________________________8^
В пользу расширения курса истории философии за счет под-
ключения в него на правах философского предполья детально-
го анализа мифологического концепта природы, социальной
функции мифа, способов сохранения и накопления социально-
полезных знаний, фигур мысли в мифологической схеме гово-
рит и необходимость в современных условиях детально иссле-
довать переход от мышления, опирающегося в своем функцио-
нировании на миф, к мышлению, связанному с лингвистиче-
ской структурой, с логикой. Ясность в этом вопросе могла бы
на историческом примере показать, как именно один тип мыс-
ли, причем тип повсеместно распространенный, переходит в
другой, т.е. могла бы дать теоретическую основу для культур-
ной политики многих стран, где тот же, в сущности, процесс
идет сегодня стихийно, медленно, с огромными издержками,
вызывая вполне законные опасения. Профессор Непальского
университета в Катманду Прадхан и его американский коллега
Дарт, которые по заданию правительства проводили сравни-
тельные зондирующие исследования в области постановки пре-
подавания научных дисциплин, обнаружили в Непале как раз
этот переход от мифологического к логическому, который со-
провождается такими трудностями, что выводы доклада звучат
весьма пессимистически: <В качестве одного из шагов мы
предлагаем, чтобы наука вводилась как <вторая культура>, ско-
рее дополняющая то, что существует, нежели отменяющая его.
Наука должна тогда преподаваться в том же духе, в каком пре-
подается второй язык: его нужно знать и уметь использовать,
но не с тем, чтобы изгнать из употребления родной язык... Со
времени первых миссионерских школ и в течение всего перио-
да колониальных школ направление, а часто и цели западного
образования подчинялись идее того, что <первобытные> или
<отсталые> цивилизации должны быть заменены более совре-
менными и <лучшими>. Это отношение существует и сегодня,
хотя за ним нет уже такой силы, как колониализм, причем осо-
бенно ярко оно выявляется в преподавании науки, поскольку
наука воспринимается как действительно уникальное и непо-
вторимое произведение Запада... Имплицитно содержащийся в
такой практике подход <либо-либо> ведет к прямому противо-
поставлению традиционного мировоззрения и предельно чуж-
дого ему современного научного знания, что создает кон-
фликтные ситуации как в голове изучающего, так и между ним
и старшим поколением той же социальной группы... Конечно,
81 __ ____ Предмет и цели изучения истории философии____________
какой-то тип аккомодации между научной революцией и не-
пальской культурой должен быть достигнут и будет в свое вре-
мя достигнут, если наука вообще здесь привьется. Но это
сложная проблема, которая должна решаться так же постепен-
но в восточных культурах, как она решалась на Западе. Опыт
свидетельствует, что такая аккомодация вряд ли достижима с
помощью простой замены одной культуры другой> (Dart F.,
Pradhan P. Cross-Cultural Teaching of Science // Science, 1967,
vol. 155, № 3763, p. 655).
Так или иначе, но сама проблема <начала> курса истории
философии представляется нам весьма существенным и акту-
альным предметом изучения и обсуждения.
3. Должна ли в историю философии включаться история
теологии ?
В наших курсах почти не находит отражения ни христиан-
ская догматика, как она формировалась у гностиков и катехи-
заторов, ни основные посылки теологии, как они были сфор-
мулированы еще Оригеном, хотя в общем-то весь курс средне-
вековой философии излагается и читается в уверенности, что
все тем или иным способом получили богословскую подготовку
хотя бы в рамках гимназической программы по слову божьему.
Лет 40 тому назад это могло еще иметь какой-то смысл, но в
современных условиях попытка опереться на то, чего нет, не
может дать каких-либо результатов, средневековье остается
наиболее темным и малопонятным пятном в истории филосо-
фии. Более того, теологическая реставрация Аристотеля в уче-
нии Фомы Аквинского, смысл споров аверроистов и томистов,
усиление номинализма, складывание деистической схемы -
все это предстает чем-то совершенно произвольным и загадоч-
ным, в отрыве от духовной атмосферы того времени: от ста-
новления наций и абсолютистских монархий, от ересей и сред-
невековых коммун, от реформации, попыток устранить посре-
дующие звенья между человеком и богом.
Нам кажется, что это ненормальное положение пора уже
устранить. Без учета теологических учений и реформационного
сдвига в предмете теологии невозможно понять ни английский
материализм XVII в., ни расцвет сенсуалистических схем, ни
немецкую классику.
Критика христианской догматики особенно актуальна для
понимания процессов возникновения опытной науки, фило-
М.К.Петров___________________________82
софской санкции ее основных рабочих понятий (открытие,
объект, причинность, факт, достоверность и т.д.). Пока в на-
ших курсах наука появляется откуда-то из-за угла; мы вдруг ни
с того ни с сего начинаем говорить о естествознании как о
чем-то ставшем, сформировавшемся уже где-то за пределами ис-
торико-философского анализа, хотя вот и Маркс и Энгельс рас-
сматривали становление науки как синтез практики и философии.
Пока трудно сказать, в каком именно объеме должна быть
представлена в курсе история теологии, но разобраться с этим
вопросом нужно. И становление науки и становление филосо-
фии нового времени теснейшими узами связано с христиан-
ской догматикой, а в деизме даже позитивно использует эту
догматику для разработки новых категорий и принципов. Все
это совершенно теряется в <оговорках>, <непоследовательно-
стях> и <уступках>, которые якобы свойственны были Бэкону,
Гоббсу, Декарту, Локку, Спинозе, хотя стоит только их освобо-
дить от этих пережитков и пятен теологического прошлого, как
от их схем, по существу, ничего не остается.
4. Насколько правомерно видеть в противоположности мате-
риализма и идеализма универсальное и внеисторическое основание
для классификации всех философских школ?
На этот счет, как известно, существует по меньшей мере
три мнения классиков: а) материализм - <прирожденный сын
Великобритании>; б) <стихийный материализм> дневнегрече-
ских учений; в) <линия Демокрита и линия Платона>. Специ-
ально исследованием этого вопроса классики не занимались.
Термин <стихийный материализм>, например, появляется у
Энгельса по поводу замечания Гегеля о понимании древними
начала, что, в свою очередь восходит к соответствующему за-
мечанию Аристотеля, а это последнее опирается на одно из нс
очень достоверных высказываний <теолога> Акусилая. Если же
разбираться по существу и четко определить границы возмож-
ного употребления терминов <материализм> и <идеализм>, то
возникает альтернатива: либо Аристотель, либо Гоббс.
В строгом смысле слова философский материализм возмо-
жен только там, где налицо уже понятие объекта - независи-
мого ни от человека, ни от человечества, ни от другой какой-
то разумной силы царства слепых и автоматически действую-
щих законов. Идея такого объективного мира, неиссякаемого
источника нового знания, впервые формулируется Гоббсом в
83___________Предмет и цели изучения истории философии____________
его критике сущности Аристотеля, в анализе <полных причин> и
<полных потенций> (Гоббс Т. Избр. произв., т. 1. М., 1965, с. 140-
160). Пока не было понятия объекта, не были разделены в обо-
собленные сферы материальное и идеальное, говорить о мате-
риализме и идеализме можно, видимо, было лишь весьма ус-
ловно, как о <тенденциях>, <линиях>, <возможностях>. В исто-
рическом плане наиболее удовлетворительным нам представля-
ется то классическое определение, которое видит в философ-
ском материализме и идеализме своеобразную черту новой, и
только новой, философии, не стремится экстраполировать ее
на древние времена. Здесь это противоречие связано со множе-
ством других, и прежде всего, с отчуждением, на философской
санкции которого и возникают первые материалистические уче-
ния об <естественном> разуме, праве, человеке, государстве и т.п.
В значительно менее строгом плане можно говорить о мате-
риалистических и идеалистических тенденциях в античности.
Если за ориентир берется появление идеи тождества мысли и
бытия, а с нею и появление какого-то отношения между мыш-
лением и неподвластной ему реальностью, то сама возмож-
ность этого гносеологического отношения возникает только
после рассечения связи обозначающего и обозначаемого по хо-
ду критики <истинности имен по природе>. Теория <истинно-
сти имен по установлению>, без которой вообще невозможны
логические операции, выдвинута Демокритом. Идея истины-
соответствия, т.е. приведенного тождества мысли и бытия, вы-
двинута Аристотелем, До этих философских акций разговор о
материализме и идеализме беспредметен: где нет гносеологиче-
ского отношения, там не может быть и производных от него
отношений и позиций - гносеологическую проблематику про-
сто некуда ставить.
Даже с идеализмом Платона, он в наших и не наших курсах
выдается за образец философского идеализма, за эталон, по
которому мерят затем и Канта, и даже Гегеля, дело обстоит да-
леко не бесспорным образом. Платон не выходит за рамки об-
щей атомистической традиции, в которой <единое> элеатов как
умопостигаемое, неизменное, вечное и неуничтожимое бытие
пытаются тем или иным способом связать с миром рождаю-
щихся, изменчивых, смертных вещей, т.е. объединить мир <ис-
тины> и <мир мнения>. До Аристотеля все эти попытки ис-
пользовали теогоническую схему порождения, по которой все
появляющееся на свет обязано иметь родителей, а появившись,
М.К.Петров____________________________84
должно пройти универсальный жизненный цикл: рождение -
детство - юность - зрелость - старость - смерть. Сомнения
в универсальности этой схемы звучат у Анаксагора и Эмпедок-
ла, когда они жалуются на неправильности эллинского слово-
употребления. Эти сомнения можно встретить и у Демокрита,
и у Платона, однако отказа от древней схемы не происходит,
никто из них не смог предложить что-либо радикально новое.
Там, где речь заходит о генезисе, изменении, уничтожении,
тут же появляются традиционные <теологические> фигуры вра-
жды и любви, матери и отца, противоречия мужского и жен-
ского. Платон, например, объясняя принцип участия идей в
вещах, так и пишет: <Весьма естественно то, что воспринимает
в себя, уподобить матери, то, что дает от себя модель, - отцу,
а сущность, которая представляет общий продукт того и друго-
го, - потомку> (Тимей, 50 D). Эта <материя>, по поводу под-
чиненного положения которой у Платона написано столько
глубокомысленных вещей, этимологически связана со словом
<мать>, так же как греческая ((pumq) и русская <природа> со
словом <рождать^ ((pvcnv), и если уж само участие платонов-
ских идей в вещах определять по примату идей-образцов как
идеализм, то это был бы идеализм <патриархальный>, а никак
не гносеологический. Не потому идеи Платона первичны, что
они идеальны, а потому, что в паре определяющее - опреде-
ляемое они мужская, активная, формирующая сторона проти-
воречия. Лишь то обстоятельство, что эта древняя традиция ка-
жется нам наивной физиологической метафорой и совершенно
выходит за рамки привычных для нас логических метафор, вы-
нуждает совершать субституцию, полагать, что Платон в ис-
пользовании таких метафор отталкивался от тех же структур,
что и мы, те. был идеалистом-гносеологом, хотя дорога к логи-
ческому истолкованию возникновения и движения в терминах
возможности, необходимости, выбора была открыта только Ари-
стотелем после удвоения бытия на действительное и возможное.
Так или иначе, но проблема гносеологического основания,
на почве которого только и получает смысл начатый еще Геге-
лем и кантианцами гносеологический анализ истории филосо-
фии, не может, нам кажется, считаться решенной, требует
уточнений и дополнительных исследований.
85____________Предмет и цели изучения истории философии____________
5. Должен ли курс строиться как история философских идей
или как история философов?
В принципе необходимы, видимо, оба пути: историко-фило-
софский <реализм>, когда вклад отдельных философов или фи-
лософских групп берется лишь в отношении к общему движе-
нию философской проблематики, а также .и историко-фило-
софский <номинализм>, когда центр тяжести анализа перено-
сится на философствующих людей, а общее движение фило-
софской проблематики показывается производно, как продукт
деятельности философов. Вместе с тем эти подходы, при всей
их взаимосвязи и взаимообусловленности, далеко не равноцен-
ны с точки зрения философской пропедевтики, поскольку само
воспроизводство историко-философских представлений идет у
нас по двум контурам: по обширному и детализированному в
рамках программ философских факультетов и по крайне обед-
ненному на гуманитарных факультетах.
Если не злоупотреблять методом гносеологической класси-
фикации в подаче материала, принцип историко-философского
<реализма> позволяет создать компакттные целостные схемы
движения философской проблематики, связанные непосредст-
венно с движением социально-исторических предпосылок. Ог-
рубление и упрощение в этом случае неизбежно, но целост-
ность восприятия и, соответственно, четкость ориентации
представляются сами по себе достаточными ценностями, и ес-
ли, например, речь идет о сокращенном курсе для гуманитар-
ных факультетов, то лучше уж получить целостное, без деталей,
восприятие всего курса, от которого можно затем будет оттал-
киваться в дальнейшей самостоятельной работе, нежели бесконеч-
ный поток мелькающих материалистов-идеалистов, с неразличи-
мыми лицами, высказываниями и непоследовательностями.
Целостное изложение курса в духе <реализма> было бы по-
лезным ориентиром и для студентов философского факультета.
Опыт показывает, что настоящий вкус к философии просыпа-
ется где-то на подходах к немецкой классике, и для большин-
ства студентов регенерация истории оказывается далеко не
полной, ограничивается обычно философией нового времени.
Как следствие этого, в современных работах историко-фило-
софского плана не редкость видеть чисто искусственное сме-
шение хронологически несводимых, хотя терминологически и
близких элементов. Вместе с тем для серьезного и глубокого
изучения истории философии остается, видимо, в силе <номи-
М.К.Петров____________________________86_
нализм>, хотя и здесь хотелось бы иметь не очередной курс-
учебник, где будет очередная тенденция в ущерб фактам, а по-
больше переведенных на русский язык и изданных первоисточ-
ников, для начала хотя бы в форме хрестоматий и антологий.
Что-то в этом направлении делается, библиотека <Философ-
ское наследие> насчитывает уже довольно много имен, но ти-
ражи явно не соответствуют спросу: приобрести книги для на-
чинающего в философии практически невозможно.
Вопрос о составе курса философии, о методах его подачи и
обеспечения, хотя он и не является чисто научным, имеет, нам
кажется, самое непосредственное отношение к историко-фило-
софским дискуссиям. В конечном счете тот довольно низкий
уровень философской эрудиции и философской культуры, по
поводу которого мы все так охотно скорбим, зависит от поста-
новки преподавания истории философии и от обеспечения
курса литературой. Трудно требовать от студентов высокой фи-
лософской культуры, если большинство из них, особенно заоч-
ники, ничего не могут достать, кроме <Краткого очерка исто-
рии философии>.
6. Должны ли членения курса подчиняться хронологии или со-
держанию ?
Если гносеология признается единственным и достаточным
основанием, то вопрос этот, естественно, праздный: однород-
ную философскую начинку можно разделять хоть так, хоть
этак, сообразуясь только с объемом курса и возможностями
студентов. Но задача значительно усложняется, если естествен-
ные академические требования приходится совмещать с учетом
содержания.
Принятое членение - история античной философии, сред-
невековой философии, философии нового времени - опирает-
ся на очевидные переломные моменты: закрытие философских
школ и Возрождение. Но ни по насыщенности событиями ни
по направлениям процессов развития ни один этап, кроме, по-
жалуй, средневековья, не образует сколько-нибудь устойчивого
единства. В античности, например, нетрудно выделить этапы
перехода от теогонической к логической аргументации, а за-
тем, после Аристотеля, этап инфляции логического, выдвиже-
ния на первый план нравственного и даже эстетического аргу-
мента. Также и в философии нового времени видны явные
скачки проблематики, даже разложение линий развития. До
87____________Предмет и цели изучения истории философии____________
Локка, например, теологический субстрат очевиден: <естест-
венная философия> возможна лишь постольку, поскольку на
правах аксиомы берется идея сотворенности природы (<естест-
венное благочестие>) и принцип богоподобия человека, тожде-
ства человеческой и божественной логики. Связь деизма с Ре-
формацией в этих исходных пунктах очевидна. Но с Локка на-
чинается новая ситуация: отказ от врожденных идей есть вме-
сте с тем отказ от богоподобия, отбрасывание по крайней мере
одного из теологических костылей. А дальше явная развилка на
Канта и Конта. То же радикальное изменение философской
ситуации возникает и в философии Канта. Почему из всех на-
правлений, порожденных его философской системой, мы бе-
рем только немецкую классику, рассматриваем Канта через
призму Гегеля, не совсем ясно.
Ясно, однако, что вопрос о членении курса истории фило-
софии и о принципах такого членения далек еще от решения,
требует самого тщательного и критического анализа.
7. Историзм - конкретность социального аншиза или ретро-
спектива ?
Принцип историзма в историко-философском исследовании
давно уже стал у нас общим местом и одной из традиционных
формул-заклинаний при подходе к историко-философскому
материалу на предмет исследования. Внешне это выражается в
обязательном для любой историко-философской работы анали-
зе <социально-экономической> обстановки, хотя, как по этому
поводу справедливо недоумевает Копнин и сокрушается Соко-
лов, связь между <социально-экономической обстановкой> и
предметом историко-философского анализа часто до крайности
напоминает связь между огородной бузиной и киевским дядь-
кой. Попробуйте, например, более или менее доказательно вы-
вести из торгового города Милета заявление Фалеса <все из во-
ды>, а когда это получится, если получится, из тех же посылок
придется выводить <все из воздуха> Анаксимена и <все из не-
определенного> Анаксимандра. Ясно, что ничего особенно до-
казательного здесь получиться не может, и если нам удастся из
одних и тех же посылок получить три различных результата, то
только отсутствие свидетельств о том, кто еще сказал <все
из...>, может помешать нам получить тридцать три или триста
тридцать три результата той же доказательной ценности.
Значит ли это, что принцип историзма вообще неприменим
М.К.Петров___________________________8^
к историко-философским исследованиям и положение о про-
изводном характере форм общественного сознания от форм
общественного бытия применительно к философии теряет си-
лу, не подтверждается данными конкретных анализов? Нам
этого не кажется. Совсем напротив, подвергая анализу, напри-
мер, не торговый город Милет как таковой, а всю историю гре-
ческой социальности XV-VI вв. до н.э. на фоне более устойчи-
вых египетских или ближневосточных форм общественного бы-
тия, мы именно здесь, на уровне общественной практики, об-
наруживаем новые противоречия, новые точки роста, новые
требования к мировоззренческой форме, которые не сразу, не
вдруг и не однозначно разрушают старую и создают новую,
приводят в конце концов к переориентировке с мифологиче-
ской мировоззренческой формы, где наследственные навыки
распределены в божественные имена, а имена связаны в систе-
му кровнородственных связей, на форму логическую, исполь-
зующую универсальные лингвистические связи для построения
картины мира. И если уж говорить о <социально-экономиче-
ской обстановке> этого периода, то она предельно точно пред-
ставлена Аристотелем в тождестве властвующего и подвластно-
го, господина и раба: <В целях взаимного самосохранения не-
обходимо объединяться попарно существу, в силу своей приро-
ды властвующему (т.е. рожденному законно, от свободных ро-
дителей. - М.П.), и существу, в силу своей природы (рожден
от рабыни. - М.П.) подвластному. Первое благодаря своим ин-
теллектуальным свойствам способно к предвидению, и поэтому
оно уже по природе своей существо властвующее и господ-
ствующее; второе, так как оно способно лишь своими физиче-
скими силами исполнять полученные указания, по природе
своей существо подвластное и рабствующее. В этом отношении
и господином и рабом в их взаимном объединении руководит
общность интересов> (Политика, 1252 а).
Становление этого исходного тождества различений власт-
вующего и подвластного, слова и дела, господина и раба, зако-
на и гражданина, знака и обозначаемого, чему нет соответст-
вий в египетском и ближневосточном окружении, явственно
видно со времен Гомера, прослеживается в трансформациях
ряда социальных структур и форм общественного сознания,
использовано Аристотелем и Гегелем. Так почему же, спраши-
вается, мы упорно избегаем входить в диалектику этого исход-
ного тождества противоположностей, сочиняем явно надуман-
89____________Предмет и цели изучения истории философии____________
ные схемы производства конкретных форм общественного соз-
нания из любых наперед заданных форм общественного бы-
тия? Нам кажется, что дело здесь не в неспособности или не-
умении анализировать формы общественного бытия и механиз-
мы производства общественного сознания - чего-чего, а уме-
ния, изворотливости, <хитрости разума>, изобретательности в
этих построениях хватает. Дело, видимо, не в неспособности, а
в том своеобразном понимании самого принципа историзма,
когда на место действительной, как она представлена в текстах
и свидетельствах, истории осознанно или неосознанно под-
ставляют гегелевский логический концепт истории, в котором
начало и конец процесса, <в себе> и <для себя> бытие, связаны
однозначной цепью <моментов> саморазвития-становления,
причем каждый следующий момент в движении от начала к
концу представляет из себя более удобный и высокий наблюда-
тельный пункт для обозрения в деталях всего пройденного пу-
ти. Этим, собственно, и обосновывается теоретически право на
ретроспективу - введенный еще Аристотелем обычай взби-
раться на колокольню собственной системы, понимая ее как
необходимый момент на пути развития, и избирательно анали-
зировать оттуда историю по принципу <предшествования>. На-
чала Аристотеля и персоналии его истории философии могут
служить в этом отношении хорошим примером.
Поскольку марксистская философия признается вершиной
философского развития, то кое-кому кажется, что отсюда уж
все как есть видно и марксистская история философии может
освободить себя от черной работы кропотливых конкретно-ис-
торических исследований, идти во всеоружии всезнания <об-
ратным путем>: не по линии вывода форм сознания из форм
бытия, а совсем напротив, по линии вывода форм бытия из за-
ведомо известных и ясных (с колокольни марксизма все вид-
но!) форм сознания. Хотя этот путь весьма удобен и легок, нет,
видимо смысла доказывать его ошибочность и опасность для
действительно марксистской истории философии.
Пока мы не приведены, говоря словами Гегеля, в состояние
<бессильной красоты>, радеющей о том, чтобы <удержать мерт-
вое>, никто нас не избавит от необходимости самим с материа-
листических позиций исследовать действительную историю та-
кой, какова она есть, не прибавляя и не убавляя в угоду буду-
щему <более развитому> состоянию. Именно в этом, нам ка-
жется, и состоит принцип историзма в историко-философском
М.К.Петров___________________________90^
исследовании. Важно только отметить, что далеко не все мето-
дологические принципы историко-философского исследования
должны переноситься на предмет исследования. Обязательный
для марксиста-исследователя материалистический подход к
предмету вовсе не означает, что он с той же обязательностью
должен усматривать в предмете борьбу материализма и идеа-
лизма - их там может попросту не оказаться в том смысле, в
каком нет грамматики эскимосского языка для эскимоса, а
есть лишь грамматика эскимосского языка для европейца-ис-
следователя. Философское бытие, предметность того или иного
явления в конкретных исторических условиях устанавливается
не ссылками на предметность этого явления в других условиях,
а по критерию рабочей функции в своих условиях, где не было
учителя философии, чтобы объяснить Журдену нечто насчет
прозы. Забвение этой дистанции между исследованием и пред-
метом, смешение исследования и предмета исследования во
многом, нам кажется, объясняет некритическое использование
ретроспективы, взгляда <из более развитого> на <менее разви-
тое> состояние без учета исторической конкретности.
8. Должна ли история философии включать историю науки?
Взгляды на этот счет известны достаточно хорошо. Сколько
бы ни кричала наука: <Физика, бойся метафизики!>, большин-
ство философов, начиная с Бэкона, либо вообще не отделяли
себя от науки, либо научность как таковую рассматривали су-
щественным признаком самой философии. Начатая было ран-
ним Гегелем критика науки как таковой им же была превраще-
на в постулат науки - системы действительного знания, в упо-
рядоченный склад готовых изделий саморазвития духа: <Пред-
мет в своем наличном бытии есть для самого себя предмет,
рефлектированный в себя. - Дух, который знает себя в таком
развитии как духа, есть наука. Она есть его действительность и
царство, которое он создает себе в своей собственной стихии>
(Соч., т. 4, с. 13). Гегель, правда, и сам сознавал, что одного
перехода из журденовского в осведомленное состояние здесь
мало, что не все здесь вяжется, поэтому, например, древнее и
новое различено у- него как действующая всеобщность и гото-
вая абстрактная форма, которую нужно еще претворить в дей-
ствительность. Но грани, водораздела, разрыва между наукой и
философией у Гегеля нет, они начинают обнаруживаться зна-
9j____________Предмет и цели изучения истории философии____________
чительно позднее, по существу в двадцатом столетии вместе с
резким усилением роли науки в жизни общества.
Если взглянуть на эту ситуацию с учетом того, что сегодня
известно о науке, то и в колебаниях Гегеля, и у Гуссерля, и в
различных формах иррационализма, и в экзистенциализме мы
обнаруживаем справедливое до известной степени противопос-
тавление науки и философии, института науки и всеобщего со-
циального бытия по той примерно границе, по которой Маркс
и Энгельс различали бытие гражданское и бытие политическое
как ответственную за обновление противоположность анархии
и организации, личности и должности, творчества и включен-
ных в политическое бытие результатов творчества (см., напр.:
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 128-134). Та <абстрактная
форма>, о которой писал Гегель как о характерной черте науч-
ных занятий нового времени, оказалась принципиально несво-
димой к всеобщему. Прямых связей здесь не обнаруживается,
переход из абстрактного в конкретное, развертка абстрактного
до конкретного не дают логической структуры вывода, а, со-
всем напротив, предполагают как норму и обязательное усло-
вие селекционирующие вставки, разрывы.
Иными словами, предметы науки и философии оказываются
разными со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наука
действительно содержит новое знание, но, во-первых, это зна-
ние удерживается в рамках гражданского бытия, может полу-
чить или не получить санкцию на вход во всеобщее политиче-
ское бытие, а во-вторых, это знание принципиально иного ро-
да, чем философское. Оно объективно, т.е. независимо ни от
человека, ни от человечества, и в этом смысле бесчеловечно.
Оно научно постольку, поскольку в нем нет человека, его эмо-
ций, стремлений, потребностей, ценностей. С другой стороны,
философия без человека - нонсенс, человек неустраним из
предмета философии, и знание выглядит философским ровно
настолько, насколько оно включает человека. Более того, пред-
меты науки и философии не только не совпадают, но, как по-
казывают исследования, связанные с попытками установить
возможную меру ответственности ученых за приложения нау-
ки, эти предметы даже не соприкасаются. Между ними лежит
ничейная земля, от исследования которой с одинаковым рве-
нием отказываются как наука, так и философия.
Наука это делает на том основании, что, передав в акте пуб-
ликации продукт в распоряжение общества, она теряет над
М.К.Петров____________________________92
ним власть, не может заниматься гаданиями, кто, когда, при
каких обстоятельствах захочет, например, применить открытый
в 1829 году закон газовой диффузии для строительства атомных
заводов; наука принципиально не может знать, как и во имя
каких целей будет использован ее продукт. Не в лучшем поло-
жении оказывается и философия: наука попадает в поле ее зре-
ния только в продуктах-инновациях политического бытия, т.е.
в конечных результатах разорванной деятельности множества
индивидов, каждый из которых не ведает, что творит. Истори-
чески разорванность предметов науки и философии явление
сравнительно недавнее, ему от силы триста лет. И с чисто фор-
мальной точки зрения, если всеобщая связь, целостность форм
общественного бытия считаются неотъемлемым свойством
предмета философии, история опытной науки, продукты кото-
рой не обладают достоинством всеобщности, не может быть
включена в историю философии, как это в хзбщем-то и сделано
в традиционном курсе.
Вместе с тем исключить науку из теории познания не так-то
просто, пришлось бы убрать из философии вопросы о том, как
возникает новое знание, какими путями общество утилизирует
накопленный массив знаний. Это тем более сложно, что по ге-
незису и новое, и наличное знание - продукт мыслительной дея-
тельности индивидов, который лишь после своего сотворения ин-
дивидом получает или не получает достоинство объективной ис-
тинности (эксперимент), социально известного, <для общества>
знания (публикация), социально-полезного знания (приложение).
Философское признание науки не как системы знаний, ка-
ковой она признана, а как социального института обновления,
особенно философский анализ ничейной земли, отделяющей
сегодня науку от философии, актуально по естественным при-
чинам: без эффективного контроля над приложениями знаний
человечество рискует плохо кончить. Но философское призна-
ние науки означало бы введение в предмет философии и, соответ-
ственно, в предмет истории философии множества новых вопро-
сов в духе программы Ленина, т.е. превратило бы историю фило-
софии в <историю познания вообще>, в историю <всей области
знания> (Ленин В. И. Философские тетради. М., 1966, с. 314). Яс-
но, что этот вопрос очень сложен, но над ним уже, видимо, сле-
дует задумываться.
Из того небольшого круга вопросов, которые подняты в
данной статье, можно, нам кажется, сделать один-единствен-
93____________Предмет и цели изучения истории философии____________
ный вывод: традиционный курс истории философии устарел не
столько в деталях, сколько в основных принципах своего по-
строения. Он требует не частных переделок, дополнений и по-
правок, а поиска каких-то новых форм и подходов, с тем что-
бы курс мог служить делу повышения общей философской
культуры. Основным направлением усилий, нам кажется,
должно быть не <многознание>, т.е. не насыщение курса все
новыми и новыми частными фактами, хотя после нескольких
десятилетий увлечения гносеологической классификацией курс
крайне нуждается в доказательных фактах, а более компактное
и систематизированное обобщение результатов конкретных ис-
торико-философских исследований. Основные причины несо-
стоятельности курса, слепо копирующего великие образцы ис-
торико-философских работ Аристотеля и Гегеля, более или ме-
нее ясны: они связаны не со степенью приближения к образ-
цам, а с тем простым фактом, что научно-техническая револю-
ция, исследования ее механизмов, попытки приобщить к ней
области с другими культурными традициями опредметили, сде-
лали доступными для анализа и понимания такую массу новых
фактов, что их объяснение в традиционных мерках, терминах,
схемах становится невозможным. Ленин писал: <Тысячелетия
прошли с тех пор, как зародилась идея <связи всего>, <цепи
причин>. Сравнение того, как в истории человеческой мысли
понимались эти причины, дало бы теорию познания бесспорно
доказательную> (Фил. тетради. М., 1966, с. 311). Полвека назад
это было лишь мечтой теоретика, для подобного мероприятия
не было фактологической основы. Теперь положение измени-
лось. Фактов достаточно, нужны обобщения, выходы на теоре-
тический и философский уровень. В теоретическом освоении
этого нового материала и, соответственно, в критической пере-
работке наличного как раз и состоит, нам кажется, основная
задача марксистско-ленинской истории философии.
22.5.68
ПРОБЛЕМА ДОКАЗАТЕЛЬНОСТИ
В ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОМ
ИССЛЕДОВАНИИ
(История философии - схоластика или наука?)
Развернувшаяся на страницах наших философских журналов
и сборников, на совещаниях и обсуждениях дискуссия по ме-
тодологии историко-философских исследований переходит,
нам кажется, в ту, пользуясь метафорой Платона, истинно фи-
лософскую стадию <между мудростью и невежеством> (Пир,
203 Е-204А), когда, с одной стороны, все мы, участники дис-
куссии, твердо уже усвоили, что многие вопросы, казавшиеся
нам раз и навсегда решенными или преподносившиеся нам на
правах решенных и недискуссионных, представляют из себя
комплексные и далекие от решения проблемы, а с другой - не
менее твердо для себя установили, что историко-философские
исследования, доказательность их результатов - единственный
способ внести в эти сложные проблемы какую-то ясность и со-
гласить нас, спорящих.
Показательна для этой новой фазы дискуссии статья 3.А. Ка-
менского <Вопросы методологии историко-философского ис-
следования> (Философские науки, 1970, № 1), боевой задор ко-
торой построен, если еще раз вернуться к метафоре Платона,
не на божественном всезнании или самодовольстве невежды
(это - неправильно, это - правильно, это - сомнительно) и
не на посредничестве откровения (как учит...), а на типично
научной схеме аргументации от принципов. И хотя мне как ос-
новному адресату критических замечаний З.А.Каменского по-
лагалось бы обижаться и негодовать, жаловаться на искажения
95___________________Проблема доказательности...___________________
и недоразумения, к чему, вообще-то говоря, поводов достаточ-
но, заниматься этим специально было бы, мне кажется, и скуч-
но, и для дискуссии бесполезно: статья З.А.Каменского сдвину-
ла эпицентр дискуссии на новый, и более высокий, уровень.
Куда интереснее сделать попытку осмотреться на этом новом
уровне постулатов, принципов и целей,
По ходу дискуссии не раз выдвигались и для обсуждения, и
на правах аргумента принципы, которым должно удовлетворять
или которыми обязано руководствоваться историко-философ-
ское исследование (см.: например, обзор Ц.Г.Арзаканяна в
<Вопросах философии>, 196?, № 9). Но выдвигались они как-то
поодиночке, вне системы, скорее псд влиянием обстановки и
минуты, нежели по зрелом размышлении. Статья Каменского
выгодно отличается в том отношении, что необходимость ана-
лиза этих принципов как оснований построения системы исто-
рико-философского знания осознана и выявлена. Рассматривая
методологию историко-философского исследования как само-
стоятельную дисциплину, как <совокупность принципов и
средств, с помощью которых достигается цель и осуществляет-
ся построение историко-философского исследования> (с. 119),
автор выдвигает анализ принципов в качестве предварительно-
го условия: <Перед этой научной дисциплиной встает также за-
дача выяснения внутренней связи изучаемых ею проблем, су-
бординации выявленных ею закономерностей и категорий, т.е.
исследование и изложение их в некоторой системе, принципы
построения которой также должны быть установлены> (с. 120).
Автор рассматривает три таких принципа, вернее, даже два
принципа и две цели: 1) принцип единства философского раз-
вития человечества; 2) принцип поступательности философско-
го развития человечества; 3) цели историко-философского ис-
следования и идею всемирной истории философии: а) истори-
ческое обоснование современной философской теории, б) ис-
следование исторической функции философии в жизни данно-
го народа. Наиболее подробно анализируется первый принцип,
и это понятно: если нет единого пути развития, двигаться по-
ступательно можно куда угодно по разным дорогам и направ-
лениям, от чего идея всемирной философии могла бы непопра-
вимо пострадать.
Принцип единства философского развития выводится, по
мнению З.А.Каменского, из идей единства закономерностей
объективного мира и их адекватной познаваемости, он также
М.К.Петров___________________________96_
обосновывается идеями единства предмета философии и меха-
низма образования философского знания. Смысл этих опор, на
которых держится принцип, состоит в следующем: <Для всех
времен и народов в основном едины те объективные связи и
закономерности природы, общества и познания, которые изу-
чает философия и которые воспроизводятся в формулируемых
ею законах, принципах, категориях> (с. 120).
Здесь мы начинаем ощущать беспокойство. Не по линии
объективных связей и закономерностей природы, естественно:
здесь все мы, и люди, и звери, и растения, и даже неодушев-
ленные предметы, имеем дело с одним и тем же. Даже не по
линии общества и познания, здесь слишком много неопреде-
ленности в терминах, чтобы настаивать на каком-то опреде-
ленном значении. Беспокойство вызывает сам принцип: долж-
ны ли мы понимать его по классу принципов построения тео-
рии - как принцип целостности, без которого не может суще-
ствовать никакая теория, но который сам по себе лишь нега-
тивное условие истинности, формально-логический постулат
существования любой теории, - либо же этот принцип пони-
мается как-то иначе, на правах, скажем, установленного кем-то
непререкаемого абсолюта, авторитетного правила, критерия
истинности для любого историко-философского исследования?
Если речь идет о формально-логическом постулате, то воз-
ражать не приходится: если уж решено охватить в единой тео-
рии все времена и народы, то для такого грандиозного меро-
приятия необходимо единое, пронзающее времена и народы
основание, в чем бы оно ни состояло, и вопрос о том, как
именно его назвать - философским, или мировоззренческим,
или семиотическим, - не может играть решающей роли, будет
иметь чисто конвенциональный и эвристический смысл, то
есть будет логическим стимулом для поисков реального осно-
вания, рабочей гипотезой соответствующих исследований. Но
вот если речь идет о чем-то большем, что должно быть приня-
то исследователем как содержательная и доказательная основа,
то здесь уже другой разговор: доказательства, указания на про-
цедуры, с помощью которых такой принцип получен.
Беспокойство это оправданно, поскольку мимоходом нам
тут же сообщают: <Доказательство единства закономерностей
объективного мира и возможности их адекватной познаваемо-
сти не составляет предмета методологии историко-философ-
ского исследования, которая берет эти принципы как доказан-
97____________________Проблема доказательности...____________________
ные положения из теоретической философии> (с. 120). А мы,
как ни странно, впервые слышим о <теоретической филосо-
фии>, с трудом представляем себе, чем такая философия могла
бы заниматься и каким способом она могла бы стать в пози-
цию законодателя для истории философии.
Наши опасения только усиливаются, когда нам рисуют этот
принцип в действии: <Большинство реальных фактов истории
философии элиминируются как не отвечающие критерию все-
мирно-исторической значимости. Национальные особенности,
специфические формы философского развития отодвигаются
на периферию интереса исследователя. Исследователя интере-
сует прежде всего поступательный ход развития философской
мысли, процесс приращения философского знания, для чего
необходима логическая обработка историко-философского ма-
териала, причем логика исследования целиком задается теоре-
тической точкой зрения исследователя, для исторического
обоснования которой и предпринимается историко-философ-
ское исследование. Многообразный, подчас противоречивый,
реальный материал истории философии выстраивается здесь в
строгую, четкую линию всемирно-исторического поступатель-
ного хода> (с. 124). Иными словами, не факты здесь команду-
ют, а фактами командуют исследователи, логически обрабаты-
вая и выстраивая их в строгую шеренгу-линию. Получается ка-
кая-то странная познавательная конструкция: из <теоретиче-
ской философии> исследователь получает принцип, который на
правах его <теоретической точки зрения> элиминирует, оцени-
вает, логически корежит факты, командует самим исследовани-
ем, а в результате оказывается, что именно этот принцип, эту
точку зрения мы и обосновали исторически.
Автор не скрывает ориентира и источника: <Идею такого
типа и такого построения истории философии впервые в исто-
рии этой науки в развернутом виде выдвинул Гегель в своих
<Лекциях по истории философии>. К сожалению, до сих пор
не было предпринято аналогичной попытки цельного исследо-
вания историко-философского процесса с марксистской точки
зрения> (с. 124). Нам кажется, что автор допускает здесь две
неточности. Во-первых, хотя у Гегеля, бесспорно, есть модель
слепого, элиминирующего факты развертывания в линию -
система понятий должна <в неудержимом, чистом, ничего не
принимающем в себя извне движении получить свое заверше-
ние> (Соч., т. V. М., 1937, с. 33), у него нет все же <теоретиче-
4-739
М.К.Петров__________________________98
ской философии>, нет и нужды в такой философии: первые аб-
зацы введения в <Науку логики> как раз и посвящены этому
обстоятельству, да и позднее он не раз возвращается к тожде-
ству метода и предмета философии. Метод у него <не есть не-
что отличное от своего предмета и содержания, ибо движет се-
бя вперед содержание внутри себя, диалектика, которую оно
имеет в самом себе> (там же, с. 34). Во-вторых, несправедли-
вым кажется и упрек в отсутствии у наших историков филосо-
фии попыток <аналогичного исследования>. Другое дело, что
результаты этих попыток, начиная с трехтомника <Истории
философии>, используют в качестве основания и связующей
нити, в качестве взятого напрокат <принципа единства фило-
софского развития человечества> все ту же гегелевскую схему
выпрямления фактов в линию, но попытки такие были.
Более того, нам кажется, что, когда автор ссылается на та-
инственную <теоретическую философию> как на источник
принципов, которыми обязан руководствоваться историк фило-
софии, он имеет в виду не что иное, как гегелевскую схему са-
моразвития целостности во времени, гегелевский <самоход-
ный> содержательный формализм, где форма маркирует <мо-
менты развития>, а содержание есть <прочная основа и сраще-
ние> этих абстрактных моментов целого - <научного поступа-
тельного движения>. Тождество субъекта и объекта, выдвигае-
мое автором в обоснование единства философского развития,
представление объекта под формой <зеркала> субъекта, где
фиксируются результаты его самосознания, есть, при всем ува-
жении марксистов к этой идее, все же идея немецкой класси-
ки, и Гегеля по преимуществу.
Вот здесь и начинается серьезный разговор о принципах,
прежде всего о том, какую именно историко-философскую тео-
рию мы намерены создавать; схоластическую или научную. В
этой альтернативе нет ничего обидного, сегодня вопрос о том,
принадлежит ли теория к схоластике или к науке, - вопрос тех-
нический, получающий разрешение на чисто формальной и бес-
спорной основе по результатам элементарного науковедческого
исследования сети цитирования. К тому же существование схола-
стической теории может быть оправдано целым рядом обстоя-
тельств, прежде всего требованиями школы к системному и цело-
стному изложению курса, что также приходится рассматривать как
одну из форм историко-философского исследования. Но так или
иначе, а ясность в этом вопросе необходима.
99___________________Проблема доказательности...___________________
Сеть цитирования в научной теории не несет функции дока-
зательности, ссылки на работы предшественников лишь связы-
вают уникальные результаты в целостность, попугно социали-
зируя их, отчуждая в независимое от индивидов научное и об-
щественное достояние, в исходный момент и опору того, что
Энгельс называл <научной формой познания природы>. Источ-
ники содержания и опоры доказательности располагаются за
пределами научной теории как внешние и независимые от нее
авторитеты и доказательные базы, извлечение нового содержа-
ния из которых (новые экспериментальные данные) - задача
любого научного исследования.
Сеть цитирования в схоластической теории выполняет и
функцию доказательности, что создает в ней характерный и
безошибочный для диагноза эффект стяжения ссылок к абсо-
люту-началу, располагающемуся в самой теории. Нет, напри-
мер, в христианской схоластике работ без доказательных ссы-
лок на Священное писание. В любой схоластической теории
обнаруживается свое <священное писание> - группа канони-
зированных текстов или положений, без ссылок на которые ра-
бота не может рассматриваться как доказательная и принадле-
жащая к данной теории.
Если, например, гегелевская схема целостности введена в
научную теорию, она переходит из ранга принципа-абсолюта в
ранг рабочей гипотезы, которая лишена права отсекать, элими-
нировать, переиначивать факты; в науке жертвуют не фактами,
а принципами, и, соответственно, получить статус содержа-
тельной целостности гегелевская схема могла бы лишь в про-
цессе приспособления к фактам. Хотя сама схема разрабатыва-
лась Гегелем по явной аналогии с поступательным движением
научного знания, получить санкцию на содержательность в
рамках научной теории ей не удается: научная сеть цитирова-
ния не подтверждает центральной идеи Гегеля - связи начала
и конца, встроенного в начало <кода> развертывания системы
по моментам определенности из не развитого <в себе> в разви-
тое <для себя> состояние, то есть не обнаруживает вектора-оп-
ределителя в духе биологического кода или растительной души
Аристотеля: желудь есть дуб в потенции, младенец - пенсио-
нер, и с мест они не сойдут. Не пересекутся: желудю не быть
пенсионером, младенцу - дубом. В науке такое наблюдается
сплошь и рядом. Идет Кеплер на поиски гармонии небесных
сфер, а находит <несовершенные> эллипсы. Защищает Галилей
М.К.Петров_____________________________100
Аристотеля от ревизии Кеплера, находя, что принцип лени-
инерции послужит решающим доводом в пользу совершенства
кругового движения и в посрамление эллипсов, а в результате
перевертывается антично-христианский разумный миропоря-
док вместе с первым двигателем Аристотеля и т.д.
Зато в рамках схоластической теории схема Гегеля, его тож-
дество субъекта и объекта работают почти идеально, хотя и за-
дом наперед: прямая связь начала и конца возникает не пото-
му, что очередная работа запрограммирована была в начале, а
потому, что без прямой ссылки на начало не может появиться
и войти в целостность ни одна схоластическая работа. Но ил-
люзия гегелевской поступательности почти полная: абсолют-
начало ведет себя как гегелевский субъект, раскрывающий в
устойчивом формализме объекта - массиве схоластических ра-
бот - себя <для себя>.
Мы подчеркиваем эти различия между научной и схоласти-
ческой теориями вовсе не для того, чтобы бросить тень на
З.А.Каменского, доказать, скажем, что, пытаясь обосновать ме-
тодологию философских исследований как научную дисципли-
ну, он фактически обосновывает ее как дисциплину схоласти-
ческую. Более того, статья З.А.Каменского для нас, как, похо-
же, и наша статья в <Вопросах философии> для З.А.Каменско-
го, ценна именно в научном плане опоры, возможности посту-
пательного выхода к новой проблематике, и среди тех новых
гроблем, которые оказываются доступными для анализа, наи-
более важной нам представляется проблема доказательности
историко-философского исследования, двух типов доказатель-
ности - научного и схоластического, изменения познаватель-
ной ситуации и т.п.
История философии, как и философия вообще, с момента
ее возникновения вынуждена была работать на принципах, а
не на верифицируемых гипотезах, в лучшем случае ссылаясь на
совокупную практику как на критерий истинности принципов.
Соответственно в философии, и особенно в истории филосо-
фии накапливался арсенал заменителей внешних абсолютов
доказательности, арсенал формальных совершенств иерархиче-
ского толка, когда, скажем, монизм при прочих равных услови-
ях всегда предпочтительнее дуализма или тем более плюрализ-
ма, порядок - беспорядка, простота - сложности, систем-
ность - неоднородности оснований и т.д. Формальная, иногда
и эстетическая природа таких принципов очевидна, но вместе
101___________________Проблема доказательности...____________________
с тем и объяснима: если уж нет прямого выхода к внешним аб-
солютам доказательности и научная теория невозможна, для
любых целей предпочтительнее монизм, простота, порядок,
система, имманентная цель развития, представлена ли она рас-
тительной душой Аристотеля, программой наших кибернетиков
или однозначной связью неразвитого начала с развитым кон-
цом - <трупом тенденции>.
Но сегодня-то положение изменилось: научно-техническая
революция на правах частного, но крайне важного для филосо-
фии побочного продукта производит массовые потоки так на-
зываемой документации с незапланированной информативно-
стью: бюджеты, отчеты, справочники, доклады, описания, за-
явки и т.д., когда даже такой невинный обычай, как указание в
журналах на место работы автора, может дать статистику куда
более показательную для общего направления и лица журнала,
чем любая из напечатанных в журнале статейл Эта новая позна-
вательная ситуация, в которой значительная часть принципов,
особенно относящихся к теории познания и истории филосо-
фии, может быть соотнесена с независимой от нее реальностью
и проверена на соответствие этой реальности, то есть может
быть превращена из принципов-абсолютов в имеющие эври-
стический смысл и подлежащие обоснованию гипотезы. И эти
новые обстоятельства ставят нашу тяготеющую к научности
философию и историю философии перед вполне конкретной и
выполнимой задачей последовательной борьбы за научность, за
замену везде, где это возможно, схоластических ходов мысли с
опорой на авторитет имен научными ходами мысли с опорой
на внешнюю реальность фактов.
И здесь же возникает проблема отношения к классическому
наследству. Тут сложно что-то утверждать и на чем-то настаи-
вать, ходить по земле фактов не так-то просто, но классики,
ей-богу же, не виноваты, когда мы больше по привычке втяги-
ваем их на правах доказательных авторитетов в довольно со-
мнительные ситуации. Этого, нам кажется, полезно всячески
избегать: ни дух, ни буква марксизма-ленинизма не могут быть
совмещены со схоластической системой доказательности, по-
строенной на иерархиях авторитетов и антиавторитетов.
З.А.Каменский пишет: <Философия возникает тогда, когда
предметом рассмотрения становится проблема отношения
субъекта и объекта. Само по себе это отношение существовало
еще до появления человека, до выделения его из животного
М.К.Петров___________________________102
мира. Но оно становится специфическим, когда появляется че-
ловек, а вместе с ним и такая форма этого отношения, как че-
ловеческая практика и знания, сперва выступающие как зачат-
ки науки, а затем и как сама наука. В русле развития этой по-
следней и возникает та область знания, предметом изучения
которой становится само субъект-объектное отношение и для
которой, следовательно, оно становится основной, конституи-
рующей проблемой> (с. 120).
Постулируется, таким образом, последовательность: живот-
ное состояние - специфика практики и знания - зачатки нау-
ки - наука - философия. И ничего в этой последовательности
не было бы странного, если бы она выдвигалась на правах ги-
потезы, а не принципа. А вот попытка обосновать ее как прин-
цип вовлекает автора в сложные доказательные маневры. Ему
приходится ссылаться на Энгельса, а чтобы получить это право
- отождествлять субъект-объектное отношение с основным
вопросом философии, что уже само по себе не так уж бесспор-
но. Но дело даже не в этом, а в том, что, включая в систему
доказательств Энгельса как такового, автор подписывает мо-
ральное обязательство следовать и другим высказываниям Эн-
гельса, прежде всего о философии и науке. Таких высказыва-
ний много и в <Диалектике природы>, и в других работах. При-
ведем типичное: <Восемнадцатый век собрал воедино результа-
ты прошлой истории, которые до того выступали лишь разроз-
ненно и в форме случайности, и показал их необходимость и
внутреннее сцепление. Бесчисленные хаотичные данные по-
знания были упорядочены, выделены и приведены в причин-
ную связь; знание стало наукой, и науки приблизились к сво-
ему завершению, т.е. сомкнулись, с одной стороны, с филосо-
фией, а с другой - с практикой. До восемнадцатого века ника-
кой науки не было; познание природы получило свою научную
форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях,
несколькими годами раньше> (Соч., т. 1, с. 599).
Если наложить это высказывание Энгельса на предложен-
ную автором последовательность, мы получим более чем забав-
ный результат. Энгельс, правда, говорит о стихийном материа-
лизме древних греков, о наивно-материалистическом характере
их мировоззрения (см.: Диалектика природы. М., 1955, с. 147-
148*), и философии, которая должна бы, по постулату автора с
* Эта огорчительная стихийность и неуместная наивность прекращены в на-
шей историко-философской традиции усилиями М.А.Дынника. Он просто гово-
103___________________Проблема доказательности...____________________
уточнением Энгельса, появиться <в русле развития науки> где-
то после XVIII в., разрешено теперь появиться там, где она
появилась, - у древних греков. Но тут же, как только речь за-
ходит о материализме и идеализме, на сцене появляются свиде-
тельства Ленина и Маркса, с которыми в принятой автором сис-
теме доказательств также приходится считаться как с абсолютами.
Мы вовсе не собираемся разбираться, кто здесь прав, чьим
свидетельствам следует придавать больше весу и т.д. и т.п. Не в
этом дело. Просто мы твердо убеждены, что в нормах схола-
стической аргументации можно <доказать> все; здесь дело об-
стоит точно так же, как и с <принципиальным> построением
истории философии: элиминировать одни, отправлять на пери-
ферию другие, брать нужные цитаты, выстраивать <в строгую,
четкую линию> любые авторитетные фразы - неотъемлемое
право любого увлекающегося этим видом доказательств. Вместе
с тем, если свидетельства классиков берутся, как и должно, на
правах историко-философских фактов, они сами образуют про-
блему и способны помочь разобраться в других проблемах.
В самом деле, если взять центральный для статьи З.А.Ка-
менского вопрос о двух <чистых> решениях субъект-объектного
отношения, то, поскольку это отношение преобразовано в ос-
новной вопрос философии, мы оказываемся все перед той же
проблемой возникновения материализма и идеализма, относи-
тельно которой, среди прочего, подлежащего исследованию
материала, есть три свидетельства классиков, различно трак-
тующих это событие. Расхождение классических результатов
само может стать предметом историко-философского исследо-
вания, в котором, видимо, одним из центральных будет вопрос
о том, почему Маркс, получивший классическое образование
специалист-античник, особенно по философии Демокрита и
Эпикура, практически ничего не говорит об античном материа-
лизме, тогда как Энгельс и Ленин, не будучи специалистами-
античниками, говорят об античном материализме.
В случае с Энгельсом вскрывается типичная <схема заимст-
вований>: лекции по истории философии Гегеля (<Рассуждение
о начале>) - Аристотель (Метафизика, 983). Формулировка
риг об идеалистах и материалистах, определяя в идеалисты и тех (пифагорейцы
и элеаты), которые у Энгельса ходили вроде бы в наивных материалистах (см.,
например: Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 7). Историю и причины
созревания стихийного материализма, а равно и его раскола на материализм и
идеализм восстановить крайне затруднительно.
М.К.Петров___________________________104
Аристотеля явно восходит к <теологам>. Орфик Мусей, напри-
мер, так определял начало: <Из единого все рождается и в него
же разрешается> (Diog. proom. 1.3). Близкие формулировки с
конкретизацией <единого> по земле, воде, воздуху или огню
встречаются повсеместно, и, если, как это сделано у Энгельса,
причастность к стихийному материализму определена по такой
формуле, все - от Гомера и Моисея до Еврипида и Аристофа-
на - должны считаться стихийными материалистами. Близкая
по смыслу схема восстанавливается и для Ленина, хотя здесь
первичное опосредование идет через кантианцев.
К Марксу такой подход неприменим: он знал первоисточни-
ки, часто ссылался на них и не нуждался в их истолковании.
Тем более интересным с историко-философской точки зрения
представляется тот факт, что именно Марксу принадлежит то,
по нашему мнению, наиболее удовлетворительное определе-
ние, которое ограничивает противоположность материализма и
идеализма рамками нового времени. Отвечая на риторический во-
прос о том, не занесен ли материализм в Англию извне, Маркс от
имени <грешной истории> пишет: <Материализм - прирожденный
сын Великобритании... Номинализм был одним из главных элемен-
тов у английских материалистов и вообще является первым выраже-
нием материализма (курсив везде не наш. - М.П.) ...У Бэкона, как
первого своего творца, материализм таит еще в себе в наивной
форме зародыши всестороннего развития> (Соч., т. 2, с. 142).
Мы целиком согласны с оценкой этого наиболее удовлетво-
рительного для нас определения у З.А.Каменского: действи-
тельно, его нельзя совместить с авторским принципом единст-
ва, по которому <философия возникает там и тогда, где и когда
решается проблема субъект-объектного отношения, следова-
тельно, там, где возникают две основные формы ее решения -
материализм и идеализм> (с. 126). По смыслу определения
Маркса, философия более двух тысячелетий существовала без
этих основных форм решения, а возможно, и без субъект-объ-
ектного отношения в осознанной для философии форме.
И опять-таки, важен здесь не исход спора в плане схоласти-
ческой доказательности, а проблематика, возникающая из во-
проса, который мог бы встать перед нашими оппонентами: по-
чему материалист и специалист-античник Маркс не заметил
античного материализма? По нашему мнению, он и не мог его
заметить, во-первых, потому, что он античник-специалист, а
во-вторых, потому, что для Маркса, философа немецкой шко-
105___________________Проблема доказательности...____________________
лы, сама возможность материалистического или идеалистического
истолкования замкнута в области теории познания, в том, что Ка-
менский называет поступательностью, Гегель - научным поступа-
тельным движением и чего в античности как раз не обнаружива-
ется. Только попытки кантианцев найти <античного Канта> сло-
мали эту традицию немецкой классической философии.
Чтобы пояснить существо дела, мы вынуждены вернуться к
<принципу единства философского развития> и понять его уже
не как принцип, а как гипотезу. Тогда мы можем привлечь в
проблему, также на правах гипотезы, ленинскую критику геге-
левской истории философии, как она дана в требовании срав-
нительного изучения <связи всего>, <цепи причин> (Соч., т. 29,
с. 311), а также в плане построения истории философии (там
же, с. 314). Используя эти гипотезы в качестве ориентиров в
массе накопленного историками, антропологами, этнологами,
лингвистами, социологами материала, мы обнаруживаем, что
существует реальная возможность выделить единое <для всех
времен и народов> основание, и возможность эта лежит как
раз в том, что Ленин называет историей мысли, знания вооб-
ще, а Каменский менее четким термином специфики человека,
его практики и знания. По предложенному Каменским фор-
мальному основанию общности мы вряд ли далеко уйдем: со-
держательный формализм, этот <асфальт> категориальных по-
строений, обрывается на Аристотеле, но, если основание поня-
то функционально, то есть знание рассматривается не в фор-
мах, а в функциях, такое семиотическое основание может быть
выделено и исследовано.
В первом приближении такое выделение внеисторического
<для всех времен и народов> основания состояло бы в конста-
тации того, что любая социальная структура содержит некото-
рый критический, позволяющий ей преемственно существо-
вать, объем знания, стремится к его сохранению и умножению
как к условиям выживания, оформляет это стремление в меха-
низмы хранения (память), трансляции (передача от поколения
к поколению) и социализации нового (отчуждение в достояние
общества познавательных успехов индивидов) общественно не-
обходимого знания. Вводя такое основание, мы должны еще
раз подчеркнуть, что оно функционально, не содержит идей
формального единства и формального подобия в том же при-
мерно смысле, в каком функциональное основание <светиль-
ник> не содержит идеи формального единства по устройству и
М.К.Петров___________________________106
принципу действия лучины, плошки, керосиновой лампы, све-
чи, электролампы и т.д., то есть механизм, скажем, социализа-
ции нового знания в одном обществе может быть так же чужд
своему функциональному подобию в другом обществе (научная
публикация и миф, например), как свеча и электролампа.
На различении функционального и формального подобий осо-
бенно приходится настаивать потому, что у всех нас, вчерашних
язычников и христиан, необыкновенно коротка память. И это ме-
шает нам, скажем, увидеть в схоластической теории познания (аб-
солютное начало - пророческое свидетельство - человек) благо-
получно здравствующий реликт древнейшего механизма социали-
зации нового через божественное профессиональное имя (миф),
заметить, что ни античность, ни христианская схоластика не пред-
лагали замену этой познавательной схеме, что научной познава-
тельной схеме (саморегулирующийся слепой и неразумный объек-
тивный мир взаимодействия - эксперимент - человек), которую
мы с младенческой наивностью неофитов навязываем <всем вре-
менам и народам>, от силы триста лет. Но к делу.
Если теорию такого внеисторического функционального
единства рискнуть назвать общей теорией знания или общей
гносеологией (Ленин называет ее просто <историей филосо-
фии>, З.А.Каменский, похоже, назвал бы <теоретической фило-
софией>), то предметом общей гносеологии было бы историче-
ское исследование форм знания в единстве онтологической,
трансляционной и социализирующей функций.
Онтологическая функция, или онтологический аспект, зна-
ния есть реализация знания в поведении, в навыке. В рамках
этой функции <знать - значит уметь> или, что то же, <знать -
значит быть в состоянии воспроизвести явление>. Поскольку
все мы живем в одном мире, в близких по свойствам и законо-
мерностям окружениях, ходим на двух ногах, вынуждены близ-
кими способами действовать в аналогичных ситуациях, в онто-
логическом аспекте, если сравнение идет по человеку, необхо-
димо наблюдается не только функциональная, но и формаль-
ная общность. Нам кажется, что именно это обстоятельство
положено в основу статьи и в основу аргументации З.А.Камен-
ского, когда он из единства закономерностей объективного ми-
ра постулирует формальное единство и одинаковость <соответст-
вующих закономерностей и механизмов для всех времен и наро-
дов мира> (с. 120), экстраполируя это единство в себе как субъект-
но-объектное основание философии и на животных (там же).
^.
-..^.
107___________________Проблема доказательности...____________________
Но то, что представляется Каменскому достоинством такого
основания, свидетельствует, по нашему мнению, о неправо-
мерности анализа знания только по онтологической функции.
И неправомерность эта не в недостаточности функционально-
формальной общности, а в ее избыточности, от которой невоз-
можно отгородиться словечками типа <специфика>. Наука, ко-
торая как раз и занята изготовлением знания в онтологическо-
поведенческой форме, судит о предметах изучения по их пове-
дению в контролируемых условиях среды (эксперимент), неус-
танно прорывает любую специфику. И если человек, его зна-
ния, его философия определены только через поведение, в ко-
тором все это реализуется, только по онтологической функции
знания, между человеческим и нечеловеческим нет никакой
преграды. Последовательность - эта, по Канту, <философская
доблесть> - обязывала бы нас в этом случае говорить вместе с
отчаянными кибернетиками об исчерпании человека в регули-
ровании, об искусственных цивилизациях, о <философии> ос-
лов, шлагбаумов и автоматов именно потому, что онтологиче-
ская функция знания, способность знания реализоваться в по-
ведении, делает самого человека <объективным> - вещью сре-
ди вещей окружающего нас мира.
Сечение, отметка на онтологической функции, граница, отде-
ляющая человеческое от нечеловеческого и делающая знание мо-
нополией человека, устанавливается трансляционной функцией зна-
ния, под которой мы понимаем знаковую фазу существования зна-
ния, переход знания из поведения в знак и из знака в поведение
как неизбежное условие преемственного <вечного> существования
общества на текучем, смертном, недолговечном человеческом суб-
страте. По этой функции знанием может называться лишь то, что
способно существовать в знаке. Объяснять смысл знакового отчу-
ждения можно многими способами. Для наших ограниченных це-
лей достаточно будет сослаться на <биологическую недостаточ-
ность> человека, в биологическом коде которого фиксируются не
все необходимые для жизни навыки, особенно навыки коллектив-
ные, что позволяет рассматривать знаковую фазу существования
знания как компенсацию несовершенств биокода, как социокод,
нагруженный той же функцией наследственности, что и биокод,
но располагающийся независимым и внешним относительно био-
логических особей способом, Платон сказал бы, <в занебесье>.
Вот здесь, по отношению к социокодам, нет уже смысла на-
стаивать на принципе формального единства, на одинаковости
М.К.Петров___________________________108
механизмов: хотя любой из них выполняет функции хранения
знания (память) и трансляции (обучение), и принцип построе-
ния кода, и способ действия обеспечивающих его функциони-
рование институтов могут быть равными. По наличным мате-
риалам можно говорить минимум о трех типах построения со-
циокода, из которых особый интерес для нас имеют наиболее
распространенный (две трети населения земли) традиционно-
мифологический и наш <европейский>, или <развитый>.
В традиционном коде знание не образует целостного масси-
ва, группируется по профессиональному признаку в очаги -
вечные имена богов, и лишь через эти имена приводится в
связь целостности: боги образуют семью, связаны кровно-род-
ственными отношениями. Божественное имя в такой системе
мыслится изобретателем и покровителем всех навыков и уме-
ний данной профессии, соучастником профессиональной дея-
тельности, хранителем профессионального мастерства. Транс-
ляция в основной своей части использует неформальное обуче-
ние в рамках наследственного профессионализма: новые поко-
ления обучаются навыку, участвуя в труде старших. Связь меж-
ду профессиональными навыками на знаковом уровне практи-
чески отсутствует, между ними нет каналов <обмена опытом>.
Наш код универсален, использует для хранения знания со-
держательный формализм и универсальные операции его обра-
ботки. Если говорить о современном его строении, то код <раз-
двоен>: в массиве научной публикации мы храним универсаль-
ные полуфабрикаты навыков и умений - <фундаментальное
знание>, не прописанное по какому-нибудь определенному
применению, но позволяющее собирать из своих элементов
машины, технологии, организационные схемы для самых раз-
личных применений. Трансляция также универсальна и фор-
мальна: система всеобщего образования готовит универсала,
который специализируется уже на универсальной базе.
Функция социализации отражает, с одной стороны, неизбеж-
ность хотя бы пассивного приспособления общества к меняю-
щимся условиям среды и, следовательно, необходимость об-
новления кода, а с другой - тот, думается, обязательный для
каждого материалиста факт, что единственным источником но-
вого знания <для всех времен и народов> является творчество
смертного и недолговечного человека, что если продукты тако-
го творчества не будут связаны в коде на предмет хранения и
трансляции, то они погибнут вместе со смертью индивида. По-
109___________________Проблема доказательности...____________________
скольку механизмы социализации ориентированы на структуры
конкретных кодов, типологические различия в устройстве кода ве-
дут к типологическим различиям и в механизмах социализации.
В традиционной социальности эту нагрузку несут боги: про-
дукт творчества социализируется через очередной миф, в кото-
ром бог представлен вдохновителем и творцом нового. С этим
обстоятельством связана своеобразная <векторность> развития
традиционного общества: строение кода перекрывает путь к
универсализму и самим составом связи целостности (кровно-
родственные отношения богов), и способом социализации но-
вого - в код вводится не полуфабрикат, а либо модификация
наличного навыка, либо целиком навык. С другой стороны,
строение традиционного кода не препятствует движению в
специализацию, в распочкование профессий и божественных
имен, в умножение очагов профессионального знания. Движе-
ние в специализацию необратимо, и за какими-то пределами,
производно от уровня помех среды, оно неизбежно ведет к
краху социальности, принимает тот самый циклический вид:
возникновение - расцвет - увядание - гибель, - о котором
так много писали и пишут циклисты.
У нас социализирующую нагрузку несет институт научной
публикации, и, поскольку социализация нового идет в форме
полуфабриката (фундаментальное знание), только у нас и воз-
никают специфические априорные формы научного знания,
попытки их осмыслить в теории познания-поступательности,
где, по нашему мнению, как раз и локализуется субъектно-обь-
ектное отношение, диалектика движения знания.
С той же естественностью, с какой познавательная установ-
ка нашего школяра или студента обращена к книге или журна-
лу, познавательная установка профессионала в традиционном
обществе обращена к богу - хранителю и источнику информа-
ции. Не следует, нам кажется, преуменьшать возможности тра-
диционного способа накопления профессионального знания,
достаточно напомнить о железной колонне в Дели, которая вот
уже много столетий стоит в посрамление научной форме по-
знания и не ржавеет; традиция способна накапливать огром-
ные объемы знания. Но следует все же четко различать тради-
ционное, антично-христианское и новое.
Если проблема материализма и идеализма локализована в
поступательности содержательного формализма, в процессе по-
М .К. Петров__________________________110
знания, в творчестве нового знания, то единственным способом
проверить, был ли в античности философский материализм или
идеализм, является анализ античных философских систем на
функцию социализации нового знания, на схемы творчества. По-
пытаемся проверить подозреваемых: Платона и Демокрита.
Учение Платона об энтузиазме, Эросе познания очевидно (и
прекрасно!) вписано в функцию трансляции. Оно не преду-
сматривает выхода в новое, а, совсем напротив, ориентировано
на сохранение наличного, на причащение к вечному и неиз-
менному через воспоминание. Вечный мир идей Платона, его
связь с текучим и смертным есть уникальное в истории фило-
софии по глубине и ясности опредмечивание сути и смысла со-
циокода. Лишь иногда Платон выходит за рамки трансляции в
то, что мы сегодня понимаем под творчеством. Наиболее чет-
кий пример такого выхода - <Ион>, где мы сразу находим
<манию>, <одержимость> - чистую традиционную схему твор-
чества по указаниям бога и под наблюдением бога. Поэты, по
Платону, - <передатчики богов, одержимые каждый тем бо-
гом, который им овладеет>. Творят <не от умения, а по божест-
венному наитию... бог отнимает у них рассудок и делает их
своими слугами, вещателями и божественными прорицателями,
чтобы мы, слушатели, знали, что это не они, у кого и рассуд-
ка-то нет, говорят такие ценные вещи, а говорит сам бог и че-
рез них подает нам голос> (Ион, 534). Платон в такой трактов-
ке творчества не оригинален, Телемах у Гомера излагает Пене-
лопе ту же схему; <Как же ты хочешь певцу запретить в удо-
вольствие наше то воспевать, что в его пробуждается сердце?
Виновен в том не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше
людям высокого духа по воле своей вдохновенье> (Одиссея, 1,
342-345). И здесь не должно смущать слово <поэт>: миф, ис-
полнение мифа - обычный и практически единственный спо-
соб коммуникации традиционного мира, связи неграмотных
профессионалов в информационное целое.
Существует ли в вопросе об источнике знания, об определи-
телях процесса познания, в том, что З.А.Каменский называет
<гносеологической активностью относительно объекта>, какая-
то противоположность между античными философами, которая
позволяла бы, скажем, Платона и Демокрита показать антипо-
дами на сфере познания, занимающими полярные позиции в
ключевых вопросах теории познания? Не будем детально раз-
бирать фрагменты Демокрита и свидетельства о Демокрите,
У"
%-.№.
Jjj__________________Проблема доказательности...___________________
предоставим слово А.Ф.Лосеву: <Хотя, как мы знаем, опыт бо-
жественного <энтузиазма> всегда был у греческих поэтов и фи-
лософов и они очень любят об этом говорить, у Демокрита мы
невольно чувствуем в этих словах некоторый субъективистиче-
ский налет, уже не наивный, а интеллигентски-рефлектирован-
ный экстаз. Недаром по этому вопросу на Демокрита ссылают-
ся представители эллинистически-римской рефлексии - Цице-
рон и Гораций. Таким образом, из философов не Платон, а Де-
мокрит учит впервые о поэтической <<мании>> (История ан-
тичной эстетики. М., 1963, с. 479).
Здесь круг замыкается, и мы уже начинаем понимать, поче-
му специалисты-античники, в частности и Маркс, с таким тру-
дом поднимаются на разговор об античном материализме. И
поскольку схоластическая схема доказательности с опорой на
авторитет-начало является прямым потомком мифа, энтузиаз-
ма, поэтической мании, проблема генезиса философского ма-
териализма и идеализма допускает более простую постановку:
применимы ли категории <материализм> и <идеализм> к схола-
стическому способу доказательства, замен которому не обнару-
живается до нового времени?
Можно, конечно, обозвать в горячке схоластическую аргу-
ментацию и все ее разновидности идеализмом, но в традици-
онном-то обществе эта схема работает как социализатор зна-
ния, вводит в код новое, там она живая. Нам кажется, что при-
менительно к схоластике, к этой <игре в слова>, закрывшей
традиционный выход к содержанию, категории теории позна-
ния не имеют смысла, и вопрос о генезисе философского мате-
риализма и идеализма неразрывно связан с вопросом о возник-
новении научной познавательной схемы, есть философская
санкция этой схемы, располагающей доказательные авторитеты
вне теории. Это произошло в новое время, и процесс разработ-
ки такой схемы достаточно хорошо изучен.
Нам кажется также, что, пытаясь по ходу дискуссии выде-
лить принципы построения методологии историко-философ-
ских исследований, мы обязаны обсудить и принцип принци-
пов такой дисциплины: быть ли ей схоластической или науч-
ной теорией, полагаться ли ей на авторитетные высказывания
или на результаты <полевых> историко-философских исследова-
ний. Статья ЗА-Каменского может стать хорошим началом этого
полезного и неизбежного для истории философии разговора.
20.02.1970
ЯЗЫК И ПРЕДМЕТ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
Язык - универсальное средство и форма общения людей по
поводу вещей, людей и результатов самого общения - образует
необходимое условие существования человеческих коллективов
на всех этапах общественного развития, и lingua такой же на-
дежный отличительный признак человеческого рода, как и
sapinutia, даже, может быть, более надежный в силу очевидно-
сти своих манифестаций. Философы всех времен связывали
язык и мышление, иногда не различали их, а там, где различе-
ние происходило, предпринимали сознательные попытки их
отождествления на всех уровнях - от общих указаний на тож-
дество языка и мышления до предложения - <законченной
мысли> и слова - <понятия>. Независимо от того, как именно
понимается роль языка в мышлении, общении, поведении, он
всегда и при всех истолкованиях, в любых философских и лин-
гвистических учениях остается, с одной стороны, непременным
соучастником и неустранимым условием существования для
всех видов коллективной деятельности, выступает ли деятель-
ность в форме организованного поведения или общения, твор-
чества, а с другой - условием, универсализирующим, навязы-
вающим процессам общения всеобщие, независимые от инди-
видов и для каждого смертного поколения априорные формы
- правила, нарушить которые невозможно, не разрушая при
этом самого общения или не отсекая возможность передачи
продуктов мыслительной деятельности другим индивидам.
Этот традиционно высокий статус языка в философии, ко-
торый позволял, скажем, Гегелю в структуре немецкого языка
усматривать несомненные следы присутствия и творческой ра-
боты саморазвития духа, Марксу и Энгельсу писать о языке -
113_______________Язык и предмет истории философии_________________
действительности мысли, Ленину - включать историю языка в
состав предмета истории философии, подвергается за послед-
ние десятилетия крайне противоречивому процессу переоцен-
ки, связанному с попытками позитивистского, поведенческого,
структурального истолкования языка, с выявлением в процессе
таких истолкований группы новых языковых свойств, с фило-
софской реакцией на сами эти направления и на полученные
новые результаты. От пирровой победы над всеми течениями
структурализма в дискуссии 1950 года, подготовившей по пра-
вилам диалектики совершенно некритический этап если и не
очень бурного, то, во всяком случае, широковещательного раз-
вития структуральных, точных, математических методов изуче-
ния языка, мы только сейчас приходим в состояние беспри-
страстности, способности трезво и здраво судить о вещах, ко-
торым абсолютно безразличны наши чувства, стремления, по-
зиции, поскольку, и в этом приходится видеть основное дости-
жение последних десятилетий, лингвистам удалось заставить
заговорить сам язык, а когда говорят факты, не остается места
ни предвзятым позициям, ни глубочайшим убеждениям. К то-
му же то, о чем говорят факты, звучит в равной степени не-
ожиданно как для тех, которые с самого начала видели в
структуралистских увлечениях нечто заведомо обреченное на
провал и даже, в меру собственного негодования, пытались
пресечь в корне очередное грехопадение философствующих
лингвистов и языковедствующих философов, так и для тех, кто
вопреки здравому философскому смыслу дал себя увлечь оче-
редному завихрению.
С лингвистикой последних десятилетий произошел типич-
ный для науки и философии казус, когда, скажем, отправляясь
на благочестивые поиски гармонии небесных сфер, обнаружи-
вают нечестивые законы Кеплера или, критикуя Кеплера аргу-
ментами от Аристотеля, как это сделал Галилей в обоснование
превосходства кругового движения через принцип инерции,
подкладывают мину и под Аристотеля, и под весь христиан-
ский разумный миропорядок, а потом и взрывают ее, что с га-
лилеевой помощью проделал Гоббс. Того же типа ситуация ха-
рактерна и для современной лингвистики, которая направля-
лась на поиски одного, а нашла другое, настойчиво стремилась
доказать одно и пришла к убедительным доказательствам несо-
стоятельности собственных замыслов. Имеет поэтому смысл
начать с краткого анализа событий в лингвистике, чтобы затем
М.К.Петров__________________________114
уже, с уточненными представлениями о языке, сделать попыт-
ку разобраться в проблеме языка и истории философии, языка
и истории мысли.
1. НОВАЯ Е^НИЦА ЯЗЫКА?
Все мы со школьной скамьи усваиваем йремудрость алек-
сандрийских грамматиков и обычно на всю жизнь утверждаем-
ся в убеждении, что язык - это грамматика и словарь, и все,
что связано с языком, укладывается в представление о трех его
единицах - о букве (фонеме), слове и предложении. Того же
взгляда придерживалась в принципе, да и придерживается еще,
лингвистика, традиционно распределяя предметы своего вни-
мания в фонологию, лексикологию и грамматику. За пределами
предложения как высшей единицы языка начинается для тра-
диции нечто совсем другое - филология, имеющая дело с ве-
щами тонкими и не всегда понятными, вроде смысла, стиля,
художественной формы и т.п.
То новое, что появилось сегодня в лингвистической пробле-
матике и начинает шатать краеугольные камни традиционного
языкознания, можно продемонстрировать на элементарных,
но, к сожалению, многословных примерах. Решимся на один.
Допустим, что нам даны две последовательности грамматиче-
ски безупречных предложений;
1. Ефрем Денисов тоскливо поглядел кругом на пустынную
землю. Его томила жажда, и во всех членах стояла ломота.
Конь его, тоже утомленный, распаленный зноем и давно не ев-
ший, печально понурил голову. Дорога отлого спускалась вниз
по бугру и потом убегала в громадный хвойный лес. Вершины
деревьев сливались вдали с синевой леса, и виден был только
ленивый полет птиц да дрожание воздуха, какое бывает в очень
жаркие летние дни. Лес громоздился террасами, уходя вдали
все выше и выше, и казалось, что у этого страшного зеленого
чудовища нет конца (Чехов. Встреча).
2. Ефрем Денисов тоскливо поглядел кругом на пустынную
землю. Тот, кто утром кофе пьет, никогда не устает. Оба уче-
ных завершили определенные этапы своих исследований в об-
ласти физики элементарных частиц. Грамматический строй
языка изменяется еще более медленно, чем его основной сло-
варный фонд. Сбоку телеги на перекладине висел двадцати-
115_______________Язык и предмет истории философии________________
фунтовый колокол. Вчера утром <Гемма> вышла в свой первый
рейс в Баренцево море.
Существует ли на формальном уровне, без обращения к смыс-
лу, возможность различить, какая из этих двух последователь-
ностей принадлежит к языку, несет формальную печать такой
принадлежности, а какая лишь маскируется под язык, не имея
к нему отношения? На неформальном уровне все просто, лю-
бой интуитивно чувствует, что вторая последовательность -
бессвязный набор фраз, который годится разве что для театра
абсурда, где как раз и используют подобный квазиязык грамма-
тических упражнений в учебниках иностранного языка. Но с
точки зрения научного формализма интуиция здесь совершает
запрещенную операцию выхода за рамки хотя и не высказан-
ных, но жестких условий. Если, например, нам в духе задач на
<черный ящик> предлагают определить по движению элеронов,
ведет ли лайнер летчик или автопилот, то любая, хотя и не за-
прещенная специально, попытка заглянуть в кабину летчиков
будет рассматриваться как нарушение правил научной игры, и
нам волей-неволей придется признать, что, судя по движению
элеронов, летчик и автопилот неразличимы, в функциональном
отношении одно и то же. По тем же причинам, если строго
придерживаться правил традиционной лингвистической игры,
тексты 1 и 2 с равным правом могут претендовать на принад-
лежность к языку. Если язык изучается научными методами и
высшей единицей его служит предложение, оба текста заведо-
мо принадлежат к языку и вскрыть их различие невозможно.
Открытием современной лингвистики, от которого она,
кстати говоря, старается всячески увернуться, является тот
факт что задачи типа предложенной разрешимы: можно, оста-
ваясь на формальном уровне, различить, какая из двух последо-
вательностей принадлежит языку, но формализм этот будет
принципиально иной <ненаучной> природы. И чем <многословнее>
последовательность, чем больше в ней предложений, тем более
четко проступает печать формальной принадлежности к языку
или к бессмыслице. Ципф (1), который первым обнаружил от-
несенные не к слову или предложению, а к связному тексту ха-
рактеристики, начал с анализа <Улисса> Джойса, текст которо-
го содержит 260 430 словоформ (словарь - 29 899).
После Ципфа, исследования которого касались главным об-
разом ранговых распределений частот словоупотребления в
связных текстах (закон Ципфа), была открыта и группа других
М.К.Петров_________________________116
свойств - <глубина памяти> (Ингве), квоты участия левого в
правом (<цитирование>), шаговое смещение смысловых единиц
к определенности (падение энтропии), структуры конечной оп-
ределенности, но текст как высшая единица языка, имеющая
свой особый формализм, далек еще от признания. <Текст -
природа лингвиста> - одно из самых популярных среди языко-
ведов изречений, но осознания того, что <природа> эта сотво-
рена человеком по особым правилам, пока не видно. Хоккет,
например, в третьем из семи постулатов пишет: <Мы вполне
можем ограничить внимание отрезками конечной длины, кото-
рые называют предложениями> (2, р. 221). Интересно, согла-
сится ли с ним его <слушающий>, если он услышит <отрезки
конечной длины> вроде нашей последовательности 2?
Посмотрим, как все это произошло и что могут означать но-
вые свойства языка.
Современная <точная> лингвистика любит начинать свое ле-
тосчисление с Соссюра, с его <коперниковского переворота> в
языкознании. Смысл переворота заключался в четком различе-
нии языка и речи по системному признаку. <Надо с самого на-
чала встать на почву <языка> и его считать нормой для всех
прочих проявлений речевой деятельности... По нашему мне-
нию, понятие языка (langue) не совпадает с понятием речевой
деятельности вообще (langage); язык - только определенная
часть, правда важнейшая, речевой деятельности. Он, с одной
стороны, социальный продукт речевой способности, с другой
- совокупность необходимых условий, усвоенных обществен-
ным коллективом для осуществления этой способности у от-
дельных лиц. Взятая в целом, речевая деятельность многофор-
менна и разносистемна; вторгаясь в несколько областей, в об-
ласти физики, физиологии и психики, она, кроме того, отно-
сится и к индивидуальной и к социальной сфере; ее нельзя отне-
сти ни к одной из категорий явлений человеческой жизни, так как
она сама по себе не представляет ничего единого> (3, с. 324).
Язык, таким образом, рассматривается как устойчивое в не-
устойчивом и многообразном (речевая деятельность), как нор-
ма и связь этого неустойчивого. <Язык есть система, подчи-
няющаяся своему собственному порядку> (там же, с. 332), что
и приводит к взгляду на словарь и грамматику как на содержа-
тельные и сведенные в систему нормативов устойчивые момен-
ты речи. <Возможность фиксировать относящиеся к языку яв-
ления и приводит к тому, что верным его изображением могут
117________________Язык и предмет истории философии_________________
служить словарь и грамматика, ибо язык есть склад акустиче-
ских образов, а письмо - осязаемая их форма> (там же, с. 327).
Вся область применений языка (речевая деятельность), для
которой Ельмслев использует термин <узус>, предстает как
приспособление возможностей системы к условиям и потреб-
ностям момента, как манифестация (собственно речь - parole),
как обмен в принципе неизменными и всеми одинаково вос-
принимаемыми акустическими (или осязаемыми) образами -
содержательными компонентами единой системы. <Избегая
бесплодных определений слов, мы прежде всего различили
внутри общего феномена, каким является речевая деятельность
(langage), два факта: язык (langue) и речь (parole). Язык для нас
- это речевая деятельность минус сама речь. Он есть совокуп-
ность лингвистических навыков, позволяющих отдельному че-
ловеку понимать других и быть ими понятым> (там же, с. 341).
Эта мысль Соссюра о языке - упорядоченной системе
средств взаимопонимания, и о речи - конкретном использова-
нии этих средств в актах обмена в <говорящей массе>, стала,
по существу, <началом> современной лингвистики. В статье
1942 года <Язык и речь> Ельмслев, развивая в этой части Сос-
сюра, усиливает именно этот момент замкнутости речевой дея-
тельности (узуса) на язык-систему (схему): <Реализация схемы
обязательно является узусом: коллективным и индивидуаль-
ным. Мы не знаем, как возможно с этой точки зрения сохра-
нить и отдельно исследовать различие между социальным и ин-
дивидуальным. Речь в целом может рассматриваться как факт
языка, акт речи - как факт индивидуального узуса; бесполезно
рассматривать их иначе. Могут возразить, что при таком под-
ходе смазывается свободный и непроизвольный характер акта,
а также его творческая роль. Но это не так: ведь узус - это
множество возможностей, из которых в момент акта речи со-
вершается свободный выбор. Описывая узус, надо всегда учи-
тывать пределы, в которых допускаются колебания и отклоне-
ния; если эти пределы зафиксированы точно, в актах речи не
имеет места выход за них. Если это произойдет, описание узуса
надо перестроить. Таким образом, из определения следует, что
в акте речи не может содержаться ничего, что не было бы пре-
дусмотрено узусом> (4, с. 65).
Эта позиция подкреплена и своеобразным лингвистическим
материализмом образца XVII-XVIII вв., еще больше сближаю-
щим исходное сечение Соссюра язык-речь с традиционным
М.К.Петров___________________________118
для науки водоразделом теория-взаимодействие. <По нашему
мнению, некоторые течения современной лингвистики напрас-
но прибегают к реализму, плохо обоснованному с точки зрения
теории познания; лучше было бы вернуться к номинализму.
Реализм не упрощает, а усложняет вещи, не расширяя сколь-
ко-нибудь существенно наших знаний. Лингвист, изучающий
соотношения между именем и вещью, должен особо стремить-
ся к тому, чтобы имя и вещь не смешивались> (там же). По су-
ти дела, это и есть лозунг современной лингвистики: текст -
природа лингвиста.
Предлагается, таким образом, описывать то, что есть, руко-
водствуясь при этом идеей репродукции, повтора - <если эти
пределы зафиксированы точно, в актах речи не имеет места
выход за них>, то есть возникает обычная естественнонаучная
или кибернетическая ситуация описания по поведению, поиска
за явлениями закона, устойчивого в надежде, что найденное
будет обладать свойствами обратимости, и, единожды выделив
этот момент устойчивости в повторах, мы всегда сможем вос-
произвести группу связанных с ним явлений. В <Пролегоме-
нах> Ельмслев пишет: <Цель лингвистической теории - испы-
тать, по-видимому, на исключительно благоприятном объекте
тезис о том, что существует система, лежащая в основе процес-
са, - постоянное, лежащее в основе изменений> (5, с. 271).
Это постоянное, лежащее в основе изменений, надлежит
изъять из текстов. <Объекты, интересующие лингвистическую
теорию, суть тексты. Цель лингвистической теории - создать
процедурный метод, с помощью которого можно понять дан-
ный текст, применяя непротиворечивое и исчерпывающее опи-
сание. Но лингвистическая теория должна также указать, как с
помощью этого метода можно понять любой другой текст той
же самой природы... Пользуясь инструментом лингвистической
теории, мы можем взять из выборки текстов запас знаний, ко-
торый снова можно использовать на других текстах. Эти зна-
ния касаются не только и не столько процессов или текстов, из
которых они извлечены, но системы или языка, на основе ко-
торой (или которого) построены все тексты определенной при-
роды и с помощью которой (или которого) мы можем строить
новые тексты. Посредством лингвистической информации, по-
лученной нами таким образом, мы сможем построить любые
мыслимые или теоретически возможные тексты на одном и
том же языке... По-видимому, было бы невозможным для чело-
119_______________Язык и предмет истории философии_________________
века проработать все существующие тексты, и, более того, этот
труд был бы напрасным, поскольку теория должна распростра-
няться также и на еще не существующие тексты. Лингвист-тео-
ретик, как и всякий другой теоретик, должен предвидеть все
мыслимые возможности - представить эти возможности, кото-
рые он сам не испытал и не видел, реализованными, хотя не-
которые из них, вероятно, никогда не будут реализованы. Толь-
ко таким образом можно создать лингвистическую теорию, кото-
рую с уверенностью можно применять> (там же, с. 276-277).
Нет ничего легче, как сходу раскритиковать философскую
несостоятельность такой теории, где мир речевой деятельности
(узус) - <множество возможностей, из которых в момент акта
речи совершается свободный выбор>, и замкнутую систему та-
ких возможностей можно извлечь из выборки текстов, можно
определить по этой системе границы узуса и пребывать в пол-
ной уверенности, что ничего нового даже в <несуществующих
текстах> не будет сказано. Лингвист-теоретик, властелин такой
всеобъемлющей теории, оказался бы в силу способности пред-
видеть все <мыслимые возможности> по совместительству все-
ведущим богом христиан: знать все, что было, есть и будет ска-
зано или написано, а именно такая задача ставится Ельмсле-
вом перед лингвистической теорией, значит, заведомо знать
все. Но увлеченные и заинтересованные редко задумываются
над следствиями из собственных постулатов, и к тому же лин-
гвистика критиковала и критикует себя более фундаментально
и для самой себя доказательнее, чем это может сделать философ,
поэтому не будем торопиться и попробуем понять, что же привле-
кало и привлекает так много сил, таланта, увлечения, времени к
разработке научной или математической модели языка.
Хотя и частным, но важным обстоятельством было здесь,
нам кажется, появление кибернетики и счетных машин. Не ог-
раниченные в принципе возможности машинной памяти и бы-
стродействия создали условия для перевода теоретической про-
блемы в плоскость практической ее реализации, приложения
прежде всего для перевода с языка на язык - действительно
актуальной задачи в условиях научно-технической революции.
Так или иначе, но дальнейший ход событий теснейшим об-
разом связан с теоретической подготовкой машинного перево-
да. Основные усилия в этом направлении предпринимались
американцами под влиянием поведенческой теории Блумфил-
да, по которой речь вплетена в поведение, лишь перекрывает
М.К.Петров___________________________120
<разрыв двух нервных систем>, если такой разрыв возникает, и
реализуется как замещенная реакция или замещенный стимул:
<Биологически существенные вещи одни и те же в обоих слу-
чаях - в речевом и в безречевом процессе, а именно S (голод
и вид пищи) и R (движения, направленные на добычу пищи).
Все это практическая часть дела. Явление речи s...r не более
как средство, которое делает возможным осуществление S и R
в различных индивидах> (6, с. 130). В <Постулатах> Блумфилд
предельно близок к Ельмслеву и даже несколько прямолиней-
нее в констатации замкнутости системы общения: <В пределах
определенных общностей последовательный ряд высказываний
полностью или частично сходен... Каждая подобная общность
есть речевая общность... Совокупность высказываний, которые
могут быть произнесены в речевой общности, есть язык данной
речевой общности> (6, с. 145).
Концепции Ельмслева и Блумфилда толкали лингвистов на
единый путь - на сегментацию текстов и проверку идентично-
сти сегментов на дистрибуцию, на распределение в конечное
число идентичных окружений. Успехи фонологов в описании
фонетических систем, заверения теоретиков о замкнутости ре-
чевой деятельности на систему придавали лингвистическим за-
дачам, в частности и задаче перевода, корректный математиче-
ский вид: тексты сегментируются на элементы, элементы иден-
тифицируются по окружениям и сводятся в систему, между
элементами различных систем-языков или элементарными ок-
ружениями устанавливаются однозначные соотношения, после
этого на вход машины можно подавать текст из сочетаний эле-
ментов одного языка и получать на выходе текст из сочетаний
другого языка.
Идея привлекала прежде всего очевидной, казалось бы, воз-
можностью исключить из операций смысл, двигаться по осво-
енному формальному основанию. В 1950 году Хауген, выражая
чувства многих лингвистов, говорил: <Главное открытие, сде-
ланное современной лингвистикой, заключается в том, что
можно найти взаимоотношения между всеми лингвистически-
ми элементами, изучая их дистрибуцию... Нас уже более не ин-
тересуют внешние критерии, а лишь окружения, в которых на-
ходятся изучаемые элементы, и сравнение этих окружений с
окружениями других элементов> (7, с. 252). В сборнике 1955
года по машинному переводу введение так выделяет общую
идею предлагаемых статей: <В большинстве предлагаемых ра-
121________________Язык и предмет истории философии_________________
бот неявно предполагается существование взаимно-однознач-
ного соответствия между языком оригинала и языком перевода.
Если это допущение правильно, то можно говорить о чисто ма-
шинном процессе в широком смысле слова, который, будучи
примененным к входному тексту, выдаст на выходе его перевод
и который в результате повторного применения уже к переводу
воспроизведет исходный входной текст> '(8, р. 1).
Идея <полной дистрибуции>, прямо вытекающая из гипотез
Ельмслева и Блумфилда, была наиболее полным и последова-
тельным выражением структуральных умонастроений, попыт-
кой прямо, на уровне языковой конкретности - значимых
предложений и слов - исчерпать предмет. В первых же рабо-
тах по машинному переводу ее реализация наткнулась на пре-
пятствие, появления которого можно было (по нашему сего-
дняшнему, естественно, пониманию) ожидать: текст - целост-
ность качественных, а не количественных различений, в нем
нет повторов, как нет их, скажем, на уровне книг, страниц в
книге, предложений на странице, и, следовательно, во всем
многообразии текстов, сколько бы мы их ни сегментировали,
нам, строго говоря, не удастся обнаружить двух идентичных
окружений.
Один из пионеров дистрибуции Хэррис уже в 1957 г. оценил
это препятствие: <Каждая индивидуальная морфема (слово -
М.П.) характеризуется единственным набором встречающихся
вместе с ней морфем, или окружений... Индивидуальность
морфем в этом отношении делает затруднительным составле-
ние экономного описания языка> (9, с. 530). Хэррис, правда,
не отказывается от замкнутого узуса - символа структуралист-
ской веры, вводит, например, понятие <индивидуальное окру-
жение> через повтор в одинаковых предложениях, которые, по
его мнению, можно встретить <в языковом тексте некоторого
объема> (там же). В примечаниях он даже пробует утвердить
автономию формы: <Окружения должны рассматриваться как
сырой материал для классификации и сопоставления; они не
могут быть получены из какого бы то ни было нелингвистиче-
ского источника типа <сочетания значений, которые говоря-
щий хочет выразить>> (там же, с. 532-533).
Но такой нелингвистический источник все же нужен, при-
чем источник в весьма специфической функции. Он мелькает
уже у Блумфилда как <информант>, хотя здесь еще даже и не
угадывается его истинное величие: <Мы должны уметь предуга-
М.К.Петров__________________________122
дывать, откуда следует, что слова <могут быть произнесены>.
Мы устанавливаем, что при определенных стимулах француз
(или говорящий на языке зулу и т.д.) скажет то-то и то-то, а
другой француз (или знающий зулу и т.д.) будет реагировать
соответственно речи первого. Когда в распоряжении имеется
хороший информатор или когда дело идет о языке самого ис-
следователя, предугадывание просто; в других случаях оно
представляет наибольшие трудности для дескриптивной лин-
гвистики> (6, с. 145). Пока информант лишь помощник, хотя
последние слова звучат воистину пророчески. У Хэрриса, когда
он говорит об идентификации окружений, этот <нелингвисти-
ческий источник> вырастает до своих истинных размеров:
<Практически невозможно производить подобные проверки без
информанта, т.е. носителя данного языка, поскольку невоз-
можно просмотреть все, что было сказано или написано на
данном языке даже за ограниченный период времени. Выборка
из языкового материала, по которой можно было бы судить
обо всем языке, оказалась бы практически необозримой по
объему. При работе с информантом ему предлагают такие от-
резки речи, которые стимулируют произнесение им выраже-
ний, содержащих исследуемое языковое явление; при этом ста-
раются никак не влиять на информанта, чтобы не вызвать с его
стороны употребление неестественных выражений> (9, с. 544).
Нетрудно заметить радикальное изменение позиции. По
Ельмслеву, как мы уже видели, лингвист-теоретик, изъяв из
выборки текстов лингвистическую теорию - системное описа-
ние узуса, становится всеведущим богом, способным <предви-
деть все мыслимые возможности - представить эти возможно-
сти, которые он сам не испытал и не видел, реализованными,
хотя некоторые из них, вероятно, никогда не будут реализова-
ны> (5, с. 277). Ради такого всезнания и затевалось дело с по-
иском элементов и их распределений: <Итак, первая задача ана-
лиза - произвести разделение процесса текста> (там же, с. 289).
Подвигнутый на дело Хэррис вводит в ситуацию <третье лицо>
как раз в функции такого всезнающего лингвиста-теоретика, с
которым можно обращаться точно так же, как пионеры науки
обращались с христианским богом, усматривая в эксперименте
способ задавать ему вопросы: <Вместо того чтобы просматри-
вать большое количество текстов в поисках окружений конст-
рукции The cat drank> <Кошка выпила>, мы предлагаем ее но-
сителю языка и на основе его ответов составляем список всех
123_______________Язык. и предмет истории философии_________________
окружений этой конструкции. Нужно, конечно, стремиться к то-
му, чтобы ответы информанта были естественными> (9, с. 544).
Иными словами, мы предполагаем, что некто уже знает то,
что нам предстоит узнать, что он уже проделал ту работу, кото-
рую мы только начинаем, и, поскольку информант лишь <но-
ситель языка>, все мы, в сущности, лингвисты-теоретики ельм-
слевского толка. Комизм положения только усиливается тем
обстоятельством, что функция божественной санкции, которая
возлагается на информанта и называется в лингвистике <отме-
ченностью>, испытывает, если дело идет о приведенном в на-
чале анализа тексте 1, а не 2 (его можно было бы составить по
формуле: <У попа была собака...>, давление запрета на повтор-
плагиат, то есть информант, на которого <стараются никак не
влиять>, чтобы <не вызвать с его стороны употребления неесте-
ственных выражений>, обязан был бы отбрасывать как невоз-
можные и повторяющиеся все те связанные уже в текст сег-
менты, которые лингвист собрался исследовать.
Этот исходный и мгновенный тупик, в котором с самого на-
чала оказались работы по машинному переводу, в более общей
форме <правдоподобных рассуждений> зафиксировал в то вре-
мя Бар-Хиллел: <Нет никакой надежды на то, что применение
электронных вычислительных машин дискретного действия в
области перевода приведет к каким бы то ни было революци-
онным сдвигам. Полная автоматизация этого вида умственной
деятельности представляется абсолютной утопией по той при-
чине, кто книги и статьи обычно пишутся для читателей, рас-
полагающих определенной суммой знаний и наделенных спо-
собностью логического мышления, включая не только собст-
венно логический вывод, но и так называемые правдоподобные
рассуждения> (10, с. 205).
После Бар-Хиллела с близкими по содержанию заявлениями
выступили почти все пионеры и недавние энтузиасты машин-
ного перевода, которые еще совсем недавно довольно дружно
ополчались на первого отступника - Таубе, хотя он, по суще-
ству, сказал то же Самое: <Сказать о знаке, изображенном на
одной странице, что он есть тот же символ, что и знак, изобра-
женный на другой странице, - значит сказать, что быть сим-
волом - это нечто большее, чем просто быть знаком опреде-
ленного начертания. А это в свою очередь означает, что лю-
бой формальный процесс, как бы продолжителен он ни был
и с какой бы точностью ни проводился, - это всего лишь
124
вставка между неформальным началом и неформальным
концом> (II, с. 116).
Вместе с тем признание тупика не есть еще его осознание,
тем более что большинство бывших энтузиастов машинного
перевода рассматривают все же возникшее препятствие как
формальное препятствие, видят его в <вероятностной> природе
языка, то есть отнюдь не отказываются от идеи замкнутого узу-
са, который может быть представлен и конечным полем веро-
ятных событий. В этом смысле, скажем, анализ Лема, при всей
его обстоятельности, остроумии ходов и сравнений не дает все
же осознания характера проблемы, остается в кругу представле-
ний о степени формализации, даже когда он прямо критикует
поведенческую схему: <Бихевиористский подход представляется
мне безнадежным и в самых смелых его логических продолже-
ниях, согласно которым проблему <значения> можно будет
полностью отбросить, когда мы научимся с величайшей точно-
стью исследовать материальные процессы, лежащие в основе
процессов психических> (12, с. 221-222). Здесь нет чувства тож-
дества логического и поведенческого как характерной особен-
ности научного формализма. Именно это, нам кажется, вынуж-
дает Лема занять не столько осознанную, сколько выжидаю-
щую позицию: <Итак, мы стоим перед длительной осадой. Не
надо слушать советов тех, кто уговаривает отступить, - это по-
раженцы, их и в науке немало, - особенно когда осада обеща-
ет быть длительной и тяжелой> (там же, с. 224).
Нам тоже кажется, что для паники нет причин. Но вместе с
тем не все можно и нужно осаждать, да и осады бывают раз-
ные. Тактика барона фон Гринвальдуса пред замком Амальи -
не лучший способ. К тому же если проследить общую тенден-
цию поведения лингвистов перед парадоксом неформализуемо-
сти, то она куда больше походит на отступление, чем на осаду.
Уже анализ по непосредственно составляющим в той форме, в
какой он был предложен Уэллсом, является, по сравнению с
<полной дистрибуцией>, явным отходом от проблемы, посколь-
ку между языковой конкретностью (уровень терминов) и уров-
нем лингвистического описания сразу же появилась непрохо-
димая полоса перехода от класса к термину, то есть возникла
та самая абстрагирующая мистификация, которая легко позво-
ляет перейти от котенка в семейство кошачьих, но крайне за-
трудняет обратное движение, всегда можно наскочить на како-
го-нибудь ягуара или ирбиса. Как раз в этом отрыве от пробле-
125
мы и возникает почва для той игры, над которой потешается
Таубе: <В эту игру играют так. Сначала заявляют, что, если не
учитывать незначительные детали инженерного характера, ма-
шинную программу можно приравнять самой машине. Затем
блок-схему программы приравнивают с-мой программе. И на-
конец, заявление, что можно составить блок-схему несущест-
вующей программы для несуществующей машины, означает
уже существование этой машины> (II, с. 65).
Этот отрыв, непроходимая полоса в каждом дальнейшем
шаге лингвистики не только сохранялись, но и дополнялись
новыми отрывами, новыми полосами. В порождающих грамма-
тиках Хомского (13) тот же расчленяющий эффект возникает
не только как разрыв между уровнем терминов и уровнем опи-
сания, но делает и само описание разорванной структурой.
Следуя, скажем, за Хомским, но начиная с уровня терминов,
мы легко возводим грамматическую надстройку для любого
данного предложения:
S (Предложение)
Отсюда две ветви вниз (обозначаю 1 и 2), каждая
раздваивается и т.д.
1. NP (Именная группа)
1.1. Т (Артикль) (the)
1.2. N (Имя) (man)
2. VP (Глагольная группа)
2.1. Verb (Глагол)
2.2. NP (Им.гр.)
2.2.1. Т (Артикль) (the)
2.2.2. N (Имя) (ball)
(Уровень терминов)
Но мы решительно не видим способа строительства с кры-
ши, с надстройки над пустым местом, то есть того самого по-
рождающего движения сверху, по которому и названа такая
грамматика. Такое движение споткнется не только на переходе
к уровню терминов, но и на переходе к любому этажу, где так-
же будет возникать выбор, уничтожить который нельзя без об-
ращения к уровню терминов, то есть мы будем либо получать
по своей особой грамматике для каждого уже известного пред-
ложения, либо же вообще не стронемся с уровня предложений.
Трансформационный анализ с выделением <ядерных> пред-
ложений добавит только еще одну ступень неопределенности.
И хотя бесспорно, что <грамматика существенно упрощается
при добавлении трансформационного уровня> (13, с. 454), само
М .К. Петров__________________________126
это упрощение носит с формальной точки зрения запрещаю-
щий, а не порождающий характер, поскольку, и здесь мы сно-
ва встречаемся с едва прикрытой фигурой всезнающего инфор-
матора, прежде чем различать трансформации на обязательные
и факультативные, а предложения, соответственно, на ядерные
и пассивные, мы обязаны либо снять с порождения запрет на
плагиат и различить в повторе необходимое и случайное, либо
же поставить рядом с собой бога-лингвиста-теоретика Ельм-
слева и с божьей помощью разбираться, какое из уникальных
предложений порождается законно, а какое незаконно или не
совсем законно - факультативно.
И все же, нам кажется, было бы явной несправедливостью
просто перечеркнуть события последних десятилетий в лин-
гвистике в силу их изначальной ложной направленности и от-
сутствия результатов, как это делает Таубе, рассматривая всю
деятельность по машинному переводу как заблуждение: <Мы
здесь не настаиваем на том, что исследуемая нами деятель-
ность навязывалась как преднамеренный обман, а лишь счита-
ем эту деятельность заблуждением. С другой стороны, безотно-
сительно к целям и намерениям ученых, попавших в сети этих
заблуждений, важно подчеркнуть то, что общественность, бла-
гоговеющая перед именем ученого XX века, оказалась обману-
той> (II, с. 123).
В чем же общественность обманута? В том, что научные ме-
тоды всесильны? Если мерить <ущерб>, нанесенный общест-
венности машинным переводом, в чисто престижных единицах
как ущерб чувству некритического благоговения перед именем
ученого XX века, то вполне может оказаться, что и для общест-
венности, и для самих ученых XX века лингвистика сделала
крайне полезное и ценное критическое дело, поставив вопрос о
пределах применимости методов науки. Ведь в самом деле,
лингвистика все эти годы занималась, собственно, <охотой на
ведьм>, изгоняла из лингвистической теории элементы ненауч-
ности, неформализуемости, того самого беса значения, о кото-
ром Лем пишет: <Мы прикидывались, будто вообще не замеча-
ем этой бездны, куда теперь решились заглянуть. Мы говорим
все это, чтобы подготовить читателя к противоборству с загад-
кой, более таинственной, чем Сфинкс, а именно - к борьбе с
проблемой значения, с самой бездонной среди всех бездн> (12,
с. 206). Тяга к математизации лингвистики во многом объясни-
ма, по Лему, как чисто научное стремление <помешать этому
127_______________Язык и предмет истории философии________________
духу проникнуть туда, где прежде всего нужна строгость>, и
математика привлекает именно своей чистотой от смысла, зна-
чения: <Пожалуй, лучше всего это удалось математикам, кото-
рые изгнали беса из своих владений и закрыли за ним врата на
все засовы, декретировав, что все, чем они занимаются, вооб-
ще ничего не <значит> и является попросту некой забавой, иг-
рой в расстановку значков на бумаге, значки же эти ни к чему,
кроме друг друга, отношения не имеют> (там же, с. 208).
Этот языковедческий пуризм, это стремление очистить на-
конец лингвистику от духа ненаучности заметны у всех основа-
телей современной лингвистики. Блумфилд вообще исключал
семантику из лингвистики как особую нелингвистическую дис-
циплину. Ельмслев в своей критике <гуманитарных предрассуд-
ков> более точно фиксирует проблему в оппозициях творчества
и репродукции: <В своей типичной форме гуманитарная тради-
ция отрицает a priori существование постоянного и законность
его поисков. Согласно этой точке зрения общественные явле-
ния в противоположность естественным непериодичны и по
самой этой причине не могут, как это имеет место с естествен-
ными явлениями, быть объектом точного и обобщенного изу-
чения> (5, с. 269). Но, пожалуй, наиболее точно и остро суще-
ство дела вскрыто отцом глоссематики Ульдаллем, который ви-
дит главную опору ненаучности в человеческом тщеславии:
<Мы сталкиваемся прежде всего с человеческим тщеславием.
Если устранить <вещи>, то и человек, который является прежде
всего <вещью> - в действительности даже прототипом любой
<вещи>, - будет также устранен. Нам неприятна даже мысль о
том, что нужно подвергнуться унижению, состоящему в отре-
чении от собственной личности, от собственного аристотелев-
ского призрака, для того чтобы стать просто точкой пересече-
ния абстрактных функций; о том, что общественное достоинст-
во человека должно быть сведено к алгебраической формуле.
Есть что-то унизительное в том, что ты должен подвергнуться
анализу; возможно, именно это чувство, в такой же мере, как и
религиозные предрассудки, препятствовало в течение столь
долгого времени рассечению человеческих трупов. Холодный
анализ человеческого поведения еще больше настораживает,
поскольку он способен вывести на свет многое из того, что
лучше было бы оставить окутанным тьмой> (14, с. 405-406).
Вместе с тем эти изначальные умонастроения, которые фик-
сируются уже у основателей и сохраняются последователями на
М.К.Петров__________________________128
правах ориентиров исследования, дают, нам кажется, ключ к
пониманию ситуации. Если задача сводилась к тому, чтобы до-
казать в исследованиях репродуктивную природу языка и речи,
изъять из этой области <тщеславного> человека как избегаю-
щий контроля и неформализуемый фактор, то смысл проис-
шедшего можно предельно точно выразить самым научным из
научных постулатов: жив, курилка! Не удалось тебя загнать в точ-
ку пересечения абстрактных функций, понять под формой трупа!
Человек в функции творца, способного создавать новое, не-
предсказуемое и неповторимое, оказался неустраним из языка.
Охота за ведьмами смысла, борьба с бесом значения должны,
видимо, пониматься как попытки изгнать человека-творца из
предмета лингвистики, и тот факт, что эти изгоняемые ведьмы
и бесы в любой попытке отхода от текста немедленно материа-
лизуются в фигуру <информанта>, обязанного сделать за лин-
гвиста то, что он собрался делать сам: снимать неопределен-
ность выбора, санкционировать предлагаемые решения, объяс-
нять лингвисту, что он делает, - представляется нам фактом
глубоко симптоматичным, позволяющим объяснить нечто не
только в поведении лингвистов, но и нечто относящееся к
природе языка как средства общения.
В самом деле, интересен не только, да и не столько, пожа-
луй, сам факт скрытого или открытого присутствия источника
знания, информанта в формальных построениях современной
лингвистики, сколько те ситуации и этапы анализа, на которых
он появляется как обязательное условие движения.
Мы видим, что там, где лингвист имеет дело с текстом, ин-
формант ему не нужен. Не нужен он ему и в анализирующе-
синтезирующем теоретическом движении, пока лингвист идет
от текста в системе: изъять из текста формализм и системати-
зировать его в теорию - задача вполне выполнимая для лин-
гвиста-теоретика. Более того, как бы ни ругал лингвистов Тау-
бе за игры, порочащие звание ученого XX века, лингвист-тео-
ретик строго придерживается правил научной игры, совершает
движение по тем же правилам, что и физик-теоретик или хи-
мик-теоретик: каждый из них опирается на факты своей <при-
роды> (текст - природа лингвиста!) и строит систему-теорию
по общим правилам. Ельмслев называет эти правила эмпириче-
ским принципом: <Описание должно быть свободным от про-
тиворечий (самоудовлетворяющим), исчерпывающим и пре-
дельно простым. Требование непротиворечивости предшествует
129_______________Язык и предмет истории философии_________________
требованию исчерпывающего описания. Требование исчерпываю-
щего описания предшествует требованию простоты> (5, с. 272).
А вот дальше происходит нечто с научной точки зрения не-
понятное и мистическое. Связав факты в теорию, физик или
химик могут быть, в отличие от лингвиста-теоретика, спокой-
ны: факты никуда не убегут, всегда выводимы из теории, то
есть обычная научная теория-система действительно задает
узус для наличных фактов, область их репродуктивного воспро-
изводства, и если появляются новые факты (открытия), описа-
ние узуса (теорию) приходится перестраивать, то есть создавать
заново. Репродуктивный, способный к бесконечному повтору
(или к любому числу экспериментальных проверок) характер
научного факта обеспечивает обратимость маневра от фактов к
теории и от теории к фактам. Если даже какой-нибудь физик
или математик занесет в число постулатов действительности
процедур нечто вроде; <Знаки, записанные на бумаге, не поки-
дают ночью занятых мест, и отношения между ними остаются
неизменными, то такое постулирование самоочевидных усло-
вий будет восприниматься по норме щедринских средних зако-
нов: <Ежели бы, например, издать такой закон: всякий да яст>,
то это будет именно образец тех средних законов, к выполне-
нию которых каждый устремляется без малейших мер понужде-
ния. Ты спросишь меня, друг: зачем же издавать такие законы,
которые и без того всеми исполняются? На это отвечу: цель
издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и
стран устроения, другие - для того, чтобы законодатели не
коснели в праздности> (15, с. 56).
Но вся-то соль в том, что в лингвистике такие <средние за-
коны> не имеют силы. В отличие от физика или химика лин-
гвист-теоретик, отправляясь от фактов в теорию, менее всего
расположен возвращаться к тем же фактам. Если бы теория
нужна была лингвисту только для систематизации наличных
фактов, все затруднения устранялись бы сами собой как <сред-
ние законы>. Ничего не стоило бы, например, основываясь на
тексте <Истории одного города>, создать лингвистическую тео-
рию <Истории одного города>, из которой всякий раз с необхо-
димостью вытекала бы и структура, и последовательность глав,
и последовательность предложений в каждой из глав. Но как
раз такая теория, которая удовлетворила бы любого представи-
теля точной науки, лингвиста-теоретика не интересует. Его ин-
тересует не обратимость как таковая, не замкнутое движение:
130
факты - теория - факты, а нечто совсем иное - трансценден-
тальное движение; наличные факты - теория - новые факты,
то есть если предмет лингвистического интереса перевести на
язык точной науки, то это была бы теория новых, пока еще не
открытых фактов, теория познания опытной науки.
Ясно, что в этом стремлении перебросить формальный мост
между наличным и новым лингвистике ничего не оставалось,
как двигаться по формальным этажам все большей общности и
универсальности, и в любой <порождающей> попытке спуска к
новым фактам она неизбежно встречала персонифицирован-
ный в информанте источник нового знания, <носителя языка>,
без которого, и в этом Блумфилд абсолютно прав, предугадыва-
ние <представляет наибольшие трудности для дескриптивной
лингвистики>, как, впрочем, и для любой формальной дисцип-
лины, вменяющей себе в задачу описывать то, чего пока нет.
Нам такая задача представляется неразрешимой на уровне на-
учно-теоретического описания. И дело здесь не только в кон-
статации плоских истин вроде той, что нельзя научными мето-
дами решать ненаучные задачи, но и в ряде принципиальных
соображений о природе познания, о роли гласности, о месте
человека в познании, которые мы излагаем в другой статье.
При всем том это ретроградное движение современной лин-
гвистики: дистрибуция - анализ по непосредственно состав-
ляющим - порождающие грамматики - трансформационный
анализ, с постоянными попытками осуществить <порождаю-
щий> спуск в область новых фактов, хотя лингвистика и оказы-
вается в конечном счете почти на исходных позициях, - вызы-
вает у историка философии странное чувство чего-то невероят-
но знакомого, похожего. Ведь по существу современная лин-
гвистика прошла в обратном направлении тот путь, которым
шел когда-то Кант, пытаясь обосновать трансцендентальные
свойства формализма именно в такой <перебрасывающей фор-
мальный мост> от наличного к новому постановке вопроса.
В свете этого обстоятельства само попятное лингвистиче-
ское движение получает смысл reculer pour mieux santer, если,
понятно, лингвистике есть куда прыгать. Нам кажется, что, об-
ратив арсенал научных методов на изучение текста и обнару-
жив пригодность этих методов для выявления и систематиза-
ции моментов формальной репродукции при явной их непри-
годности для анализа порождения, лингвистика тем самым ус-
тановила недостаточность предложенного Соссюром членения
131
речевой деятельности на язык (систему) и речь. Поведение тек-
ста, который поддается сегментации, переводу в систему фор-
мальных универсалий, но не поддается <перерождению> в но-
вые тексты, приводит к заключению, что в речевой деятельно-
сти присутствует на правах определителя и результат общения,
что речевая деятельность отнюдь не представляет из себя, как
это казалось Соссюру, нечто хаотическое и диссоциированное,
а, напротив, выглядит деятельностью предметной, деятельно-
стью во времени, которая направлена на результаты предшест-
вующего общения, то есть предмет лингвистики в целом, если
он взят по основанию речевой деятельности, выглядел бы не
двучленной, а трехчленной структурой: система - речь -
текст, где под текстом мы разумеем целостный результат предше-
ствующего общения, по поводу которого только и возможна речь
как действительная, ограниченная <настоящим> деятельность.
Если Аристотель в <Категориях> начал европейскую логику
и европейскую лингвистику как самостоятельную дисциплину с
постулата: из слов вне связи ни одно ни истинно, ни ложно, то
есть с обоснования предложения как высшей единицы языка,
то современная лингвистика, осознавая причины неудачных
попыток выхода в порождение, должна бы начать прыжок в
новое с постулата: из предложений вне текста и безотноситель-
но к какому-либо из наличных текстов ни одно не образует
факта языка, речевой деятельности. Такой постулат замкнул бы
предмет лингвистики в функциональную целостность и распре-
делил бы роли по составляющим этой целостности, выделив
текст в условие связности, устойчивости, преемственности в
осмысленности общения. По обычаю нашего времени все изо-
бражать в таблицах и рисунках положение можно зафиксиро-
вать блок-схемой, положенной на луч времени, где Т - текст,
С - система, Р - речь:
Т ->С, в С упираются три стрелки,
идущие от Р. Внизу луч времени.
Прошлое слева, настоящее под С, будущее правее.
Рис. 1.
132
В предельном случае, когда текст берется как совокупность
всех наличных текстов, всей области знания, перед нами бес-
спорный Кант: текст - область опыта, наличного знания, на-
личный на данный момент результат познания; система - вход
в текст, сумма равнообязательных, универсальных, формаль-
ных, чистых правил ввода нового в текст, трансцендентальное,
лишенное содержание, чистое, формальное основание, по ко-
торому осуществляется выход в новое и которое априорно оп-
ределяет форму любого домогающегося включения в текст со-
держания; речь - деятельность индивида по правилам систе-
мы, имеющая целью ввести в текст новый содержательный
элемент и ради этого вынужденная оформлять этот элемент по
универсальным для текста правилам системы. Но такому пре-
дельному условию удовлетворяет разве что грамматика, которая в
любой пользующейся тем или иным языком сфере общения дей-
ствительно играет роль чистой формы, универсального оформите-
ля всего, способного выявиться в речи и войти в текст.
К грамматике вполне можно отнести слова Канта о логиче-
ском формализме вообще: <Знание, вполне сообразное с логи-
ческой формой, т.е. не противоречащее себе, тем не менее мо-
жет противоречить предмету. Итак, один лишь логический
критерий истины, а именно соответствие знания с всеобщими
и формальными законами рассудка и разума, есть, правда,
conditio sine qua поп, стало быть, негативное условие всякой
истины, но дальше этого логика не может идти, и никаким
критерием она не в состоянии обнаружить заблуждение, ка-
сающееся не формы, а содержания> (16, с. 160). Но негатив-
ным-то условием форма остается, и несостоятельный форма-
лизм, нарушающий правила той же грамматики, вообще не мо-
жет входить в какие-то отношения с предметом. Пример Хом-
ского <Идея громко храпит> несостоятелен по предмету, а фра-
за типа <Идею гремит храпу> - вообще не фраза.
Но система входа не только универсальная и для всех тек-
стов данного языка единая грамматика, она еще и целый ряд
правил связи нового (речь) с наличным (текст), что вовлекает
словарь, главным образом текста, в операции постоянных пе-
ределок, обеспечивающих преемственное существование текста
во времени. Здесь, хотя и эти правила априорны по отноше-
нию к речи, сходство с Кантом кончается. Универсалии этого
типа явно причастны к смыслу, не могут рассматриваться <чис-
тыми> формами.
133
Частным, но крайне интересным и важным результатом уси-
лий лингвистов, оторвавшись от почвы наличных фактов, спус-
титься на землю новых, оказался довольно детальный анализ не-
известных традиционной лингвистике универсалий, касающихся
преемственности, перехода нового в наличное, усвоенное текстом.
Переосмысления в духе априоризма требует и традицион-
ный арсенал лингвистики. Предложение, например, уже не мо-
жет быть понято по содержательному основанию как <закон-
ченная мысль> или <мысль, выраженная словами>*, а должно
пониматься как универсальная априорная форма продукта об-
щения, его канон и <квант>. По объему, составу, типу, структу-
ре предложение подчинено своим <золотым сечениям>, про-
порциям, гармониям, которые позволяют втиснуть в довольно уз-
кий линейный канал связи, где различения могут располагаться
только друг после друга, сложные иерархические структуры.
По Ингве (17), природа членораздельности речи, ее кванто-
вания в целостности, производна от объема оперативной, или
быстродействующей, памяти человека, способной удерживать
единовременно лишь 5-9 размышлений, вынужденной сливать
их в целостность, в единицы более высокого порядка в этих
очень жестких пределах, что придает структурному линейному
потоку речи глубину, не превышающую <глубины памяти>.
Речь представляет из себя как бы одновременное линейно-по-
ступательное шаговое движение по нескольким этажам-уров-
ням, законом которого является переход в единицу-целостность
следующего этажа на участке, не превышающем 7 шагов, то есть,
скажем, в слоге не может быть более 7 букв, в слове более 7 сло-
гов (если оно, конечно, не является самосложным образованием
вроде немецких слов - железнодорожных составов), в членах
предложения (если в них нет глаголов и они не переходят в при-
даточные) не более 7 слов, в предложениях не более 7 членов, в
сложных предложениях не более 7 придаточных (см. рис. 2).
Выхода за эти внешние пределы сложности практически не
происходит. Сам подход к пределам ощущается как тяжеловес-
ность, усложненность, необходимость фрагментации. На участ-
ке слово - предложение основным средством квантования вы-
ступают личные формы глагола, организующие члены предло-
^Лем возвращается к традиционному определению (12, с. 216), и это преждевре-
менное смыкание формы и содержания вынуждает его в конечном счете идти в русле
традиционных представлений об эволюции мысли (там же, с. 381 и далее).
134
жения в целостность или развертывающие члены предложения
в смысловые единицы - придаточные предложения, входящие
в более емкую целостность - сложное предложение. Законы
квантования в устной речи строже, чем в письменной, где дви-
жение использует вспомогательный арсенал разбиения. Поэто-
му в языках, имеющих письменную традицию, по существу,
выработано два различных канона для устной (1)и письменной
(2) речи, а в английском это различие даже нагружено грамма-
тически: все формы вежливости, условности, нереальности ис-
пользуют ввод в канон устной речи конструкций из канона
письменной. Приводимая ниже таблица показывает эту разли-
чительную тенденцию в канонике речи:
Язык( Тип кан.); Английский(I;II); Русский(I;II); Немецкий(I;II);
Греческий(I;II);
С/Г: 5.22; 8,52; 3.96; 7,2; 5,43; 7,97; 3,7; 5.22;
с/п: 7,69; 18,42; 6,5; 19,1; 7.19; 12.96; 5,95; 25,77;
2 осн.времен.: Н. Н., %:
65; 2,9; 49,7; 21; 69,8; 2; 42,3; 20,3;
2 осн. времен.: П. Н., %: 12,2; 78,7; 6,5; 42; 12,1; 89; 25; 34,7;
Тип предложения: простой, %:
70,6; 40; 70,4; 40; 73; 56,3; 63,5; 15;
Тип предложения: сложный, %:
29,4; 60; 29,6; 60; 27; 43,7; 36,5; 85;
Здесь: С/Г - число слов на личную форму глагола; С/П - среднее
число слов в предложении; Н.Н. - настоящее несовершенное; П.Н.
- прошедшее несовершенное.
135
При всем том эти отчетливо выявляющиеся в форме двух
канонов (1 и II) <дозирующие> свойства системы входа скрыва-
ют в своих единицах типа С/Г и С/П вопрос о материале, о
том, что же именно квантуется, дозируется. Ответ на этот во-
прос дает закон Ципфа, о котором мы уже упоминали. Если
словоупотребление в тексте имеет четко выраженную ранговую
структуру*, то квантованию и дозированию подвергается в ос-
новном словарь текста и величина С/Г имеет смысл <квоты ци-
тирования>, меры участия наличного в новом. В <Улиссе>
Джойса, например, словарь из 29 899 слов дает в тексте 260 430
словоупотреблений, в среднем 8-9 на слово. И хотя эти нити
преемственности распределены в ранги, слова неравномерно
нагружены связью преемственности - ранговая постоянная
26500, т.е. 10 слов употреблено по 2650 раз, 100 слов - по 265
раз (1, p. 23), - связь наличного с новым очевидна: входящие
в текст предложения опираются (ссылаются) на лексику имею-
щихся уже в тексте предложений.
Новые слова входят в текст по прямой или опосредованной
связи с наличными, в тексте уже представленными, именно
этим, причем на явно формальной основе, приведенный в нача-
ле текст 1 отличается от набора фраз 2, где нет связи между
предложениями на уровне лексики.
Относительно природы связи преемственности в тексте и
возникает основной вопрос современной лингвистики об апри-
орном или апостериорном характере языка-системы. Что каса-
ется грамматической части системы входа, то здесь вопрос бо-
лее или менее ясен: грамматику родного языка люди наследуют
от предшествующих поколений и, независимо от природы ее
происхождения, человек в реальных речевых ситуациях исполь-
зует грамматику как арсенал априорных правил-универсалий.
То же, видимо, можно сказать и относительно правил дозиро-
вания-квантования, в которых слишком уж очевидную роль иг-
рают внешние для процесса оформления смысла обстоятельст-
ва - специфика устройства человеческой памяти (<глубина па-
мяти>) для канона устной речи, специфика фиксации речи, ее
записи, для канона письменной речи. Без учета этих внешних
содержательной стороне обстоятельств разложение канонов
' В частотном списке словаря любого связного текста, если список составлен
по убыванию частоты словоупотребления, сложение слов в ранги (первое - пер-
вый, два следующих - второй и т.д.) дает постоянную для списка величину сло-
воупотребления, ранговую постоянную; для любого слова rif=Const.
М.К.Петров___________________________136
письменной и устной речи выглядело бы мистикой. Но вот от-
носительно выявленной законом Ципфа преемственности сло-
воупотребления могут возникать иллюзии апостериорности, на
которых, нам кажется, и возводился фундамент современной
лингвистики.
В самом деле, сам по себе очевидный факт участия левой
(наличной) лексики в правых (входящих в текст) предложениях
и четко выраженный ранговый характер этого участия могут
быть истолкованы двояко: как неотъемлемое свойство слова
(ранг по природе) или как результат внешнего слову усилия
(ранг по установлению).
В первом, апостериорном случае преемственность текста и
его связность хотя и выглядят достаточно сложно, но при всем
том <вероятностно> в математическом смысле. Мы можем по-
нимать текст как <место событий> - сочетаний слов друг с
другом, предложение - как универсальную форму события.
Мы имеем право мечтать о достаточно репрезентативной вы-
борке, в которой вероятностные свойства слов, их сочетае-
мость с другими словами (дистрибуция) могут выявиться пол-
ностью, и тогда, хотя это и будет сложно, мы в состоянии бу-
дем вывести алгоритмы построения всех наличных и будущих
текстов, то есть Джойс по отношению к <Улиссу> или Чехов по
отношению к нашему тексту 1, которые нужны пока нам на
правах информантов - объектов изучения, есть, в сущности,
ретрансляторы какой-то независимой от них организующей и
упорядочивающей словоупотребление силы. И когда мы, изу-
чив в <пророческих свидетельствах>, в деятельности Чеховых,
джойсов, достоевских, шекспиров выявления этой силы, смо-
жем воспроизводить ее, нам не нужны будут информанты-
ретрансляторы. Вычислительные или еще какие-то машины без
их участия будут писать первоклассные вещи, которые и не
снились авторам гамлетов, улиссов и вообще всех тех <проб пе-
ра> стоящей за ними творческой силы, которым мы придаем
так много значения. Нетрудно заметить, что это ретрансляци-
онное умонастроение не так уж ново, еще Платон говорил ус-
тами Сократа: <Ведь не от умения они это говорят, а благодаря
божественной силе; если бы они благодаря искусству могли хо-
рошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем
прочем; но ради того бог и отнимает у них рассудок и делает
их своими слугами, божественными вещателями и пророками,
чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка,
137_______________Язык и предмет истории философии________________
говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через
них подает нам свой голос> (Ион, 534 CD).
Во втором, априорном случае преемственность текста и его
связность должны рассматриваться <сотворенными> и <твори-
мыми> людьми без какой-либо предзаданной им программы. За
спиной человека не обнаруживается никаких неподвластных
ему и не зависящих от него творческих сил, информант выгля-
дит творцом, а не ретранслятором, субъектом, а не объектом
изучения. Что же касается продуктов человеческого творчества
- текстов, то это лишь закрепленные и омертвленные в знаке
результаты человеческого общения, заведомо лишенные спо-
собности к каким-либо проявлениям самодеятельности - к
движению, к самоизменению, к развитию. Они могут быть из-
менены, трансформированы, развиты силами человека-творца,
а в речи каждый волей-неволей выступает творцом. Они могут
выявлять в таких процессах навязанного извне изменения
инерционно-пассивные свойства сопротивления: язык-система
и есть <предзнание> об инерционных свойствах текста. Но и
только! Нет и не может быть процедуры логического вывода
любого правого предложения из всей совокупности левых: это
делается <не по правилам>, требует в одном случае Чехова, в
другом - Джойса, в третьем - Достоевского и т.д., причем
обязательно с больших букв.
Иными словами, если в первом, апостериорном, случае мы
рассматриваем миграцию слов, способность их выходить из
связей левых предложений и принимать участие в строительст-
ве правых не только как свойство неопределенной подвижно-
сти или чистой миграционности вообще, но и как свойство со-
хранять в этой подвижности определенность в форме присущей
самим словам или устанавливаемой чем-то (или кем-то) в тексте
вероятности, то во втором, априорном, случае синтез миграцион-
ной способности и определенности в вероятность мы обязаны
рассматривать как акт творения, а саму вероятность, конкретность
распределения рангов по словарю текста - как вероятность со-
творенную, возникающую лишь в момент речи, то есть как ре-
зультат человеческой способности <развязывать и связывать>, ос-
вобождать слова из левых, наличных связей и использовать их как
строительный материал для новых связей.
Нам кажется, что, когда Выготский ищет имеющий истори-
ческие аналогии переход психологии ребенка с вещной связи
на знаковую, он ищет именно этот выход в самостоятельность
М.К.Петров___________________________138
человеческого творчества, момент срыва, момент перехода
предзаданной апостериорной связи <по природе> в творческую
априорную связь <по установлению>. Он пишет: <Наблюдения
ВалЛона, Коффки, Пиаже, Делакруа и многих других над нор-
мальным ребенком... показали, что: 1) связь между словом и
вещью, <открываемая> ребенком, не является той символиче-
ской функциональной связью, которая отличает высокоразви-
тое речевое мышление и которую путем логического анализа
Штерн выделил и отнес на генетически самую раннюю сту-
пень, что слово долгое время является для ребенка скорее ат-
рибутом (Баллон), свойством (Коффка) вещи наряду с ее дру-
гими свойствами, чем символом или знаком, что ребенок в эту
пору овладевает скорее чисто внешней структурой вещь-слово,
чем внутренним отношением знак-значение, и 2) что такого
<открытия>, секунду которого можно бы с точностью отметить,
не происходит, а происходит, напротив, ряд <молекулярных>
изменений, длительных и сложных, приводящих к этому пере-
ломному в развитии речи моменту... Штерн указал два объек-
тивных симптома, которые позволяют судить о наличии этого
переломного момента и значение которых в развитии речи трудно
преувеличить: 1) возникающие тотчас же по наступлении этого
момента так называемые вопросы о названиях и 2) резкое скачко-
образное увеличение словаря ребенка> (18, с. 113).
Этот скачок описан с тех пор многими, даже измерен по
интенсивности накопления словаря в возрасте <от 2 до 5>. Как
раз здесь, видимо, происходит титаническая работа выламыва-
ния и освобождения словаря из текстуальных связей - никто не
учит ребенка говорить по словарю, он сам себе делает словарь,
сам вытаскивает из текстов язык-систему как сумму априорных и
не всегда соответствующих школьной грамматике правил.
Важно отметить и другое, прямо следующее из априорного
характера ранговых распределений явление: смысловую теку-
честь, изменчивость словаря. Об этом писал еще Соссюр, хотя
это и забыто соссюрианцами. Пытаясь понять, как в условиях
немотивированности лингвистического знака возможно его по-
стоянство (неизменчивость) и вместе с тем подвижность (изме-
няемость), Соссюр ввел крайне важное для лингвистики пред-
ставление об инерционном изменении знака: <Время, обеспечи-
вающее непрерывность знака, оказывает на него и другое дей-
ствие, кажущееся противоречивым по отношению к первому, а
именно: оно с большей или меньшей быстротой подвергает из-
139_______________Язык и предмет истории философии_________________
менению языковые знаки, так что возможно говорить в неко-
тором смысле и о неизменчивости и об изменчивости языково-
го знака... оба эти факта взаимно обусловлены: знак подвержен
изменению, потому что он не прерывается. При всяком изме-
нении преобладающим моментом является устойчивость преж-
него материала; неверность прошлому лишь относительная...
Каковы бы ни были факторы изменяемости, действуют ли они
изолированно или комбинированно, они всегда приводят к сдвигу
отношения между означающим и означаемым> (3, с. 338-339).
У Соссюра, правда, этот инерционный сдвиг отношения в
знаке не нагружен функцией, призван лишь объяснить воз-
можность преемственных изменений в языке вообще. Но если
все репродуктивно-системные моменты языка приходится по-
нимать под формой априоризма, то инерционно-преемствен-
ный сдвиг отношения между означающим и означаемым в зна-
ке приобретает смысл универсального механизма сохранения пре-
емственности через изменение знака. Слова не кирпичи или неиз-
менные кубики, из которых мы складываем то одно, то другое.
Тот факт, что в связном тексте мы, в силу запрета на повтор-пла-
гиат, не в состоянии обнаружить двух одинаковых окружений для
одной и той же словоформы, как она представлена в словаре тек-
ста, должен быть понят, во-первых, инерционно, как преемствен-
ность значений слова в данном тексте, на чем держится и преем-
ственность самого текста, а во-вторых, как последовательная пре-
емственность сдвигов значения, преемственность изменений зна-
чения, реализуемая в актах речи через изменение окружений.
Инерционный сдвиг отношения в знаке становится в этом
случае основным механизмом порождения смысла, который воз-
никает как отклонение от зафиксированного уже в тексте зна-
чения, что и создает эффект содержательной <загрязненности>
конкретных систем входа в тексты, о котором мы говорили вы-
ше. В речи, всегда ориентированной на тот или иной текст, де-
ло приходится иметь не со словарем вообще, а со словарем
данного текста, где слова имеют существенные инерционные
довески - следы прежних употреблений. Даже межгекстуаль-
ная миграция, позволяющая вводить в данный текст словарь
других текстов, использовать сравнения, аналогии, явно связа-
на с этой инерционной составляющей слова, со следом про-
шлых использований в других текстах.
Это явление порождения и преемственной кумуляции смыс-
ла нетрудно обнаружить в любом связном тексте. В нашем тек-
М.К.Петров___________________________140
сте 1, например, три последних предложения Чехов связал че-
рез <лес>. Но это не <лес> из Словаря современного русского
литературного языка, а лес чеховский, лес данного текста. Сна-
чала он <хвойный> и <громадный>, затем, в новом окружении,
в него добавлена <синева>. Далее лес <громоздится террасами>,
уходит <все выше и выше>, превращается в <страшное зеленое
чудовище>. Этот чеховский лес и связь преемственности обеспе-
чивает, и сам в этой преемственности меняется, становясь почти
<самовозрастающим логосом> Гераклита с тем, однако, сущест-
венным различием, что не сам лес растет, а Чехов его выращивает.
Вот это - Чехов выращивает - и есть, нам кажется, вели-
чайшей важности открытие современной лингвистики, которая
сделала все, чтобы доказать обратное: пыталась найти в самом
тексте нечто, способное взять на себя функции человека-творца,
и не обнаружила в тексте ничего, кроме человеческого творения.
Нам это открытие представляется великолепным, имеющим
огромную философскую значимость прежде всего в силу уни-
версальности языка как средства общения, пронизывающего
все виды человеческого общения, все формы творчества. Но
значение этого открытия не только в универсальности языка,
оно крайне важно и для борьбы с любыми проявлениями зна-
кового фетишизма, с той, мы бы сказали, антично-христиан-
ской составляющей естественнонаучного атеизма, которая
весьма склонна к гипостазированию знаковых систем, к наде-
лению их самостоятельным и самодеятельным бытием в виде
различного рода самодвижений, логик развития, поступатель-
ных движений, необратимых изменений, колес, мельниц, то
есть в разновидностях всего того арсенала разумных и неразум-
ных, одушевленных и неодушевленных самодвижущихся пред-
метов, который призван снять с человека ответственность за
происходящее, утвердить его в мысли о собственном бессилии,
доказать ему, что он средство, а не цель. Лингвистика со всей
убедительностью показала, что в человеческом мире есть лишь
один творец - человек, все остальное, нравится это человеку
или нет, - его творение.
Маркс писал о Реформации и философии в Германии: <Лю-
тер победил рабство по набожности только тем, что поставил
на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет,
восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян,
превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней
религиозности, сделав религиозность внутренним миром чело-
141_______________Язык. и предмет истории философии________________
века... Но если протестантизм не дал правильного решения за-
дачи, то все же он правильно поставил ее. Речь теперь шла уже
не о борьбе мирянина с попом вне мирянина, а о борьбе со сво-
им собственным внутренним попом, со своей поповской натурой>
(19, с. 422-423). Результат, полученный современной лингвис-
тикой, лишает почвы любые проявления духовного саморабст-
ва, духовного оцепенения перед знаковым продуктом собствен-
ного изготовления, позволяет критически подойти к анализу
знаковой стороны человеческого и социального бытия.
Знаковое рабство, знаковый фетишизм по многим сущест-
венным причинам всегда входили в состав социальной сущно-
сти человека: знак всегда был вечным, а человек смертным, со-
циальность всегда опиралась на бессмертный знак, способный
фиксировать и транслировать в смене поколений составляю-
щие социальной структуры, всегда видела в человеке лишь вре-
менного носителя связанной в знаке социальной функции. Да-
же когда отношение знак-человек лишалось ореола таинствен-
ности и святости, знак продолжал оставаться бессмертным зна-
ком, а человек - человеком. В 403 г. до н.э. Народное собра-
ние Афин так фиксировало эту ситуацию: <Неписаным зако-
ном властям не пользоваться ни в коем случае. Ни одному по-
становлению ни Совета, ни народа не иметь большей силы,
чем закон> (Андокид, О мистериях, 85).
Лишь новое время с появлением опытной науки начало
критику знакового фетишизма как такового, но критику одно-
стороннюю, для <избранных>, в которой само творчество рас-
сматривалось как удел немногих <гениев>, <всемирно-истори-
ческих личностей>. Полученный современной лингвистикой
результат просто и убедительно показывает, что творчество, из-
менение знаковых структур, такая же общечеловеческая функ-
ция, как и многое другое: любой способный к речи, а речью
владеют все, <приговорен> тем самым к творчеству, либо тво-
рит, либо молчит. Творческую способность приходится рас-
сматривать как наличное, данное, внеисторическое, поскольку
с речью мы встречаемся на всех этапах общественного разви-
тия, а конкретные формы и выявления творчества связывать не
с физиологией нервной деятельности, не с биологией, а с со-
циализацией продукта творчества по правилам априорных сис-
тем входа. Иными словами, проблема творчества не столько
проблема его генезиса, сколько проблема его освобождения.
Физики бьются над обузданием плазмы, выдумывают для
М.К.Петров__________________________142
нее ловушки, стабилизаторы, преобразователи. В случае с твор-
чеством дело обстоит прямо противоположным образом. Соци-
альность, как нечто фиксируемое в знаке и транслируемое с
помощью знака в последовательной смене поколений, давно
использует ловушки, стабилизаторы, системы социализации
творческого продукта индивидов, их отчуждения в обществен-
ное достояние. В свете новых представлений о языке задача
исследования истории мысли, а с нею и задача историке-фило-
софского исследования состоит, видимо, не столько в просле-
живании путей от животного рефлекса к человеческой мысли
по внутренним линиям саморазвития, сколько в исследовании
способов социализации мысли, в анализе априоризма систем
входа. Что человек homo sapiens, следует принять на правах по-
сылки, не требующей обоснований, тогда присущие той или
иной исторической эпохе, тому или иному типу культуры фор-
мы и способы мысли определятся через системы входа.
Открытие лингвистикой текста, который на правах результа-
та, исходного и конечного пункта общения образует социаль-
ный полюс <формальной вставки> Таубе между неформальным
началом (индивид-творец) и неформальным концом (социали-
зированный продукт группового, коллективного творчества),
позволяет по крайней мере в качестве одной из задач истори-
ко-философского исследования выдвинуть задачу исследования
априоризма систем входа или, что то же, типологии текста.
2. ИСТОРИЯ ЯЗЫКА И ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
Если под философией понимается тот специфический фило-
софский <текст>, который со времен Платона и Аристотеля
приобрел очевидные черты преемственности, опоры на пред-
шественников, то совершенно очевидно, что история филосо-
фии и история языка - вещи несравнимые: язык заведомо
старше, его мы обнаруживаем на любом этапе общественного
развития, тогда как философия, особенно в привычной для нас
всеобще-универсальной форме, - явление сравнительно не-
давнее и, видимо, присущее лишь европейской культурной тра-
диции, берущей свое начало от бурных событий XIV-IX вв. до
н.э. в бассейне Эгейского моря.
Вместе с тем язык при всех обстоятельствах остается оруди-
ем общения, способом изменения содержательных знаков и их
143_______________Язык и предмет истории философии________________
трансляции, то есть образует основу любого, принятого тем
или иным типом культуры способа построения текстов и соот-
ветствующих им систем входа. Язык может в этих условиях
рассматриваться единым основанием любых мировоззрений.
Языковеды, в том числе и основатель теории лингвистической
относительности Сэпир, отрицают непосредственную связь ме-
жду типом языка и типом культуры: <Тенденция рассматривать
лингвистические категории как прямое выражение внешних
культурных черт, ставшая модной среди некоторых социологов
и антропологов, не подтверждается фактами. Не существует
никакой общей корреляции между культурным типом и языко-
вой структурой. Изолирующий, агглюнативный, или инфлек-
тивный, строй языка возможен на любом уровне цивилизации>
(20, с. 194). Такой прямой связи действительно не обнаружива-
ется, хотя некоторые особенности все же заметны. Уорф, на-
пример, подчеркивая широкое развитие метафоричности в ев-
ропейских языках, что в свете сказанного выше должно быть
связано с межтекстуальной миграцией, констатирует слабое
развитие метафор в хопи, особенно метафор пространствен-
ных: <Поражает полное отсутствие такого рода метафор в хопи.
Употребление слов, выражающих пространственные отноше-
ния, когда таких отношений на самом деле нет, просто невоз-
можно в хопи, на них в этом случае как бы наложен абсолют-
ный запрет> (21, с. 151).
В своем крайнем выражении принцип лингвистической отно-
сительности - <сходные физические явления позволяют создать
сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней
мере при соотносительности языковых систем> (22, с. 175) - за-
ходит, конечно, значительно дальше. Уорф пишет: <Граммати-
ка сама формирует мысль, является программой и руково-
дством мыслительной деятельности индивидуума, средством
анализа его впечатлений и их синтеза. Формирование мыслей
... часть грамматики того или иного языка и различается у раз-
личных народов в одних случаях незначительно, в других -
весьма существенно, так же как грамматический строй соответ-
ствующих языков... Мы выделяем в мире явлений те или иные
категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и
типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как
калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть
организован нашим сознанием, а это значит в основном -
языковой системой, хранящейся в нашем сознании> (22, с. 174).
М.К.Петров___________________________144
Такой прямой ход от грамматики к мировоззрению, хотя он
довольно точно отражает положение дел в нашей европейской
культурной традиции - космос Аристотеля устроен по прави-
лам-категориям грамматики греческого языка, - вряд ли имеет
силу для других очагов культуры. Даже рассуждение Уорфа о
связи научного способа мысли с индоевропейскими языками
(там же, с. 175-176) уязвимо прежде всего на самой индоевро-
пейской почве. Не говоря уже о народах Индии, были индоев-
ропейцами и хетты, но ничего близкого к научной картине ми-
ра там не было. Более того, судя по расшифровке Вентриса,
минойские греки пользовались тем же индоевропейским язы-
ком, что и греки классического периода, а их картина вселен-
ной была значительно ближе к египетской и вавилонской, чем
к антично-христианской. При всем том, если освободить прин-
цип лингвистической относительности от знакомой уже нам
идеи содержательного формализма входа, которая волей-нево-
лей превращает информатора-творца в информатора-средство,
все станет на свои места.
Грамматика, специфика грамматического априоризма мно-
гое, конечно, говорят о возможностях построения той или
иной картины мира, но они вряд ли дают повод для заключе-
ний типа: <То, что современные китайские или турецкие уче-
ные описывают мир, подобно европейским ученым, означает
только, что они переняли целиком всю западную систему
мышления, но совсем не то, что они выработали эту систему
самостоятельно, с их собственных наблюдательных постов>
(там же, с. 176). Сама <западная система мышления>, если ос-
новываться только на грамматике канона устной речи, нс
представляет из себя чего-то однородного. Мы уже показывали
выше, что каноны устной и письменной речи в европейских
языках не совпадают. Еще меньшее совпадение мы наблюдали
бы, если в анализ подключить каноны науки, искусства, фило-
софии. Они не только отличны, далеко отходят от канона уст-
ной речи, но и <рукотворны> - почти для каждого из них мы
можем указать творца - Галилея, Ньютона, Кекуле, Поликле-
та, Еврипида, Аристофана, Платона, Аристотеля и др. И такое
творчество канонов происходит, нам кажется, как раз по той
причине, которую Уорф приводит в обоснование невозможно-
сти расхождений между логикой и грамматикой.
Уорф критикует распространенное мнение о несовпадении
логики и грамматики: <Мысль, согласно этой системе взглядов,
145_______________Язык. и предмет истории философии________________
зависит не от грамматики, а от законов логики или мышления,
будто бы одинаковых для всех обитателей вселенной и отра-
жающих рациональное начало, которое может быть обнаруже-
но всеми разумными людьми независимо друг от друга, безраз-
лично, говорят ли они на китайском языке или на языке чок-
тав> (там же, с. 170). По Уорфу, такая основанная на этноцен-
тризме <естественная логика>, вьздвигающая свою норму речи
и мысли в абсолют, допускает две ошибки: <Во-первых, она не
учитывает того, что факты языка составляют для говорящих на
данном языке часть их повседневного опыта, и потому эти
факты не подвергаются критическому осмыслению и проверке.
Таким образом, если кто-либо, следуя естественной логике,
рассуждает о разуме, логике и законах правильного мышления,
он обычно склонен просто следовать за чисто грамматически-
ми фактами, которые в его собственном языке или семье язы-
ков составляют часть его повседневного опыта, но отнюдь не
обязательны для всех языков и ни в каком смысле нс являются
общей основой мышления. Во-вторых, естественная логика
смешивает взаимопонимание говорящих, достигаемое путем
использования языка, с осмысливанием того языкового про-
цесса, при помощи которого достигается взаимопонимание,
т.е. с областью, являющейся компетенцией презренного и с
точки зрения естественной логики абсолютно бесполезного
грамматиста> (там же, с. 172).
Иными словами, речь для Уорфа навык среди навыков, и
надеяться на осознание репродуктивных ее моментов - систе-
мы языка - столь же безнадежно, как и надеяться на осозна-
ние <логики> передвижения на двух ногах или <логики> пись-
ма. Программы здесь спрятаны <под корку>, <забыты> в милли-
онных повторах, не могут быть осознаны без представления в
предметной форме, без специальных усилий по выделению и
закреплению этих программ в чем-то внешнем. Поэтому во-
просы о программе-репродукции <естественная логика> всегда
подменяет другими вопросами: не <Как идешь?>, а <Куда
идешь?>, не <Как пишешь?>, а <Что пишешь?>. Само занятие
проблемой <как> представляется унылым и не имеющим смыс-
ла занятием презренного грамматиста, подолога, каллиграфа.
Привыкший к нормам естественной логики философ не разли-
чает <знать> и <уметь>, он глубоко уверен, что человек <знает>,
как ходить, сапожник <знает>, как шить сапоги, повар <знает>,
как варить щи; философу и в голову не придет спросить у этих
М.К.Петров___________________________146
<знающих>, действительно ли они знают, способны вывести
содержание навыка в знаковую форму. На этом и ловит Уорф
философа: стоит нам заговорить об универсалиях любой дея-
тельности, в том числе и мышления (законы правильного
мышления), мы немедленно попадаем в эту самую <подкорко-
вую>, освоенную и <забытую>, доведенную до кондиций не-
осознаваемого автоматизма область <как>, не можем в случае с
языком, если он содержателен, пройти мимо и дальше грамма-
тики. Этот перекрытый навыком, привычкой, автоматизмом
путь к Логосу увидел еще Гераклит, обвинявший сограждан в
грехе слепоты, способности говорить-делать <как во сне>.
В рамках этого рассуждения Уорф безусловно прав: пока нет
нужды в опредмечивании грамматики, пока она не несет ка-
ких-то дополнительных социальных нагрузок, кроме оформле-
ния общения, она остается невыявленным фоном, в котором
логическое и грамматическое неразличимы. У нас был уже по-
вод отметить необходимость опредмеченности и нагруженно-
сти функцией, без чего постановка гносеологических проблем
теряет смысл, превращается даже в источник <ретроспектив-
ных> заблуждений: <Методологическая ловушка как раз и за-
ключается в предметности переноса: он предметен в том смыс-
ле, в каком лингвист, например, используя магнитофоны и
системы транскрипции, без труда обнаруживает в языке эски-
моса или непальца грамматику как нечто вполне реальное и
навязанное речевому поведению с той же необходимостью, с
какой грамматика навязана речевому поведению европейца. Но
при исследовании форм мысли такой подход несостоятелен.
Эта грамматика находится у эскимоса или непальца в <журде-
новском> состоянии; она не опредмечена и не отчуждена ими
самими в особую, доступную для активного использования об-
ласть умозрения, не существует <для них> на правах творческой
глины, как она существует для европейца, не несет социально-
мировоззренческой нагрузки, то есть <не работает>> (23, с. 128,
см. также с. 133). На это последовал, как и предполагалось, от-
вет по нормам естественной логики: <Сугубо философские ка-
тегории <материализма> и <идеализма>, <диалектики> и <мета-
физики> М.К. Петров в своей статье не рекомендует приме-
нять при анализе <китайских, индийских или любых других не-
европейских форм общественного сознания> (с. 128), дабы не
попасть в <методологическую ловушку>, связанную <с несход-
ством европейских и неевропейских языков> (24, с. 117).
147_______________Язык и предмет истории философии________________
Но речь-то идет не о сходстве или несходстве языков, а о
предметности, без уяснения роли которой проблема неизбежно
будет замыкаться либо на Уорфа, либо на <естественную логи-
ку>. Априоризм грамматических правил, языка-системы, если
бы он был лишь историческим априоризмом, то есть априориз-
мом данного поколения, вынужденного некритически использо-
вать наследство прежних поколений, накопленные ими навыки
фрагментации окружения и производного от свойств окруже-
ния использования знаков, обязан был бы уже в силу незави-
симой от человека и общества универсальности взаимодейст-
вия вещей (<логики вещей>) быть априоризмом конвергентным,
стремиться в процессе изменения языков к схождению, к сов-
падению в едином для всех априоризме входа. Тогда фиксируе-
мые языковедами факты дивергенции (славянские языки, на-
пример), факты существенных расхождений становятся плодом
какого-то недоразумения. Уорф пишет: <Расхождения в анали-
зе природы становятся более очевидными при сопоставлении
наших собственных языков с языками семитскими, китайски-
ми, тибетскими или африканскими. И если мы привлечем язы-
ки коренного населения Америки, где речевые коллективы в
течение многих тысячелетий развивались независимо друг от
друга и от Старого Света, то тот факт, что языки расчленяют
мир по-разному, становится совершенно неопровержимым.
Обнаруживается относительность всех понятийных систем, в
том числе и нашей, и их зависимость от языка> (22, с. 176).
Нам кажется, что основная трудность понимания ситуации
состоит не столько в самом факте расхождений, действительно
неопровержимых, сколько в нашем европейском истолковании
этих расхождений. Трудность-то в том, что мы единственная
цивилизация, которой по целому ряду причин, связанных с пе-
реходом от профессионализма к универсализму, пришлось оп-
редметить грамматику и нагрузить ее функцией целостности, пре-
вратить универсально-априорные грамматические правила во все-
обще-априорные категории, придающие нашим картинам мира
целостность и устойчивость, системность. Более того, это опред-
мечивание прошло по кибернетическим линиям <слово-дело>, где
<знать> действительно означает <уметь>, замкнуло общение на по-
ведение, выделило как всеобщую связь функцию регулирования в
ущерб функции творчества, которую мы теперь открываем в кво-
тах цитирования, ранговом распределении, глубине памяти, апри-
орной и бессодержательной канонике языка-системы.
148
Реальным результатом однобокого, по функции регулирова-
ния, опредмечивания грамматики было тождество формы и со-
держания, застывание формы на содержании, то есть на пер-
вых порах что-то похожее на иллюзию, будто строительные ле-
са не есть нечто служебное и временное, а несущая конструк-
ция постройки смысла, гарантия ее целостности, будто без ле-
сов постройка рассыплется. В устной речи мы этой иллюзии нс
испытываем: форма для нас именно связка между неформаль-
ным началом (говорящий) и неформальным концом (слушаю-
щий), то есть форма - строительные леса смысла, которые рас-
сыпаются сразу же по достижении результата: никто из нас, ес-
ли у него нормальная <европейская> память, не смог бы
<вспомнить>, с какого слова начато данное предложение или
каким словом окончено предыдущее. Для этого нужно остано-
виться и вернуться. Канон устной речи содержит априорные
правила остановки и возврата в историю текста (вопроситель-
ные конструкции), но, как показывают исследования, такой
возврат к пройденному практически никогда не повторяет <от-
мененную> вопросом часть текста: говорящий, возобновляя пре-
рванное движение с отмеченного вопросом места, идет, как пра-
вило, <новым путем>, использует другую лексику и другие формы.
Иллюзия связи формы и содержания, мысль о содержатель-
ном формализме, может возникнуть только в письменной речи и
с тем большей вероятностью, чем ближе канон письменной ре-
чи подходит к канону устной. В нашей европейской традиции
отождествление речевого формализма и смысла в единство
формы и содержания возникло на предметной базе алфавитно-
го письма, сохраняющего все стороны языка-системы, и грече-
ский алфавит, фиксирующий не только согласные, но и глас-
ные, свободный от ритуально-идеографических включений,
оказался идеальным средством омертвления потока речи в то,
что мы называем сегодня текстом. Здесь формальные леса дей-
ствительно впаяны в смысл, нагружены если не несущей, то
различающей функцией, выглядят тем связывающим кирпичи
цементом, который вполне способен порождать иллюзию авто-
номии формы, что, скажем, если изъять кирпичи, то башня
смысла останется все-таки башней, а не кучей хлама.
Ясно, что не было бы ничего сверхъестественного, если бы
текст был опредмечен и осознан на вавилонско-хеттской кли-
нописи, или на египетской иероглифике, или на финикийском,
фиксирующем лишь согласные в алфавите, который греки при-
149
способили под собственные нужды. Но, во-первых, такое оп-
редмечивание и осознание не было бы полным - все догрече-
ские виды письма включали гадательный довесок истолкова-
ния, домысливания, и лишь греческая фиксация всех фонем,
особенно гласных окончаний, несущих у греков, как и у нас,
основную формальную нагрузку, сняла это требование домыс-
ливания, дорисовки текста, что, кстати говоря, превратило наш
европейский графический текст в эталон текста вообще, кото-
рым мы измеряем степень <несовершенства> других типов за-
писи - по согласным, слогам, понятиям-идеограммам и т.п. А
во-вторых, и это главное, хотя речь и фиксировалась во многих
культурах - почти все традиционные культуры обладали и об-
ладают письменностью, - застывала в предметную, допускаю-
щую анализ и исследование форму, нигде, кроме Греции, воз-
можность осознания смысла по универсальной грамматической
форме, возможность логики языковых универсалий, не стала
действительностью.
Объяснить этот последний факт можно лишь одним: кроме
связи текста в целостность с помощью априорных правил язы-
ка-системы возможны и другие способы связи, использующие
другие средства, и в принципе возможный переход от одних
средств к другим, от мифа, скажем, к логике, от всеобщих уни-
версалий кровного родства имен-богов к всеобщим универсали-
ям грамматического формализма может совершиться или не со-
вершиться производно от целого ряда внешних обстоятельств, о
которых мы пишем в анализе научно-технической революции.
Сам переход можно зафиксировать модификацией рис. 1.
Рис. 3. Слияние систем целостности (Сц) и априорных универса-
лий речи (Су) в единую систему входа.
150
В статье о научно-технической революции мы рассматрива-
ем этот процесс с точки зрения социального кодирования зна-
ния как условия преемственного существования общественных
отношений в смене смертных поколений (трансляция). Рису-
нок 3 дает возможность заметить ряд дополнительных семанти-
ческих эффектов, а также вскрывает основной очаг возможных
недоразумений в истолковании роли языка-системы. Пока
форма и содержание рассматриваются в тождестве, форма со-
держательной, а содержание оформленным (случай 2), мы во-
лей-неволей вынуждены либо приписывать грамматическим
универсалиям фрагментирующие и связывающие фрагментар-
ный мир свойства (Сепир, Уорф), что неизбежно ведет к ис-
числению логик по числу наличных грамматик, либо же, отри-
цая эти свойства грамматического формализма, мы вынуждены
искать за пределами языка-системы и, соответственно, за пре-
делами смертного человека какой-то другой всеобще-априор-
ный формализм (естественная логика). Примет ли второе ре-
шение вид существа личного (христианство) или безличного
(опытная наука), разумного (христианство) или неразумного
(опытная наука), познающего субъекта или познаваемого объ-
екта, в любом случае оно обязано будет обладать надчеловече-
ским достоинством целостности, вечности, всеобщности, со-
держательности, то есть быть носителем и гарантом определен-
ности тождества формы и содержания.
Когда мы, вооружившись принципом содержательного фор-
мализма, берется ли он как мертвое тождество-совпадение или
как диалектическое живое единство противоположностей, идем
в анализ инокультурных знаковых систем хранения и трансля-
ции социально необходимого знания, мы априорно накладыва-
ем на них требование соблюдения принципа тождества формы
и содержания, подчинения этому принципу, что в лингвисти-
ческих исследованиях выливается в искусственное создание
фиксированных по речи текстов (запись и суждения по составу
записанного, хотя сами записанные ничего не записывают и не
могут опираться на записи), а в историко-философских иссле-
дованиях ведет к отбрасыванию самой системы целостности
(Сц, рис. 3.1) как детали странной и непонятной, к насильст-
венному выделению всего, что хотя и не опирается на априо-
ризм языка системы, то хоть отдаленно напоминает всеобще-
априорный формализм совмещенного (форма + содержание,
<двучленная формула> по Уорфу) европейского типа. Поиск
151________________Язык. и предмет истории философии________________
идет по <косвенной> формуле Аникеева: <В Упанишадах отсут-
ствует обсуждение чисто логических проблем, но косвенно
можно установить, что мыслителям того времени были извест-
ны такие логические приемы, как аналогия, целенаправленный
эксперимент, разложение явления на противоположные эле-
менты и др.> (25, с. 78). Словом, это все та же запись и сужде-
ние по записи - приписывание инокультурным явлениям тех
функций, которыми они обладают в нашей культуре, а в своей
не обладают.
Такая <косвенность> подхода по искусственно создаваемым
формально-содержательным мосткам типа записи или <анали-
за> с опорой на наши формализмы представляется нам не
столько исследующей, сколько скрывающей реальную пробле-
му. В полевых исследованиях этого не происходит. Например,
исследователи опрашивают непальских школяров и на основа-
нии их ответов приходят к выводу: 1) явления природы сущест-
вуют не сами по себе, а вызываются личной, разумной, во вся-
ком случае, одушевленной причиной, ее волей или поступком,
каждое явление <прописано> по вполне определенной причи-
не, относится к сфере ее ведения; 2) контроль над явлениями
природы располагается в сфере общения (не взаимодействия) с
одушевленными и способными к пониманию человека причи-
нами, опосредован ими как решающей инстанцией, лишь огра-
ниченно контролируемой человеком; 3) вся сумма знаний и
навыков либо <всегда была> и передается от поколения к поко-
лению <старыми людьми>, либо же, если требуется указать ко-
нечный источник, распределена по тем же личным разумным
причинам, которые передают созданные ими искусства людям;
4) все личные причины, ответственные за явления природы и
за транслируемую от поколения к поколению сумму знаний,
объединены кровно-родственной связью в целостную систему
личных имен-богов (26, pp. 650-652),
В рамках этого треугольника: человек-природа-бог, мы ви-
дим возможность операций мысли без опоры на формализм
языка-системы. Это прежде всего прямое (молитва) или опо-
средованное авторитетом <старых людей> обращение к абсолю-
ту - к имени или тексту бога. Примеров таких <фигур мысли>
сколько угодно, особенно много их в поэмах Гомера, где герои
часто попадают в альтернативные ситуации и снимают неопре-
деленность, решают проблемы с помощью обращения к богам.
Телемах, например, жалуется Феоклимену на женихов, прики-
152
дывает их шансы на царство, то есть создает многовариантную
ситуацию; дальше все происходит по типичнейшей фигуре -
уникальное событие, ссылка на Олимп, вывод:
...в это мгновение справа поднялся огромный
Сокол, посол Аполлонов, с пронзительным криком; в когтях он
Дикого голубя мчал и ощипывал; перья упали
Между Лаэртовым внуком и судном его быстроходным.
Феоклимен, то увидя, отвел от других Телемаха,
За руку взял, и по имени назвал, и шепотом молвил:
<Знай, Телемах, не без воли Зевеса поднялся тот сокол
Справа; я вещую птицу, его рассмотрев, угадал в нем.
Царственней вашего царского рода не может в Итаке
Быть никакой; навсегда вам владычество там сохранится.
Одиссея, XIII, 526-534
Можно ли считать такого рода фигуры мысли, а они типи-
зированы ничуть не меньше, чем трехчленные или пятичлен-
ные онтологические <силлогизмы> индусов или правила ис-
пользования имен моистов, логикой? Вопрос, конечно, кон-
венциональный, производный от понимания связи логики с
языком. Если опора на универсальный грамматический форма-
лизм языка-системы рассматривается как существенный при-
знак универсализма логики, то эти фигуры мысли к ней отно-
шения не имеют; если же логика прописана не по грамматике,
а по любым основаниям, способным типизировать фигуры
мысли, то к логике относятся не только данные фигуры, но и
многое другое, вплоть до обрядов посвящения и заклинаний.
Мы придерживаемся того мнения, что логика связана с форма-
лизмом языка-системы, что опирающиеся на лингвистический
формализм фигуры мысли - явление историческое, связанное
с отождествлением формы и содержания, что они продукт оп-
редмечивания грамматики, превращения ее правил в категории
- связи целостности, что, наконец, все это произошло как ре-
зультат крушения профессионализма и появления нового, уни-
версального типа культуры. Более того, сама философия как
конкретно-историческое явление возникает, по нашему мне-
нию, в попытках опредметить язык-систему, нагрузить ее теми
функциями целостности и упорядочения, которые выполняло
раньше семейство олимпийских богов-профессионалов, то есть
история языка и история философии входят в значительно бо-
153
лее тесное, чем простой исторический симбиоз, отношение:
собственно философия начинается со стремления увидеть в ос-
тановленной и зафиксированной письменностью речи носите-
ля универсального порядка и организации.
5. ОПРЕДМЕЧИВЛНИЕ ЯЗЫКА-СИСТЕМЫ
В статье о научно-технической революции показаны соци-
альные предпосылки перехода от профессионально-личного
(миф) к универсально-личному (античная философия, христи-
анство) способу кодирования социальнонеобходимого знания.
Здесь достаточно будет напомнить, что основным препятстви-
ем традиционному движению в профессионализм был в бас-
сейне Эгейского моря корабль; и на палубе корабля, и в струк-
туре социальности гомеровского периода широкое развитие по-
лучили двусубъектные технологии с четким водоразделом меж-
ду программирующим словом и подчиненным слову делом, что
трансляционный по генезису механизм социализации навыка в
знаке, в социальном <коде наследственности>, получил новую,
<кибернетическую> нагрузку: регулятор-исполнитель в духе за-
мещенных стимулов и реакций Блумфилда, что, наконец, как
сама локализация между словом и делом водораздела, раскалы-
вающего деятельность на программно-знаковую и исполни-
тельную составляющие, так и растущий универсализм регуля-
торов, превращающих профессиональные навыки в личные,
толкали к слиянию профессиональных кодов, как они пред-
ставлены именами богов, в универсальный код программирова-
ния любой деятельности, то есть к замыканию общения в его
программирующей части на поведение, что неизбежно нацели-
вало на опредмечивание правил грамматики как универсальных
и априорных форм словоупотребления в рамках тождества сло-
ва и дела, мысли и бытия.
Рядом с этими стихийными агентами перехода на новое ми-
ровоззренческое основание возникает и ряд предметных разно-
видностей такого основания: монета, опредмечивающая и из-
меряющая в едином эквиваленте продукты человеческой дея-
тельности, и возрожденная на новой алфавитной основе пись-
менность (старая погибла вместе с профессией писаря, герои
Гомера неграмотны). Для нас особенно важна эта последняя,
быстро распространившаяся в форме практически всеобщей
М.К.Петров___________________________154
грамотности , успевшая уже через столетие после возникнове-
ния отметиться росписями греческих наемников на статуе Рам-
сеса II. Причиной популярности новой письменности была не
только ее простота. Куда большим популяризатором была ее
идеальная приспособленность к точной и не допускающей раз-
ночтений фиксации договорных отношений, что почти сразу
породило основанную на письменности предметность юриди-
ческой и гражданской (законы) регуляторных сущностей. Уже
ко времени Солоновых реформ фауна юридических текстов на-
столько проявила свои агрессивные свойства, что Солон мог с
гордостью писать о сисахфии:
Какой же я из тех задач не выполнил,
Во имя коих я тогда сплотил народ?
О том всех лучше перед Времени судом
Сказать могла б из олимпийцев высшая -
Мать черная Земля, с которой снял тогда
Столбов поставленных я много долговых,
Рабыня прежде, ныне же свободная.
Аристотель, Афинская полития, 12, 4
И договорные обязательства граждан и договоры городов, и
законы - все они демонстрировали греку силу омертвленной
речи, практически оказывались тем, что Ельмслев искал в язы-
ке: системой, регулирующей узус, то есть сущностями явно ки-
бернетического толка, с тем, однако, серьезным отличием от
практических реализаций тождества слово-дело, что и законы,
и долговые расписки, и договоры способны были терять связь
со своими творцами, отчуждаться в самостоятельную бессубъек-
тивную сущность, существовать и после смерти своих создателей,
когда, скажем, афиняне в 404 г. до н.э. решили вернуться к зако-
нам Солона и не встретили в этом никакой сложности.
Связный письменный текст конечной длины, обладающий
регуляторными свойствами той же природы, что и господин по
отношению к рабу, - таково было предметное обличье нового
основания. В полный разбор проблемы должны бы войти явле-
ния, связанные с опредмечивающим действием монеты, экви-
валентного обмена, поскольку, похоже, из этого мира берутся
В классические времена неграмотный - анекдотическая фигура. Плутарх,
например, рассказывает один из серии таких анекдотов, в котором неграмотный
обращается к Аристиду с просьбой написать на черепке <Аристид> (Аристид, 7).
'i " ^- ' ^я
^--ЖЯ
155_______________Язык и предмет истории философии_________________
представления о <союзе> различенного, гармонии, пропорции
и основной арсенал математического формализма, а также и
навык использования слова в судах, на народных собраниях, в
театре, но при всем том связный письменный текст закона или
договорного обязательства в функции регулятора человеческой
деятельности остается, нам кажется, главной предметной фор-
мой осознания языка-системы.
У первых философов до Гераклита, как у <теологов>, так и у
<фисиологов>, мы не обнаруживаем прямого выхода на лин-
гвистическую структуру, хотя уже для них характерно исполь-
зование <рассеченных> комплексов <говорить-делать>, <слова-
дела>. Универсализм здесь выявляется лишь в редукции олим-
пийской кровнородственной связи до уровня абстрактно-уни-
версальных схем, обезличенных структурных генетических на-
чал. Орфей, например, по преданию пел о том, как земля, небо
и море были некогда в одном, как в смертельном раздоре они
разделились, как Эрос соединил разделенное в браке, от чего
пошли боги и люди, и все живое (Аполл. Род. 496-510). Эта
схема изначального единства, раздора, разделения, примирения
в браке-порождении отмечается повсеместно, в том числе и у
Гераклита: <Враждующее соединяется, из расходящихся же
прекрасная гармония, все рождается через раздор> (Аристо-
тель, Ник. этика, 1155в).
В этом круге продуктов редукции мифа возникают и остают-
ся в арсенале античной (и не только античной) философии ос-
новные генетические схемы: из чего возникает, в то и разреша-
ется; рождение - расцвет - увядание - гибель; начало - се-
редина - конец; порождение из противоположных и т.п.
Смешно, конечно, как это сделал Филон Александрийский,
искать здесь автора, инкриминировать Гераклиту плагиат у
Моисея. Все эти схемы содержатся в мифе, всему можно найти
аналогии и на Востоке: <Как из пылающего огня тысячами воз-
никают искры, подобные (ему), так, дорогой, различные суще-
ства рождаются из неуничтожимого и возвращаются в него же>
(Мундака, II, 1,1); <Реально все, что возникает, уничтожается
и длится> (Харибхадра); <Тот, кто рождает, не делает человека.
Корень становления человека - в небе. Небо - праотец чело-
века> (Дун Чжун-шу); <Не бывает так, чтобы что-либо не уми-
рало или не рождалось; сначала вещь расцветает, а потом осла-
бевает> (Хань Фэй-цзы); <Толкователи <Книги перемен> гово-
рят, что изначально ци не было разделено, и хаос был единым.
М.К.Петров___________________________156
В конфуцианских книгах также говорится о хаосе, в котором
еще не было имеющих форму вещей и ци еще не разделялось
на стихии. Когда оно разделилось, то чистое ци образовало не-
бо, а мутное - землю> (Ван Чун); <При первоначальном обра-
зовании вселенной небо и земля имели единую форму вследст-
вие смешения их природы. Затем, после того как тела отдели-
лись друг от друга, космос приобрел весь ныне видимый в нем
порядок, воздух же получил непрерывное движение, и огневидная
(часть его) собралась к самым верхним местам, так как таковое ве-
щество вследствие своей легкости поднималось вверх... Грязепо-
добное же и иловидное, соединенное с влагою, осталось пребы-
вать на том же самом месте вследствие своей тяжести> (Диодор
Сицилийский о Демокрите, Историческая библиотека, 1, 7, 1).
Но вот с Гераклита начинается уже нечто новое, все более
теряющее связи с традицией - прямое обращение к лингвис-
тической структуре. Классическая античность приписывала Ге-
раклиту создание теории <истинности имен по природе-рожде-
нию>, и хотя сама эта схема, по которой имя - такое же онто-
логическое свойство вещи, как тяжесть или цвет, принадлежит
традиции, осознание, а затем критика схемы, отказ от нее (Де-
мокрит) были, похоже, магистральным ходом мировоззренче-
ской трансформации. У самого Гераклита мы обнаруживаем
только несколько фрагментов, по которым можно все-таки,
нам кажется, восстановить общие контуры представлений Ге-
раклита о языке-системе как о возможной замене традицион-
ной схемы целостности.
Приведем эти фрагменты (нумерация Дильса, перевод наш):
В 1: Слово (логос) существует (вечно), но не сознают его люди
ни до того, как услышат, ни услышав впервые. И хотя все ис-
полняется по слову, люди оказываются беспомощными, когда
берутся рассуждать о словах-делах, которые я объясняю, разли-
чая каждое по природе-рождению и указывая, что оно содер-
жит. Другим же не дано, и они, бодрствуя, пользуются (слова-
ми-делами) как бы во сне. В 73. Не следует делать-говорить
как во сне, хотя и во сне нам кажется, что делаем-говорим. В
72. Не дружат они со словом, хоть и говорят непрерывно, и с
чем встречаются каждодневно, воспринимают как чуждое. В 17.
Многие не задумываются над тем, с чем постоянно сталкива-
ются, не понимают, чему научаются, им же кажется (постигли).
В 19. Не понимают, как слушают и говорят. В 114. Желающий
быть понятым должен так крепко держаться за общее всем, как
157_______________Язык и предмет истории философии_________________
город за законы, и еще крепче. Законы же человеческие все
питаются от единого божественного, который правит, как хо-
чет, всему довлеет и все себе подчиняет. В 2. Нужно следовать
общему, а общее - как все понимают. И хотя слово обще
всем, многие живут так, как если бы имели особое понимание.
В 112. Мыслить - величайший дар; мудро истинно говорить-
делать, прислушиваясь к (собственной) природе-рождению. В
113. Мышление обще всем. В 116. Всем людям свойственно по-
знавать самих себя и мыслить. В 23. Имя Дике не было бы из-
вестно, если бы она (Дике) не существовала. В 32. Единое,
единственно мудрое, желает и не желает носить имя Зевса. В
75. Каким бы путем ни идти, границ души не найдешь: так глу-
боко ее слово. В 115. Слово души самовозрастающее. В 108. Из
тех, чьи слова я слышал, никто не заходил так далеко, чтобы
признать: мудрое от всего отделено.
Сохранилось также несколько фрагментов, где употреблено
слово <логос> вне связи с теорией: <Дураку всякое слово в оби-
ду> (В 87). Из них наибольший интерес представляет, пожалуй,
насквозь прокомментированный Климентом В 31: <(Когда же
он учит о рождении и смерти, упоминает следующее:) превра-
щения огня - сначала море, море же наполовину земля, напо-
ловину смерч (возможно, он говорит, что огонь под действием
управляющего) слова (и бога вместе с воздухом превращается
во влагу - семя космогонии - влагу же называет) морем; (из
влажного же рождаются земля и небо и все между ними содер-
жащееся. Относительно восхождения и возгорания он ясно го-
ворит:) земля мерами растворяется в море, в то же слово, что и
раньше, до рождения земли>.
Из приведенных выше фрагментов можно выделить ряд об-
щих для них мыслей; 1) слово вечно; 2) люди пользуются сло-
вом неосознанно, автоматически, <как во сне>; 3) общепонят-
ность, общеобязательность норм языка-слова для всех; 4) связь
слова (имени) и его носителя по природе-рождению; 5) слабая,
подчеркнутая в основном комментаторами, но фиксируемая
линия кибернетического истолкования (все исполняется, даже
<рождается> по слову - В 1); 6) возможность теории слова, его
изучения. Крайне важным, с нашей точки зрения, является
употребление опорной аналогии с законом (В 114), из которой
явствует, что не закон (номос) понимается от слова (логоса), а,
напротив, слово (логос) от закона (номоса). С этим фрагмен-
том всегда возникает путаница - слишком уж идеальные здесь
М.К.Петров__________________________158
условия для появления термина <логос> в значении всеобщего
закона (см., например, 27, с. 104-106), но у Гераклита употреб-
лен все-таки <номос> - закон гражданский, творение законодате-
ля. Интересны и комментарии Климента, показывающие, на-
сколько близок еще Гераклит (или Климент?) к традиции (В 31).
Видимо, с вводом логоса-слова связана у Гераклита и резкая
переориентация с генезиса на существование, состояние: <Этот
космос, один и тот же для всех, не создан ни богами, ни людь-
ми, а есть он, был и будет вечноживым огнем, мерами возго-
рающим и угасающим> (В 30). Эта проблема стабильного со-
стояния, вечного и неизменного <бытия> (всю бытийную тер-
минологию греки производят от глагола-связки <быть>), хотя
она и несколько смазана затуханиями и возгораниями, что оче-
видно связывает ее с традицией генетического истолкования,
все же проблема новая: мифу незачем было заниматься ста-
бильностью как таковой, она имплицитно вплеталась в картину
мира через жизнь бессмертных имен-богов, предопределен-
ность деятельности, годовую цикличность, наследственную пе-
редачу профессиональных навыков и т.д. Сама постановка про-
блемы стабильности у Гераклита, возможно и у ранних пифа-
горейцев, указывает лишь на недостаточную определенность
новых оснований. Начиная с Гераклита поиски устойчивого,
неизменного, эталонного, но вместе с тем и оформленного, и
умопостигаемого, замкнутого на голову человека-универсала, ста-
нут едва ли не основной проблемой античной философии,
Важным этапом этих поисков была попытка элейцев закре-
питься на почве формализма. Правда, у Ксенофана и даже у
Парменида не совсем ясно, о каком формальном основании
идет речь, о лингвистическом или монетарно-эквивалентном.
Бесструктурность элейского <единого> больше напоминает об-
ласть математического, а не категориального умопостижения.
Но и Парменид и Зенон, во всяком случае, используют в дока-
зательствах опору на язык-систему. Парменид говорит: <Небы-
тия ни помыслить нельзя, ни высказать> (О природе, 4, 7-8), и
даже еще более определенно: <Одно и то же мыслить и то, о
чем мысль, ведь не найти тебе мысль без бытия, в котором она
высказана> (там же, 8, 34-36). Это не только постулат тождест-
ва мысли и бытия, но и очевидный, опирающийся на принцип
истинности имен по природе, лингвистический аргумент.
Если мысль связана с бытием через <невысказанность>, че-
рез лингвистическую структуру, то само бытие, существование
159_______________Язык и предмет истории философии________________
<по истине>, <единое> неизбежно оказывается в голове челове-
ка, в умопостижении - <за словом>. На этот момент как-то не
обращают внимания, но факт остается фактом - вся после-
элейская философия, к каким был лагерям и партиям она ни
тяготела, есть философия умопостижения. Только Лосев, пожа-
луй, увидел и отметил по частным поводам это обстоятельство.
<Первое, что бросается в глаза при вчитывании в собственные
суждения Гераклита, - это полное отсутствие отвлеченной
терминологии, - пишет он и тут же делает вывод. - Если фи-
лософию понимать как оперирование отвлеченными термина-
ми, то Гераклит совсем не философ> (28, с. 352). Это можно
сказать практически обо всех доэлейцах, но после элейцев по-
ложение радикальным способом меняется.
После элеатов нет уже ни одного философа, который не
признавал бы дуализма существований <по истине> и <по мне-
нию> и скрытой за этим дуализмом парности оснований логи-
ко-лингвистического и традиционно-мифологического. Вслед
за Гегелем и неокантианцами большинство историков филосо-
фии видит здесь дуализм позиций на едином гносеологическом
основании тождества мысли и бытия, толкует, скажем, заявле-
ние Мусея-орфика: <Из одного все рождается и в него же раз-
решается> (Dioq proeem. 1, 3) как прекрасное стихийно-мате-
риалистическое определение материи, а учение тех же орфиков
о пепле титанов и крови Диониса, о теле - темнице души, о
назначении человека быть перегонным аппаратом очищения
крови Диониса - как подозрительные на субъективный идеа-
лизм метания античной мысли (29). Иными словами, дуализм
оснований толкуется как дуализм позиций на одном основа-
нии, что не только затрудняет понимание античной филосо-
фии, но и закрывает пути к пониманию мифа.
Сами античные философы остро ощущают этот дуализм
именно как парность несводимых друг к другу оснований.
Протагор у Платона так начинает спор о природе добродетели:
<Но как мне вам это показать: с помощью ли мифа, какие рас-
сказывают старики молодым, или же с помощью рассужде-
ния?> (Протагор, 320 С). Такая парность эквивалентных объяс-
нений отмечается сегодня повсеместно в странах традицион-
ной культуры, пытающихся привить на своей почве науку. Дарт
и Прадхан так описывают поведение непальских школяров в
подобной ситуации: <За малыми исключениями нам давались
как мифологически-ориентированные, так и школьно-ориенти-
М.К.Петров___________________________160
рованные объяснения явлений в одном и том же опросе, ино-
гда даже одним и тем же лицом. Так, объясняя землетрясение,
один в группе из четырех мальчиков-чхетров сказал: <Земля ле-
жит на спине рыбы. Когда рыба устает, она сдвигает груз и
трясет землю>. Все согласились, но другой тут же добавил: <В
центре земли есть огонь. Он рвется наружу, и когда разламыва-
ет землю, бывают землетрясения>. Все согласились и с этим. В
группе школьников-неварцев на те же вопросы были даны сле-
дующие ответы: <Земля держится на четырех слонах, когда
один из них перекладывает тяжесть на другое плечо, бывают
землетрясения>; <Внутри земли огонь и расплавленный металл,
и они пытаются вырваться оттуда. Они могут разломать или
сдвинуть скалы земли и вызвать землетрясение>. И опять все
соглашаются с обоими объяснениями> (26, р. 651). Афинская
аудитория ведет себя ничуть не лучше: <Многие из присутст-
вующих отвечали, что как ему хочется, так пусть и излагает>
(Протагор, 320 С).
Но исследователи-то видят существо проблемы: <Ответы не-
варцев, лимбусов и чхетров очень похожи по содержанию, что
отражает, очевидно, общность страты мифологии и школьных
программ. Эта близость не может вызвать особого удивления,
поскольку эти три группы, при всех их различиях, имеют по
существу общую школьную систему и, в основном, единую ре-
лигию. Большее удивление вызывает тот факт, что каждая
группа почти всегда дает ответы того и другого типа, как это
показано выше, и что все члены группы обычно принимают
оба ответа. Конечно, нет ничего необычного в мысли, что дан-
ное явление может вызываться любой из различных причин и,
следовательно, вообще говоря, каждая из этих двух причин мо-
жет пониматься как потенциально истинная. Но здесь два типа
предлагаемых причин оказываются качественно столь различ-
ными, что не могут считаться обоюдоприемлемыми, так как
концептуально они относятся к совершенно различным идеям
природы... Противоречие выглядит гораздо более очевидным
для нас, чем для наших испытуемых, которые не высказывают
ни малейшего чувства неудовлетворенности по этому поводу...
Философия и литература Азии широко используют парадокс, и
противоречия здесь могут казаться скорее забавными, чем не-
терпимыми> (26, р. 651).
Это еще мягкое объяснение, предполагающее, что противо-
речие все-таки воспринимается, что удивляющий нас индиф-
161 _____________Язык. и предмет истории философии________________
ферентизм к формальной стороне объяснений не есть все же
полное отсутствие чувства содержательной формы, связи между
формой и содержанием, хотя, скажем, в трактовке непальски-
ми школярами природы знания, в том числе и <школьно-ори-
ентированного> знания, представлена именно эта незамкну-
тость формы на содержание. Уподобление идет по связям ми-
фа, старики и книги оказываются в едином regressus ad
infinitum, который замкнут на фигуру бога - творца, изобрета-
теля и покровителя искусства (26, р. 652-653). Мы же в наших
историко-философских исследованиях вообще не видим этой
парности ориентаций на разные концепты природы. Это и во-
влекает нас в довольно странные рассуждения.
Асмус, например, отдавая, и справедливо, приоритет в ис-
пользовании содержательного формализма Демокриту, который
первым, до Платона, заговорил о постигаемых не чувствами, а
умом идеях, тут же проводит гносеологическую демаркацию:
<Однако здесь сходство Платона с Демокритом в понимании
термина <идея> прекращается и между ними обнаруживается
противоположность. У Демокрита атомы-идеи, или атомы-формы,
недоступны чувствам только из-за слишком малой величины*. У
Платона идеи-формы, или идеи-виды, недоступны чувствам пото-
му, что сама природа их отнюдь не та, что природа вещей чувст-
венного мира. Демокритовские идеи-формы телесны, его атомы
- тела. Платоновские идеи-формы бестелесны. Иначе говоря,
воззрение Демокрита на формы - материализм, воззрение Плато-
на - идеализм. <Формы> Платона - нечувственные формы, и по-
знание (или созерцание) этих форм принципиально иное, чем по-
знание (или созерцание) чувственных вещей> (30, с. 34-35).
При таком расположении демаркационных линий, когда
esse-percipi становится достаточным основанием для отнесения
философа к материалистам, самым последовательным материа-
листом стал бы Беркли, а всю науку, использующую бестелес-
ные умопостигаемые формализмы, пришлось бы числить по
идеалистическому ведомству. Нам кажется, и мы уже писали об
этом (23), что гносеология древних не выходит за рамки тен-
денции. Демокрит, скажем, и Платон действительно различены
по локализации логико-лингвистического формализма: у Де-
мокрита он за видимостью-мнением, в самом окружении, у
Платона - в социальной памяти, в социокоде, в <занебесье>,
* <Может быть атом размером с наш мир> (Аэций, 1, 12, 6).
6 - 739
М.К.Петров__________________________162
которое располагается где-то за головой человека, а не в окру-
жении. Но ни Демокрита, ни Платона не интересует гносеоло-
гия в том ее трансцендентальном понимании как теории по-
знания, перехода от незнания к знанию, кумуляции знания,
какое придала гносеологии немецкая классика. Оба действуют
в рамках тождества мысли и бытия, то есть не выходят за пре-
делы наличной соотнесенности знаковой (трансляционной) и
поведенческой (практической) реализаций знания. А в этих ки-
бернетических пределах, где адекватность знания предмету и
адекватность предмета знанию проверена в миллиардных по-
вторах, гносеологическая позиция может лишь <угадываться> в
акцентировании той или иной стороны комплексного целого.
Демокрит подчеркивает поведенческую, Платон - трансляци-
онную характеристику знания, только и всего.
Гораздо важнее другое, что и Демокрита и Платона эти
краевые акценты возвращают к схематике мифа, вынуждают
вводить второе основание. У Демокрита это менее заметно, хо-
тя уже античность отмечала причастность Демокрита к древней
схеме определения по природе, по началу-семени. Диоген пи-
шет: <И как у мира есть рождение, так у него есть и рост, ги-
бель и уничтожение в силу некоторой необходимости, а какова
последняя, он не разъясняет> (IX, 33). У Эпикура и, особенно,
у Лукреция этот <семенной> тип определения по природе при-
мет более четкие, почти анаксагоровские черты предопределе-
ния по началу-рождению (см. у Т.Васильевой, 31), откуда он и
будет взят на вооружение философией нового времени по ли-
нии Гассенди (естественная теология) - Лейбниц (монадоло-
гия) - Гегель (абсолютный дух) - Шпенглер (судьба), хотя
уже Аристотель, переводя фисиологическую традицию семен-
ного истолкования определенности мира на категориальный
язык логики, рассматривает различия фисиологических толко-
ваний как нечто второстепенное: <Возникновение может со-
вершаться не только - привходящим образом - из несущест-
вующего, но также все возникает из существующего, именно
из того, что существует в возможности, но не существует в
действительности. И именно к этому бытию сводится единое
Анаксагора; ибо лучше его <все вместе> - и так же обстоит де-
ло и по отношению к смеси Эмпедокла и Анаксимандра, и по
отношению к тому, что о материи говорит Демокрит, - лучше
всего этого сказать: <Все вещи были вместе - в возможности,
в действительности же - нет> (Метафизика, 1069 в).
163_______________Язык и предмет истории философии________________
У Платона другой подход: содержательный логико-лингвис-
тический формализм (мир идей) образует матрицу неизменного
порядка (язык-систему Ельмслева), а сила, приводящая вещи к
порядку, берется из арсенала мифологии как свойственное все-
му живому и смертному трансляционное стремление к вечному
и неизменному через Эрос во всех его разновидностях от дето-
рождения до восхождения к идеям прекрасного, блага, спра-
ведливости. Элементы содержательного формализма - идеи,
виды - <стоят в природе как бы образцы, а прочие вещи под-
ходят к ним и становятся подобиями; так что самая причаст-
ность их видам есть не иное что, как уподобление им> (Парме-
нид, 132 D). Генерализация причастности к вечному идет по
мифологической универсалии порождения: <Все люди беремен-
ны как телесно, так и духовно, и, когда они достигают извест-
ного возраста, природа наша требует разрешения от бремени...
рождение - это та доля бессмертия и вечности, которая отпу-
щена смертному существу> (Пир, 206 С, Е).
И Демокрит и Платон говорят, в сущности, об одном и том
же - о содержательной форме или об оформлении содержа-
ния. Но у Демокрита слово - <тень дела> (Плутарх), <звучащая
статуя> (Олимпиодор), а у Платона, если судить по <Кратилу>,
слово несет скорее врожденное, по природе содержание. Де-
мокрит собирает формализм с уровня букв-стихий, неизбежно
разрывая при этом связь истинности по природе и заменяя ее
связью по установлению (В 26). Платон идет от всеобщих кате-
горий социального бытия: <В действительности все связуется и
удерживается благом и долгом> (Федон, 99 С), и, обнаруживая
недостаточность формализма самого по себе, снимает эту не-
достаточность не с помощью истины-соответствия, как это
приходится делать после Демокрита всем тем, кто признает те-
зис <немотивированности лингвистического знака> (имена по ус-
тановлению), а с помощью дополнительного регулятора - души.
Демокрит определенно ближе к современному естественнонауч-
ному пониманию формализма природы как распределенного и
размытого <свойства>, тогда как для Платона более характерен
подход кибернетический, выделяющий регулятор в часть целого.
За всем тем ни Демокрит, ни Платон не знают собственно
гносеологии, движения от наличного к новому, неизвестному.
Как только речь заходит о творчестве, где они могли бы четко
определить свои позиции, оба оказываются, по сути дела, на
одной мифологической позиции: творчество - удел богов, поэт
М.К.Петров__________________________164
или изобретатель лишь связь между богом и людьми. Здесь
спорить можно только о приоритете в духе, скажем, замечания
Лосева: <Из философов не Платон, а Демокрит учит впервые о
поэтической <мании>> (28, с. 479), но вряд ли в подобный при-
оритет можно вложить гносеологический смысл.
В линии Сократ - Платон - Аристотель окончательный
переход на логико-лингвистическую основу сдерживался двумя
препятствиями. Одно было связано с трудностью постижения
мира абстракции, споры Сократа все, собственно, построены
на отвлечении от чувственного, а другое - с очевидной избы-
точностью языковой формы, позволяющей, как это демонстри-
ровали софисты, с одинаковой убедительностью говорить и за
и против, то есть использовать язык не как систему истинного
знания, а как средство. Недостаточность феноменологического
объяснения и необходимость привлечения этического аргумен-
та вскрывались достаточно ясно. Полемика Сократа против
Анаксагора в <Федоне> (97 С-99 D) есть, по сути дела, поле-
мика против всей <фисиологической> традиции, против самой
возможности объяснить мир социального поведения из <жил,
костей, суставов и сухожилий>. Возникающая здесь неопреде-
ленность фиксируется точно: <Да, клянусь псом, эти жилы и
эти кости уже давно, я думаю, были бы где-нибудь в Мегарах
или в Беотии, увлеченные ложным представлением о лучшем,
если бы я не признал более справедливым и более прекрасным
не бежать и не скрываться, но принять любое наказание, какое
бы ни назначило мне государство> (Федон, 98 Е-99 А).
В попытках закрыть эту неопределенность на уровне пове-
дения Сократ постоянно возвращается к идее высшей управ-
ляющей инстанции. Это прежде всего душа в теле: <Когда душа
и тело соединены, природа велит одному подчиняться и быть
рабом, а другой - властвовать и быть госпожою> (Федон, 80
А). Это и закон (Критон,) и демон (Апология Сократа), и боги:
<Сокровенное учение гласит, что мы, люди, находимся как бы
под стражей и что не следует ни избавляться от нее своими си-
лами, ни бежать... о нас пекутся и заботятся боги, и потому
мы, люди, - часть божественного достояния> (Федон, 62 В).
Опорная аналогия такого движения к авторитетной инстанции
самоочевидна. Еще Евмей выразил это рабское умонастроение:
Он, столь ко мне благосклонный; меня б он устроил, мне дал бы
Поле, и дом, и невесту с богатым приданым, и, словом,
165_______________Язык и предмет истории философии_________________
Все, что служителям верным давать господин благодушный
Должен, когда справедливые боги успехом усердье
Их наградили...
Одиссея, XIV, 62-66
Сократ, пытаясь втолковать Кебету идею человека - боже-
ственного достояния, обращается именно к этому <естествен-
ному> чувству: <Но если бы кто-нибудь из тебе принадлежащих
убил себя, не справившись предварительно, угодна ли его
смерть тебе, ты бы, верно, разгневался и наказал бы его, будь
это в твой власти?> Кебет отвечает твердо: <Непременно!> (Фе-
дон, 62 С). Эта рабская психология принадлежности, достоя-
ния существенно отличается от психологической установки ми-
фа, где бог - покровитель, соучастник деятельности, средство
хранения и умножения социального знания. Вектор поисков
Сократа нацелен не на этого мифологического бога, а на нечто
совсем другое - на сущность кибернетическую, на иерархию
господствующих регуляторов.
Тот же смысл приобретают, по сути дела, и поиски способов
закрыть избыточность языковой формы. Горгий так объясняет эту
избыточность: <Красноречием надлежит пользоваться по справед-
ливости. Если же кто-нибудь, став оратором, затем злоупотребит
своим искусством и своей силой, то не учителя надо преследовать
и изгонять из города: ведь он передал свое умение другому для
справедливого пользования, а тот употребил его с обратным умыс-
лом> (Горгий, 457 ВС). Нейтральность речи по отношению к со-
держанию и к целям ее использования, то есть очередная неопре-
деленность, закрывается все тем же способом - обращением к
иерархии идей. За формализмом непосредственно данного в речи
усматривается какой-то другой, более содержательный и истин-
ный. В строгом смысле слова это требование на <естественную
логику>, но, поскольку оба восхождения - поиск авторитетной
инстанции и поиск иерархии идей - совершаются по функции
регулирования, здесь может обнаружиться и требование на еди-
ный, вечный, всеблагий регулятор - на бога монотеизма.
У Платона это замыкание оформляющих иерархий происхо-
дит на фигуре демиурга, существа вполне личного, хотя и
ущербного (лишен зависти). Эта ущербность не случайна: на-
чиная с Ксенофана, бог которого неподвижен - <переходить с
места на место ему не подобает> (Симплиций, Phys. 22, 9) и
<не дышит> (Диоген, IX, 19). - идет процесс трансформации
М.К.Петров__________________________166
буйных богов олимпийского семейства в вечные и упорядочен-
ные регуляторы. Дальше других в этом направлении идет Ари-
стотель: его первый двигатель, который разумно движет, оста-
ваясь неподвижным, бесспорный кибернетический полюс мира
- форма форм, цель целей, регулятор регуляторов.
Но <другой формализм>, скрытый за формализмом речи,
действительно обнаруживается. По ходу критики софистики, в
погоне за устойчивым и неизменным Аристотель открывает
формальную логику, силлогистику. Он исследует их на языко-
вом материале, на движении мысли в предложениях-суждениях
и тут же распространяет законы формальной логики на первую
сущность - на порождающую способность материи, которой
предписывается теперь быть способной принимать противопо-
ложные определения через изменения себя самой, оставаясь
тождественной в изменениях по числу, то есть быть способной
порождать через уничтожение выбора.
Является ли этот <другой формализм> лингвистическим?
Нам кажется, что на этот вопрос, выходящий за рамки настоя-
щей статьи, ответ можно получить из анализа судьбы четырех-
начальной сущности Аристотеля. В какой-то мере он дан уже
Галилеем, по которому книга природы <написана на языке ма-
тематики>, а также и Гоббсом, который с помощью принципа
инерции устранил из картины мира все, способное двигать, ос-
таваясь неподвижным. Результаты современной лингвистики
подтверждают, что формальная логика не относится к числу
языковых явлений, принадлежит миру поведения, а не обще-
ния. Языковой и математический формализмы различны по
природе: первый относится к творчеству, второй - к репродук-
тивному поведению. Соответственно, перед историей философии
возникает, нам кажется, задача раздельного или, во всяком случае,
различенного анализа общения и поведения, поскольку собствен-
но гносеология, теория получения нового знания, а не функцио-
нирования наличного, располагается в области общения.
Литература
1. Zipf O.K. Human Behaviour and the Principle of Least Effort. Camb.,
Mass., 1949.
2. Hockett Ch. F. Grammar for Hearer, Proceed, of Sump. in Appl.
Math., vol. XII, N.Y., 1961.
3. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. В кн.: История языкознания
XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. 1. М., 1960.
ft
I"'>.
167_______________Язык и предмет истории философии_________________
4. Ельмслев Л. Язык и речь // История языкознания XIX и XX веков
в очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960.
5. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. В кн.: Новое в лингвис-
тике. Вып. 1. М., 1960.
6. Блумфилд Л. Язык. В кн.: История языкознания XIX и XX веков в
очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960.
7. Хауген Э. Направления в современном языкознании. В кн.: Новое
в лингвистике. Вып. 1. М., 1960.
8. Maschine Translation of Languages. N.Y., 1955.
9. Хэррис 3.С. Совместная встречаемость и трансформация в языко-
вой структуре. В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 2. М., 1962.
10. Бар-Хиллел И. Будущее машинного перевода // Филологические
науки, 1962, № 4.
11. Таубе М. Вычислительные машины и здравый смысл. М., 1964.
12. Лем С. Сумма технологии. М., 1968.
13. Хомский Н. Синтаксические структуры. В кн.: Новое в лингвисти-
ке. Вып. 2. М., 1962.
14. Ульдалль X.И. Основы глоссематики. В кн.: Новое в лингвистике.
Вып. 1. М., 1960.
15. Салтыков-Щедрин М.Е. Избр. соч. М.-Л., 1947.
16. Кант И, Соч., т. 3. М., 1964.
17. Ingve V.Н. A Model and a Hypothesis for Language Stucture //
Proceed, of the A. Ph.S, 1966, vol. 104, № 5.
18. Выготский Л.С. Избранные психологические исследования. М., 1956.
19. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 1.
20. Сепир Э. Язык. В кн.: История языкознания XIX и XX веков в
очерках и извлечениях. Ч. II. М., 1960.
21. Уорф Б.Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. В
кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1, М., 1960.
22. Уорф Б.Л. Наука и языкознание. В кн.: Новое в лингвистике. Вып.
1. М., 1960.
23. Петров М.К. Предмет и цели изучения истории философии // Во-
просы философии, 1969, № 2.
24. Арзаканян Ц.Г. Обсуждение методических проблем истории фило-
софии // Вопросы философии, 1969, № 9.
25. Антология мировой философии. Т. 1. М., 1969.
26. Dart F.E., Pradhan P.L. Cross-Cultural Teaching of Science // Science,
1967, vol. 155.
27. Кессиди Ф.Х. Философские и эстетические взгляды Гераклита
Эфесского. М., 1963.
28. Лосев А.Ф. История античной эстетики. М., 1963.
29. Томсон Дж. Первые философы. М., 1959.
30. Асмус В.Ф. Платон. М., 1969.
31. Васильева Т.В. Концепция природы у Лукреция // Вопросы фило-
софии, 1969, № 8.
30 декабря 1969
ЯЗЫК И МИРОВОЗЗРЕНИЕ
Столкнуть две проблемы в поисках синтеза - предприятие
всегда рискованное, способное вызвать нарекания как со сто-
роны тех, кто вообще не видит необходимости поднимать, а
тем более сталкивать проблемы, так и со стороны тех, кто ви-
дит и необходимость столкновений, и необходимость синтезов,
но видит другими глазами, через другие категориальные очки и
шоры, так что и проблемы смотрятся не так, а синтезы - и
подавно. Это краткое психологическое введение полезно, нам
кажется, и для автора и для читателя: автора оно предостерега-
ет от излишнего оптимизма, читателя - от априорного скепти-
цизма. А в целом, если постоянно держать в поле бокового
зрения симметричный принцип: ничего нельзя понять, когда
нет желания объяснить, как и ничего нельзя объяснить, когда нет
желания понять, то такое введение могло бы создать рабочую об-
становку, без которой не обойтись ни автору, ни читателю.
Нет нужды доказывать, что ни язык сам по себе, ни фило-
софия, ни предмет ее истории не являются окончательно изу-
ченными и познанными явлениями, контакт которых и диапа-
зон возможных следствий всегда можно предвидеть, а тем, кто
сомневается, предложить процедуру экспериментальной или
любой другой верификации. Дело явно обстоит много сложнее
и неопределеннее. Уже представление о <ролевом> контакте
языка и философии содержит многозначность, связанную с
тем, что язык как внеисторическое, возникающее вместе с по-
явлением общества явление, трудно без логических потрясений
вывести из этого внеисторического состояния и заставить <иг-
рать роль> - войти в контакт с явлением заведомо историче-
ским, возникающим на определенной стадии развития или в
169
определенных условиях существования общества, каким и вы-
глядит феномен философии. Еще сложнее с ролью языка в по-
явлении, становлении и развитии философии, когда язык попа-
дает по нормам нашей мысли в положение активного <нача-
ла>^, причастного либо к зачатию философии и предмета ее ис-
тории, либо к их колыбели, и поскольку ex nihilo nihil fit имеет
силу и для философских рассуждений, мы сразу же оказываем-
ся перед изгородью проблем-сомнений: с чего бы это вдруг
языку, который прекрасно обходился и без философии, брать
на себя функции пособничества в ее становлении и развитии?
Совершенно очевидно, что любой дедуктивный подход с
любым исходным набором постулатов^ будет иметь чисто кон-
венциональный смысл и при современном состоянии этой про-
блемы грозит срывом взаимопонимания. Начнем поэтому с ана-
лиза двух-трех конкретных исторических примеров участия языка
в формулировании и решении философской проблематики, а за-
тем уже попытаемся выйти через генерализацию результатов к бо-
лее жесткому определению возможной роли языка в появлении,
становлении и развитии философии и предмета ее истории.
1. СУБЪЕКТ - ОБЪЕКТ
Впервые более или менее четкая категориальная оппозиция
терминов субъект (~upokeimenon - <подлежащее>) и объект
(~antikeimenon - <противолежащее>, <дополнение>) появляется,
как известно, в <Категориях> Аристотеля на лингвистическом
основании^ Под субъектом-подлежащим здесь понимается
<природная>, способная к самоопределению и самосохранению
(энтелехиальная) единичная вещь - первичная сущность, о ко-
торой <все остальное сказывается>, а сама она <не сказывается
ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежа-
щем - как, например, отдельный человек или отдельная лошадь>
(Категории, гл. 5). Объект же или вторичная сущность, <понятие>
свойством единичности не обладает, зато обладает свойством
общности и <сказуемости о>, то есть употребляется в речи, а так-
же в силу тождества правил речи и законов бытия и в бытии для
определения первичных сущностей через общее: <А вторичными
сущностями называются те, в которых, как в видах, заключены
первичные, как эти виды, так и обнимающие их роды; к примеру,
единичный человек заключается как в виде в человеке вообще, а
родом для человека вообще будет живое существо> (там же).
no___________________________М.К.Петров
Категории единичности, непрерывности, преемственного
изменения определенно отнесены Аристотелем к субъекту-под-
лежащему-первичной сущности: <Главной особенностью сущ-
ности является, по-видимому, то, что, будучи тождественной и
единой по числу, она может получать противоположные опре-
деления> (там же). На это преемственное изменение-переопре-
деление при сохранении тождества наложены логические огра-
ничения тождества, противоречия и исключенного третьего,
что превращает объекты-дополнения-вторичные сущности в
дискретные моменты определенности, в средства познания и
описания первичных сущностей - вещей внешнего мира, а
также и в онтологические скелеты определенности, в детали
внутренних механизмов устойчивости и определенности <при-
родных> вещей, если подчеркивается тождество-соответствие
речевого (логического) и бытийного.
В несколько смазанной платонизмом форме субъект-объект-
ная оппозиция на лингвистическом основании была включена
Августином в духовный континуум сотворенного, имеющего
начало и конец времени, - в историю Духа Святого на правах
ключевой структуры. По связи с этой концепцией времени,
особенно после схоластической реабилитации Аристотеля в
Х11-Х111 вв., субъект-объектная оппозиция, не покидая лин-
гвистического основания и не разрушая принципа тождества
речевого и бытийного (реализм, онтологическое доказательство
Ансельма Кентерберийского, например), принимает в ходе
борьбы реалистов и номиналистов несколько иной, дуалистиче-
ский смысл двуреальности мира, когда рядом с субъективной
внешней реальностью первичных сущностей-подлежащих воз-
никает познавательно-содержательная знаковая усеченная объ-
ективная реальность вторичных сущностей-дополнений, кото-
рая имеет основание собственного бытия в мысли, в человече-
ской голове. Наиболее четко этот дуализм субъективного и
объективного бытия сформулирован у Оккама: <Я утверждаю,
что универсалии не есть нечто реальное, имеющее в душе или
вне ее субъектное бытие (esse subjectivum), а имеет в ней лишь
объектное бытие (esse objectivum) и есть некоторый мысленный
образ (fictum), существующий в объектном бытии, так же как
внешняя вещь - в субъектном бытии>^
Эти две реальности - реальность подлежащих и реальность
описывающих их дополнений - могут и не совпадать в двух
_________________ ^^
Язык и мировоззрение____________________171
отношениях: во-первых, субъективная реальность обладает
свойством единичности, которым объективная заведомо не об-
ладает, а во-вторых, объективная реальность дополнений, если
она опирается только на универсальные правила операций с
мысленными образами - то есть на грамматику, - может со-
держать и заведомо ложные образы-фикции, не имеющие опо-
ры в субъективном бытии: <Мысленные образы имеют бытие в
душе, но не субъективное, ибо в этом случае они были бы ис-
тинными вещами, и тогда химеры, козлоолени и подобные ве-
щи были бы истинными вещами; следовательно, есть некото-
рые вещи, имеющие лишь объектное бытие>^.
Иными словами, хотя у Оккама все остается будто бы на
прежних местах, вторичные сущности выведены из мира ве-
щей-субъектов, вернее, выводимы из мира субъектов, и проти-
востоят ему как особый мир объективного бытия. Вторичные
сущности уже не есть нечто только в вещах, как это было у
Аристотеля. Разделимость логического (объективного) и онто-
логического (субъективного) признана, и связь-тождество меж-
ду ними мыслится как единство теоретической деятельности по
извлечению объекта из субъекта и практической деятельности
по приведению объекта и субъекта в тождество: <разум, видя-
щий некую вещь вне души, создает в уме подобный ей образ
так, что если бы он в такой же степени обладал способностью
производить, в какой он обладает способностью создавать об-
разы, то он произвел бы внешнюю вещь в субъективном бы-
тии, лишь численно отличающуюся от предыдущей>^.
Этого у Аристотеля не было, а именно не было различения
способности производить и способности создавать образы как
единства практического и теоретического.
Откуда это различие появилось и какое к нему отношение
имеет язык, мы рассмотрим ниже, а пока попробуем разо-
браться в том, о чем свидетельствует этот первый пример.
Во-первых, очевидно участие языка в формировании субъект-
объектной оппозиции как своего рода антиципации или предвос-
хищения субъект-объектного отношения философии нового вре-
мени, хотя с точки зрения философа, воспитанного в категориаль-
ных нормах немецкой классики, такая развернутая на лингвисти-
ческом основании субъект-объектная оппозиция выглядит если не
вызывающе, то, во всяком случае, парадоксально, перевернуто.
Во-вторых, и это особенно четко выражено у Аристотеля в
его бытийно-лингвистических категориях (см.: Категории; Ме-
172___________________________М.К.Петров
тафизика, кн. 5, гл. VII и VIII), язык участвует в разработке
философских категорий и, следовательно, предмета философии
стороной, так сказать, всеобще-универсальной, то есть прави-
лами связи в целое, грамматикой (<из слов вне связи ни одно
ни истинно, ни ложно> - Категории).
В-третьих, и это, возможно, происходит под давлением пла-
тоников с их идеями-образцами, центр тяжести приложений
языка как арсенала моделей философских категорий смещается
со временем с универсального грамматического правила на
слово, что, как мы это видели у номиналиста Оккама, в какой-
то мере восстанавливает дуализм Платона - противостояние
мира идей-образцов и мира единичных вещей. Но опять-таки
восстанавливает в перевернутой и динамической форме: мир
идей как бы внедряется в мир вещей и противостояние стано-
вится лишь моментом в процессе познания: <Дело обстоит со-
вершенно так же, как бывает с мастером. В самом деле, так же
как мастер, видя дом или какое-нибудь строение вне души,
создает в своей душе образ подобного ему дома, а затем строит
подобный ему дом вовне, который лишь численно отличается от
предыдущего, так и в нашем случае образ, созданный в уме на ос-
новании того, что мы видели внешнюю вещь, есть образец>^
В-четвертых, наконец, если идти по терминологическому
основанию, мы ни в античной, ни в средневековой философии
не встречаем аналога субъект-объектному отношению нового
времени, за исключением развернутой на лингвистическом ос-
новании (синтаксис) оппозиции субъект (подлежащее) - объ-
ект (дополнение), а если мы покидаем терминологическое ос-
нование и движемся по содержательному, то и вообще не
встречаем чего-либо категориально оформленного и напоми-
нающего субъект-объектное отношение^ и либо дорисовываем
древний категориальный аппарат до новой формы, либо же на-
силуем и разрушаем его, выхватывая и абсолютизируя отдель-
ные детали из целостной системы^.
2. ОТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗНАНИЯ К БОЖЕСТВЕННОМУ
(POST КЕМ - AVRE КЕМ)
Пытаясь понять, откуда в субъектно-объектной оппозиции
Оккама появляется идея диалектического тождества, взаимопе-
рехода процессов изъятия объективного (дополнительного)
знания из мира единичных субъектов-подлежащих и возвраще-
Язык и мировоззрение____________________173
ния этого знания через деятельность в мир единичных субъек-
тов ради его количественного умножения, мы прежде всего
обязаны отметить радикальный сдвиг в понимании природы,
который вообще делает возможным Оккамово возвратно-по-
ступательное познающее движение от вещей-субъектов к об-
разам-объектам и от образов-объектов к вещам-субъектам. В
античности мы этого движения не видим: мир единичных ве-
щей для грека классического периода, да и позже, - мир заве-
домо смертный, изменчивый, текучий, к которому нет смысла
обращаться в поисках устойчивого, неизменного, вечного. Те-
перь же, за вычетом единичности и деятельности по реализа-
ции объекта-образа, мир единичных вещей и мир образов ни-
чего не разделяет, кроме того, пожалуй, что мир образов заве-
домо <богаче>: правила, по которым создают образы и опери-
руют с ними, позволяют без нарушения этих правил получать
нереализуемые образы вроде козлооленя или химеры, ничем,
кроме реализуемости, не отличающиеся от^других образов.
Избыточность логико-лингвистических правил и выдвиже-
ние реализуемости, перевода объекта-образа в единичное субъ-
ективное существование задают, во-первых, линию на умноже-
ние гипотез, этого исходного стада козлооленей и химер науки,
в котором могут оказаться и жизнеспособные особи, а во-вто-
рых, ту линию осознания эксперимента как основного средства
верификации^, которая найдет завершение у Галилея. Но в
рамках данного примера нас больше должна интересовать ме-
таморфоза природы, те духовные леса и устройства, которые
позволили, с одной стороны, стащить их мир идей с платонов-
ского <занебесья> и внедрить его в мир единичных вещей, пре-
вратив каждую вещь в <образец>, по которому создаются объекты-
образы, а с другой - отказаться от синтеза Аристотеля, от идеи
<среднего> в пользу идеи доступного для реализации <образца>.
Следует сразу отметить, что этот сдвиг от среднего к образ-
цу заметен и у более ранних схоластов, даже у самого канони-
затора Аристотеля - у Фомы Аквинского. Настаивая на инди-
видуации как на условии и ограничении человеческого позна-
ния^, Фома использует идею истины-соответствия именно в
духе образца: <Истина состоит в соответствии интеллекта и ве-
щи... Но такой интеллект, который есть причина вещи, прила-
гается к вещи как наугольник и мерило. Обратным образом об-
стоит дело с интеллектом, который получается от вещей. В са-
мом деле, когда вещь есть мерило и наугольник интеллекта,
174
истина состоит в том, чтобы интеллект соответствовал вещи,
как то происходит в нас. Итак, в зависимости от того, что вещь
есть и что она не есть, наше мнение истинно или ложно. Но
когда интеллект есть мерило или наугольник вещей, истина со-
стоит в том, чтобы вещь соответствовала интеллекту; так, о ре-
месленнике говорят, что он сделал истинную вещь, когда она
отвечает правилам ремесла> (Сумма теол., I, g. 21).
Такие антиципации Оккамова членения позволяют довольно
точно указать исходную аналогию и ее автора. Речь, видимо,
должна идти о той части рассуждений Августина, где постоян-
но подчеркивается несовершенство человеческого знания по
сравнению с божественным, что позже оформляется в жесткую
схему: avre rem (до вещей - мир, как он задуман Богом до со-
творения) -in re (в вещах - реализованный Богом замысел)
- post rem (после вещей - познавательная позиция человека).
<Категории> Аристотеля с комментариями неоплатоника Пор-
фирия, склонность к платоновской трактовке универсалий -
реализм, основанная на реализме онтологическая аргументация
- все это, бесспорно, смазывало типологическое различие ме-
жду божественным знанием <до вещей> и человеческим <после
вещей>, но вплоть до Оккама среднее звено схемы - <в вещах>
- толкуется как перегородка, неодолимое препятствие к выхо-
ду в область божественного предзнания. Даже у Фомы, где эта
перегородка источена постоянным движением в инструмен-
тальных ремесленных аналогиях <мерила и наугольника>, пере-
городка вполне ощутима, как только речь заходит о божествен-
ном откровении и человеческом знании.
Смысл теологической реформы Оккама состоит в отождест-
влении человеческого (после вещей) и божественного (до ве-
щей) знания, если человеческое знание допускает реализацию
и становится знанием в вещах. Новую интерпретацию можно
представить схемой:
(3 горизонтальные линии, называемые:
До вещей (1),
В вещах (2) и
После вещей (3).
Различие между исходной схемой и вариантом Оккама - в стрелках.
Исходная схема:
1 ->2;
1 ->2;
2 ->3;
2 ->3;
(от концов верхнего отрезка по стрелке вниз.)
Вариант Оккама:
1 ->2;
2 ->3;
3 ->1;
3 ->2;
Рис. 1. Реформа Оккама.
175
Нетрудно заметить, что это истинно теологическая схема,
теологическая санкция познания, поскольку основной предмет
забот здесь не знание как таковое и не утилитарное свойство
его приложимости, прямо связанное с репродукцией качества
- <он произвел бы внешнюю вещь в субъектном бытии, лишь
численно отличающуюся от предыдущей>, - а познание муд-
рости Бога через мудрость его творений. Очевидна и прямая
связь этой схемы со Священным Писанием: <В начале было
Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было вна-
чале у Бога. Все через Него начало быть и без Него ничего не
начало быть> (От Иоанна, 1, 1-3). Это слово-логос и выглядит
ключом в оккамовской конструкции: человеческое движение от
вещи к образу и от образа к вещи предполагает именно инст-
рументальное творение мира единичных вещей по рецепту Фо-
мы, когда <наугольником и мерилом> служит вещь в интеллек-
те, объект-фикция, знание до вещей.
Вместе с тем сам факт привлечения языка и связанной с
ним идеи творения <по слову> мира вещей - образцов для че-
ловеческого познания на правах условия познаваемости мира
выглядит в данном примере недостаточным, появляется, так
сказать, явочным порядком, хотя в принципе из хода рассужде-
ний теологов вообще, и Оккама в частности, совершенно ясно,
что все они исходят из постулата вечности и неуничтожимости
знания и, соответственно, из постулата невозможности порож-
дения знания как чего-то истинно нового, возникающего в мо-
мент рождения. По этой норме человек способен изъять из ве
щей и сделать собственным достоянием только то, что было в
них кем-то или чем-то предварительно заложено, способен
лишь открывать, а не творить знание. Как раз в этом пункте и
обнаруживается слабость примера: позиция открывателя, но н(
творца, берется ли она в активной форме собственно открытия
или в пассивной форме откровения, характерна и для тради
ции, а тем более для античной философии.
Когда, скажем, Платон в <Ионе> говорит о творчестве-одер-
жимости или в <Меноне> - о воспоминании, он, собственно.
воспроизводит эту позицию предсуществования знания в ис-
точниках активного (Бог) или пассивного (душа) типа. ПОЭТОМУ
тот очевидный разворот схемы на природу как на ис-гоч1)иг.
знания, который мы видим у Фомы и Оккама, хотя он и трс^\
ет идей творения по слову как посылки, саму эту посылку по-
176___________________________М .К. Петров
казывает скорее как негативное условие реализации схемы, не
уточняя роли этого условия: прежде чем взять знание из ве-
щей, нужно быть уверенным, что оно там есть. Принятое на
веру творение по слову дает такую уверенность, но и только.
Чтобы прояснить положение, необходимо включить анализ в
дополнительный и более широкий контекст.
И традиция и античность используют, в сущности, одну тео-
ретико-познавательную схему закрытого типа: источник знания
всегда остается в прошлом, он, как правило, существо личное
и разумное, к нему ведут обычно несколько промежуточных
ступеней-посредников. Везде познавательная модель имеет
четко выраженную структуру regressus ad infinituin, прекращен-
ного фигурой Бога, причем средние звенья регресса, будь то
люди или книги, суть передаточные инстанции, посредники.
Платон, используя <магнитную аналогию>, так выражает эту
мысль о прерванном на Боге регрессе: <...зритель - последнее
из звеньев, которые, как я говорил, получают одно от другого
силу под воздействием гераклейского камня. Среднее звено -
это ты, рапсод и актер, первое - сам поэт, а Бог через вас всех
влечет душу человека, куда захочет, сообщая одному силу через
другого> (Ион, 535 Е - 536 А). Непальские школяры, отвечая
на вопросы исследователей, выражают эту мысль проще: <Ко-
гда мы просили непальцев указать на источник их знаний о
природе, они неизменно отвечали, что это знание <из книг>
или <от стариков>. Когда мы спрашивали, откуда старики по-
лучили это знание или как оно попало в книги, они отвечали, что
знание пришло от прежних поколений стариков или из других
книг. Если же мы настаивали на каком-то последнем источнике,
то большинство отвечало, что это всегда было известно или ссы-
лалось на мифы, в которых рассказывается, как искусства вроде
добывания огня были даны человеку богами>^.
В чистой традиции слабо представлено разнообразие связей,
идущих от первоисточника знания к его наличным потребите-
лям, связь почти целиком положена на основание времени,
преемственной эстафеты поколений, в ней трудно бывает об-
наружить безличные аналогии типа <гераклейского камня>
Платона^, да и в античности причастность творца, культурно-
го героя к Богу-источнику знания оформляется в основном по
традиционному биогенетическому канону: <все они произошли
либо от Бога, влюбленного в смертную, либо от смертного и
богини> (Платон, Кратил, 398 Д). Само появление безличных
^1
.^.'
^.
Язык и мировоззрение____________________/77
универсальных связей вроде притяжения или позднее эмана-
ции говорит о поиске античностью новых нетрадиционных ос-
нований связи с первоисточником знания, но схема остается
прежней: Бог - посредники - человек, с некоторыми, правда,
существенными дополнениями. Уже в учении о душе Платона
мы замечаем триадный ход: отпадение от целостности (падение
душ) - пребывание в различенности (жизненные циклы) -
воссоединение в целостности или хотя бы стремление к цело-
стности (воспоминание). У платоников идея безличного уни-
версального основания связи и триадного различающе-связы-
вающего движения синтезируется в интегрирующую эманацию,
слабеющего, как платоновское притяжение, типа^.
Хотя идеи триадного хода, намагниченности-стремления,
сплавленные в эманации, не являются лингвистическими по
источнику, они и разрабатывались платониками как средство
логического представления мира и использовались в качестве
такого средства: ослабевающий характер эманации - падение
интенсивности сообщаемого причиной качества в цепи следст-
вий и примат единого над многим - позволял связать в иерар-
хию целостности любое количество различений.
Этим систематизирующим свойством триадной эманации
пробовали воспользоваться и отцы церкви. Во всяком случае,
основные ее принципы широко использовались в патриотиче-
ской литературе^, но уже в 325 г., после принятого на Никей-
ском соборе символа веры, и особенно догмата троицы св. Афа-
насия, положение в значительной степени меняется. Догмат
Троицы^, очевидно триадное построение, основан на новой идее
равносилия ликов божьих - Бога отца. Бога сына и духа святого,
- что создает своеобразную ситуацию множественности первоис-
точников знания, незавершенности знания, знания о незнании.
Хотя равносилие ликов божьих в тройном ходе порождения:
Бог Отец - Бог Сын - Дух Святой, толковалось изначально
монархианами как онтологическое тождество единого в трех
лицах <равного достоинства>, функции этих ликов как перво-
источников знания оказались существенно не совпадающими.
Единство Бога отца и Бога сына уже в патристике толкуется
как источник наличного, полученного в откровении знания:
<Он, говоривший, насколько считал достаточным, сначала че-
рез пророков, потом сам лично (Сын Божий - М.П.), после же
через апостолов, произвел также и Священное Писание, назы-
ваемое каноническим и обладающее превосходнейшим автори-
&t'i" ^d
178___________________________М .К. Петров
тетом> (Августин. О Граде Божием, XI, 3). Но вот третий лик
- дух святой - совершенно не укладывается в эту картину за-
вершенного, зафиксированного в Писании, самодовлеющего
корпуса знания. Функции духа определены скорее как возмож-
ность нового знания, равносильного наличному и зафиксиро-
ванному на правах истин. Иисус объясняет страдающим учени-
кам идею духа-<утешителя> и его функции: <я пошел; ибо если
я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то по-
шлю его к вам... еще многое имею сказать вам, но вы теперь
не можете вместить. Когда же придет он, Дух Истины, то на-
ставит вас на всякую истину; ибо не от себя говорить будет, но
будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам> (Ин.
16; 7:12-13). Этот дух, который с таким шумом и треском явил-
ся в день пятидесятницы^, был, по сути дела, замыкающим
звеном триады - основанием воссоединения с целым.
Пока эта триада толковалась в духе слабеющей эманации
(Климент, Ориген), теология не могла в принципе покинуть
рамок Священного Писания, и речь могла идти лишь о поис-
ках человеческого <пневматического евангелия> в самих тек-
стах как ослабленного и ухудшенного варианта человеческого
знания о Мудрости Божьей. Принцип равносильности запретил
этот ход и, по сути дела, впервые ввел в процесс развития мыс-
ли запрет на повтор-плагиат, придал этому процессу кумуля-
тивный, поступательный и необратимый характер. Истину впер-
вые проголосовали, но добившийся своего дьяк Афанасий, хо-
тел он того или нет, жестко и на многие века определил полу-
ченное через откровение пророкам и апостолам знание, как
знание явно неполное уже в силу того, что ученики <не могли
вместить>, и поставил за этим неполным знанием необозримое
полное, но пока не познанное человеком божественное знание.
Более того, тезисом равносильности он разомкнул этот ограни-
ченный корпус наличного и зафиксированного в Писании зна-
ния для богодухновенных, отмеченных Духом Святым <пневма-
тиков>-духовных; разомкнул по основанию человеческого позна-
ния. Иными словами, благодаря догмату Троицы впервые воз-
никает идея расширяющегося знания, движения к абсолюту,
идея нового для человека (не для Бога, естественно) знания, по-
лученного усилиями самих людей.
Экзотика событий в рамках нашего второго примера долж-
на, видимо, в первую очередь настраивать в пользу уникально-
сти и неповторимости происходящего для других культурно-ис-
.^^
^
Язык и мировоззрение____________________/79
торических условий: слишком уж много в этой цепи событий
малых причин, вызывающих несоизмеримые следствия. Но, с
другой стороны, эта экзотика не должна мешать нам видеть ве-
ликий смысл и грандиозные последствия происходящего. Воз-
можность превращения частного и, по существу, бессмыслен-
ного акта религиозной нетерпимости, каким являются действия
<единоначальников>-монархиан на Никейском соборе, в собы-
тие всемирно-исторического значения состояла в том, что
принцип равносилия и единосущности ликов божьих ставил,
при сохранении постулата сотворенности мира по слову, Свя-
щенное Писание и сотворенную природу в тождественное по-
ложение посредника в рамках традиционной, античной и хри-
стианской схемы познания: Бог - посредник - человек. Меж-
ду Библией, <Книгой> - продуктом одержимых Богом проро-
ков и апостолов, и сотворенной Богом без участия посредни-
ков природой есть, конечно, и весьма существенные различия:
во-первых, мудрость Бога записана в Библии на человеческом
языке, а в природе - на неизвестном^; во-вторых, если Бог
при создании Писания говорил, по Августину, <насколько счи-
тал достаточным> и о тех вещах, <незнание которых вредно, но
и знания которых мы не в состоянии достичь сами> (О Граде
Божием. XI, 3), то при творении природы он, похоже, за отсут-
ствием собеседников молчал и не был стеснен обстоятельства-
ми достаточности для человека и человеческой пользы, что,
видимо, позволило записать в книге природы гораздо больше,
чем в книге-Библии^.
Идущие от Августина попытки построить рядом с равно-
сильной триадой-Троицей: Бог Отец - Бог Сын - Дух Святой,
творчески-познавательную, но с голь же равносильную триаду:
до вещей - в вещах - после вещей, и следует, видимо, пони-
мать как симптомы реализации заложенной в догмате Троицы
возможности создать, синтезируя принцип творения по слову и
равносильную триаду, второй, через сотворенную природу,
путь к источнику знания в единой по началу и концу регрес-
сии: человек - посредники - Бог. Реализм, онтологическая
аргументация есть, с этой точки зрения, совершившийся перенос
отношения равносильности на <гносеологическую Троицу>: до
вещей - в вещах - после вещей, а номинализм оккамовского
толка, удваивающий бытие и расщепляющий его на субъектив-
ное (в вещах) и объективное (до вещей, после вещей), действу-
ет уже в рамках признанного равносилия членов этой <гносео-
180
логической Троицы>, вводит в нее деятельность по реализации
объективного образа как дополнительное условие равносилия,
дающее и Богу и человеку средство индивидуации, средство
перевода элементов объективной реальности в субъективное
бытие, выдерживая формулу-уравнение равносильной гносео-
логической Троицы: (до вещей + деятельность) = (в вещах) =
(после вещей + деятельность).
К числу симптомов становления нового пути следует отне-
сти и постепенное размывание границы между знанием, полу-
ченным в откровении через пророков, и знанием человече-
ским. Если, например, у Августина истины откровения тракту-
ются как вещи, <знания которых мы не в состоянии достигнуть
сами>, то у Фомы Аквината это уже цепь уступок и переходов:
<знание о Боге, которое может быть добыто человеческим ра-
зумом, по необходимости должно было быть преподано челове-
ку через божественное откровение, ибо истина о Боге, оты-
сканная человеческим разумом, была бы доступна немногим,
притом не сразу, притом с примесью многочисленных заблуж-
дений, между тем как от обладания этой истиной целиком за-
висит спасение человека, которое обретается в Боге> (Сумма
теол. 1, 1). Словом, откровение нужно для человеческой же
пользы. К тому же сам Фома, выдвигая <пять путей> доказа-
тельства бытия Божьего, идет не от триады-Троицы и не от ав-
торитета Священного Писания, а от <гносеологической триа-
ды>, от авторитета сотворенной природы.
Может быть, наиболее примечательным симптомом станов-
ления второго пути: человек - природа - Бог, является пря-
мой перенос на природу образа книги в духе, например, заяв-
ления Раймунда Себундского, что Бог дал нам две книги:
<Книгу природы и Библию>^. Это двойное авторство Бога-пер-
воисточника знания и по отношению к Книге-Писанию и по
отношению к Книге-Природе может с большой степенью прав-
доподобия рассматриваться как психологические леса, с помо-
щью которых Бог переносится из прошлого <за Библией> в бу-
дущее <за книгой природы>, а европейская история мысли соз-
дает новую теорию познания, не имевшую аналогий ни в тради-
ции, ни в античности, ни в христианстве, где природа сначала
становится основным предметом-посредником (естественная
теология, деизм), а затем и самостоятельным первоисточником
знания, который прерывает регрессию на человеческом окру-
жении, на мире <в вещах>, поскольку именно они теперь при-
Язык и мировоззрение____________________181
знаются высшим и непререкаемым авторитетом.
Таким образом, второй пример участия языка в выработке
философской проблематики и становлении категориального
аппарата позволяет, нам кажется, в какой-то степени уточнить
и детализировать выводы первого примера в том смысле, что,
говоря об эволюции лингвистической по природе субъект-объ-
ектной оппозиции, которая была четко сформулирована Ари-
стотелем для описания способов <выявления бытия> и блестя-
ще использована Оккамом для описания способов познания
Мудрости Божьей через сотворенную им природу, мы исполь-
зуем ряд редко эксплицируемых посылок: сотворенность мира
/lo слову, триадную схему различения и интеграции различенно-
го, принцип равносилия членов триады, факт расщепления
традиционно-антично-христианской модели познания (чело-
век-посредники-Бог) на две самостоятельных ветви: а) Человек
- Писание - Бог; б) Человек - Книга Природы - Бог. Хотя
все, связанное с триадой, не имеет непосредственного генети-
ческого отношения к языку и его структуре, язык все же везде
выступает на ролях <сопричины> то в форме общения-комму-
никации (Бог - пророки и апостолы), то в форме лингвистиче-
ской знаковой реалии (книга, текст). А в становлении равносиль-
ной <гносеологической Троицы>: до вещей - в вещах - после ве-
щей - язык принимает самое непосредственное участие, и как
предварительное условие, и как источник ключевых структур.
5. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ (ОБЪЕКТИВАЦИЯ ОБЪЕКТА)
Пытаясь понять, каким это способом столь прекрасно раз-
работанная Оккамом в рамках гносеологической триады субъ-
ект-объектная оппозиция, где в субъектах ходили единичные
вещи, а в объектах человеческие обобщенные образы этих ве-
щей, взяла вдруг и перекинулась с ног на голову (или с головы
на ноги) в известное нам сегодня субъект-объектное отноше-
ние, где вещи ходят вовсе не в субъектах, а в объектах, и наши
образы вещей, как и способы реализации этих образов, посто-
янно прописаны по субъекту, мы снова попадаем в атмосферу
внешне незначительных, на злобу дня событий, которые влекут
за собой несоразмерные следствия.
Первой ласточкой такого переворачивания следует, на наш
взгляд, считать теорему толчка (impetus), более известную как
теорема количества движения^ ^ которую вывели парижские
182___________________________М.К.Петров
оккамисты Иоанн Буридан и Николай Орезме явно в пику
Аристотелю и Фоме Аквинату. Они логически показали несо-
стоятельность <первого и наиболее очевидного пути> доказа-
тельства бытия Божьего у Фомы <из понятия движения> (Сум-
ма теол. I, q. 2).
Фома, как известно, шел путем Аристотеля, <Все, что дви-
жется, имеет причиною своего движения нечто иное> (там же),
Отсюда он естественно приходил к тому же выводу, что и Ари-
стотель: <Следовательно, необходимо дойти до некоторого пер-
водвигателя, который сам не движим ничем иным; а под ним
все разумеют Бога> (там же). Скажем более точно: под необу-
словленным, беспричинным, самодовлеющим уже античность
разумела начало-абсолют, которое вовсе не обязательно, а
лишь в монистической системе должно быть Богом. Париж-
ские оккамисты доказали, что равномерное движение не требу-
ет указания причин, то есть является с логической точки зрения аб-
солютом, началом, своего рода Богом. Нельзя не согласиться с
Р.Оппенгеймером, который замечает: <Это было началом, без ко-
торого дальнейшее развитие науки почти немыслимо> (21, с. 12),
но ближайшей целью и мишенью для оккамистов были все же
томисты, а не заботы о <дальнейшем развитии науки>.
Вторым шагом на этом пути поиска безличных универса-
лий-абсолютов был конфликт между искателем гармонии не-
бесных сфер Кеплером и Галилеем. Галилей в данном случае
защищал принцип Аристотеля: <Движение по кругу и прямой
первее смешанного, так как оно составлено из них, а круговое
движение первее прямолинейного: оно проще и более совер-
шенно> (Физика, кн. VIII, гл. 9). Защищал против ереси Кеп-
лера, будто планеты, наиболее совершенные из творений, дви-
жутся по эллипсам, то есть наименее совершенным <смешан-
ным> способом. Во <Втором письме о солнечных пятнах> Гали-
лей дал достаточно четкое определение принципу инерции как
аргумент в пользу совершенств кругового движения и против
Кеплера, законов которого он так и не принял^. Ближайшим
следствием этого подвига Галилея в защиту Аристотеля было
разрушение всей аристотелевской картины мира с помощью
того самого принципа инерции, который должен был оградить
Аристотеля от нападок Кеплера.
Хотя Бэкон и Декарт, бесспорно, внесли значительный
вклад в расшатывание и критику христианского миропорядка,
в чем-то наметили контуры нового мира, предложили новые
Язык и мировоззрение____________________183
методы и средства его познания, основная работа по пере-
стройке картины мира и ее упорядочению проделана, по наше-
му мнению, Гоббсом, причем главным принципом и лозунгом
такой перестройки было как раз внедрение инерции, способно-
сти всего сущего сохранять наличное движение и наличную
определенность. В посвящении к трактату <О теле> Гоббс пря-
мо ссылается на Галилея, который <первым открыл нам глав-
ные врата всей физики, а именно указал природу движения>
(Избр. соч., т. 1. М., 1965, с. 46). Взятое как неотъемлемое
свойство тел, способное выявляться только в контакте с други-
ми телами - <тело становится причиной движения лишь тогда,
когда оно движется и ударяется о другое тело> (там же, с. 154),
- движение у Гоббса становится безличной, всеобщей, слепой
и спонтанной универсальной основой мира, а контактное воз-
действие носителей движения тел друг на друга, их взаимодей-
ствие - основным и, по мнению Гоббса, достаточным предме-
том той первой и основной части философии, которую он на-
зывает философией природы (там же, с. 59).
Общеизвестна утилитарно-практическая направленность
стремлений Гоббса: <Знание есть только путь к силе. Теоре-
мы... служат только решению проблем. И всякое умозрение в
конечном счете имеет целью какое-нибудь действие или прак-
тический успех> (там же, с. 55-56). Соответственно, Гоббс чет-
ко различает два предмета философского познания: традицион-
но-сущностный и новый причинный^, отдавая предпочтение
последнему: <Метод при изучении философии есть кратчайший
путь к тому, чтобы на основании знания причин прийти к по-
знанию их действий и на основании знания действий прийти к
познанию их причин. Но мы только тогда поймем какое-ни-
будь действие, когда познаем, каковы его причины, каков
субъект (в оккамовском духе! - М.П.), в котором эти причины
кроются, в каком <субъекте они производят данное действие и
каким образом они его производят> (там же, с. 104).
Иными словами, предмет философии, по Гоббсу, выстраи-
вается как независимая от нашего познания и внешняя ему ре-
альность межсубъектных (в оккамовском понимании субъекта
- единичной вещи) контактных отношений, как реальность
взаимодействия, в которой субъекты-вещи представлены не на
правах субстанциональных целостностей, но лишь частично, <в
части, их касающейся> как носителей причин и действий, реа-
лизуемых в столкновениях, контактах, воздействиях друг на
184___________________________М .К. Петров
друга. Основанная на инерции, которая позволяет исключить
из картины, <вынести за скобки> на правах постоянной налич-
ную субстанциональную определенность, такая редукция пред-
мета философии ярко проявляется в критике четырехпричин-
ной сущности Аристотеля, по ходу которой устраняются, пере-
водятся в действующие причины ключевые для Аристотеля фор-
мальная и целевая причины, одна из которых (формальная) по-
зволяла объяснить определенность и целостность вещи, а вторая
(целевая) - подключить вещь в целостность миропорядка^.
Основным структурным элементом новой реальности кон-
тактного взаимодействия становятся не сущность или вещь как
таковые, а соразмерность причины действию, целостное и изоли-
рованное отношение между вещами - полные (целостные) при-
чины и полные (целостные) потенции по терминологии Гоб-
бса: <Подобно тому как действующая и материальная причины,
согласно нашему разъяснению, являются только частями цело-
стной причины и, только будучи связаны между собой, произ-
водят какое-нибудь действие, активная и пассивная возможно-
сти являются лишь частями целостной и полной возможности и
лишь их соединение порождает актуализацию> (там же, с. 157). В
различии причин и потенций новая реальность разделена у
Гоббса на познанное прошлое, где половинки целостности на-
шли друг друга и произвели действие, и непознанное будущее,
где половинкам целостности предстоит еще найти друг друга и
актуализоваться в действии: <слово причина подразумевает про-
шлое, а слово потенция - будущее> (там же).
Эти промежуточные реляционные <сущности> - полная
причина и полная потенция - практически раз и навсегда оп-
ределили форму опытного научного знания как с точки зрения
требований к завершенному продукту естественно-научных ис-
следований (полная причина), так и с точки зрения канона -
ориентира поиска нового физического или химического, био-
логического и т.п. знания (полная потенция). Концепты пол-
ной причины и полной потенции (соразмерность причины и
действия) уникальны для истории европейской мысли и в том
отношении, что они почти не вызвали споров и возражений,
органично вписались в историю мысли своей эпохи и после-
дующих поколений. Гоббса долго и упорно ругали за что угод-
но, но не за полные причины и полные потенции. Даже в уче-
ниях Юма и Канта, где основной комплекс трудностей связан
именно с соразмерностью причин и действий, сама эта сораз-
185
мерность берется как данное и заведомо правомерное^.
Мы не намерены углубляться в детали Гоббсова построения,
поскольку это, во-первых, отвлекло бы нас от темы, а во-вто-
рых, и сказанного вполне достаточно для осознания того фак-
та, что если у Гоббса внимание смещено с вещей на отноше-
ния между вещами и если он не чужд идеям тождества лин-
гвистического и бытийного, то перед нами скорее аристотелев-
ская, чем оккамовская ситуация: Гоббс должен бы обратить
внимание не на идеи-образы вещей, а на идеи - универсаль-
ные отношения между вещами, то есть не на слова, а как раз
на то, что Аристотель назвал категориями и отождествил с
синтаксисом языка: <сколькими способами говорится, стольки-
ми и означает себя бытие> (Метафизика, 1017а).
Действительно, Гоббсу, похоже, приходила в голову эта
мысль. Во всяком случае, трактат <О теле> начинается у него
разделом из шести глав: <О философии>, <О наименованиях>,
<О предложении>, <О силлогизме>, <О заблуждениях, ложных
утверждениях и софизмах>, <О методе>, проблематика которых
близка к <Категориям> Аристотеля и к соответствующему кругу
его работ. Тем более примечательно звучит промежуточный, в
конце главы <О наименованиях>, вывод-брюзжание: <Наконец,
я вынужден сознаться, что еще не видел сколько-нибудь замет-
ной пользы от применения этих категорий в философии. Я ду-
маю, что Аристотель дошел до своей произвольной классифи-
кации слов только потому, что не он добрался до самих вещей>
(там же, с. 72).
Если отнести это очевидно несправедливое обвинение Ари-
стотеля в научной несостоятельности - лингвистическими раз-
личениями Аристотеля мы пользуемся до сих пор, - то нам
придется признать, что именно там, где Аристотель нашел
структурные модели своих бытийных категорий, - в граммати-
ке своего родного языка, Гоббс этих моделей в грамматике своего
родного языка не обнаружил. И хотя трактат сначала публико-
вался на латыни и только через год на английском, влияние
грамматической структуры новоанглийского языка ощущается
повсеместно, в частности и в этом обвинении: с точки зрения
английской грамматики Аристотель действительно <не добрал-
ся до самих вещей>; в английской грамматической структуре
водораздел между <существительными> - вещами, их свойст-
вами, активными и страдательными действиями, если он вооб-
186
ще существует, располагается иначе, чем в греческой грамма-
тической структуре.
Греческий язык, как и русский, принадлежит к флективному
типу, где грамматические значения фиксируются в основном
окончаниями слов и слово практически никогда не бывает <го-
лым>, лишенным грамматического значения, что легко прове-
ряется методом грамматически безупречной бессмыслицы, ко-
торый предложил Щерба^. Возникший в XIV-XV веках ново-
английский принадлежит к аналитическому типу, в котором
лексическо-смысловое и грамматическое разделены гораздо бо-
лее четко, так что английское <слово> больше походит на гре-
ческий или русский <корень>, чем на <слово>. Соответственно,
ни русский, ни греческий речевые навыки не знают той опера-
ции грамматического определения слова или перевода грамма-
тически неопределенного корня в грамматически определенное
слово, которая является обыденной и привычной для англича-
нина и, как правило, оказывается камнем преткновения для
изучающих английский язык. <Книга>, например, русского
языка вовсе не прямой эквивалент английскому <book>, и что-
бы привести их в соответствие, англичанину потребовалось бы
поставить определенный артикль, а само слово поместить пе-
ред личной формой глагола на правах подлежащего, <субъек-
та>. Смысл различий можно представить схемой:
Русский, греческий:
(синтаксис) I
<книга> (морфология, смысл) II
Английский
(синтаксис) I
(морфология) II (операция определения)
<book> (смысл) III
(Расположение изменено.)
Рис. 2. Различие уровней флективного и аналитического языка.
Если, оставаясь в рамках антично-христианского тождества
лингвистического и бытийного, перевести вопрос о различиях
между греческим и английским <словом> в теологическую фор-
му: какой стала бы природа, будь она сотворена не по грече-
скому, а по английскому слову, то мы, сравнивая грамматиче-
ские структуры греческого и английского языков, получили бы
ошеломляющий ответ: сотворенная по английскому слову природа
была бы реальностью однозначного контактного взаимодействия,
187
обладала бы именно теми свойствами межсубъектной опреде-
ленности взаимодействия, о которых пишет Гоббс^.
В самом деле, действуя в рамках флективного (греческий,
русский) тождества лингвистического и бытийного, творец не
мог бы идти дальше морфо-смыслового уровня, вынужден был
бы творить сущностный (<существительный>) мир вещей, ка-
честв, отношений, тогда как, действуя по нормам аналитиче-
ского (английский) тождества лингвистического и бытийного,
он мог бы ограничиться тем, что Аристотель называл <первой
материей>, а Гоббс <телом вообще> (см.: там же, с. 148-149),
предоставив все остальное контактному взаимодействию по
строгим и однозначным правилам.
Существенно меняется и тот тип отношений в триаде: до
вещей - в вещах - после вещей, который Фомой и Оккамом
фиксировался как полное <сущностное> строительство вещей-
объектов в интеллекте или самостоятельно (Бог), или по образу
и подобию сотворенных вещей (человек) для дальнейшей их
реализации-индивидуации с использованием мысленного объ-
екта на правах <наугольника и мерила>.
Исчезает, во-первых, предмет таких действий, единичная
вещь-субъект, простая сущность. Английскую <книгу>, напри-
мер, и Бог не мог бы мыслить простым неконтактным спосо-
бом как самодовлеющее целое, не поставив ее в контактное от-
ношение типа (the, this, that) + (book), и тем более человек в
своей позиции после сотворенной реальности не мог бы изъять
ее в чистом виде на правах образца для строительства объек-
тивного образа, поскольку <book> лишь неоформленная глина
для творения контактным способом и существительного, и гла-
гола, и прилагательного, и практически любой знаменательной
части речи.
Во-вторых, сами эти способы контактного определения не
обладают достоинством единичности. Единичность оказывается
вытесненной из картины мира как свойство несущественное, и
различие между субъективным и объективным, построенное на
единичности субъекта и общности объекта, теряет смысл.
В-третьих, не достигающий единичного и уникального ха-
рактер определенности, которую мы обнаруживаем в реально-
сти взаимодействия, если она сотворена по образу и подобию
английской языковой структуры, суть репродукция, общее в
единичных контактах, и если <тела> Гоббса, как и смыслоизо-
лирующие корни-различители английского словаря, наделены
188___________________________М.К.Петров
способностью удерживать и сохранять наличный запас движе-
ния или смысла, то, с одной стороны, представленная в реаль-
ности определенность будет именно частичной - частным и
неполным выявлением содержания тела-слова в данном типе
отношений, а с другой, если и логическая (теорема толчка) и
онтологическая разновидности инерции рассматриваются как
<естественные> абсолюты, не обладающие самостью, волей,
мыслью, а именно так они и рассматривались естественными
теологами, натурфилософами и пионерами опытной науки, то
неустранимая из антично-христианской картины мира разумная
составляющая оказывается за пределами такой реальности как
излишняя гипотеза. Реальность выглядит как безличная, слепо,
но однозначно самоопределяющаяся, автоматически срабаты-
вающая данность.
При всем том эта новая <английская> реальность бытия со-
храняет преемственную связь и с догматом равносильной
Троицы и с гносеологической равносильной триадой: до вещей
- в вещах - после вещей, по крайней мере в двух весьма су-
щественных отношениях.
Она, во-первых, <открыта и кумулятивна> в том же смысле,
что и Троица, где равносилие отца, сына и духа святого не
снимает с последнего образовательной функции приобщения
смертных людей к познанию вечных истин, которых люди в
любой исторический момент <пока еще не могут вместить>. В
гносеологической триаде с оккамовскими поправками принци-
пы сотворенности природы и богоподобия человека развернуты
в субъект-объектную оппозицию, в которой конечный и смерт-
ный человек использует на правах образца единичные вещи -
продукты божественного творчества - для создания образов-
объектов, и в попытках реализовать эти образы он сам оказы-
вается в божественной позиции <до вещей>, чем, с одной сто-
роны, подтверждает свое богоподобие, а с другой - познает
бесконечную Мудрость Бога, выступает агентом Духа Святого.
Новая <английская> реальность открыта и кумулятивна по фор-
мально-структурному основанию, что можно зафиксировать
постулатом: любая полная причина, известна она или неизвестна,
есть интегральная и полноправная часть <английской> реально-
сти, то есть все, что ни удалось бы обнаружить человеку, руко-
водствуясь принципом полной потенции, есть факт такой ре-
альности, если полная потенция переведена в форму полной
причины (эксперимент). Поскольку в этой реальности нет ра-
Язык. и мировоззрение___________________189
зумной составляющей, она с генетической точки зрения может
рассматриваться либо как продукт усилий Духа Святого (цайт-
гайста, абсолютного духа, родового человека, Диалектики раз-
вития, Интегрального Интеллекта или любой другой СЗНС -
Самостной Знаковой Надчеловеческой Сущности), либо же,
что, на наш взгляд, единственно удовлетворяет требованию ма-
териалистического подхода к истории мысли^, как интегриро-
ванный продукт познавательных усилий множества смертных
индивидов, которые в поисках нового канонически ориентирова-
ны идеей полной потенции и предоставляют продукт для интегра-
ции (публикация) в универсальной форме полной причины.
Во-вторых, эта реальность объективна именно в оккамов-
ском смысле: она ограничена общим, повторяющимся, репро-
дуктивным, а следовательно, не имеет индивидуализирующих
отметок пространств и времени: вечна в своих элементах, не-
уничтожима и неизменна. По справедливому замечанию Геге-
ля, эта реальность умножается, но не развивается. Любая появ-
ляющаяся в ней <полная причина> в сам момент появления по-
лучает клеймо вечности: <всегда и везде так было и будет>. Ес-
ли, например, Ган и Штрассман в 1939 г. открыли цепную ре-
акцию, то никто из нас не допускает и тени сомнения в том,
что это явление имело и имеет силу для всех времен и наро-
дов, как никому не придет в голову сомневаться, что открытый
в Сиракузах III в. до н.э. основной закон гидростатики имеет
силу и для Сиракуз любого времени, и для Москвы, и для Рос-
това. Подозревать, скажем, тот же закон Архимеда в поползно-
вениях к развитию, особливо к диалектическому, с отрицанием
отрицания, значило бы и себя и младенцев пугать фантазиями
насчет того, что было бы, если бы вдруг закон Архимеда в сво-
ей онтологической объективной сущности вдруг перешел в
свою противоположность или колесо стало бы вдруг треуголь-
ным. Но тот ощутимый <метафизический> душок косности и
мертвечины, которым определенно веет от ускользающих из
пространства и времени <полных причин> объективной реаль-
ности - предмета опытной науки, с лихвой компенсируется
свойством их универсальной приложимости, надежности и без-
отказности в любых условиях пространства и времени. Именно
вечность и неизменность полных причин, образующих познан-
ную часть объективной реальности, позволяет европейской
культуре без труда маневрировать по пространству и времени,
привлекая для решения сиюминутных задач духов далеких
190_________________________М.К.Петров
предков. Атомная энергетика, например, началась с того, что
порылись в архивах и обнаружили открытие пушкинских вре-
мен по газовой диффузии.
В рамках этой новой <английской> реальности и происхо-
дит, собственно, объективация объекта: возникает то понима-
ние объекта, объективности, объективной реальности, субъект-
объектного отношения, которыми мы пользуемся сегодня как
устоявшимися философскими категориями, хотя остаточные,
идущие к Фоме и Оккаму, к Гоббсу <родимые пятна> объектив-
ности дают иногда неожиданные и далеко не всегда положи-
тельные эффекты, из которых, пожалуй, наиболее распростра-
ненным является смешение исторического, где все имеет от-
метки пространства и времени, не позволяя скитаться по вре-
менам и народам, с объективным, где все лишено отметок про-
странства и времени, имеет равную силу для всех времен и на-
родов^. Смешение исторического и объективного уничтожает
границу между возможным и невозможным в конкретных ис-
торических условиях, давая полный простор догадничеству. С
точки зрения объективности, например, ничто не мешает Пуш-
кину писать авторучкой, Ноздреву - гонять на мотоцикле, но
история все-таки мешает: не позволяет Платону томиться у те-
левизора и Архимеду кричать: <Шайбу!>
Итак, наш третий пример участия языка в формировании
предмета философии при всей его гипотетичности, что мы
охотно признаем - исследований здесь почти нет, может все
же уточнить выводы первых двух примеров в том смысле, что
на состав и структуру предмета философии, на ее категориаль-
ный аппарат влияют отдельные стороны, структуры, модели не
языка вообще, а языка конкретного, с присущей ему специфи-
кой, если, конечно, сложившийся комплекс условий и обстоя-
тельств делает это влияние возможным.
4. ЯЗЫК И МИРОВОЗЗРЕНИЕ
Одна из примечательных особенностей рабочей ретроспек-
ции в отличие от догадничества, которое попросту переносит
понятия и концепты современности в исторические дали, со-
стоит в том, что любое новое, будь то открытие в физике или
новая формулировка в философии, в любой другой дисципли-
не, вызывает своеобразную цепную реакцию поисков подобия
в прошлом данной дисциплины, пересмотр прошлого ради свя-
Язык и мировоззрение___________________191
зи нового с наличным и перевода нового в наличное. Поиск
начинает обычно сам автор нового, которому правила научной
дисциплины предписывают то или иное число опор на предше-
ственников (квоты цитирования) как норму дисциплинарного
взаимопонимания^^', и если процесс не переходит в крайно-
сти по печально известной триаде освоения нового: открытие
ложно - если истинно, то не ново - если истинно и ново, то
второстепенно, сам этот поиск оказывается весьма полезным,
выделяя в наличном и известном те грани и нюансы, о кото-
рых автор мог и не подозревать.
Этот процесс смещения и движения ретроспективы как
средства преемственной связи с прошлым и использования на-
личного массива знания для движения к новому заметен и на
более высоком уровне, когда проблемы приходят, так сказать,
извне, приходят явочным порядком, и попытки разобраться в
них ведут к серьезным сдвигам в предмете и общей ориентации
поисков нового. Нам кажется, что один -из радикальнейших
сдвигов этого рода наблюдается сегодня в истории вообще, и в
истории мысли в особенности. Смысл и острота исходной
<инициирующей> проблемы понятны: мы живем в мире науч-
но-технической революции, но сама эта революция, к сожале-
нию, носит локальный характер. 90% науки делается сегодня в
14 странах, 99% - в 40, а дальше начинается то, что иногда на-
зывают странами <научной пустыни> - более сотни стран с
населением свыше 70% мирового, которые сообща дают 1%
мирового научного продукта^.
Если учесть, что в странах, использующих науку и связан-
ный с ней <индустриальный> способ обновления общественно-
го производства за счет разработки и внедрения новых средств
и методов, доход на душу населения в 15-20 раз превышает до-
ход на душу населения в странах научной пустыни и растет,
удваиваясь каждые 20-25 лет, тогда как в странах научной пус-
тыни остается прежним или даже снижается, то станет понят-
ной и острота и актуальность стоящей перед миром проблемы
вовлечения всех стран в орбиту научно-технической револю-
ции. Теоретическое состояние разработки этой проблемы до-
вольно точно фиксируют Дарт и Прадхан: <Считается обще-
признанным, что процесс научно-технического развития по-
требует в Азии, Африке и Южной Америке значительно мень-
шего времени, чем длительность этого процесса в Европе и
Северной Америке. Во многих странах высказывают надежду за
192___________________________М.К.Петров
одно-два поколения пройти путь изменении, сравнимых с те-
ми, которые потребовали на Западе два или три столетия. На-
дежда основана частью на доступности помощи в виде капита-
ловложений со стороны индустриальных стран, частью же на
той скорости и легкости, с которой может сегодня передавать-
ся знание, полученное в медленном и длительном процессе со
множеством ошибок и заблуждений, которые теперь незачем
повторять. В этом социальном оптимизме почти не учитывают
наличие огромных социальных и культурных изменений, кото-
рыми сопровождалось развитие на Западе, а также и тех соци-
альных и культурных изменений, которыми должна сопровож-
даться новая научная революция. Часто оказывается, что стра-
на, руководители которой полны решимости ввести быстрые
изменения, вовсе не готова принять те способы мысли и орга-
низации, которые выступают фундаментальным условием раз-
вития науки и техники, л те цели, на которые возлагалось
столько надежд, остаются нереализованными> (12, р. 649).
Нет нужды подчеркивать, что культурный и мировоззренче-
ский аспекты неподготовленности <принять те способы мысли
и организации, которые выступают фундаментальным условием
развития науки и техники>, не исчерпывают всего комплекса
проблем развивающихся стран уже потому хотя бы, что ряд
стран <научной пустыни> принадлежат скорее к европейскому,
чем к традиционному или племенному типу культуры. Эконо-
мика и политика остаются основным содержанием проблемы,
но для значительной группы стран, особенно в Азии, культур-
но-мировоззренческая сторона дела приобретает подчас на-
столько острое и актуальное звучание, что отмахиваться от нее
становится, на наш взгляд, чем-то сомнительным и даже опас-
ным^. Пытаясь методами <косвенного> анализа, а то и просто-
го догадничества прийти примерно к тому же <поразительно-
му> результату, к которому более сорока лет назад пришел Пи-
тирим Сорокин^ и около сорока столетий тому назад Экклеси-
аст, - объявить всех кошек серыми, а настоящее - <простым
повторением> прошлого, мы волей-неволей, независимо от на-
ших желаний и намерений, прячем реальную и жгучую пробле-
му современности, топим ее в рассуждениях о том, насколько
все мы представители рода homo sapiens смахиваем друг на
друга, забывая о том, что две трети мира живет не по нашим
правилам и способно на поступки по совершенно иным ценно-
стным критериям и мотивам.
Язык и мировоззрение____________________193
Если попробовать двумя словами охарактеризовать эту ос-
новную, на наш взгляд, трудность и ее разветвленный корень,
то наиболее подходящим термином был бы, нам кажется, наслед-
ственный профессионализм как ключевая социальная структура.
Сразу предвидим возражения: наследственный профессио-
нализм вплоть до замкнуто-кастовых форм (Цех, гильдия, со-
словие) прекрасно известен в Европе как один из наиболее
распространенных и ходовых способов структурирования и ин-
теграции социально-необходимой деятельности. Даже универ-
ситет, этот, выражаясь стилем Гесиода, <приют безопасный>
всех мировоззренческих и духовных затей Европы, носил, а
кое-где и сохраняет очевидные следы привилегий и цеховщи-
ны. Но вся эта флора и фауна европейского профессионализма
(достаточно вспомнить о наследственной должности городско-
го палача) предполагает на правах условия и посылки исходную
универсальную общность, своего рода <надстройку>, <избыточ-
ность> - идею человека вообще как чего-то не совпадающего с
его профессией, способного быть чем-то и за пределами про-
фессии. Этого универсального синтеза ролей-профессий мы не
обнаруживаем в традиции, где есть земледельцы, ремесленни-
ки, купцы, государственные служащие, правители, но нет чело-
века вообще, нет идеи равносилия, равенства всех, будь он
правителем или бальзамировщиком трупов, в каком-то всеоб-
щем и универсальном человеческом отношении. Исходная для
европейского очага культуры <совмещенная> фигура полисного
грека: земледельца (ремесленника) - гражданина - воина -
писаря, фигура совершенно нереальная для традиции, нечто
вроде <землю попашет, попишет стихи>, и это всегда вело к
взаимным недоразумениям^.
Мы уже не в состоянии мыслить человека в категориях чис-
того профессионализма без универсализирующей приставки.
Подобно тому, как это делали союзники по отношению к
спартанцам, мы <дорисовываем> традицию до нашей нормы.
Эта наша неспособность мыслить человека без универсализи-
рующего основания создает, похоже, почти непроницаемые
шоры, начисто убирающие из поля зрения очевидные, казалось
бы, вещи, в том числе и глубочайшее различие знаковых струк-
тур традиционного и европейского общества. Даже тот факт,
что после известных случаев агонии и гибели традиционных
обществ, а всего таких случаев более сотни, следует (с одним-
единственным греческим исключением) возникновение и рас-
7- 739
194_________________________М.К.Петров
цвет общества того же традиционного типа, мы все же пытаем-
ся истолковать птолемеевским способом - любыми средствами
сохранить традиционный профессионализм и греческий уни-
версализм на единой линии развития^.
Традиционный профессионализм характерен тем, что у него
нет, собственно, общесоциального <всеобщего> в нашем пони-
мании; хранимое на правах социальной ценности знание имеет
здесь профессионально-очаговую структуру, где каждый очаг
связан с именем профессионализированного бога и уже эти боги-
специалисты входят в связь общесоциальной целостности по
кровнородственному основанию, образуя единство-семью типа
олимпийской, скажем, или ветхозаветной^. Слабость и явная
непригодность кровнородственных связей для целей межпро-
фессиональной коммуникации создает ощутимый изолирующий
и различающий эффект. Его можно вскрыть во множестве по-
бочных выявлений от насмешек Гесиода над неразумием зем-
ледельца, который берется за дело плотника, рабочего Афины
(Труды и дни, 430, 455-456), до постоянного рефрена китай-
ских и индийских источников о необходимости следовать пра-
вилам сословия или касты.
Может быть, наиболее любопытной чертой этого изолирую-
щего эффекта и постоянных о нем упоминаний являются два
взаимосвязанных, похоже, обстоятельства.
Первое заключается в том, что подобная очаговая, знаковая
система хранения и трансляции социально-необходимого зна-
ния открыта в сторону специализации. Любой очаг-профессия
может распочковаться, может даже появиться новый очаг-про-
фессия; система без особых потрясений усыновляет или удоче-
ряет новые имена-различители и связанные с ними навыки,
достаточно напомнить о Дионисе, Эросе, Плутосе, Дике,
Ананке, Метрон...
Второе обстоятельство мы усматриваем в том, что в такой
системе хранения и трансляции знания разделение и удержа-
ние различенного в разделении является, видимо, более важ-
ной социальной функцией, чем интегрирующее движение к це-
лостности. И если это предположение верно, то мировоззрен-
ческая схема традиционного общества не только не будет ис-
пытывать склонности к использованию универсалий (грамма-
тической структуры языка, например), но в каком-то смысле и
сознательно будет отталкиваться от универсальных мировоз-
Язык и мировоззрение___________________195
зренческих оснований как от угрозы профессионально очагово-
му способу хранения и накопления знания.
Положение можно представить себе так: традиция фрагмен-
тирует массив социальнонеобходимых навыков в комплексы,
лимитированные физиологическими возможностями человека
и возможностями семьи транслировать этот комплекс, переда-
вать от отца к сыну. Реализуется тот самый тип распределения,
о котором Гермес у Платона напоминает Зевсу, вводящему
универсальный навык правды и справедливости, как о тради-
ционном: <Так ли их распределить, как распределено умение?
А оно распределено вот как: одного, владеющего, положим,
врачеванием, хватает на многих, несведущих в нем; так же и со
всеми прочими мастерами> (Протагор, 322 С). Поскольку же и
возможности человека и возможности семьи ограничены и
процесс распределения умений всегда идет в условиях насыще-
ния - традиция не знает <легких> профессий, то накопление
знания и рост массива социально-необходимых навыков при-
нимает вид необратимой прогрессии в специализацию методом
распочкования профессий^, поскольку в момент почкования
профессиональное знание распадается на изолированные очаги
и далее развивается самостоятельно: кровнородственная связь
богов-покровителей отдельных очагов не дает возможности на-
ладить <обмен опытом>. Таким образом, <развитие> по нормам
наследственного профессионализма есть необратимое движе-
ние в специализацию, в усложнение социальной структуры, что
рано или поздно приводит ее в фатальное столкновение с на-
личным уровнем помех, делает структуру нежизнеспособной,
демонстрируя тем самым модную в VI в. до н.э. и в XX в. н.э.
глубокую мысль о возникновении-расцвете-увядании-гибели
всего сущего, которую еще Маркс называл <избитой истиной>
(Из ранних произведений. М., 1956, с. 27).
Важно отметить, во-первых, что этот жизненный цикл тра-
диционного социума: рождение-расцвет-увядание-гибель,
никуда не ведет, и предел возможной специализации почти с
математической точностью устанавливается средним уровнем
помех среды и средней нормой отвлечения произведенного
сельскохозяйственного продукта, обычно порядка 15-20%. От-
чужденный продукт земледелия образует основу существования
всех остальных профессий, так что традиционное общество
способно существовать и накапливать специализированное
знание лишь до тех пор, пока оно в состоянии удержать в
196__________________________М.К.Петров
сельскохозяйственном производстве не менее 80% трудоспо-
собного населения^. Если в результате внутренних или внеш-
них потрясений государство гибнет, на его развалинах начина-
ется новое движение того же цикла, поскольку основание -
земледелие - относительно самостоятельно, не может быть
уничтожено без уничтожения социальности вообще. Поэтому,
когда говорят о гибели великих цивилизаций, имеют, как пра-
вило, в виду гибель развитой профессиональной матрицы. Да-
же в Эгейской катастрофе, когда погибла масса профессий -
воина, писаря, гребца, правителя и т.п., земледелие и обслужи-
вающий минимум ремесел выжили, дали начало новому синте-
зу, который перевел профессии в частные навыки индивида, а
профессионала в универсального человека.
Во-вторых, и это для нас особенно интересно, содержащий-
ся в семейной кровнородственной связи, с помощью которой
очаги профессионального знания замкнуты в целостность, век-
тор к распочкованию-специализации разрешает умножать се-
мейство божественных имен-различителей, но не позволяет со-
кращать его^. Тем самым он задает процессу традиционного
развития прямо противоположное направление, по сравнению с
тем направлением, которое мы наблюдаем в европейском очаге
культуры. Иными словами, традиционный универсализм наи-
более близко подходит к европейскому универсализму не в раз-
витой и увязшей в специализации форме, а в моменты круше-
ния-начала, когда старая профессиональная матрица гибнет, а
новая не успевает еще установиться. От этого пункта пути тра-
диции и профессионализма расходятся в противоположных на-
правлениях, и то движение, которое мы обнаруживаем в бас-
сейне Эгейского моря в XX-VII вв. до н.э., есть с точки зрения
традиции движение попятное, движение куда угодно, но не в
<развитость>. Если принцип разнонаправленности традицион-
ного и европейского развития принят на правах постулата, мы
тем самым лишаемся права искать единую дорогу, лестницу,
путь, тропинку, то есть единое основание для традиционного и
европейского развития, а с ним и права искать единое основание
развитости. Традиционный профессионализм и европейский
универсализм движутся в свою особую развитость по разным
дорогам, лестницам, путям, движутся всегда спиной к тому пе-
рекрестку, на котором их пути могли бы встретиться, и нет по-
этому смысла изображать всемирную историю как всеобщую про-
езжую дорогу в европейскую развитость и еще дальше, по которой
Язык и мировоззрение____________________797
пылят на некоторых интервалах развитости <все времена и наро-
ды>. Говоря словами Герцена, всемирная история отнюдь не
<высочайший маршрут инкогнито>, и на ее станциях-<момен-
тах> некому готовить лошадей.
Из этих обстоятельств следуют некоторые методологические
выводы, о них ниже. А пока зафиксируем тот этап рассужде-
ний, на котором мы оказались.
Пусть мировоззрение и философия конвенционально опреде-
лены как внеисторический и исторический социальные фено-
мены, то есть философия рассматривается как частная и исто-
рическая разновидность мировоззрения вообще, а мировоззре-
ние - как знаковая социальная сущность, с помощью которой
общество обеспечивает бытийную преемственность: накопле-
ние, хранение и трансляцию (передачу от поколения к поколе-
нию) того массива знаний-умений, который не может быть пе-
редан биогенетическими средствами (по биокоду). Такая знако-
содержательная сущность есть самоочевидное условие преемст-
венного существования любой социальности, а следовательно,
и самих людей, если в социальности видят компенсатор биоло-
гической слабости человеческого рода, то есть необходимое ус-
ловие существования людей. Без трансляции отчуждаемого в
знак знания каждое поколение людей, даже каждый индивид
вынуждены были бы начинать все с начала, то есть были бы в
положении обычного биологического вида, транслирующего
необходимый для жизни набор навыков и умений по биокоду.
В этом смысле, по основанию трансляции способов жизнедея-
тельности, биокод и мировоззрение функционально подобны,
оба обеспечивают преемственность существования вида, с тем,
однако, существенным различием, что социокод-мировоззре-
ние отчужден от человека в знак, не гибнет вместе с гибелью
индивида и в этом отношении противостоит смертному инди-
виду как вечная и неуничтожимая сущность.
С другой стороны, все виды социальности используют и
другой внеисторический знаковый феномен - язык на правах
средства общения, то есть перевода знания из поведенческой
(знать - значит уметь) в знаковую, осознанную форму. Язык
функционирует как деятельность (речь) по универсальным для
данной речевой общности правилам, образующим вместе с об-
щезначимым словарем репродуктивный универсальный каркас
речевой деятельности (язык-система).
198___________________________М.К.Петров
Наличие двух внеисторических феноменов системного типа,
обеспечивающих бытийную (мировоззрение) и коммуникатив-
ную (язык) преемственность существования общества во вре-
мени, порождает естественное для европейца, мировоззрение
которого в значительной части структурировано лингвистиче-
скими универсалиями, и обязательное для европоцентриста,
усматривающего в собственной культуре вершину духовного
развития мира, стремление к отождествлению мировоззрения и
языка-системы. <Очевидный> для европейца и не требующий
экспликации факт связи-тождества бытийных и лингвистиче-
ских универсалий, их формального подобия, что позволяет от-
ражать европейскую природу (реальность взаимодействия) в
логике понятий, а логические формализмы наполнять бытий-
ным содержанием (наука), представляется для любого из нас
чем-то естественным и <объективным>, вневременным, имею-
щим силу <для всех времен и народов>.
Научная экспликация постулата тождества мировоззрения и
языка-системы с неизбежностью ведет к плюрализму и относи-
тельности: существует много типов языковых систем и, следо-
вательно (в рамках тождества мировоззрения и языка-системы
это именно <следовательно>) существует такое же число миро-
воззренческих типов. Наиболее полно и последовательно этот
взгляд развернут в гипотезе лингвистической относительности
Сэпира-Уорфа, где христианин европеец с его верой в сотво-
ренность мира по слову ставится перед картиной мира и ему в
порядке искушения и испытания предлагаются различные язы-
ки-системы. Если вера в сотворенность мира по слову, в тож-
дество лингвистического и бытийного крепка и неколебима,
такой внеисторический объективный европеец видит именно
то, о чем пишет Уорф: <Мы расчленяем природу в направле-
нии, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в
мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому,
что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир
предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатле-
ний, который должен быть организован нашим сознанием, а
это значит в основном - языковой системой, хранящейся в
нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в поня-
тия и распределяем значения так, а не иначе в основном пото-
му, что мы - участники соглашения, предписывающего подоб-
ную систематизацию... Это соглашение, разумеется, никак и
никем не сформулировано и лишь подразумевается, и тем не
Язык и мировоззрение____________________/99
менее мы - участники этого соглашения; мы вообще не смо-
жем говорить, если только не подпишемся под систематизаци-
ей и классификацией материала, обусловленной указанным со-
глашением (Новое в лингвистике. М., 1960, вып. 1, с. 174-175).
Изучение традиционного общества показывает, что здесь то-
ждество лингвистического и бытийного не выдерживается: бы-
тийное образует свою особую систему, а язык используется по
основной функции средства общения для перевода знания из
латентно-поведенческой в предметно-знаковую форму, исполь-
зуется для отчуждения знания в социокод на предмет хранения
и трансляции. Из факта разносистемного существования
трансляции и коммуникации вытекает целый ряд серьезнейших
следствий. Если нет тождества лингвистического и бытийного,
то нет и всего того, что на нем держится: логики понятий, объ-
ективной реальности взаимодействия, опытной науки и уж, ес-
тественно, философии. Внешне это отсутствие в традиционном
обществе тождества лингвистического и бытийного выявляется
предельно просто - сравнением мировоззренческих категори-
альных аппаратов. В европейской мировоззренческой системе
все ключевые категории-знаки суть безличные интеграторы,
взятые, как правило, из языка-системы (сущность, субъект,
объект, отношение, активное, пассивное, бытие и т.п.). В тра-
диционной мировоззренческой системе все ключевые катего-
рии-знаки суть личные различители - имена, связанные в цело-
стность нелингвистическим отношением родства.
5. НЕКОТОРЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВЫВОДЫ
Четкое функциональное различение мировоззрения и языка
как двух внеисторических и допускающих поэтому объективное
представление агентов истории позволяет, нам кажется, более
строго сформулировать ряд проблем историко-философского
исследования. Методологический смысл такого предприятия -
осознанное использование сдвига исторической ретроспективы
для выделения новых областей исследования и выдвижения
новых гипотез - систем значений, - позволяющих под новым
углом зрения и в новой аранжировке увидеть некоторые из-
вестные, но иначе связанные или вообще не связанные факты.
Попробуем на правах примера, избегая неуместных в рамках
данной статьи детализаций, проследить, что, собственно, мо-
жет в первом приближении дать для анализа одной проблемы
200
- генезиса философии - развернутая выше аргументация. Ес-
тественно, что все высказанное выше в порядке индуктивного
выхода на проблему должно теперь, когда речь идет о выдви-
жении гипотезы и анализе вытекающих из нее следствий, пе-
рейти из формы утверждений в форму предположений, по воз-
можности многозначных и альтернативных: анализ следствий и
есть, собственно, уничтожение многозначности и альтернатив-
ности в широкой по исходу и достаточно неопределенной об-
ласти смысла.
Пусть, как мы и пытались это доказать, традиционную и ев-
ропейскую культуры разделяет не время-история-развитость, а
способ хранения, накопления и трансляции социально-необхо-
димого знания. Тогда производное от современных задач (по-
мощь слаборазвитым и развивающимся странам) смещение ис-
торической ретроспекции к проблеме разрыва между традици-
онными и европейскими мировоззренческими формами есть
духовный запрос на антиципации - на поиск в истории мысли
случаев перехода от мифа как способа специализированного коди-
рования знания, характерного для традиционного общества, к
философии как способу универсального кодирования знания, ко-
торый основан на тождестве лингвистического и бытийного и
типичен для обществ, испытавших унифицирующее и нивели-
рующее влияние античной философии, христианства, церкви, а
позднее и того, что Энгельс называл <научной формой позна-
ния природы>.
Таких случаев перехода в истории человеческой мысли об-
наруживается два: греческий стихийный и японский осознан-
но-целенаправленный (трансплантация <голландской науки>).
Хотя с точки зрения современности наибольший практический
интерес представляет случай японский, в теоретическом отно-
шении он и более сложен (основной корпус документов по
трансплантации науки долгое время считался государственным
секретом Японии и начал публиковаться лишь недавно) и ме-
нее интересен: <голландская наука> изначально осознавалась (в
какой-то степени и сегодня осознается, как внешнее и чуже-
родное явление в духе довольно распространенной концепции
<второго языка> или <второй культуры>^', к тому же преемст-
венность традиции и универсализма в японском случае сорва-
на, и речь идет не столько о переходе-трансформации, сколько
о появлении второго мировоззрения и сосуществовании двух
мировоззренческих схем. В каком-то смысле такая парность коди-
^
г^
*;>
Язык и мировоззрение____________________20/
рования характерна и для греков, но у греков мы постоянно на-
блюдаем попытки синтеза двух схем с очевидным тяготением к
универсализму^, чего не обнаруживается в японском случае.
Таким образом, чистый греческий случай уникален и как та-
ковой, естественно, нерепрезентативен: любое самое детальное
исследование событий в бассейне Эгейского моря в XX-VII вв.
до н.э. не может гарантировать оккамовской объективности -
перехода из позиции <после вещей> в позицию <до вещей>, по-
скольку на единичном примере нельзя отделить общее от еди-
ничного. При всем том сама идея преемственного перехода оп-
ределенно может использоваться как интегратор проблематики,
позволяющий определить сумму условий, при которых процесс
перехода может быть показан системно, и, соответственно, вы-
делить направления возможных поисков без обращения к ма-
гической формуле-<началу>>: <Известно, что...>
Первым и необходимым шагом на этом пути была бы по-
пытка удостовериться, что начало греческой перестройки ми-
ровоззрения является именно традиционным. Тот необычный
исход, при котором на развалинах чего-то вместо ожидаемого
по статистике (более ста случаев) традиционного исхода возни-
кает универсализм, подозрителен неоднородностью начала и
может быть списан на специфику крито-микенской цивилиза-
ции. По существу именно идея неоднородности лежит в раз-
личных концепциях <греческого чуда>: греки как бы падают с
неба или, того хуже, заимствуют напропалую то у египтян, то у
вавилонян и каким-то малопонятным <чудесным> способом де-
лают ни на что не похожее, заставляя историков философии
либо разделять, либо сочувственно относиться к теоретическим
капитуляциям типа знаменитой фразы Бернета: <Наука есть
способ видеть природу глазами греков>.
Археологические и текстологические материалы, которыми
мы располагаем сегодня, могут, нам кажется, быть основанием
для отождествления начала перехода с традиционной социаль-
ностью обычного типа, построенной на наследственном про-
фессионализме. Это прежде всего упоминания об ахейском
царстве в дипломатической переписке египтян и хеттов, а так-
же расшифрованная часть табличек из архивов Кносса и Пило-
са с перечислением множества профессий. Затем уже идут сви-
детельства древних авторов, которые удается обнаружить в по-
рядке антиципации - направленного поиска. Это, наконец,
очевидные следы принадлежности поэм Гомера и Гесиода к
202___________________________М.К.Петров
переходному периоду, когда мировоззренческая структура со-
храняет еще прямую связь с мифом, а используют ее явно ин-
тегрированные, универсальные люди типа Одиссея (царь-пи-
рат-земледелец-воин-плотник-моряк).
Далее, если начало принято традиционным и доказано, что
традиционный путь развития не содержит на правах необходи-
мого момента универсализации, а, совсем напротив, ведет к
росту и углублению специализации, возникает вопрос о причи-
нах <противоестественного>, но при всем том преемственного
<движения вспять>.
Наиболее широко распространенное сегодня объяснение пе-
рехода через серию катастроф-нашествий обнаруживает, при
неоспоримости самих нашествий^, именно методологическую
несостоятельность: объяснение необычного опирается на обыч-
ные и широко распространенные явления, которые в других
местах ведут к другим и однородным следствиям. Срыв преемст-
венного существования социума (гибель цивилизации) в ре-
зультате нашествия - явление повсеместное, но такой срыв
везде дает одно и то же: расцвет на развалинах традиции новой
традиционной же культуры. К тому же доказывать-то прихо-
дится преемственность перехода, что, очевидно, невозможно с
помощью указаний на срывы преемственности.
Отсюда первое уточнение: а была ли преемственность? Объ-
яснение от нашествий, хотя оно и редко эксплицирует эту
идею, предполагает этническую неоднородность бассейна: вол-
ны завоеваний несут с собой и смены культур с последующими
синтезами. Полностью отрицать эту схему трудно: в некоторых
случаях (орфики) синтез очевиден, но основание таких синте-
зов - универсализм - вряд ли выводим из этнических особен-
ностей синтезируемого. Более того, сама гипотеза сотворения
античности методом нашествий получает, нам кажется, сокру-
шительный удар от факта расшифровки Вентрисом линейного
письма В: в основу рабочей гипотезы им положено допущение
об этнической (языковой) однородности крито-микенской и
классической Греции.
Тот факт, что гипотеза подтвердилась, дает, во-первых, ре-
шающее, на наш взгляд, свидетельство в пользу преемственно-
сти перехода: традиционно и универсально существовали одни
и те же греки, а во-вторых, выводит факты нашествий за пре-
делы поиска основных причин перехода, придает таким причи-
нам более конкретную форму. Если, как выясняется, переход
Язык и мировоззрение____________________203
совершается на едином этническом основании, то он в прин-
ципе может быть показан <адиабатически> - замкнут на имма-
нентность без привлечения внешних причин. Искомые причи-
ны должны быть локальными, длительными и стопорящими -
запрещающими <естественное> движение в традиционную раз-
витость-специализацию.
Симптомы локальности процесса многочисленны: свиде-
тельства древних авторов, археология и т.п. Но наиболее убе-
дительным, пожалуй, безличным свидетельством в пользу ло-
кальности перехода может служить история колонизации -
распространения нового типа социальности. Соответствующие
карты дают типичную картину <антициклона> с эпицентром
области повышенного давления в Эгейском море. Новая соци-
альность как бы расползается сначала на побережье Эгейского
моря, затем Средиземного и Черного, но эти волны выбрасы-
вают греков на берега не как эмигрантов или перемещенных
лиц, готовых раствориться и исчезнуть в инокультурной среде,
а как носителей нового социального начала, как эллинов, сохра-
няющих общекультурные нормы и стандарты (олимпийские иг-
ры, номос), отличающие их от варваров.
Симптомы длительности и стопорящего действия каких-то
причин не менее многочисленны, если процесс рассматривать
не как победоносное восхождение на новый этап развития, а
как невозможность жить по-старому и поиск средств приспо-
собиться к новым и худшим, <тундровым>, так сказать, услови-
ям жизни. Здесь особенно показательны данные археологии,
тот своеобразный эффект миниатюризации или просто дегра-
дации, когда раскопки в полном несоответствии с идеей про-
гресса-развития обнаруживают под развалинами более пышные
развалины, да и литературные памятники дают ту же картину:
на месте дворцов у Гомера мы видим лачуги басилеев. Харак-
терна здесь именно преемственность шкального эффекта:
Кносс, судя по табличкам, по числу людей на порядок выше
Пилоса, а в Пилосе одни только писари составили бы более
четверти населения Одиссеева царства-дома, одной из круп-
нейших социальных единиц гомеровской эпохи, над которой
нет уже никакого постоянно действующего социального меха-
низма^. Идет процесс размывания социальности по основным
ее характеристикам, и в наиболее критической части - гоме-
ровская Греция - мы обнаруживаем <семейную социальность>,
или <человека-государство> типа дома Одиссея, от которых бе-
204___________________________М.К.Петров
рет начало линия универсальной интеграции: город-государст-
во - союз городов - империя.
Естественно, а для марксиста и обязательно, попытаться по-
искать такого рода причины в производственно-орудийной
сфере. Не изобрели ли хитроумные греки что-нибудь себе на
горе такое, что решительно отсекало возможность существова-
ния по привычной традиционной норме? Не имеем ли мы
здесь схему-прототип европейской <изобретательной> истории,
когда сначала выпускают джиннов из бутылки, а затем наход-
чиво от них спасаются? Энгельс показал механику таких про-
цессов на примере с началом чеканки монеты. На первый
взгляд такой поиск причин - продуктов неосмотрительной
изобретательности - не дает ничего интересного. Для периода
миниатюризации характерна деградация - потеря и опроще-
ние навыков: античность ничего орудийного не изобрела, да и
европейцы не были тароваты на изобретения вплоть до появле-
ния науки^, даже киты их могущества: порох, компас, разбор-
ный шрифт, заплыли в Европу из Китая.
Но в орудийном арсенале греков и в истории этого арсенала
были два знаменательных исключения. На фоне общего упадка
и опрощения быстро прогрессировали средства индивидуаль-
ной защиты и нападения; греческие наемники, <медные люди>,
появляются на просцениуме истории раньше греческой фило-
софии и играют самую активную роль в политической жизни
Египта, а потом и всего Ближнего Востока. Во-вторых, все ис-
точники упоминают корабль, прежде всего пятидесятивесель-
ный - пентеконтеру. В списке кораблей Гомер только со сто-
роны ахейцев упоминает более тысячи (1146) судов, в боль-
шинстве <черных>, пентеконтер, а о беотийских кораблях даже
сказано: <...на каждом из оных по сту и двадцать воинствен-
ных, юных беотян сидело> (Илиада, II, 509-510). Рядом с ко-
раблями идут упоминания о пиратах как вечной язве эллинско-
го мира. Практически все герои поэм Гомера проходят школу
пиратской жизни, даже Нестор, фигура определенно сухопут-
ная, <конник геренейский>, при встрече с Телемахом вспоми-
нает о временах, <когда в кораблях, предводимые бодрым Пе-
лидом, мы за добычей по темно-туманному морю гонялись>
(Одиссея, II, 105-106).
Нам кажется, что именно корабль очень подходит на долж-
ность первого европейского джинна из бутылки, что появление
корабля в бассейне Эгейского моря было началом агонии тра-
Язык и мировоззрение__________________205
диции, ее смертным приговором. И дело здесь не в экзотике,
не в <черных роджерах>, а в элементарной арифметике. В
Эгейском море более двух с половиной тысяч островов. По
свидетельству очевидцев, нет здесь такой точки, с которой не
было бы видно ни одного острова. Островное земледелие и
скотоводство - основа социальности этого региона, но основа
весьма своеобразная, не имеющая тыла, который позволял бы
использовать типичный для традиции маневр неравномерного
территориального распределения профессий, когда воинов,
скажем, можно сосредоточить на границе или в ключевых цен-
трах страны, а в сельскохозяйственных районах резко снижать
плотность населения таких профессий, как воины, писари, чи-
новники и т.п. Эгейская социальность вся <погранична>, и по-
ка не было крупных кораблей, водная преграда могла даже
способствовать традиционному развитию. Но появление кораб-
ля, сравнимого по силе с островом или с участком побережья,
спутало все карты, неизбежно должно было перевернуть всю
традиционную экономическую арифметику. Принципиально
невозможным стало выполнение условия наследственного про-
фессионализма: 80% населения должно быть занято в сельском
хозяйстве, предоставляя остальным право специализироваться.
Новая, порожденная изобретательностью самих традиционных
греков ситуация^ требовала другого распределения профессий,
когда за спиной каждого беззащитного пахаря встал бы воору-
женный воин, чиновник, правитель, писарь и т.п. Совмещение
профессий и переход профессиональных навыков в личные с
естественным их упрощением и ухудшением (кроме навыков
воинского и пиратского ремесел) становились в этих условиях
навязанной экономической необходимостью, условием выживания
в новой ситуации. Иными словами, универсализм, похоже, не
как очередной <шаг вперед> на бесконечном всемирно-истори-
ческом шляхе развития, а как шаг в сторону с наезженного
традицией пути в профессионализм, как нечто до крайности
напоминающее карликовые ивы и березы тундры. Универса-
лизм возникал не от хорошей жизни и не ради хорошей жизни:
гомеровских греков трудно обвинить в грехе сознательной ра-
боты на историю и для историков. Там, где возникали подхо-
дящие условия (Спарта, например), процветали рецидивы тра-
диции на удивление (Геродот) или на зависть (Платон, Ксено-
фонт) нормальным универсализированным грекам.
206_________________________М.К.Петров
Выход на корабль как на локальную, долговременную, отсе-
кающую причину, способную в принципе решить задачу пре-
емственного перехода от традиционного профессионализма к
европейскому универсализму понятным для европейца безлич-
но-объективным путем, порождает два круга проблем и, соот-
ветственно, областей исследовательского интереса.
Первый круг связан с кораблем, с пиратско-оборонитель-
ным отношением корабль - побережье. Здесь полезно выяс-
нить, является ли корабль лишь агентом разрушения традици-
онных форм жизни или в какой-то мере и структурирующим
агентом, стихийно формирующим новую социальность. Подоз-
рения на структурирующую активность корабля вызывают два
обстоятельства. Прежде всего это сам алгоритм морского раз-
боя, достаточно четко выявленный в многочисленных описа-
ниях. Дело здесь редко идет о разбое для разбоя, много чаще
разбой походит на переселение в условиях насыщения и раз-
вертывается по схеме: а) захват участка побережья; б) истребле-
ние мужчин; в) обращение женщин и детей в рабство; г) оседа-
ние пиратов - сыновей таких же пиратов-земледельцев-воинов
на захваченных землях. Такая практика, имеющая очевидный
разносный смысл положительной обратной связи по отноше-
нию к традиционной социальности - государственный и пи-
ратский корабль оказываются в единой роли постоянной угро-
зы, - имеет и позитивный смысл. С одной стороны, она насы-
щает земледелие отборными кадрами <глав домов>, которые
прошли хозяйственную практику в доме отца и пиратскую на
корабле, а с другой, она интегрирует этих глав домов по общно-
сти интереса в делах защиты и нападения. Обе тенденции до-
вольно хорошо документированы в поэмах Гомера и ранних
договорах^, причем вторая, резко отделяя дела дома (<в доме
своем я один повелитель>. Одиссея, 1, 393) от дел общего инте-
реса, явно ведет к появлению специфически греческого фено-
мена: гражданского закона - номоса, обладающего свойствами
равносилия, равнообязательности, безличности^.
Второе обстоятельство, наталкивающее на мысль об активно
позитивной роли корабля, связано со спецификой палубной
ситуации и пиратской операции вообще. Многовесельный ко-
рабль - чистый случай двусубъектной деятельности, то есть та-
кой деятельности, где функции программирования и регулиро-
вания действий принадлежат одному, а функции исполнения
программ - другому или другим.
Язык и мировоззрение___________________207
Существенной и важной для нас особенностью этой дея-
тельности является постоянное присутствие в ней связи ком-
муникации, речи, соразмерного комплекса: слово - дело, в ко-
тором организующая и определяющая роль принадлежит слову.
На палубе корабля двусубъектная деятельность - необходи-
мость: здесь все воли, стремления, способности ставить и ре-
шать задачи отчуждены в одну голову, а способность реализо-
вать решения распределена по многочисленной группе испол-
нителей, что создает и бесконечно воспроизводит, делает об-
щераспространенным навыком хорошо документированную
античностью ситуацию: один разумно движет, оставаясь непод-
вижным, - другой разумно движется, оставаясь неразумным. Это
античная полная причина, или полная потенция, которая пред-
полагает общение, невозможна без общения. Стороны ком-
плекса <слово-дело> могут войти в целостность лишь в том слу-
чае, если носитель слова умеет формализовать задачи в знаке
(речь), а носитель (носители) дела оперативно переводить зна-
ковую форму знания в деятельность. Требования, и весьма вы-
сокие, предъявляются здесь как к сторонам комплекса, так и к
самому языку - средству оперативной коммуникации^.
Другой круг производных от корабля проблем возникает то-
гда, когда проблемы первого круга: интегрирующая навыки,
структурирующая социальность, вырабатывающая линии обще-
го интереса, воспроизводящая противоречие-тождество дву-
субъектной деятельности (слово-дело) роли корабля, осознают-
ся как исходные моменты поиска антиципаций. Другими сло-
вами, выделив эти роли как функции и потому уже отправив
их из истории в объект по формулам типа: всякий раз, когда в
ситуациях типа Эгейской будет появляться многовесельный ко-
рабль, он будет воздействовать на ситуацию в таких-то и таких-
то направлениях, мы теперь, получив шоры рабочей ретроспек-
ции, обязаны вернуться к истории, к корпусу сохранившихся
свидетельств и проследить диффузию порождаемых палубой
новых связей и соотношений, меру этой диффузии-распростра-
нения и т.п.
Следы влияния палубных отношений обнаруживаются по-
всеместно. Пытаясь, например, анализировать структуру Одис-
сеева дома - высшей социальной единицы гомеровской эпохи,
- мы тут же обнаруживаем палубный принцип: а) есть низшая
палуба безымянных рабов - животворящая и универсальная
материя Одиссеева дома, занятая полусотней рабынь и каким-
208___________________________М.К.Петров
то количеством рабов, <на работе порознь живущих> (Одиссея,
XVI, 318-319); б) есть средняя палуба рабов, сохраняющих име-
на - Филойтий, Евмей, Меланфий, Евриклея, Евринома, Ме-
ланфо и т.п.; в) есть, так сказать, капитанский мостик повели-
теля дома. Отношения между палубами строятся по типичной
двусубъектной схеме: верхняя функционирует в режиме про-
граммирования, нижняя - исполнения.
Выявляя распространенность отношения <слово - дело>,
мы уже у Гомера обнаруживаем четкое различение знака и дея-
тельности с постоянным акцентом на примате слова: все беды в
поэмах происходят из-за нерадивости дела в подчинении сло-
ву, и даже прощенное своеволие (случай с Еврилохом. Одис-
сея, X, 429-43) ведет к катастрофе (Одиссея, XII, 350-420).
Почтительное и уважительное отношение к слову, к умению
формализовать ситуацию в слове, добиваться своих целей с по-
мощью слова - особенность поэм. Афина, например, говорит
Одиссею: <Мы оба любим хитрить. На земле ты меж смертных
разумом первый, также и сладкою речью; я первая между бес-
смертных мудрым умом и искусством на хитрые вымыслы>
(Одиссея, XIII, 296-298). Но при всем том, разрыв-комплекс
слова и дела определенно ощущается Гомером как нечто новое
и недостаточно еще освоенное. Он пока еще не умеет ограни-
чиваться в описаниях либо планом слова, либо планом дела,
для него характерна парность описаний: сначала описывается,
как сказано, а затем через связку типа <его повинуяся слову>,
- как сделано. Обычно это полные повторы (см., например:
Одиссея, XXII, 171-200). У Гомера впервые появляется и харак-
терный лексический комплекс <говорить-делать> (Xeyslv ка1
7toisTv), который потом можно будет обнаружить у многих ав-
торов, включая Гераклита и Платона.
Особенно любопытные формы приобретает диффузия па-
лубных принципов с изобретением и широким распростране-
нием алфавитного письма, которое возникает уже не как ре-
месло писаря, а как грамотность, причем грамотность всеоб-
щая или почти всеобщая: в Афинах, например, грамотными
были и свободные и рабы; граждане не могли быть неграмот-
ными уже потому, что ряд гражданских процедур и выборных
должностей предполагал грамотность. В этом мало удивитель-
ного, алфавитное письмо было действительно великим изобре-
тением, которое свело сложное и трудоемкое ремесло писаря
(в Новом царстве Египта, например, <почти> алфавитное пись-
^
^
Язык и мировоззрение____________________209
мо требовало от писаря знания более 500 священных знаков и
правил их уместного употребления) к умению оперировать с
тридцатью примерно знаками. Это было именно изобретение:
финикийская графика, которой воспользовались греки, не име-
ла гласных букв, и греки, создавая свои буквы-<стихии>, опред-
метившие все стороны языка, в том числе и грамматическую,
подставили под заимствованную графику новые фонемы. Рас-
пространение нового письма шло необыкновенно быстрым
темпом, явно отвечало насущной потребности в таком изобре-
тении. Ученые до сих пор спорят: в VIII или в VII в. до н.э.
появилось греческое письмо. А уже на рубеже VII-VI вв. до н.э.
более десятка греческих наемников из разным мест Ойкумены
оскверняют надписью и подписями статую Рамзеса II, доказы-
вая тем самым, что быть воином и писарем не так уж несо-
вместимо. От неграмотных басилеев Гомера их отделяет ни-
чтожный для истории срок.
К этому же времени относятся и реформы Солона, который
застал в Афинах не просто грамотность, но и пышную, осно-
ванную на грамотности флору юридической документации, ко-
торая, возможно, и объясняет причины столь быстрого распро-
странения грамотности. Юридический документ, жестко фик-
сирующий права и обязанности сторон, был, видимо, первой и
крайне важной модификацией отношения <слово - дело> из
лично-мгновенного, когда за устным словом обязан был стоять
носитель - Одиссей, например, в безлично-долговременное,
фиксированное и самостное, не требующее носителя отноше-
ние. Той же безличной, долговременной, фиксированной, са-
мостной природы и греческий закон-номос. Примером здесь
может служить тот же Солон, написавший законы в начале VI
в. до н.э. Почти через 200 лет, в 403 г. до н.э. Народное собра-
ние Афин постановило вернуться к <строю отцов> и записало:
<...законами пользоваться Солоновыми и его же мерами и веса-
ми>. Слово отделилось от носителя в самостную знаковую ре-
альность. Солон умер, а его законы, его <слово> продолжали
независимое от него существование, все с тем же успехом фор-
мируя, определяя, направляя и транслируя <дело> афинян, их
гражданское бытие.
Появление самостного, оторванного от носителя <слова> в
форме юридического документа, договора, полисного закона
практически замкнуло область мировоззрения на два лингвис-
тических полюса: а) на голову универсального грека, где пере-
210_________________________М.К.Петров
шедшие в форму личного навыка прежде разобщенные очаги
профессионального знания вошли в связь через универсалии
языка и в условиях двусубъектной деятельности получили на
стороне <слова> универсальную коммуникативную структуру
целостности - грамматику языка, создавая тем самым возмож-
ность межпрофессионального обмена знанием; б) на самост-
ное, отчужденное, равнообязательное, уравнивающее, постав-
ленное над индивидами вечное слово-<ол<ос, поскольку полис-
ный закон рассчитан, как и любой европейский закон, на мно-
жество поколений, несет очевидные мировоззренческие функции:
хранит и транслирует бытийную структуру социума.
Без опоры на грамматику, на универсалии языка оконча-
тельное смыкание языка и мировоззрения в философию - то-
ждество лингвистического и бытийного - не могло бы осуще-
ствиться. Но теперь это лишь вопрос времени. Общая тяга но-
вого мира к универсалиям, к мировоззренческой и даже про-
фессиональной <грамматике> очевидна. Здесь в едином ряду
оказываются геометрия, вазопись, живопись, скульптура, архи-
тектура, драма, комедия и т.п. Подобно нашим историкам
мысли, которые, заполучив очередные шоры ретроспекции,
идут на поиск антиципаций, греки ищут у Журденов-предшест-
венников и находят универсалии-каноны, грамматику искусст-
ва, не отдавая себе отчета в том, что самим-то журденам-про-
фессионалам знание этой грамматики было ни к чему, оно бы
лишь помешало движению-развитию в специализацию.
К такой группе попыток относится, видимо, и то, с чего мы
начинаем сегодня философию, - орфики, ионийцы. Поиск
<грамматики> традиционного мировоззрения здесь очевиден:
уходят имена-различители, а то, что их связывает (кровнород-
ственная связь порождения) как связь универсальная - всегда
из пары противоположных по полу возникает новое различе-
ние, - остается как грамматика мифа-Журдена и долго, по су-
ществу до наших дней, служит на правах мировоззренческой
интегрирующей структуры. Живучесть этой традиционной по
генезису универсалии понятна. Миф историчен в том смысле,
что образованная связями порождения целостность различен-
ного сохраняет отношение последовательности'. Зевс, например,
раньше Афины и позже Кроноса. Языковые универсалии, на-
против, статичны, не сохраняют этого отношения, что со всей
убедительностью показали уже элейцы^.
Язык и мировоззрение___________________211
Но если под философией понимать синтез языка и мировоз-
зрения, где функции целостности выполняют универсалии язы-
ка, то возникновение философии следовало бы относить к пер-
вому замыканию языка на мировоззрение (Гераклит) и под
развитием философии понимать последовательность таких за-
мыканий по основанию тождества лингвистического и бытий-
ного, понимать как поступательное движение по линии - мес-
ту синтезов лингвистического и бытийного, которая и задает
структуру целостности предмета истории философии.
Дальше мы не пойдем, дальше - детали. Подводя итоги,
можно сказать, что от палубы пиратского корабля и от дома
Одиссея мы наблюдаем преемственные трансформации ком-
плекса <слово-дело>, тождество-противоречие лингвистическо-
го и бытийного в самых различных модификациях (форма-со-
держание, рациональное-чувственное, мышление-бытие, теоре-
тическое-практическое...), которое образует всеобще-мировоз-
зренческий ключ европейской, основанной на универсализме
культуры. До Одиссея, первого европейца-универсала, мы не
встречаем ничего похожего. Перед ним традиция, имена-разли-
чители, другая система хранения, накопления и трансляции
знания. Если говорить серьезно о том, что отделяет сегодня
развивающиеся страны традиционного типа культуры от т.н.
<развитых> стран, использующих науку, то отделяет их возник-
ший на палубе многовесельного корабля поворотный круг ис-
тории и все то, что накоплено европейцами в попятном отно-
сительно традиции движении со времен Эгейской агонии тра-
диции и возникновения дома Одиссея. Если мы мыслим исто-
рию как однозначный и преемственный по времени процесс
развития - <поступательного движения к>, мыслим под фор-
мой одноколейки или лестницы, то традицию и развитость раз-
деляет около трех тысячелетий сложного и опасного пути, при-
чем разрыв этот не сокращается, а увеличивается: развитые
страны движутся быстрее, чем догоняющие их развивающиеся
страны. Если же история мыслится как преемственное и посту-
пательное <движение от>, то традицию и развитость ничто,
собственно, не разделяет по времени, различия носят структур-
ный, а не астрономически-временной характер. И тогда то, что
создано европейцами за три тысячелетия, можно без чрезмерных
усилий и перегрузок пересадить на инокультурные почвы. Но при
одном обязательном условии: необходимо знать различия, трудно-
сти, тупики, учитывать их в попытках перехода к <развитому> спо-
212___________________________М.К.Петров
собу жизни, а не затушевывать и смазывать их елейно-филантро-
пическими рассуждениями о равноценности, равноправии, подо-
бии, близости всех культур <всех времен и народов>.
Примечания
1. В литературе по истории мысли все чаще отмечается эта <стран-
ность> нашего способа мыслить, который заставляет любому истори-
ческому явлению, имеющему документированное начало во времени,
искать отца-основателя. Историк и систематик социологии Мертон,
например, пытаясь разобраться во множестве мнений насчет того, кто
именно начал современную социологию, приходит к выводу о том,
что стоило бы подумать и над самой постановкой вопроса: <Произ-
водство... в должность <отца социологии> частью дело личного вкуса,
а частью результат действия принятого на веру постулата относитель-
но того, как именно возникают и становятся научные дисциплины.
Производство - дело личного вкуса, поскольку нет общепризнанных
критериев того, что именно означает <быть отцом дисциплины>, но в
равной мере и результат посылки, по которой дисциплине в соответст-
вии с очевидно биологической метафорой приличествует иметь одного и
только одного отца, хотя история науки говорит скорее в пользу полиге-
неза> (Merton R.K. On Theoretical Sociology. Toronto, 1967, p. 2).
2. Нам не кажется удачным тот способ постулирования исходных
принципов со ссылкой на неведомую <теоретическую философию>,
который использован З.А.Каменским (Вопросы методологии историко-
философского исследования // Философские науки, 1970, № 1, с. 120). С
логической точки зрения он, конечно, выше распространенного спо-
соба историко-философских рассуждений без экспликации посылок и
точной их формулировки. Но с той же логической точки зрения, по-
скольку экспликация уже произведена, необходима и логическая экс-
пликация термина <теоретическая философия>, то есть возникает ти-
пичный регресс в бесконечность.
3. В наиболее чистой и четкой форме система Аристотелевых тер-
минов донесена до нашего времени нормативными грамматиками,
термины которых - кальки с греческих, восходящих к Аристотелю.
Ниже мы будем сознательно пользоваться этой школьной и даже
школярской терминологией, поскольку она, во-первых, точнее выра-
жает суть дела, а во-вторых, и сам Аристотель право на грамматиче-
скую интерпретацию бытия и онтологизацию грамматики обосновы-
вал <школярским> принципом тождества универсальных правил речи
Язык. и мировоззрение_____________________213
и универсальных законов бытия: <оста^та^ ^суетоп, тоста^ст^ т6 eivai
<rn^aivel> - сколькими способами говорится, столькими и выявляет
себя бытие> (Метафизика, 1017 а).
4. Цит. по: Антология мировой философии. М., 1969, т. 1, с. 898.
Стоит отметить, что либо переводчик, либо редактор, действуя, види-
мо, из соображений понятности для современного читателя, невольно
смазали весьма существенную для истории философии деталь: терми-
ны <субъектный>, <объектный> вместо <субъективный>, <объектив-
ный> создают впечатление, будто, скажем, esse objectivum Оккама не
имеет никакого отношения к привычному значению терминов <объек-
тивная реальность>, <объект>. О том же говорит и примечание к этому
отрывку, которое подчеркивает связь с Аристотелем, но затемняет связь с
философией нового времени: <Субъектное бытие - бытие чего-то в каче-
стве субъекта, подлежащего, существующего в реальной действительно-
сти. Объектное бытие - бытие чего как предмета мысли, имеющего бы-
тие лишь в уме> (там же, с. 922). Оппозиция единичного и общего исчез-
ла, хотя она характерна и для современного понимания этих категорий.
5. Там же, с. 899.
6. Там же, с. 898.
7. Там же, с. 898-899.
8. Именно поэтому, например, не кажется нам убедительным
стремление З.А.Каменского распространить субъект-объектное отно-
шение <на все времена и народы> и даже за эти пределы: <Философия
возникает тогда, когда предметом рассмотрения становится проблема
отношения субъекта и объекта. Само по себе это отношение сущест-
вовало еще до появления человека, до выделения его из животного
мира...> (цит. статья, с. 120). Если снят вопрос о функциональном суще-
ствовании для, об эффекте Журдена, самосознании, об опредмечива-
нии как условии осознания и анализа, ни о какой истории научной
дисциплины, в том числе и философии, не может быть и речи. Мы
можем, например, сказать, что ядерная физика возникает тогда, когда
предметом исследования становятся ядра атомов, и это будет истиной
бесспорной (в отличие от субъект-объектного отношения и филосо-
фии, поскольку отношение выявлено и опредмечено немецкой клас-
сикой, а философия возникла все же раньше), но <само по себе>, <в
себе> существование этих ядер <задолго до появления человека> не
может иметь к истории ядерной физики ни малейшего отношения.
Все, в том числе и философия и ядерная физика, возникает как пред-
мет исследования с момента начала <для нас существования>, иначе
нам пришлось бы приписать и философию и научные устремления
всему живому от поганки до бегемота.
214___________________________М.К.Петров
9. Хотя бы по <косвенной> формуле Аникеева: <В Упанишадах от-
сутствует обсуждение чисто логических проблем, но косвенно можно
установить, что мыслителям того времени были известны такие логи-
ческие приемы, как аналогия, целенаправленный эксперимент (1?),
разложение явления на противоположные элементы и др.> (Антология
мировой философии, т. 1. М., 1969, с. 78). Действительно и др.! Чего
только нельзя установить косвенно! Карась плавает, <следовательно>,
ему косвенно известен закон Архимеда. Платон не только говорит о
магните, но и использует магнитные аналогии в теории познания
(Ион), <следовательно>, Платон причастен к проблемам единой тео-
рии поля и др.! Для такого <косвенного> хода мысли существует чисто
технический термин <догадничество>, который Мертон, например, опре-
деляет как сознательный и ничем себя не связывающий поиск <теней
сходства>, которые осмысляются как идентичность (цит. работа, р. 20-21).
10. Что опыт сам по себе обладает верифицирующими свойствами,
известно было давно и ко времени Оккама стало уже общим местом в
духе, скажем, рассуждения Роджера Бэкона о доказательности: <Если
какой-нибудь человек, никогда не видевший огня, докажет с помо-
щью веских доводов, что огонь сжигает, повреждает и разрушает ве-
щи, то душа слушающего не успокоится и он не будут избегать огня
до тех пор, пока сам не положит руку или воспламеняющуюся вещь в
огонь, чтобы на опыте проверить то, чему учат доводы. Удостоверив-
шись же на опыте в действии огня, дух удовлетворится и успокоится в
сиянии истины. Следовательно, доводов недостаточно, необходим
опыт> (цит. по: Антология мировой философии, т. 1 М., 1969, с. 873).
Мы здесь говорим не об этой верификации - заключении рассужде-
ния опытом, а о характерной для опытной науки верификации-селек-
ции, о планируемом для проверки гипотез эксперименте.
II. <Нам свойственно от природы познавать то, что обретает свое
бытие лишь в прошедшей индивидуацию материи, ибо душа наша,
посредством которой мы осуществляем познание, есть форма некото-
рой материи> (Сумма теол., I, q. 12).
12. Dart F.E., Pradhan P.L. Cross-Cultural Teaching of Science //
Science, 1967, vol. 155, № 3763, p. 649-656. Сравнительное зондирую-
щее исследование Дарта и Прадхана в целом подтверждает общую ха-
рактеристику структуры традиционной системы знания: <Преобладаю-
щим взглядом является тот, по которому человеческое знание о при-
роде видится замкнутым телом, вряд ли вообще способным к расши-
рению. Эта конечная сумма знания передается от учителя к ученику,
от поколения к поколению. Источник знания - авторитет старших, а
не наблюдение. Нам никогда прямо не называли эксперимент или на-
Язык и мировоззрение___________________215
блюдение в качестве подходящего или достоверного критерия истин-
ности суждения или источника суждения. Когда один из нас заявил,
что книга вообще-то лишь более устойчивая запись чьих-то наблюдений,
то эта идея была принята как новая и весьма сомнительная> (р. 652). Не-
пальских школяров учат по европейским учебникам, но книги ддя них
выстраиваются в обычный порядок регресса, то есть уподобление идет
по нормам традиции, а не науки и сам смысл обучения приобретает
характерный для традиции мнемотехнический оттенок: <При такой
концепции знания нет ничего удивительного в том, что школа полага-
ется в основном на заучивание наизусть. Запоминание представляется
наиболее легким и эффективным путем усвоения замкнутой и ограни-
ченной суммы неизменных фактов> (р. 652). Наиболее, на наш взгляд,
интересной деталью этого исследования было сравнение данных по
Непалу с контрольными, однородными в этническом и возрастном
отношении группами в обычных <европейских> школах Гонолулу. Не-
пальцы в этих школах оказались нормальными американскими школяра-
ми, что начисто снимает проблему расистско-биологического истолкова-
ния различий между традиционным и европейским способом мысли.
13. <Камень этот не только притягивает железные кольца, но и со-
общает им такую силу, что они в свою очередь могут делать то же са-
мое, что и камень, то есть притягивать другие кольца, так что иногда по-
лучается очень длинная цепь из кусочков железа и колец, висящих одно
за другим, и вся их сила зависит от того камня> (Платон. Ион, 533 DE).
14. В <Началах теологии> Прокл пишет: <Всякая причина, перво-
начальная для какого-либо ряда, уделяет этому ряду свое свойство>
(97); <Все сущее эманирует из одной причины - из первой> (II);
<Все, способное производить, превосходит природу производимого>
(7); <Всякое множество вторично по сравнению с единым> (5). Такая
система постулатов явно нелингвистического происхождения задает
все же вполне определенную логическую модель упорядочения любого
множества в иерархию по основанию слабеющей эманации. То есть все
ряды производящих (порождающих) причин имеют единый фокус-
схождение, пересекаются на вершине иерархии в идее первой причины, а
все элементы различенного множества в силу своей вторичности приоб-
ретают функции целостности, <причастности-подчинения> единому.
15. Так, у Августина различие божественного и человеческо-гре-
ховного определенно тяготеет к слабеющей триаде неоплатоников, по
нормам которой отпадение от целого есть безусловный грех и порча:
<Не тем человек сделался похожим на дьявола, что имеет плоть, кото-
рой дьявол не имеет, а тем, что живет сам по себе, т.е. по человеку.
Ибо и дьявол захотел жить сам по себе, когда не устоял во истине; так
216__________________________М.К.Петров
что стал говорить ложь от своих, а не от божьих - стал не только
лживым, но и отцом лжи> (О граде Божьем, XIV, 4).
16. Борьба близких духовно к неоплатоникам субординационистов
и их противников монархиан, которые одержали победу на Никой-
ском соборе, что сделало дьяка Афанасия святым и великим, - яркий
и далеко не единственный в истории мысли случай насильственного и
невежественного вмешательства чисто политических, престижных,
случайных и даже экзотических соображений в тонкие структуры пре-
емственного развития мысли. В данном случае это вмешательство
оказалось настолько значительным по своим последствиям, что слабо
отмеченного теоретическими способностями и интеллектуальными
дарованиями Афанасия и его невежественную, зато <боевитую> пози-
цию по отношению к александрийцам приходится рассматривать как
переломную фигуру и переломный пункт развития европейской мыс-
ли, которая после Никейского собора определенно сворачивает в рус-
ло естественной теологии и опытной науки.
17. <И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося силь-
ного ветра, и наполнил весь дом, где они находились; и явились им
разделяющиеся языки как бы огненные и почили по одному на каж-
дом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на
иных языках, как Дух давал им провещавать> (Деяния, 2, 2-4).
18. Начиная с Галилея не раз утверждалось, что <природа написана
на языке математики>, и мысль эта стала уже общим местом.
19. В одном из афоризмов XVI-XVII вв. по поводу этого различия
говорится уже и нечто умаляющее достоинства Духа Святого: <В на-
мерения Духа Святого входит научить нас тому, как взойти на небо,
но отнюдь не тому, как ходит само небо>.
20. CM.: Curtius E.R. Europaische Literatur und lateinisches Mittelalter.
Bern, 1948, S. 323. Любопытно отметить, что Гегель с его удивитель-
ным историческим чутьем хотя и упоминает (в отличие от наших кур-
сов) <Естественную теологию> Раймунда Себунда, нигде не говорит о
<книжной аналогии> как о самостоятельном явлении, целиком, види-
мо, находясь под влиянием предрассудка своего времени, что средне-
вековье - провал и пустое место в истории Европы, которое можно и
должно <пролетать, надевши сапоги-скороходы> (Соч., т. XI, с. 79).
21. Прекрасный анализ следствий, из этого события для физики дал
Р.Оппенгеймер в лекциях 1962 г. (см.: Оппенгеймер Р. Летающая тра-
пеция. М., 1967, с. 12 и далее).
22. См.: Панофский 3. Галилей, наука и искусство. В кн.: У исто-
ков классической науки. М., 1968. Формулировка приведена в приме-
чаниях (с. 33, 16): <...я полагаю, что заметил у тел в природе наличие
Язык и мировоззрение___________________2/7
естественной склонности к некоторому движению подобно тому, как
у тел тяжелых есть склонность к движению вниз, и это движение про-
исходит у них в силу внутреннего начала и не нуждается в каком бы
то ни было внешнем двигателе... И поэтому по устранении всяких
внешних препятствий тяжелое тело на сферической поверхности,
концентрической с Землей, будет безразлично к покою и к движению
по направлению любой части горизонта, и оно будет оставаться в том
состоянии, в какое его однажды привели>.
23. <При познании, имеющем своим предметом то OTI, то есть при
познании того, что нечто существует, наше исследование исходит из
целостности идеи. При познании же, имеющем своим предметом той
Sum, или причины чего-либо, т.е. в науке, мы познаем причины час-
тей раньше причин целого> (Избр. соч., т. 1. М., 1965, с. 105). Гоббс,
таким образом, прекрасно видел и понимал односторонность и час-
тичность предмета опытной науки и того, что он называет философи-
ей природы: причинный аспект, а именно он и интересует Гоббса, не
достигает целостности, и это, по мысли Гоббса, не недостаток, а пре-
имущество, поскольку практические задачи человека частичны, лежат
не в творении вещей, а в их направленном изменении.
24. <Кроме действующей и материальной причины метафизики
признают еще две причины, а именно сущность вещи (которую неко-
торые называют формальной причиной) и цель, или конечную причину.
На деле же обе они являются действующими причинами> (там же, с. 160).
Действительно, если предмет ограничен взаимодействием, формаль-
ная и целевая причины уходят в разряд вторичных определителей, вы-
являющих себя через целесообразное воздействие как частный случай
воздействия вообще.
25. Юм, например, разъясняя существо познавательного тупика,
ссылается именно на эту соразмерность: <Я думаю, можно установить
в качестве общего правила, что если причина известна только по оп-
ределенным действиям, то невозможно выводить какие-нибудь новые
действия из этой причины, ибо качества, необходимые для выведения
кроме старых действий еще и этих новых, должны быть или иными,
или более совершенными, или обладающими более широко прости-
рающейся деятельностью, чем те, которые просто произвели действие,
лишь на основании которого мы и знакомы с причиной... Пусть выве-
денная причина (как это и должно быть) будет точно соответствовать
известному нам действию; невозможно, чтобы она обладала качества-
ми, из которых могли быть выведены новые, или иные, действия>
(Соч., т. 2. М., 1966, с. 148). Юму и в голову не приходит сомневаться
в правомерности самого концепта соразмерности, как, впрочем, и лю-
218___________________________М.К.Петров
бому из нас, когда речь идет об опытной науке: трудно себе предста-
вить смысл и назначение знания, в котором не выдерживалась бы од-
нозначность причинно-следственной связи. Его заведомо нельзя было
бы <приложить>, утилизовать для достижения человеческих целей.
Кант, который, по собственному убеждению, преодолел тупик Юма,
превратив полную потенцию Гоббса в пустую форму - априорный
канон знания о возможном опыте, все же именно из-за соразмерно-
сти причины действию вынужден был идти на дуализм мира тезисов и
антитезисов, последний и есть мир готового научного знания - мир
полных причин и полных потенций.
26. Рассматривая, например, <бессмысленное> предложение а 1а
Щерба: <Глая коздра болданула коздренка>, мы обнаруживаем, что в
общем-то все здесь <понятно> в духе заявления Алисы: <кто-то чего-
то убил>. Некое взрослое и, видимо, не очень миролюбивое существо
женского пола совершило какую-то не очень, похоже, приятную опе-
рацию над существом юным и, возможно, родственным существу
взрослому. Поскольку смысл (грамматический) здесь целиком связан
с окончаниями, мы вправе переставлять составляющие как угодно,
перебирать все для этого множества слов возможные контакты, <взаи-
модействия> не получится - ничто не изменится. Могут, правда, поя-
виться нюансы вроде, скажем, поэтического: <Глая, болданула коздренка
коздра>. В английском отчетливо выявлен эффект контактного <взаимо-
действия> и мы лишены всех этих свобод, форма: the gly cozdr has bolded
her little cozdr - является единственной для данного смысла, любое ее из-
менение резко и дискретно изменит смысл. Более того, любая взятая в от-
дельности словоформа этого высказывания не будет за пределами такого
<взаимодействия> нести никакой грамматической информации, в отличие
от четко, хотя и универсально определенных словоформ русской фразы.
27. Выдвигая эту не совсем обычную гипотезу в столь категориче-
ской форме, мы вовсе не присоединяемся тем самым к основным
идеям лингвистической относительности, которые развиты Сепиром и
особенно Уорфом (см., например, его статьи в кн.: Новое в лингвис-
тике, вып. 1. М., 1960). По высказанному мнению, аналитическая и
<взаимодейственно-контактная> специфика английского языка могла
<сработать> и действительно сработала лишь в конкретно-историче-
ских условиях растущей национально-политической консолидации,
религиозного сепаратизма, реформации, не говоря уже о таких теоре-
тических и духовных предпосылках, как тождество лингвистического
и бытийного, <Категории> Аристотеля, концепция творения мира по
слову и т.п. При всем том <двуязычие> слова божьего и влияние грам-
матической структуры английского языка на становление предмета и
Язык и мировоззрение____________________219
формализмов опытной науки, как и на разработку ряда категорий -
взаимодействие, контактная причинность, факт, эксперимент, - фи-
лософски науку санкционирующих, представляется нам очевидным.
Именно это обстоятельство, а не какие-то <геростратовы> поползно-
вения или теоретические несогласия с той линией изложения истории
философии, которая начата вступительной статьей Б.Б.Митина к XI
тому сочинений Гегеля в 1935 г. и ныне реализована в официальных
курсах (ни в статье, ни в реализациях ее положений нет именно ли-
нии, связи, концепции, так что соглашаться или не соглашаться здесь
попросту не с чем), вынуждали (см.: Вопросы философии, 1969, № 2)
и вынуждает нас обращать особое внимание на марксову характери-
стику английского номинализма как первого выражения материализма
вообще и самого материализма как прирожденного сына Великобрита-
нии (Соч., т. 2, с. 142-144). Нам кажется, что возможность философ-
ского обоснования двух принципиально противоположных монисти-
ческих мировоззрений и их размежевания появилась лишь с возникно-
вением двуязычия слова божьего, а затем и двух качественно и струк-
турно различных универсальных бытийных реальностей аристотелев-
ского и гоббсовского типа. Различие между материализмом и идеализ-
мом для нас несводимо к простому различию позиций, они различены
и концептуально и структурно.
28. Нам кажется, что слабым местом многих наших работ, с той
или иной степенью полноты реализующих марксистско-ленинский
подход к изучению истории мысли и истории философии, является
органическая какая-то неспособность <держать в уме> на правах огра-
ничивающего рабочего постулата основу основ такого подхода: люди, а
не боги, схемы, концепции, конструкции творят историю. Фатальным,
хотя и понятным в свете успехов опытной науки, способом мысль ис-
торика постоянно норовит споткнуться и замкнуться на дурно поня-
тую объективность - на какую-либо всеобще-безличную формулу или
схему, которая тут же обрастает самостными свойствами субъекта ис-
тории. Такая САМОИСТОРИЯ начинает, говоря словами Маркса, выиг-
рывать сражения, терпеть неудачи, толкать времена и народы на реа-
лизацию собственных замыслов, то есть истории если и не приписы-
вают лоб, глаза и уши старого христианского знакомого, этого вели-
кого мавра европейской истории, который сделал свое дело и которо-
му пора уйти, то, во всяком случае, ей передают функции самодея-
тельности, самоактивности, самоопределения, превращая человека-
творца в исполнительного агента по сбыту и реализации всемирно-ис-
торических затей и предначертаний этой внечеловеческой или надче-
ловеческой знаковой сущности. Для нас материалистический, маркси-
220___________________________М.К.Петров
стско-ленинский подход к истории мысли вовсе не метод исключения
человека (как это делает опытная наука по отношению к своему пред-
мету-объекту), человеческой субъективности из процесса историче-
ского движения, а, совсем напротив, прежде всего метод исключения
всех и всяческих надчеловеческих, экстрачеловеческих, сверхчелове-
ческих знаковых сущностей, метод утверждения, пусть на правах
credo, принципа монополии человека на все виды творчества, в том чис-
ле и творчества исторического, в котором боги, формулы, схемы, зна-
ки имеют статус средств и только средств, а не творцов-субъектов.
29. Частным, но досадным проявлением такого смешения является
очевидная для нас попытка говорить на разных языках о <феномене
Журдена> (см. цит. статью З.А.Каменского, с. 126-127). Только смеше-
нием исторического и объективного можно объяснить рассуждения
автора насчет прозы и мольеровского героя. Феномен Журдена при-
надлежит истории, а не объективности, знанию <ддя нас>, а не зна-
нию <ддя вещей>, не знанию-умению. Планеты и до Ньютона ходили
по его законам небесной механики, свет всегда и везде имел конеч-
ную скорость, но <для нас> именно Ньютон заставил ходить, а не плу-
тать планеты (по самой этимологии это плутающие сущности), а
свет укротил Эйнштейн, причем, не будь Ньютона, <ддя нас> и сего-
дня не было бы относительности и многого другого. Из истории науч-
ных дисциплин, как и из истории философии, нельзя выбросить по-
следовательность имен-событий, каждое из которых и есть, собствен-
но, прозрение по нормам феномена Журдена, но в продукте научных
дисциплин, когда мы рассматриваем его под углом объективности,
этой последовательности нет: мы без труда объединяем в синхронный
симбиоз-целостность лайнера, например, такие несравнимые по исто-
рическому возрасту элементы знания для вещей, как колесо, электро-
ника, аэродинамика, дерево, пластика, титан и т.п., все здесь одина-
ково <молодо> и надежно. Смешение исторического и объективного
основной, нам кажется, источник злоупотреблений ретроспективой в
историческом исследовании. Сам факт неизбежности ретроспекции
ни у кого не вызывает сомнений, в том числе и у меня (сколь бы еди-
нодушно ни утверждалось в критических замечаниях обратное). Ддя
исторического исследования важен здесь не факт ретроспекции как
таковой, а возможные ошибки и искажения, связанные с неосознан-
ной подменой исторического объективным, с анализом событий, при-
надлежащих к одной системе смысла, по нормам событий, принадле-
жащих к другой системе смысла, опасность таких ошибок и искаже-
ний особенно велика, когда мы на правах теоретического постулата
выдвигаем правомерность анализа неразвитых форм с помощью раз-
Язык и мировоззрение____________________221
витых, не дав себе труда убедиться, что моменты неразвитости и раз-
витости лежат на одном основании развития. Например, Гераклит пи-
шет: <то tppovsiv aps-rq ЦБугст-гт), кол (rotpiT) о.Хт)8ёсх ^eysiv Kcxl 7toisTv
ката (pUCTlv еяаюуто^> (В 112), что в смысловой системе его времени
могло бы означать: <благоразумие - величайшая добродетель: мудро
правдиво говорить и поступать согласно (прислушиваясь к) собственной
природе-рождению>, то есть речь здесь примерно о том, о чем и у
Крылова - <беда, коль...>, мотив хорошо документированный антич-
ными источниками, диалогами Платона, например. Дильс чуточку ме-
няет акценты, превращая благоразумие в мышление (das Denken) и
природу-рождение (наследственный навык) просто в природу (nach
der Natur zu handein), хотя у него еще и остается возможность древне-
го истолкования. Еще чуточку подправляет акценты Маковельский:
<...мудрость состоит в том, чтобы говорить истину, и прислушиваясь к
(голосу) природы, поступать согласно с ней>. А потом уже начинают-
ся жертвы некритической ретроспекции. Ойзерман, например, так по-
нимает смысл фрагмента: <Итак, стремящемуся к мудрости надлежит
поступать сообразно природе вещей> (Ойзерман Т. И. Проблемы исто-
рико-философской науки. М., 1969, с. 18). Это уже, простите, пуш-
кинская Татьяна с транзистором. Ретроспекция неустранима, это ра-
бочий момент интеграции знания: обнаружив новое, исследователь
сознательно ищет предшественников, связей с наличным и извест-
ным. Он совершает акт ретроспекции, поскольку новое можно ввести
только по отношению к наличному. Ссылки - очевидные следы та-
кой рабочей ретроспекции. Но стоит лишь чуточку дать себя увлечь
внешним сходством, как обязательно появляется что-нибудь вроде
<природы вещей>, вроде транзистора в руках пушкинской Татьяны.
30. Связь этого <естественного> для современного исследователя
обычая с христианской практикой доказательства от авторитета Свя-
щенного Писания выглядит достаточно прозрачной. Уже в самом Пи-
сании мы обнаруживаем следы доказательных опор на предшествен-
ников. Так, Павел, например, в синагоге Солоник: <Три субботы гово-
рил с ними из Писаний, открывая и доказывая им, что Христу надле-
жало пострадать и воскреснуть из мертвых, и что сей Христос есть
Иисус> (Деян. 17:2-3). У каждого времени свои заботы, и сегодня, ко-
гда мы исследуем сети цитирования, мы наблюдаем довольно четкое
размежевание функций доказательности и интеграции. Современное
цитирование и связанный с ним феномен ретроспекции тяготеют к
интеграции научного продукта, к строительству силами индивидов це-
лостной дисциплинарной структуры <обобществленного> знания, то-
гда как функция доказательности определенно поглощается ссылками
222_________________________М.К.Петров
на объективную реальность - на данные эксперимента или на их ве-
рифицирующий эквивалент.
31. Мертон, который не видит рабочей (интегративной) функции
опоры на предшественников и понимает под цитированием, похоже,
не переосмысление, а вырванные у предшественников куски текста
или целостные идеи, всю проблему рассматривает в психолого-мо-
ральном плане, приводит три основных мотива: а) библейское убежде-
ние <нет ничего нового под солнцем>; б) шовинистические или груп-
повые предрассудки; в) органическую враждебность к коллеге-совре-
меннику, которому удалось обойти других (Мертон, цит. работа, р. 21).
Вместе с тем он четко фиксирует инициирующую роль автора, приво-
дит любопытнейшие примеры возникновения такой рабочей ретро-
спекции, в том числе из собственной практики.
32. Литература по этому вопросу огромна, см., например: Dedijer St.
The Future of Research Policies. In: Formulation of Research Policies. Wash.,
1967; Price D. Measuring the Size of Science, Yale, 1969 (preprint); Blackett
P.M.S. The Ever Widening Gap // Science, 1967, vol. 155, Febr. p. 954.
33. Мы понимаем, конечно, огромную силу теоретической инер-
ции, и если два с лишним столетия историки культуры, мысли, фило-
софии упорно пытались искать во всем общее, руководствуясь (даже в
таких <изолирующих> концепциях, которые мы обнаруживаем у
Шпенглера, Малиновского, Тойнби) идеей смутно осознаваемого и
избегающего экспликаций архетипа, то сам разговор о различиях вы-
зывает естественную реакцию гимна общности как таковой и филип-
пик по адресу познавательной ценности различий как таковых. Ка-
менский, например, подчеркивая тезис о том, что общее во всех отно-
шениях превосходнее различия, пишет: <Это обстоятельство (общ-
ность проблематики. - М.П.) представляется куда более показатель-
ным, нежели тот факт, что в каждой из этих культур решение одних и
тех же проблем принимало специфические формы - явление вполне
понятное и более тривиальное, чем факт единства, который никак
иначе не может быть объяснен, нежели единством тех объективных
закономерностей, воспроизведением которых в сознании и являлись
эти философские концепции и понятия> (цит. статья, с, 125). Во-пер-
вых, никто пока не предложил сколько-нибудь надежного критерия
идентичности, способного доказательно определять общность про-
блем и результатов, и даже в очевидных случаях вроде закона сохране-
ния энергии возникает, по Куну, ситуация типа: <из двенадцати уче-
ных, претендующих на формулировку концепта энергии и ее сохране-
ния, нет двух, давших хотя бы близкие> (Kuhn Th.S. Energy,
Conservation... In: Critical Problems in the H. ofSc. Madison, 1959, p. 321-
Язык и мировоззрение__________________223
356). А во-вторых, и это куда более важно, ддя жителя современной
Индии с годовым доходом, равным среднему годовому расходу русско-
го или англичанина на табачные изделия, куда более интересно знать
не то, что их объединяет, делая и русского, и англичанина, и индуса
единой <индоевропейской> ветвью homo sapiens с очевидными следа-
ми биологической, языковой и исторической общности, а то, что их
разъединяет, вынуждая Индию идти на реформы во всех областях со-
циальной жизни. Нам кажется, что если всерьез говорить о той помо-
щи, которую могла бы и в силу своего интернационального долга обя-
зана оказать марксистско-ленинская история философии миру разви-
вающихся стран, то это были бы не елейно-убаюкивающие исследова-
ния общности и близости, которые свели бы за один стол русского,
англичанина и индуса в благорастворении чувств общности и равно-
сти всех и вся, а теоретические исследования природы и состава тех
реальных различий и трудностей, которые повсеместно вскрываются как
серьезные и опасные препятствия на пути этих стран к развитости.
34. CM.: Contemporary Sociological Theories. N.Y., L., 1928. Эта рабо-
та Сорокина с ее основным тезисом: все существенное в современных
социологических, психологических и философских теориях <просто
повторение> того, что давным-давно было сказано в священных кни-
гах Востока, конфуцианством и даосизмом, обладает хотя бы достоин-
ством ясности, четким представлением типа и смысла конечного ре-
зультата, чего весьма не хватает нашим работам. Кстати, более позд-
няя работа Сорокина (Sociological Theories of Today. N.Y., 1966) впол-
не на <современном> уровне унификации ради унификации без объяс-
нения причин и экспликации основных тезисов.
35. Может быть, один из первых <странных> диалогов традиции и
возникающей Европы зафиксирован Полисном, где тяготеющая к тра-
диции Спарта определенно отказывается понимать универсализм:
<Союзники обвиняли лакедемонян: из нас, говорили они, многие уча-
ствуют в походах, а из лакедемонян - мало. Агесилай на равнине
приказал сесть отдельно лакедемонянам, отдельно союзникам. Когда
они расселись так, глашатай объявил: пусть встанут гончары; у союз-
ников встало немало. Вторыми - кузнецы; встали многие. В-третьих
- плотники; встало еще больше. Так вызывал он по порядку и осталь-
ных ремесленников, и занимающихся низкими работами, и без малого
встали почти все союзники, из лакедемонян же ни один: им запрещено
было заниматься низким ремеслом> (Военные хитрости, 11, 1).
36. Физик и историк науки Прайс, много сил отдавший поискам
<науки> в Китае, Месопотамии, Египте и не растерявший в этих по-
исках трезвое отношение физика к оценке результатов, по этому по-
224__________________________М.К.Петров
воду замечает: <Теперь-то мы знаем, что ни одна из великих цивили-
заций не вступала на хотя бы сравнимый путь научного развития. Как
это выясняется из нашего фрагментарного пока понимания истории
этих цивилизаций, они даже не приближались к этому пути. К такому
факту можно относиться двояко. Традиционный подход состоит в
том, что мы исследуем эти цивилизации друг за другом, пытаясь пока-
зать, что совокупность войн, нашествий, политических и социальных
условий, экономических затруднений, философских предрассудков и
т.п. помешала развитию научной революции. Но возможно, что наша
уверенность в естественности и обязательности нашего пути - обык-
новенное тщеславие. Более рациональной альтернативой было бы
предположение, что именно наша цивилизация сбилась с пути. До-
пустим, что как раз другие были по большей части нормальными и
только наша наследственность содержала тот редкий и специфиче-
ский ген, который разросся, подобно грибу, в деятельность, опреде-
ляющую сегодня нашу жизнь. Есть, пожалуй, основания говорить о
редком наличии науки в цивилизациях в том числе, в каком астроном
говорит о редком наличии планетных систем у звезд, а биолог -- о
редком наличии жизни на планетах> (Price D. Science Since Babylon.
Yale, 1962, p. 3-4). К этому можно только добавить, что если подхо-
дить к таким <ненаучным>, <ненормальным> цивилизациям с совре-
менными мерками развитости (доход на душу населения, население
на единицу пригодной ддя земледелия площади, объем социума по
числу связанных с ним людей, число и качество освоенных навыков),
то по крайней мере до XVII в. понятие <развитого> мира принадлежа-
ло, бесспорно, странам Востока, традиционной социальности.
37. В книгах Бытия, не говоря уже о типичной для традиционных
теогоний последовательности событий, что исследовано еще Корн-
фордом, много и частных типично традиционных оговорок и непосле-
довательностей вроде порождения профессий, а не людей: <Взял себе
Ламех две жены... Ада родила Иавала; он был отец живущих в шатрах
со стадами. Имя брату его Иувал: он был отец всех играющих на гус-
лях и свирели. Цилла также родила Тувалкаина, который был ковачем
всех орудий из меди и железа> (Бытие, 4, 19-21).
38. В Индии, например, процесс почкования каст идет и сегодня.
См.: Збавител Д. Касты. В кн.: Боги, брахманы, люди. М., 1969.
39. Любопытно, что <утилитарист> Мо-цзы и особенно <легисты> Ки-
тая прекрасно понимают эту специфику профессиональной матрицы как
основу существования государства. Известные по событиям культурной
революции мотивы <исправления сельским трудом>, <целина обязательно
будет поднята>, как и многое другое, прямо восходят к Шан Яну.
Язык. и мировоззрение__________________225
40. Это создает в мифе экзотическую дня наших норм мысли про-
блему дезактивации старых, но бессмертных и вечно юных богов, вы-
вода их за пределы картины мира. Способов решения здесь множест-
во, от элементарного оскопления Кроноса Зевсом до невинной ссыл-
ки на семейные неурядицы (Илиада, XIV, 200-212).
41. См., например, у Дарта и Прадхана: <В качестве одного из ша-
гов мы предлагаем, чтобы наука вводилась как <вторая культура>, ско-
рее дополняющая то, что существует, нежели отменяющая его. Наука
должна тогда преподаваться в том духе, в каком преподают второй
язык: его нужно знать и использовать, но не с тем, чтобы изгнать из
употребления родной язык> (цит. статья, р. 655).
42. К. примеру, Протагор у Платона так обращается к аудитории:
<Но как мне вам показать все: рассказать миф, как старик молодым,
или же разобрать вопрос с помощью рассуждений?> Реакция аудито-
рии - безразличие: <Многие из присутствующих отвечали, что как
ему хочется, так пусть и излагает>. И Протагор рассказывает миф, но
с явной универсализирующей надбавкой. Отвечая Гермесу на вопрос
о том, как именно распределить правду и справедливость среди лю-
дей, Зевс покидает рамки традиции. <Всем, - сказал Зевс, - пусть
все будут к этому причастны, не бывать государству, если только не-
многие будут причастны к ним, как бывают причастны к другим заня-
тиям. И закон положи от меня, чтобы всякого, кто не может быть
причастным совестливости и правде, убивать как язву общества>
(Протагор, 320-322). Практически аналогичную ситуацию безразлич-
ной аудитории фиксируют Дарт и Прадхан на материале опроса не-
пальских школяров: <За очень малыми исключениями, нам давались в
одном и том же опросе, иногда одним и тем же лицом объяснения яв-
лений природы, ориентированные как на миф, так и на учебник. На-
пример, объясняя землетрясение, один в группе из четырех мальчиков
сказал: <Земля лежит у рыбы на спине, когда она устает, она сдвигает груз
и трясет землю>. Все согласились, но другой туг же добавил: <В центре
Земли огонь, он рвется наружу, и когда разламывает землю, бывают зем-
летрясения>. Все согласились и с этим. В группе школьников-неварцев
(четыре мальчика и девочка) на те же вопросы были даны следующие от-
веты: <Земля держится на четырех слонах, когда один из них переклады-
вает тяжесть на другое плечо, бывают землетрясения>; <В земле огонь и
расплавленный металл, они пытаются вырваться оттуда, могут разорвать
или сдвинуть скалы земли, вызвать землетрясение>> (цит. статья, р. 651).
Но в отличие от античности здесь универсализирующей надбавки не об-
наруживается: книги как источник знания попадают в тот же рад-регрес-
сию, что и старики, то есть наука уподобляется мифу, а не наоборот.
8- 739
226_________________________М.К.Петров
43. Пилос, например, сгорел по всем правилам нашествий и, зака-
лив таблички на всех стадиях писарского ремесла, дал в руки истори-
ков великолепный и устойчивый документ, позволяющий графологи-
ческими исследованиями установить по почерку число писарей (более
двадцати), восстановить технику письма, не говоря уже о структуре
социальности. Но, доказывая факт обыкновенного нашествия, о кото-
ром есть и литературные свидетельства, пожар пилосского дворца не
доказывает самой гипотезы катастрофического характера перехода:
сотни дворцов горели и разрушались по обычной схеме гибели тради-
ционной социальности, и на их месте в Египте, Месопотамии, на
Востоке расцветали столь же традиционные социальности, и в этом
отношении судьба Пилоса не правило, а исключение, которое не мо-
жет доказывать то, что в 99 случаях из 100 давало совсем иной исход.
44. Народное собрание Итаки не собиралось 20 лет, да и собрав-
шись по поводу поведения Пенелопы, ничего не решило. Сама гипо-
тетическая <повестка дня>, которую предлагает Египтий, не включает
идеи функционирования каких-либо постоянно существующих испол-
нительных органов (Одиссея, II, 26-33).
45. Блэккет, например, совершенно справедливо замечает: <В исто-
рии предметов быта поражает почти полное отсутствие существенных
улучшений или изменений в период между расцветом великих царств
Среднего и Дальнего Востока и подъемом современной технологии в
Европе восемнадцатого столетия... В некоторых областях, конечно,
имел место медленный и постепенный прогресс, но он сопровождался
регрессом в других областях. Среди наиболее важных технологических
новинок были: огнестрельное оружие, магнитный компас, печать с
подвижным шрифтом, хомут, некоторые усовершенствования в водя-
ных и ветряных мельницах, океанские корабли> (Блэккет П.М.С. Уче-
ный и слаборазвитые страны. В кн.: Наука о науке. М., 1966, с. 55).
Оно и понятно: разломав традиционную мировоззренческую схему,
европейцы создали <усеченное> мировоззрение, хорошо приспособ-
ленное к хранению и трансляции знания, но не имеющее механизма
кумуляции - перевода познавательных достижений индивидов в со-
циокод. Опытная наука явилась этим завершающим многовековую ра-
боту кумулирующим дополнением.
46. Уже Минос, по свидетельству Фукидида, имел дело и с кораб-
лями и с пиратами: <Минос - самый древний из тех, о ком мы знаем
по слухам, приобрел флот и на самом большом пространстве владел
Эллинским морем и Кикладскими островами... Он искоренил также,
поскольку это было в его силах, пиратство на море, предпочитая, что-
бы их доходы получал он сам> (История, 1, 4).
Язык. и мировоззрение____________________227
47. Типичным ддя древней договорной практики можно считать
начало договора между Кноссом и Тилиссом: <Тилиссянину разреша-
ется безнаказанно заниматься грабежом повсюду, кроме районов,
принадлежащих городу кноссян...> (Хрестоматия по истории Древней
Греции. М" 1964, с. 114).
48. Традиция также имела нечто похожее на закон: фа китайских
легистов, например. Но при внешнем сходстве фа и номоса природа
их совершенно различив. Фа принадлежит к профессиональной прак-
тике, есть свод рекомендаций для правителя, орудие ремесла, дейст-
вие которого не распространяется на самого правителя. Номос же -
выражение и фиксация общности интереса, того, что людей объеди-
няет и уравнивает в каких-то отношениях, делает их равными и рав-
ноправными перед законом. В Китае, скажем, невозможен был бы
афинский прецедент постановления о законе: <Неписаным законом
властям не пользоваться ни в коем случае. Ни одному постановлению
ни Совета, ни народа не иметь большей силы, чем закон> (Андокид. О
мистериях, 85).
49. Для европейца навык оперативного программирования и дис-
циплины - оперативного раскодирования команд в деятельность, -
кажется естественным и само собой разумеющимся. В традиционном
обществе этот навык играет значительно меньшую роль: трансляция
знания идет в основном на семейном уровне по принципу <делай как
я>, и оперативные формы трансляции, необходимые для двусубъект-
ной деятельности, как и содержательная точность знака-слова, могут
быть на менее высоком уровне. Экзотичной, но тем не менее назида-
тельной иллюстрацией может служить японский язык, который почти
не используется ни в японской науке, ни в двусубъектной деятельно-
сти. А.Анисимов, например, пишет: <Японцы в групповых авиацион-
ных боях с американцами были почти беспомощны, теряли в несколь-
ко раз больше машин, чем противник. Немаловажная причина - осо-
бенности японского языка, которые не позволяли летчикам быстро и
четко обмениваться информацией о стремительно меняющейся воз-
душной обстановке, оперативно координировать свои действия>
(Пространство мысли // Техника молодежи, 1971, № 3).
50. Здесь, в трактовке внеисторической природы лингвистических
универсалий (грамматики языка), необходима серьезнейшая оговорка.
Со времен Аристотеля метод выделения языковых универсалий ис-
пользовал постулат: <из слов вне связи ни одно ни истинно, ни лож-
но>, соответственно, высшей единицей языка считалось предложение
- <законченная мысль>, <суждение>. Постулат действует и сегодня.
Хоккетт, например, приводит его в качестве одного из эмпирических
228___________________________М.К.Петров
допущений: <Мы можем с полным основанием сосредоточить наше
внимание на отрезках конечной длины, называемых предложениями>
(Хоккетт Ч. Грамматика для слушающего. В кн.: Новое в лингвистике,
вып. IV. М., 1965, с. 140). При таком подходе связь между предложе-
ниями, сводящая их в историческую сохраняющую отношение последо-
вательности целостность различенного (текст), практически не изуча-
лась, хотя сегодня, используя постулат типа: <из предложений вне
текста-связи ни одно не несет информации>, мы выходим в область
новых, явно исторических универсалий (закон Ципфа, квота цитиро-
вания, тезаурус, предел информативности) формально-статистическо-
го типа, чрезвычайно близких к универсалиям <научного поступательного
движения>, какими они вскрываются в науковедении. Так что древний
спор о природе лингвистического формализма и о его способности или
неспособности представлять движение далек еще от завершения.
ЭФФЕКТЫ РЕТРОСПЕКТИВЫ
В ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОМ
ИССЛЕДОВАНИИ
Под эффектами ретроспективы мы имеем в виду совокуп-
ность проявлений рада универсальных по смыслу установок,
законосообразностей, ограничений человеческого знакового
общения, которые относятся главным образом к объяснению
или, как теперь часто говорят, к социализации - к передаче ин-
дивидуального продукта познавательной деятельности в при-
знанную и зафиксированную на правах групповой, коллективной,
социальной ценности единицу наличного смысла или знания.
Термин <ретроспектива> для совокупности таких явлений
выбран нами под давлением множества обстоятельств, общий
смысл которых состоит в том, что любая попытка общения,
достижения взаимопонимания, передачи-отчуждения мыслей
индивида в чужое достояние, будь то другой индивид, коллек-
тив, общество, всегда включает на правах исходного и универ-
сального момента <обращение> к результатам предшествующих
актов общения в поисках опор, позволяющих связать новое,
неизвестное пока собеседнику (читателю, аудитории, группе,
коллективу, обществу) с наличным, известным, освоенным, пе-
реводя тем самым новое в наличное. Насколько нам известно,
первым человеком, который обратил внимание на необходи-
мость <обращения>, опосредствования нового наличным и ос-
воения нового через связь с наличным как на универсальный
момент человеческого общения, был Гераклит: <Хочешь гово-
230___________________________М.К.Петров
рить понятно, покрепче держись за известное всем, как полис
держится за законы и еще крепче> (В 114).
В данном случае ссылка на Гераклита - преднамеренная
демонстрация неуемного стремления, объясняющего искать
достаточно известных и авторитетных предшественников, при-
чем искать на всю глубину собственного опыта и предполагае-
мого опыта другой стороны общения, искать как вероятные
точки общности, соприкосновения, взаимопонимания. Роль та-
ких точек, будь то предшественники, антиципации, прецеден-
ты, идеи, положения, формулы и т.п. вплоть до сказочных пер-
сонажей и героев мультфильмов, - служить опорами и строи-
тельным материалом для возведения лесов, в которые объяс-
няющий пытается одеть известное ему, но подлежащее объяс-
нению. Со своей стороны слушатель или читатель, двигаясь по
этим лесам как по известным контурам неизвестного, получает
возможность совершить скачок от известного к неизвестному,
понять это неизвестное, перевести его в известное для себя.
Поскольку в процедуры объяснения включены такие трудно
поддающиеся точному учету составляющие, как оценка объяс-
няющим областей пересечения собственного опыта и опыта
другой стороны общения (или консенсуса, тезауруса аудито-
рии), а также и искусство объясняющего выбирать именно тот,
общий сторонам общения, смыслонесущий материал, который
наилучшим образом способен <оконтурить> неизвестное из-
вестным и облегчить аудитории путь к пониманию нового, акт
общения не обладает ни гарантированной однозначностью, ни
стопроцентной вероятностью восприятия нового именно в том
смысле, какой хотел бы ему сообщить объясняющий. При всем
том условия осуществимости акта общения-объяснения, и пре-
жде всего неизбежность обращения-ретроспекции поиска в
предшествующем акту совместном опыте сторон объединяющих
моментов, являются в высшей степени универсальными. Их
действие фиксируется во всех очагах культуры на любых уров-
нях и в любых формах знакового общения.
По ряду причин, из которых мы коснемся только одной -
роли логического учения Аристотеля в формировании пробле-
матики европейских философских и особенно логических ис-
следований, поставленная еще Гераклитом проблема ретро-
спективы, опосредования нового наличным в процессах обще-
ния оказалась надолго <закрытой> в том же смысле, в каком
поставленную Декартом и его современниками проблему тяго-
а^.
____________________Эффекты ретроспективы..._____________________231
гения Ньютон на двести лет закрыл для исследований, превра-
тив ее в постулат, не требующий доказательства и обоснования.
Логическое учение Аристотеля формировало предмет евро-
пейских логических и лингвистических исследований, исходя
из постулата, что предложения-высказывания суть дискретные,
автономные и завершенные в формальном отношении носите-
ли смысла - высшие лингвистические и логические единицы,
которые и позволяют и требуют обособленного анализа по
общности или различию формальных структур (грамматика),
состава и содержания слов-понятий (силлогистика). Последо-
вательностью предложений, образующих связный текст, ни
Аристотель, ни логики, ни лингвисты не занимались вплоть до
второй половины XX в., да и сейчас большинство логиков и
лингвистов придерживается традиционного постулата, что вы-
сказывание как высшая логическая единица есть предложение,
а предложение как высшая лингвистическая единица есть <за-
конченная мысль>. Представление о тексте как о более высо-
кой логико-лингвистической единице пока еще только озада-
чивает логиков и лингвистов, как и необходимость вывода,
обоснования, каузального представления природы предложе-
ний-высказываний, этих традиционных абсолютов и <начал>
логики и лингвистики. Эффекты же ретроспективы, опосредо-
вания нового наличным прописаны как раз по тексту, вернее,
по процессу наращивания текста как основной знаковой фор-
мально-содержательной целостности, то есть их невозможно
изъять, изучить, формализовать в процессах анализа предложе-
ний - они выявляются во взаимозависимости, и довольно же-
сткой, предложений единого связного текста.
Интуитивно каждому (кроме лингвиста, пока он лингвист)
ясно, что любой текст в отличие, например, от упражнения в
учебнике иностранного языка состоит из достаточно строгой
последовательности уникальных для данного текста, не повто-
ряющих друг друга предложений (только припевы в песнях ис-
полняются многократно), что любой повтор на уровне предло-
жений, абзацев, страниц даже редактором лингвистического
журнала будет идентифицирован как очевидная <ошибка> или
<небрежность> автора. Но эта интуитивная ясность, формали-
зованная разве что в авторском праве и в уложении о наказа-
нии за плагиат, счастливо избегала формализованной экспли-
кации вплоть до логико-лингвистической авантюры с МП (ма-
шинным переводом).
232___________________________М.К.Петров
Машинным переводчикам пришлось заняться связным тек-
стом, и с точки зрения традиционных постулатов это не пред-
вещало никаких осложнений, поскольку, какими бы сложными
и объемистыми ни были описания <отмеченных> в данной ре-
чевой общности предложений, они всегда оставались бы ко-
нечными, однозначно или почти однозначно связанными с та-
кими же описаниями-каталогами предложений другой речевой
общности, а быстродействие ЭВМ всегда позволяло бы пере-
вести текст как последовательность предложений одной общно-
сти в адекватную последовательность предложений другой. Все
это, естественно, только при том условии, что предложения-вы-
сказывания действительно являются высшими логико-лингвисти-
ческими единицами и число их в любой общности конечно.
Неудачи машинного перевода впервые столкнули человече-
ство с необходимостью экспликации эффектов ретроспективы,
дали начало серии лингвистических, логических, науковедче-
ских открытий, которые и сегодня по куновской классифика-
ции приходится относить к классу открытий-аномалий, тре-
бующих для своего объяснения <научной революции> - смены
дисциплинарных парадигм.
Первое открытие из этой серии аномалий принадлежит
Ципфу (1), который, анализируя тексты современных и древ-
них, английских и греческих и других авторов, обнаружил
<ранговое распределение>, или, как теперь его называют, <за-
кон Ципфа>. Выяснилось, что между словарем текста и длиной
текста (число словоупотреблений) существует жесткая количе-
ственная связь. Если словарь связного текста представить спи-
ском слов по убыванию частоты, то возникает четкое ранжиро-
вание, подчиненное закону: произведение ранга на чистоту -
величина для связного текста постоянная, то есть частота упот-
реблений наиболее часто встречающегося слова (1-й ранг) оп-
ределит объем всех следующих рангов, причем порядковый но-
мер ранга будет показывать число входящих в него слов и в по-
следнем ранге окажутся слова, лишь единожды употребленные.
Уже Ципф обнаружил, что ранговое распределение является
настолько жестким правилом, что его нарушения можно ис-
пользовать для диагностики психических расстройств и заболе-
ваний. Ципф, правда, не вышел на идею текста как высшей
лингвистической единицы, но его закон подталкивал к этому.
Если слова по частоте их употребления образуют жесткую
замкнутую систему, то текст всегда завершен, и любая попытка
____________________Эффекты ретроспективы...____________________233
нарастить текст, что всегда и происходит в актах осмысленного
адресного общения, потребует ввода новых для текста слов в
окружении употреблявшихся уже в тексте слов, то есть потребу-
ет опосредования нового слова или понятия наличными, об-
щими для говорящего и слушающего словами данного текста.
Такую гипотезу просто проверить: если закон Ципфа есть
формальное выявление процесса опосредования нового налич-
ным, предшествующим, он должен выполняться для любой,
взятой от начала целостной части текста, но может и не вы-
полняться, если берутся отрезки текста из его середины или
конца, то есть эффекты ретроспективы должны выявляться как
опоры на слова-предшественники, включая всю глубину тек-
ста, предшествующую появлению данного предложения. По-
пытки проверить эту гипотезу показывают, что именно так и
обстоит дело, то есть предложения оказываются не <закончен-
ной мыслью> или автономным высказыванием - вне связного
текста ни одно предложение не несет информации, - а теми
самыми лесами говорящего-объясняющего, с помощью кото-
рых он создает слушающему условия для восприятия и пони-
мания нового.
Второе открытие связано с именем Ингве (2), который
предложил <гипотезу глубины памяти> и привел массу эмпири-
ческих свидетельств в ее пользу. Основываясь на данных Мил-
лера по емкости быстродействующей человеческой памяти
(способность удерживать одновременно 7+2 различения), Ин-
гве показал, что процесс беглой речи есть, и с точки зрения го-
ворящего, и с точки зрения слушающего, многоуровневый син-
тез различений в единицы более высокого порядка (фонема -
слог - слово - член предложения - простое предложение -
сложное предложение - группа предложений) с отводом таких
целостностей в долговременную память. В свете этой гипотезы
предложение, на объем и состав которого наложены ограниче-
ния по глубине (49 слов-различений - потолок для простого
предложения), не может рассматриваться как самостоятельный
и автономный носитель смысла. И хотя смыслы бывают раз-
ные, в том числе и такие, для которых хватает и одного пред-
ложения, в общем случае смысл как подлежащая передаче це-
лостность оказывается фрагментированным и распределенным
по серии связанных этим смыслом в целое предложений, каж-
дое из которых удовлетворяет требованиям глубины, а сам про-
цесс восприятия, понимания речи приобретает инкрементно-
234___________________________М.К.Петров
кумулятивный характер извлечения частиц смысла из линейной
последовательности предложений и складывания их в смысло-
вую целостность.
Третье открытие сделано в науковедении при ближайшем
участии Прайса (3) как первого исследователя дисциплинарных
сетей цитирования. О существовании ссылок, схолий, цитат,
примечаний как о составных научного аппарата <знали> и
раньше, со времен античности, широко использовали их как
средства постановки вопросов, аргументации, объяснения, убе-
ждения. Но, кроме разве Августина, никто не обращал внима-
ния на структурную и количественную сторону дела, на роль
цитирования в научно-дисциплинарном общении. Прайс пока-
зал, что ссылки в любой дисциплине образуют единую сеть ци-
тирования, используются как средство интеграции элементов
накапливаемого дисциплиной знания в общедисциплинарную
целостность, что процесс наращивания сетей цитирования пре-
емственен и идет в соответствии с законом Ципфа. Массив
публикаций дисциплины, а публикация - основная форма, в
которой все научные дисциплины социализируют и отчуждают
вклады индивидов в общедисциплинарное достояние, воспроизво-
дят структуру текста, где публикации напоминают предложения со
скрытых в них словарем - ссылаются, как правило, не на публи-
кации, а на отдельные их части, выделяемые автором ссылок.
Аналогия с текстом оказывается достаточно глубокой. Если,
например, рассматривать публикации как слова дисциплинар-
ного массива-текста, а каждую ссылку на публикацию в более
поздних публикациях как случай повторного использования
публикации-слова, то из массива публикаций можно выделить
его <словарь> и, располагая наличные публикации по частоте
цитирования, получить все то же ранговое распределение Цип-
фа. Иными словами, в научной дисциплине, в потоке входя-
щих в массив публикаций, реализован все тот же принцип об-
ращения и опосредования нового наличным - как новое слово
попадает в текст в объясняющем окружении включенных уже в
текст слов, так и новый вклад-публикация входит в дисципли-
нарный массив в объясняющем окружении ссылок на публика-
ции уже социализированные, отчужденные от авторов-индиви-
дов и включенные в массив для всеобщего (в рамках дисципли-
ны) использования в актах объяснений с коллегами.
Более эксплицированный в формальном отношении процесс
кумуляции научного знания в дисциплинарной форме отчужде-
____________________Эффекты ретроспективы...____________________235
ния индивидуальных вкладов через публикацию - научный ап-
парат статьи или монографии остается как устойчивый след
попыток ученого объясниться с коллегами - позволяет заме-
тить и зафиксировать то, что было бы крайне сложно сделать
на материале лингвистического текста, где слова не сохраняют
восстановимого следа их повторного использования. Любая
публикация, если она цитируется (цитируются две трети публи-
каций массива, и, поскольку поток ссылок от публикуемых
вкладов распределяется на две трети публикаций по закону
Ципфа, ответственными за 90% ссылок в активной зоне опо-
средования нового наличным всегда оказываются только 6-7%
опубликованных работ), несет две неравноценных составляю-
щих собственного смысла и значения. Одна из них раз и на-
всегда задана автором как его личная попытка объясниться с
коллегами по поводу собственного вклада, что автор и фикси-
рует в научном аппарате, другая же накапливается независимым
от автора способом как результат ссылок на публикацию в более
поздних работах, авторы которых используют для объяснения сво-
их вкладов идеи, высказывания, формулы, выводы первого.
Наличие у цитируемых работ независимого от автора истол-
кования его вклада более поздними авторами позволяет поста-
вить вопрос о степени соответствия между авторской оценкой
собственного вклада и исторической оценкой того же вклада,
которая накапливается по ходу цитрования в актах объяснения
нового - нового и для цитируемого автора, о чем он, очевид-
но, имеет не большее представление, чем Гераклит имел о за-
коне Ципфа. Важность учета этой парности значений, за одно
из которых автор несет полную ответственность, а ответствен-
ность за другое ему лишь вменяется историей как растущая по
времени сумма различного рода прозрений, предвосхищений,
основоположений, предвидений, осознана в четвертом откры-
тии, которое сделано Гарфилдом и его коллегами по Институту
информации в Филадельфии, где уже около 15 лет ведется с
помощью ЭВМ <Индекс научного цитирования>, позволяющий
учитывать прошлую и текущую цитируемость работ в массивах
публикаций различных дисциплин. Гарфилд с коллегами про-
верил по <Индексу>, как пишутся истории различных дисцип-
лин и научных направлений. Выяснилось, что все истории в
любых дисциплинах пишутся с ориентацией на пики цитирова-
ния, то есть используют не авторское значение, а ту интерпре-
тацию вклада автора, которая возникает в процессе цитирова-
236___________________________М.К.Петров
ния и о которой автор, особенно если он древний, не мог и
подозревать.
Пятое открытие принадлежит Куну (4), и, хотя оно сделано
на сравнительно узкой базе истории физики и химии, методо-
логическое его значение может оказаться и универсальным. По
хорошо документированной гипотезе Куна, попытки объяснить
аномалии, не поддающиеся объяснению в рамках действующей
парадигмы, ведут к революциям - к появлению новых пара-
дигм с новым набором постулатов, представлений об объекте
исследований и его строении, способов доказательного объяс-
нения. Революция завершается переписыванием истории в рам-
ках новой парадигмы и в ее терминах, то есть по ходу развития
дисциплина время от времени либо отсекает прошлое, в кото-
ром дисциплинарная деятельность велась по нормам, призна-
ваемым ныне ненаучными, либо перетолковывает прошлую
деятельность и ее результаты, подчиняя их нормам, по кото-
рым эта деятельность заведомо не велась и соответствующие
результаты не могли быть получены. Тем самым в историях
дисциплин (физики и химии, во всяком случае) возникают раз-
рывы преемственности взаимопонимания, и любая интерпрета-
ция истории дисциплины, если она подчинена господствующей
в данный момент парадигме (а других историй, и по Куну, и
по данным Гарфилда, пока не бывает), видит в прошлом то,
чего там заведомо не было, и видит под таким углом зрения,
который был заведомо чужд тем, кто создавал историю дисци-
плины в прошлом.
Шестое и последнее пока открытие в этой серии опредме-
чивания эффектов ретроспективы принадлежит не столько ка-
кому-либо автору, сколько смещению интереса с непосредст-
венной исследовательской деятельности на <переднем крае>
научного познания к <тылам> науки, обеспечивающим преем-
ственность такой деятельности, прежде всего к подготовке на-
учных кадров. В какой-то степени, вероятно далеко не полной,
открытие отвечает на вопрос: зачем нужна история, почему и
для кого пишут истории различных дисциплин? Общий смысл
ответа в том, что независимо от мотивов историка и его собст-
венных представлений о целях и смысле его деятельности ис-
тория дисциплины - один из двух необходимых любой дисци-
плине способов редукции накопленного знания (историческая
и теоретическая редукция) до объемов, определенных менталь-
ными возможностями студента и дополнительными ограниче-
____________________Эффекты ретроспективы..._____________________237
ниями времени контакта студента и преподавателя по поводу
трансляции-передачи студенту, будущему ученому, накоплен-
ного дисциплиной знания. Все дисциплины накапливают зна-
ние, не считаясь с ментальными ограничениями человека, хо-
тя, естественно, в любом вкладе автоматически выполняются
эти ограничения, поскольку творцы вкладов - люди, они не
могут выпрыгнуть за рамки собственной физиологии, отпущен-
ного им здоровья, таланта, срока жизни. С другой стороны, все
дисциплины как формы деятельности смертных людей, рассчи-
танные не на одно поколение, вынуждены под угрозой собст-
венного исчезновения готовить все новые и новые поколения
для дисциплинарной деятельности, и в рамках этой задачи им
волей-неволей приходится считаться с <вместимостью> челове-
ка, изыскивать способы редукции накопленного знания до
вместимости с наименьшими потерями. Понятая в этом редук-
ционном аспекте интерпретация истории любой дисциплины
есть столь же необходимый и постоянный вид дисциплинарной
деятельности, как и накопление знания. Они взаимосвязаны, и
поскольку дисциплинарные кадры готовят к деятельности по
существующим, а не по вчерашним правилам, процесс посто-
янного переписывания истории оказывается под сильнейшим
давлением норм и правил, образующих действующую дисцип-
линарную парадигму.
Судя по известным сегодня и опредмеченным уже состав-
ляющим, эффекты ретроспективы выразимы примерно следую-
щим набором постулатов:
1. Всякое объяснение адресно, обращено в прошлое и опи-
рается на общий объясняющему и адресу контекст - историю
предшествующих актов объяснения.
2. Любой контекст-история находится в совместном владе-
нии двух или множества индивидов и в общем случае, если для
хранения контекста не используется письменность или иные
средства записи, объем контекста не может превышать <вме-
стимость> человека, то есть любой контекст, начиная с некото-
рого критического объема, вынужден использовать ту или
иную технику редукции от забывания до исторического и тео-
ретического сжатия.
3. Судя по контекстам, закрепленным письменно (литерату-
ра, массивы дисциплинарных публикаций), использование об-
разующих его смыслонесущих элементов для объяснения и ос-
воения новых элементов подчинено ранговому распределению
238___________________________М.К.Петров
Ципфа, что выделяет в контексте относительно небольшую
группу (6-7%) активных составляющих, берущих на себя основ-
ную (до 90%) нагрузку по связи нового с наличным.
4. Участие составляющих контекста-истории в освоении и
связи новых составляющих обогащает их содержанием, которо-
го они заведомо не могли иметь в момент собственного появ-
ления в контексте.
5. Выделение группы активных составляющих в процессах
связи нового с наличным производно от <злобы дня>, от на-
стоящего, поэтому любая историческая редукция контекста, ес-
ли она ограничена описанием группы активных составляющих,
неизбежно модифицирует контекст и не может претендовать
на сколько-нибудь объективное его представление.
6. Изменение условий на входе (смена парадигмы, новая
проблематика) может вызвать резкие изменения состава груп-
пы активных составляющих и соответствующие реинтерпрета-
ции контекста-истории.
Вряд ли приходится сомневаться в том, что философия с
момента своего появления и до наших дней была достаточно
дисциплинарна, чтобы удовлетворять определению дисципли-
нарного контекста, подверженного всем эффектам ретроспек-
тивы. Ссылки, во всяком случае, мы встречаем уже у Геракли-
та, а в работах Платона и Аристотеля обнаруживаются очевид-
ные следы исторической редукции обычного модернизирующе-
го толка, что успел заметить уже Гегель, обвинив Аристотеля в
навязывании предшественникам <начал>, о которых те не име-
ли представления и в которых явно не нуждались. Хотя о фи-
лософии многие говорят и даже пишут как о неиссякаемом, но
слабо парадигматизированном фонтане меняющихся слов во-
круг неизменных и вечных проблем, нам такое представление
кажется очевидной иллюзией ретроспективы, продуктом дис-
циплинарной революции XVI II-XIX вв., которая ввела новую
парадигму философствования и, очередной раз переписав исто-
рию философии, установила и воспроизвела в поколениях фи-
лософов новое видение того, что теперь следует понимать под
философией, ее предметом, социальной функцией. Судя по ис-
ториям других, менее древних дисциплин, философии за два с
половиной тысячелетия собственного существования вряд ли
удалось избежать тех потрясений-революций, после которых в
тот же словарь и в ту же терминологию начинают вкладывать
совершенно новый смысл.
___________________Эффекты ретроспективы...___________________239
Можно было бы назвать несколько периодов в истории фи-
лософии, пришедших на смену парадигмы философствования
и, соответственно, на реинтерпретацию вкладов предшествен-
ников, но, пожалуй, наиболее интересным для исследования и
наиболее актуальным для исторического и теоретического ос-
мысления познания мира в научной форме является история
становления гносеологической составляющей предмета фило-
софии (Локк-Юм-Кант) и последующие, прежде всего у Ге-
геля, попытки гносеологической реинтерпретации истории фи-
лософии на всю ее глубину, включая и античность. Здесь по-
всеместно возникают именно те случаи, когда предшественни-
ков вынуждают философствовать по правилам, появившимся
через тысячелетия после их смерти, и задаваться проблемами,
которые заведомо не могли быть ими сформулированными и
поставленными. Платону, например, и Аристотелю историки
философии вот уже около двухсот лет дружно приписывают
развитые <теории познания>. Но если, скажем, наличие или
отсутствие теории познания идентифицировать по критерию
наличия или отсутствия проблемы нового знания, возникнове-
ния нового знания у людей, то у Платона обнаруживается толь-
ко осколок традиционной теории познания - учение о намаг-
ниченности-одержимости, с помощью которой традиционный
бог-покровитель социализирует и передает людям новое зна-
ние, а у Аристотеля не обнаруживается и этого осколка-релик-
та, как и вообще идеи исторической ограниченности и непол-
ноты знания. Если условием осуществимости любой осмыслен-
ной теории познания считать взгляд на природу как на источ-
ник знания, то до онтологической аргументации Ансельма
Кентерберийского вообще бессмысленно говорить о теориях
познания. Да и после него вся гносеологическая проблематика
вплоть до Юма и Канта оказывается закрытой трехначальной
(человек-бог-природа) структурой предмета философии, в
которой все то, что станет гносеологией, заслонено фигурой
бога, не может быть опред мечено, пока бог, как это сделал
Кант, не будет выведен из числа начал-постулатов, которые
принимают, а не объясняют. Только когда человек остается на-
едине с природой, а все остальное принимается на правах
средств-знаков, становится возможной та теория познания, ко-
торую мы готовы обнаруживать чуть ли не у Фалеса.
Нам кажется, что осведомленность в эффектах ретроспекти-
вы, в механизмах их действия и выявления могла бы помочь
240___________________________М.К.Петров
исследователям история философии более критически подхо-
дить к анализу исторического материала, во всяком случае,
учитывать огромное различие значений между тем, которое
данное философское учение имеет в собственном контексте ее
создателя, и тем, которое оно приобретает по ходу попыток бо-
лее поздних философов использовать это учение для объясне-
ния своих учений, о которых философ-предшественник не мог
и подозревать.
Литература
1. Zipf G.K. Human Behaviour and the Principle of Least Effort. Cambr.,
Mass., 1949.
2. Ингве В. Гипотеза глубины. В кн.: Новое в лингвистике, вып. 4. М.,
1965, с. 126-138.
3. Прайс Д. Малая наука, большая наука. В кн.: Наука о науке. М., 1966.
4. Kuhn Th. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1970.
1976
СОЦИОЛОГИЯ ПОЗНАНИЯ
И <НАЧАЛО> ФИЛОСОФИИ
Последнее время исследования в области истории мысли,
типологии культуры, лингвистики, семиотики, социологии нау-
ки, науковедения на правах эпицентра проблематики выделя-
ют, с одной стороны, вопросы социального наследования или
<трансляции>, - воспроизводства социальных структур, инсти-
тутов, форм деятельности, наличных знаний в смене поколе-
ний, а с другой - вопросы социальной трансформации, или
<трансмутации>, - преемственного изменения наследуемых
поколением социальных структур, институтов, форм деятель-
ности, наличных знаний силами живущего поколения людей.
Это именно эпицентр проблематики, то есть трансляция и
трансмутация не образуют самостоятельных и автономных об-
ластей исследования, а суть стороны единого, связанные асим-
метричным во времени отношением производности: все, что
общество транслирует, передает от поколения к поколению,
создано трансмутационной (познавательной) деятельностью в
прошлом, социализировано предшественниками и передано об-
ществу как социальная ценность для трансляции будущим по-
колениям; все виды трансмутационной (познавательной) дея-
тельности живущего поколения людей отталкиваются от корпу-
са транслируемых обществом в данный момент ценностей как
от исходной определенности и данности, от этого корпуса по-
лучают формальное определение - общие ориентиры, наборы
правил деятельности, представление о форме возможного ре-
зультата, о механизме социализации результата для передачи
его в трансляцию.
242_________________________М.К.Петров
В этом единстве трансляции и трансмутации, в котором осу-
ществляется соединение и стык познавательной деятельности
предшествующих поколений и живущего поколения людей,
преемственность познавательной деятельности людей в эстафе-
те поколений, трансляция в любой заданный момент выступает
как носитель инерционности, гарант преемственности процес-
са во времени, а трансмутация всегда выглядит <второй произ-
водной>, отклонением. В этом и состоит асимметричность от-
ношения производности между ними. Хотя процесс трансля-
ции в прошлом целиком обязан социализированным результа-
там трансмутационных процессов, производен и в форме и в
содержании от познавательной деятельности предыдущих по-
колений, в любом фиксированном настоящем эта производ-
ность снята, процесс трансляции независим от синхронно про-
текающих процессов трансмутации, мог бы обойтись без них,
как тело в прямолинейном и равномерном движении могло бы
обойтись без ускорения. Процесс же трансмутации всегда при-
вязан к настоящему, живет по формуле <довлеет дневи злоба
его>, становится без синхронного ему процесса трансляции
столь же бессмысленным, безадресным и бесцельным, как и
ускорение вообще, если оно лишено опоры на инерцию вполне
определенного тела.
Нетрудно заметить, что этот эпицентр проблематики социо-
логии познания вполне определенно сопрягается с теми пред-
ставлениями о механизмах исторического движения, которые
предложены Марксом и Энгельсом в концепции материалисти-
ческого понимания истории, по смыслу которой живущее по-
коление наследует у предшествующего как данность <сумму об-
стоятельств>, что придает развитию на этом этапе особый и
специфический характер, а затем, сообразно с собственными
интересами, представлениями о смысле жизни и назначении
человека, поколение налаживает по отношению к этой <сумме
обстоятельств> революционную практику, передает наследство
в измененном виде следующему поколению как новую уже
<сумму обстоятельств>. Революционная практика - преемст-
венное изменение <сумм обстоятельств> живущими поколения-
ми - делает процесс исторического развития бесконечным,
поскольку и <суммы обстоятельств>, и представления о приро-
де и назначении человека, и интересы людей историчны, из-
менчивы: новое поколение никогда не приходит в восторг от
результата деятельности предшествующих, всегда находит по-
____________Социология познания и <начало> философии_____________243
вод, случай, цель и способ изменить этот результат.
Не поющая рамок концепции материалистического понима-
ния истории, трансляционно-трансмутационная проблематика
акцентирует внимание на структуре контакта поколений, на
средствах, процедурах и формах ввода новых поколений в на-
следство, в исторически сложившуюся <сумму обстоятельств>, а
также на инструментарии, способах и формах революционной
практики по отношению к наследству. Этот акцент на структу-
ре контакта поколений позволяет выделить роль знака как ос-
новного средства трансляции, способного фиксировать и со-
хранять социально значимые и подлежащие трансляции ценно-
сти, и основного объекта трансмутации, способного социали-
зировать результаты познавательных усилий индивидов, если
результаты соответствуют стандартам и правилам трансмутаци-
онной деятельности, и придавать этим результатам необходимый
для трансляции статус социальной значимости и ценности.
В знаке, таким образом, подчеркивается его наследственная,
<генная> природа, дающая возможность обществу воспроизво-
дить свои структуры, институты, формы деятельности, знания
в смене поколений, не обращаясь к биокоду, то есть трансли-
ровать их внешним для отдельных индивидов способом, кото-
рый не зависит от случайных обстоятельств жизни отдельного
индивида, от его возраста, смерти. Без знака, этой <наследст-
венной социальной сущности>, общество не могло бы сущест-
вовать преемственно, и роду человеческому пришлось бы вер-
нуться в исходное животное состояние, где каждый начинает
свою индивидуальную историю на базе врожденной (передан-
ной по биокоду) информации и завершает ее собственной
смертью с весьма скромной вероятностью увидеть продолже-
ние своей истории в истории потомков. В этом смысле знак -
носитель социальности вообще, такое же необходимое условие
социальности, как и труд.
Ниже мы попытаемся привязать эту сравнительно новую и
мало еще обжитую трансляционно-трансмутационную пробле-
матику к сложившейся методологии историко-философских
исследований. Уже в изложении марксистской концепции ма-
териалистического понимания истории мы обнаруживаем фор-
мулировку, которая вполне может использоваться на правах
<начала>: <Эта концепция показывает, таким образом, что об-
стоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди тво-
рят обстоятельства. Та сумма производительных сил, капиталов
244___________________________М.К.Петров
и социальных форм общения, которую каждый индивид и каж-
дое поколение застают как нечто данное, есть реальная основа
того, что философы представляли себе в виде <субстанции> и в
виде <сущности человека>, что они обожествляли и с чем боро-
лись...>(1).
ФЕНОМЕН ДИСЦИПЛИНЫ
По стечению ряда обстоятельств, не имеющих к нашей теме
непосредственного отношения, наиболее хорошо изучена сего-
дня с точки зрения трансляционно-трансмутационных характе-
ристик научная деятельность в естественнонаучных дисципли-
нах. Хотя, естественно, искать там, где светло, вовсе не озна-
чает найти то, что ищешь, мы все же считаем естественнонауч-
ную дисциплину достаточно типичным объектом социологии
познания вообще и социологии научного познания в особенно-
сти, то есть допустимой с известными оговорками аналогией
того, что происходит в философской и историко-философской
деятельности, поскольку эта деятельность дисциплинарна, под-
чинена ориентирам, правилам, формам, которые получены на-
ми в наследство от предшественников в результате дисципли-
нарной трансляции.
Основными и универсальными понятиями дисциплины яв-
ляются:
1. Дисциплинарная ученая общность - живущее поколение
ученых, занятое в дисциплинарном ролевом наборе.
2. Массив накопленного знания - массив дисциплинарных
публикаций.
3. Сеть цитирования, связывающая различения массива зна-
ния в единое целое.
4. Квота цитирования - осредненная для дисциплины мера
связи нового с наличным, число ссылок в научном аппарате
публикации.
5. Ранговое распределение - ранжирование результатов на-
личного массива знания (публикаций) и их авторов по степени
участия в текущей научной деятельности.
6. Парадигма - переданная через дисциплинарную трансля-
цию (подготовка научных кадров) и извлеченная из деятельно-
сти предшественников ориентирующая информация относи-
тельно предмета поисков нового, верификации результатов,
_____________Социология познания и <начало> философии_____________245
оформления результатов, способов их передачи в дисциплинар-
ное достояние.
7. Ролевой набор - распределение дисциплинарной дея-
тельности по функциональному основанию в связанные друг с
другом роли - виды деятельности: полевой исследователь, тео-
ретик, историк, автор, редактор, референт, учитель, ученик.
8. Дисциплинарное событие - открытие и публикация его
описания, в котором открытие (новое) объясняется от налич-
ного со ссылками на ранее опубликованные результаты (на
предшественников), а вовлеченные в объяснение (цитируемые)
результаты и их авторы получают дополнительные баллы оцен-
ки от нового в ценностной иерархии дисциплины (ранговое
распределение).
Научная деятельность, представленная в дисциплине как со-
циальном институте, есть деятельность познавательная по пре-
имуществу, и <трансмутационный уклон> дисциплины как со-
циального института очевиден. Именно поэтому вплоть до не-
давнего времени дисциплина не позволяла себя обнаружить
как целостный феномен. Внимание исследователей сосредото-
чивалось на трансмутационных характеристиках науки, на наи-
более ярких выразителях трансмутационного духа науки - на
полевом исследователе и на открытии, на <переднем крае> нау-
ки, тогда как интеграционные и трансляционные <тылы науки>
либо вообще исключались из предмета исследований как пара-
научные аксессуары истинно научной деятельности, либо рас-
сматривались в чисто обеспечивающем, вспомогательном плане.
Положение изменилось, как это обычно и происходит в
науке, случайным образом. Обнаружилось, что публикации <хо-
рошо считать>, что они весьма удобная <измеримая характери-
стика> научной деятельности. Но как только начали считать
публикации, а пионером такого счета был Д.Прайс (2), стало
постепенно выясняться, что перед нами, по терминологии
Т.Куна (3), типичное <открытие второго рода> - такое откры-
тие, относительно которого бессмысленны споры о приорите-
те, поскольку не сразу удается понять, что именно открыто.
Лишь постепенно выяснилось, да и то это понимание разделя-
ется далеко не всеми, что публикация - основная форма собы-
тия в истории дисциплины, что решительно все - открытие,
ученый, ценность, репутация - рождается и начинает сущест-
вовать для дисциплины в акте публикации или в результате актов
публикации. Неопубликованное открытие или непубликующий
246___________________________М.К.Петров
ученый не существует для науки и общества: открытие не мо-
жет быть социализировано и введено в трансляцию как налич-
ное знание без публикации и, соответственно, автор открытия,
если оно не опубликовано, не может стать чем-то для дисципли-
ны, рассчитывать на признание ученой общностью дисциплины.
Уже простое использование публикации для количественных
интерпретаций научной деятельности расщепило единую преж-
де фигуру ученого на две дисциплинарные роли: исследователя
и автора. Хотя обе роли исполняются одним индивидом, они су-
щественно различаются по ориентирам и составу деятельности.
В роли исследователя ученый относительно автономен и
связан с дисциплиной лишь общим каноническим представле-
нием об объекте поиска, который должен удовлетворять неко-
торой сумме условий, санкционированных дисциплиной и пе-
реданных ученому в процессе его подготовки, в акте дисципли-
нарной трансляции. Это слабое дисциплинарное ограничение
по предмету поиска оказывается все же достаточным ориенти-
ром для того, чтобы физик, скажем, не путался под ногами у хи-
мика или биолога, искал свое <физическое>, не совершая по неве-
дению набегов на предметные области поиска других дисциплин.
В поле более жестких, трансляционных по своей сути ограни-
чений ученый попадает, уже имея на руках верифицированный по
дисциплинарным правилам результат, когда он принимается за
рукопись и становится потенциальным автором описания этого
результата. Здесь ученому-автору приходится сталкиваться с двумя
противоречивыми, хотя и равносильными для всех членов ученой
общности требованиями: а) с запретом на повтор - описываемый
результат обязан быть новым, причем содержательно новым, пла-
гиат в дисциплине наказуем высшей для ученого мерой практиче-
ского исключения из ученой общности независимо от того, имеет
ли дисциплина дело с плагиатом описания или плагиатом содер-
жания; б) с требованием интегрирующего объяснения - описание
должно позитивно или негативно опираться (ссылки) на опубли-
кованные уже результаты, объяснять новый результат от наличных
и в <попятном движении> оценивать эту опорную группу налич-
ных результатов от нового. Квота цитирования (число ссылок на
работы предшественников) меняется от дисциплины к дисципли-
не, но остается все же более или менее жесткой квотой. Статья с
числом ссылок от 10 до 22 (4) может быть признана научной, то-
гда как статья с числом ссылок от 100 и выше - определенно об-
зорная статья, не имеющая самостоятельной научной ценности.
Социология познания и <начало> философии______________247
С выделением роли автора стали видны и потребовали нау-
коведческого объяснения связанные с автором роли референта
и редактора - реальных блюстителей дисциплинарного поряд-
ка, которые преграждают вход в социализацию, в массив дис-
циплинарных публикаций всему, что, по их мнению, отходит
от санкционированных дисциплиной норм, стандартов, уров-
ней. Острота и пикантность ситуации здесь состояла в том, что
практически сразу же после открытия публикации как основ-
ной формы дисциплинарного исторического события был об-
наружен и механизм дисциплинарного ценообразования - ци-
тируемость, <правые> ссылки на уже опубликованную работу. Не
те ссылки, которыми автор в рукописи связывает свой резуль-
тат с результатами предшественников по публикации, а те
ссылки на работу автора, которые независимым от него спосо-
бом появляются в более поздних публикациях других авторов
- в бесконечном процессе переоценки наличного от нового и
в столь же бесконечном выяснении того, что есть что и кто
есть кто в научной дисциплине. Исследования с помощью Ин-
декса научного цитирования подтвердили весьма высокую сте-
пень корреляции между статусом результата (и автора) в дис-
циплине и числом <правых> ссылок (5).
Но как только обнаружился этот механизм ценообразова-
ния, который начинает действовать после публикации результа-
та, тут же возник вопрос о том, какими, собственно, критерия-
ми пользуются референты и редакторы, принимая решение о
публикации рукописи или о ее захоронении вместе с автором в
редакционной корзине. Возможна ли в принципе мгновенная
оценка рукописи на качество, если это качество, ценность ре-
зультата для дисциплины, возникает как функция от времени
пребывания описания этого результата в дисциплинарном мас-
сиве публикаций?
Вопрос это серьезный. По данным Цуккерман и Мертона
(6), отражающим положение дел в 83 ведущих научных журна-
лах США, референты и редакторы отклоняют, хоронят в ре-
дакционной корзине: 90% рукописей в исторических журналах,
85 - в философских, 84 - в общественных, 78 - в социологи-
ческих, 70 - в психологических, 69 - в экономических, 50 - в
математических, 31-в химических, 24 - в физических.
По поводу мгновенной оценки рукописей на качество, при-
водящей к столь значительным потерям материала, претендую-
щего на социализацию и дисциплинарное признание, высказы-
248___________________________М.К.Петров
валось много мнений, в том числе и крайних. Автор данной
статьи, например, считал, неоднократно высказывал и продол-
жает придерживаться того мнения, что мгновенная оценка ру-
кописи на дисциплинарное качество в принципе невозможна,
что редакционно-референтский фильтр, отправляющий на дис-
циплинарное кладбище от ^/ю до 1/4 научного продукта больше
всего напоминает автомат, который производно от емкости
склада готовой продукции отправляется на свалку независимо
от качества все, что невозможно складировать из-за ограничен-
ной емкости склада. Но этому взгляду явно противоречит пове-
дение ученых. Около 30% журналов не имеют редакционно-ре-
ферентского фильтра (6), публикуют все присылаемые рукопи-
си, но именно эти журналы не пользуются в среде ученых по-
пулярностью, а, совсем напротив, популярностью пользуются
именно те журналы, где величины отклонений самые высокие.
Идет ли здесь речь о тщеславии авторов, желающих появиться
на страницах для избранных, или о какой-то дисциплинарной
закономерности, сказать пока трудно.
Некоторый, не очень яркий, свет проливает на поведение
редакторов и референтов введенное Т. Куном (3) понятие пара-
дигмы. Он обнаружил, что в истории научной дисциплины
мирные периоды эволюционного накопления знания, когда
дисциплинарные споры и скандалы вертятся вокруг вопроса о
приоритете, когда всем все понятно, сменяются время от вре-
мени периодами дисциплинарной революции, когда споры о
приоритете отходят на второй план, а на первый выдвигается
вопрос: <Что открыто?> Кун утверждает, что вопрос этот пара-
дигматический и обращен не столько к содержательной сторо-
не нового результата, сколько к принятой в дисциплине пара-
дигме научного исследования - к сумме постулатов, концеп-
ций, правил, норм, стандартов исследования, - которую уче-
ный получает от предшественников и осваивает как свое собст-
венное в процессе подготовки. Там, где возникает вопрос: <Что
открыто?>, а принятая парадигма не дает на него однозначного
ответа, парадигма требует перестройки, то есть уже сделанное
и опубликованное открытие должно быть <открыто для дисци-
плины> вторично или даже многократно, каждый раз в новых
концептуально-логических парадигматических оформлениях.
Появление новых парадигм и попытки их укоренения-со-
циализации для дисциплинарной трансляции новым поколени-
ям ученых как раз и создают в дисциплинах <революционные>
_____________Социология познания и <начало> философии_____________249
ситуации принадлежности живущего поколения членов дисци-
плинарной общности к нескольким конфликтующим парадиг-
мам. В таких условиях естественным становится появление в
дисциплинарной общности групп, оценок по принадлежности
рукописи к той или иной парадигме, а если учтена неравно-
мерность оценки дисциплинарных продуктов на их возможную
пользу для общества, как эта оценка представлена дисципли-
нарным отношением избыточности между числом поступаю-
щих рукописей и листажом журналов, то феномен массовой
гибели дисциплинарного продукта в редакционных корзинах,
похоже, получает объяснение. Если, скажем, пропускная спо-
собность дисциплинарных каналов публикации по листажу со-
ставляет '/2, '/з или одну '/ie объема претендующих на публи-
кацию рукописей, то принадлежность редактора и референтов
к парадигме будет выявляться в форме направленной селекции,
жесткость которой будет расти с ростом отношения избыточности.
Дисциплинарное отношение избыточности в какой-то мере
определит роль и место редакционно-референтского фильтра в
истории дисциплины: степень дисциплинарной терпимости к
новому, особенно к парадигматически новому, мотивы захоро-
нения рукописей в редакционных корзинах. Растущая избыточ-
ность всегда будет толкать существующие редакционно-рефе-
рентские фильтры к исключению рукописей, противоречащих
парадигматической установке редактора и референтов, а созда-
телей и последователей новой парадигмы - на организацию
новых журналов и новых редакционно-референтских фильтров
со столь же строгими правилами селекции на принадлежность
именно к этой парадигме. В пользу такого объяснения можно
истолковать тот факт, что число научных журналов растет по
экспоненте в едином для научной деятельности темпе, а также
и явление резких флуктуаций в отсеве рукописей. По Цуккер-
ман и Мертону (6), например, доля отклонения рукописей в
журналах экспериментальной психологии составляет 51%, она
значительно ниже доли отклонения в других психологических
журналах - 70%; еще более резкие различия в филологии, в
том числе и в лингвистике. Здесь рекордная, после истории,
доля отклонений - 86%, но вот в журналах по дескриптивной
лингвистике она составляет лишь 20%.
В какой-то степени проясняя и объясняя деятельность ре-
дакционно-референтских фильтров по уничтожению значи-
тельной части дисциплинарного продукта как парадигматиче-
250___________________________М.К.Петров
ски инородного, эта <парадигматическая несовместимость> -
естественное следствие конфликта парадигм в условиях избы-
точности - требует вовлечения в описание дисциплины транс-
ляционных по своему назначению ролей: <теоретик>, <историк>,
<учитель>. Чтобы получить права гражданства в дисциплине, но-
вая парадигма должна иметь не только свой журнал или рубрику в
существующем журнале, но и свою кафедру или хотя бы свой осо-
бый курс на существующей кафедре, поскольку только через под-
готовку кадров новая парадигма получает возможность оконча-
тельно утвердиться в дисциплине. При этом возникает известный
параллелизм явлений социализации на микро- и макроуровнях
дисциплинарной деятельности, позволяющий говорить о двойном
опосредовании трансмутационных процессов трансляцией.
На микроуровне, или <на переднем крае> дисциплины, ис-
следователь-автор, получив новый результат, вынужден для его
социализации опосредовать вклад группой уже опубликован-
ных работ, прописанных по той или иной парадигме. Здесь со-
циализирующее движение, перевод результата трансмутации в
трансляцию принимает вид объяснения нового от парадигма-
тически определенного наличного и оценки этого парадигма-
тически определенного от нового, то есть любая из наличных
парадигм дисциплины набирает престижные очки, занимает
свое место в дисциплинарной иерархии продуктивности и пер-
спективности, производно от массы определенных по этой па-
радигме наличных результатов и от частоты определяемых в
эту парадигму новых результатов.
На макроуровне дисциплинарной целостности появление
новой парадигмы и процесс ее социализации сопровождаются
почти тем же кругом явлений. Новая парадигма обязана пока-
зать себя в некотором родстве с наличным, в <ссылках> на на-
личные парадигмы, что, в сущности, повторяет диалектику
объясняюще-оценивающего движения микроуровня: новая па-
радигма получает объяснение с опорой на наличные и в про-
цессе их оценки превращает наличные парадигмы в частные и
ограниченные случаи себя самой. Соотношение исторического
и теоретического на макроуровне дисциплины предельно близ-
ко к соотношению научного аппарата (ссылки) и содержания
(результата) на микроуровне кумуляции знания через публика-
цию результатов. Но имеется и два серьезнейших отличия.
Во-первых, парадигматические отношения макроуровня то-
тальны, то есть имеют и в историческом и в теоретически-со-
_____________Социология познания и <начало> философии_____________251
держательном аспекте дело с дисциплиной как целым на всем
протяжении ее существования и во всем множестве содержа-
тельных различений накопленного знания, тогда как отноше-
ния на микроуровне не обладают свойством тотальности: ссыл-
ки идут на группу работ, а не на массив в целом и объяснению
подлежит здесь частный результат в его отличие от других ча-
стных же результатов, а не массив различений в целом.
Во-вторых, оставаясь тотальными или, во всяком случае,
стремясь к тотальности, парадигматические отношения макро-
уровня получают сильнейшее дидактическое ограничение рам-
ками <вместимости> человека, способности человеческой голо-
вы <постигать> - различать и удерживать как целостность не-
которую сумму исторических или содержательных различений.
Любые историко-теоретические построения, образующие дис-
циплинарную парадигму, не могут быть переданы новым поко-
лениям ученых, не могут транслироваться, если они нарушают
принцип <вместимости>. На микроуровне в каждом конкрет-
ном случае поиска результата, его объяснения через группу на-
личных результатов и оценки этой группы от результата этот
принцип выполняется автоматически: человек не может более
того, что он может, то есть найденный результат, объяснение,
оценка, раз уж они завершены индивидом, заведомо окажутся
в рамках <вместимости> человека. Но именно аддитивность
процесса накопления знания на микроуровне, где индивиду-
альные результаты складываются в растущий массив дисципли-
нарного знания частными же усилиями индивидов, приводит к
тому, что массив знания практически любой дисциплины заве-
домо превышает <вместимость> любого взятого в отдельности
члена живущего поколения дисциплинарной общности.
Это противоречие между микро- и макроуровнем, между
трансмутационным <передним краем> и трансляционным <ты-
лом> науки, когда на микроуровне диссоциированные усилия
индивидов, приведенные в ассоциацию и единство лишь в ак-
тах публикации, позволяют дисциплине постоянно нарушать
принцип <вместимости> в процессе кумуляции результатов ин-
дивидов и их <вместимостей>, а на макроуровне парадигматики
<вместимость> заявляет о себе как об условии трансляции дис-
циплины новым поколениям, придает дидактическому ограни-
чению смысл сжатия дисциплинарной тотальности до пределов
<вместимости> индивида. При этом исторический и теоретиче-
ский аспекты дисциплинарной тотальности, которую трансли-
252___________________________М.К.Петров
руют как некий <курс> подготовки дисциплинарных кадров,
оказываются в существенно различном положении.
Судя по данным наукометрии (5), <историческое сжатие>
непосредственно связано с ранговым распределением цитируе-
мости и с рельефом сети цитирования на данный момент дис-
циплинарного бытия, как он отмечен последней опубликован-
ной работой. Если историк достаточно эрудирован и компетен-
тен, сжатие идет по пикам цитируемости работ и соответствую-
щим именам авторов. Процесс отбора материала для истории
при заданном объеме сравнительно легко формализуем, его
можно поручить вычислительным машинам типа <Индекса на-
учного цитирования>, которые по заданным критериям (пик
цитирования, преемственность, объем различений) всегда мо-
гут дать историку оперативную текущую информацию насчет
того, как сегодня выглядит с точки зрения работ и имен дис-
циплинарная история, сохраняющая свойство тотальности при
заданном <вместимостью> объеме различений.
Необычным, а для кого-то и спорным здесь может показать-
ся только то, что связанная с постоянно надстраиваемой и ме-
няющей рельеф сетью цитирования история дисциплины теря-
ет свойство окончательности, оказывается столь же преемст-
венно подвижной, как и сама эта сеть, что идея какой-то за-
вершенной и неприкасаемой истории-эталона, к которому
можно приближаться или который можно надстраивать, не те-
ряя такой эталонности, - есть несостоятельная и беспредмет-
ная идея. Производно от кумуляции знания и от распределе-
ния оценок наличного от нового (цитируемость) историю пере-
делывают и перекраивают на всю ее глубину, сохраняя, однако
же, связь преемственности между <началом> дисциплины и на-
личным ее бытием (принцип тотальности). Примером того, как
это делается, может служить судьба работ современников и
теоретических противников Гальтона и Менделя в биологии. К
началу нашего века и в первой его четверти история биологии хо-
рошо знала Гальтона, но не знала Менделя: его окончательно за-
были и похоронили в дисциплинарном архиве. Теперь же история
биологии невозможна без Менделя, а статус Гальтона значительно
скромнее: дисциплина вспомнила о Менделе, когда изменилась ее
парадигма. Излишне говорить, что такая историческая реанима-
ция забытых работ и имен была бы практически невозможна, ока-
жись эти работы в свое время в редакционной корзине по сообра-
жениям парадигматической несовместимости.
_____________Социология познания и <начало> философии_____________253
У теоретика значительно более сложное положение. Путь к
сжатию - временному исключению <несущественных> работ
(их при надобности всегда можно вернуть по сети цитирования
и перевести в ранг <существенных>) - для теоретика закрыт,
поскольку в его ориентирах описания тотальности дисципли-
ны, кроме целостности, непротиворечивости, простоты, суще-
ствует и ориентир полноты, то есть ему не дано терять, хотя бы
и временно, ту или иную долю накопленных дисциплиной со-
держательных различений. Под давлением требования <вмести-
мости> (простота, <бритва Оккама>) теоретик вынужден искать
пути более экономной упаковки накопленных различений, не-
зависимо от их исторической характеристики - от времени и
последовательности их появления на дисциплинарный свет в
актах публикации. Ему остается лишь <путь вверх> - путь по-
исков новых постулатов, концепций, процедур вывода расту-
щей общности. Результаты такого поиска как раз и дают эф-
фект включенности наличных парадигм в новую на правах ча-
стных ее случаев.
Совершенно очевидно, что этот процесс <теоретического
сжатия> - обобщения путем перевода в дискурс исторически
дискретных и исторически же связанных в целостность разли-
чений-результатов - столь же подвижен и бесконечен, как и
историческое сжатие. Ясно также, что в отличие от историче-
ского сжатия теоретическое неформализуемо и непредсказуемо
по тем же причинам, по которым нельзя формализовать или
предсказать не состоявшееся еще открытие, деятельность ис-
следователя.
В парадигматической дисциплинарной троице: историк -
теоретик - учитель, и в конечном результате ее деятельности:
история - теория - курс, достоинство <ликов>-ролей очевид-
но равносильно. Все тут зависят друг от друга, предполагают
друг друга, ограничивают друг друга. Деятельность историка
невозможна без теории как суммы представлений о том, что
он, собственно, ищет в истории, а при изложении результата
он вынужден учитывать дидактические нормы. Теоретик со
своей стороны в попытках объяснения теории вынужден идти
в историю, а в попытках связного изложения теории следовать
дидактическим правилам курса. Учитель вообще неспособен
исполнять роль транслятора дисциплины, не зная ее в сжатых
формах истории и теории. Из этого не следует, правда, что все
три роли должны быть представлены одним индивидом (исто-
254_________________________М.К.Петров
рик+теоретик+учитель), хотя это и не исключено. Вместе с тем
расплывчатость понятия <вместимость> делает, на наш взгляд,
весьма маловероятным появление целостных исторических или
теоретических дисциплинарных курсов, как и новых парадигм
вообще, в процессе коллективного творчества. Хотя примеры
таких попыток есть, но их результаты выглядят скорее как эн-
циклопедии, в которых материал несводим к единому, к исто-
рической или теоретической тотальности дисциплины.
Заключая обсуждение феномена дисциплины как очевидно-
го объекта социологии познания, мы можем сказать, что при
всей трансмутационной специфике научная дисциплина оста-
ется в своих ролевых наборах, функциях и структурах обычным
историческим объектом, в котором контакт поколений, хотя он
и сдвинут к знаку и к общению по поводу знаков, обнаружива-
ет обычное трансляционно-трансмутационное отношение про-
изводности, асимметричное по времени. Как и в других соци-
альных институтах и в обществе в целом, здесь новое поколе-
ние получает в процессах трансляции-подготовки сумму ре-
зультатов познавательной деятельности предшественников на
правах данного и исходного для собственной познавательной
деятельности, и передает эту сумму результатов следующему
поколению в более емкой и видоизмененной форме.
ПАРЛДМГМЛТИКЛ ФИЛОСОФИИ
Можно ли видеть в философии частный случай научной
дисциплины с теми или иными отклонениями от междисцип-
линарных стандартов? От ответа на этот вопрос зависит ответ
и на другой вопрос: можно ли историю философии считать
обычным дисциплинарным видом деятельности, составной ча-
стью парадигматического набора ролей; историк - теоретик -
учитель, функция которого - дать парадигму для трансляции
философии в форме совмещенного продукта: история - тео-
рия - курс?
На первый взгляд ничто не мешает дать положительный от-
вет на оба вопроса. С точки зрения внешних аксессуаров -
публикационные каналы, высокие значения дисциплинарной
избыточности, кафедры, массив публикаций с <началом> где-то
в античности, сеть цитирования с типичным ранговым релье-
фом, конфликтующие парадигмы - все говорит в пользу того,
что перед нами обычная дисциплина с микро- и макроуровня-
____________Социология познания и <начало> философии_____________215
ми и с соответствующим набором ролей: исследователь, исто-
рик, теоретик, автор, редактор, референт, учитель. Социализа-
ция результатов идет обычным способом через публикацию ру-
кописей, имеющих научные аппараты с необычно большой,
правда, квотой цитирования, а до появления современных
средств социализации через публикацию философия использо-
вала другие механизмы перевода результатов в трансляцию -
диссертации, диспуты, защиты, присуждение степеней, что, в
общем-то, остается и сегодня в арсенале дисциплинарных
средств в каналах репрезентации дисциплины для общества;
обществу трудно разобраться, что есть что и кто есть кто в нау-
ке, поэтому сертификаты-бирки, выданные заслуживающими
доверия дисциплинарными экспертными группами, в этих ка-
налах необходимы.
Если учесть к тому же, что глубина истории любой естест-
веннонаучной дисциплины (около 300 лет) составляет пример-
но десятую часть глубины истории философии, то вполне мо-
жет возникнуть впечатление, что не философию следует объяс-
нять от дисциплины, а скорее дисциплину от философии.
В какой-то степени так оно и есть: большинство дисципли-
нарных ролей, структур и механизмов возникало и оформля-
лось либо в рамках самой философской деятельности, либо на
временном интервале существования философии. Ссылки для
объяснения и оценки используют уже Гераклит и Парменид.
Ссылки на авторитет (<сам сказал>) были в ходу у пифагорей-
цев. Изолированная по дисциплинарному признаку трансляция
<эзотерического знания> для посвященных и подготовленных
отмечается у тех же пифагорейцев, а затем в почти универси-
тетских формах в <академии> Платона и в <школе> Аристотеля.
Ссылки-антиципации впервые появляются в Евангелии от Ио-
анна; ими широко пользуется апостол Павел, объясняя в сина-
гогах, что Иисус как раз и есть упомянутый в Ветхом завете
Христос. Дисциплинарно санкционированные постулаты-за-
преты ведут начало от <символа веры>, принятого на Никей-
ском соборе в 325 г., и т.п. Словом, философия могла бы ска-
зать о себе словами Перикла: <Наш строй не подражает чужим
учреждениям, мы сами скорее служим образцом для некото-
рых, чем подражаем другим> (Фукидид. История, II, 38).
И все же поводы для сомнений есть. Прежде всего предмет
философии, как бы мы его ни определяли - через социально-
всеобщее, или через субъективно-всеобщее, или через наиболее
256___________________________М.К.Петров
общие законы природы, общества и мышления, какими они
представлены в мире социальнозначимой деятельности, - ор-
ганично историчен, плывет и меняется по времени, из него не-
устранимы отметки места и времени, тогда как предметы есте-
ственно-научных дисциплин <константны>, исключают все, что
имеет отметку места и времени, способно быть одним здесь и
другим - там, одним в XIX в. и другим - в XX в. Многие дис-
циплинарные и экстрадисциплинарные процедуры имплицитно
содержат постулат о вневременной и внепространственной
природе естественно-научного знания. Дисциплинарному тео-
ретику этот постулат дает право диссоциировать массив дисци-
плинарного знания, разрушать историко-ценностную упаковку
знания, как она представлена сетью цитирования, и искать бо-
лее компактные и экономные способы упаковки. Инженеры,
конструкторы, изобретатели проделывают ту же операцию дис-
социации массива ради использования свойства приложимости
знания, ради перемещения знания к местам и датам его ис-
пользования, независимо от места и времени появления от-
дельных элементов знания. Это было бы невозможно, если бы
дисциплинарное знание имело отметки места и времени как
существенные характеристики, а с философским знанием такое
действительно невозможно.
Вечность и независимость от пространства и времени есте-
ственно-научного знания создают противоположность основа-
ний преемственности науки и философии. В опытной науке
действует принцип <решенности> вопроса, к нему попросту за-
прещено возвращаться в силу запрета на повтор плагиата, по-
этому в основании преемственности естественно-научных дис-
циплин лежит кумуляция знания, накопление <решенных во-
просов>. В философии же это основание скорее располагается
на уровне проблем и вопросов. Вечными оказываются не реше-
ния - они заведомо не могут быть вечными, стареют, если
предмет историчен, - а сами проблемы, решать которые при-
ходится заново каждому живущему поколению философов.
Иными словами, если источник устойчивости и живучести ес-
тественно-научной дисциплины локализуется на уровне ре-
шенных вопросов, то в философии он локализован на уровне
социально-значимой проблематики, требующей постоянных
усилий для приведения ее в более или менее <решенную> фор-
му ориентира или вектора возможных социальных изменений.
Как античность спорила о том, что есть знание, в чем состоит
_____________Социология познания и <начало> философии_____________257
для человека благо, в чем его добродетели, так и сегодня мы
спорим все о том же и о многом другом: накопление философ-
ских результатов идет, похоже, не по основанию положитель-
ной решенности, а по основанию обогащения проблематики.
Другим, не менее важным различием между философией и
естественно-научными дисциплинами является практически
полное исключение исторически конкретного человека из
предметов научных дисциплин: на <переднем крае> дисципли-
ны человек противопоставляет себя предмету как субъект по-
знания, которого заведомо нет в предмете - исследователь
ищет слепые, безучастные к разуму, стремлениям и нуждам че-
ловека автоматизмы природы самой по себе. Тот факт, что ис-
следователь логически оформляет свои находки и в актах пуб-
ликации делает их знанием для дисциплины, а через дисципли-
ну и для общества, не изменяет существа дела. Естественно-
научное знание остается нейтральным по отношению к нуждам
и стремлениям живущего поколения людей, не поднимается в
своем статусе выше уровня средств решения социально-значи-
мой проблематики. Знание получает социальный смысл и зна-
чение производно от внешней ему и независимой от него дея-
тельности по приложению - по перемещению элементов зна-
ния к местам и датам приложения, по синтезу элементов в со-
циально значимые комплексы, при этом в единой упряжке та-
кого комплекса оказываются элементы разного возраста от ко-
леса и закона Архимеда до электроники и лазера. В этом плане
приложения-перемещения научное знание ведет себя подобно
атомам-стихиям-буквам Демокрита, с помощью которых, по
замечанию Аристотеля, равно хорошо пишут и трагедии и ко-
медии. Сами по себе нейтральные элементы научного знания
оказываются столь же мало ответственными за смысл их при-
ложения, как и буквы алфавита за смысл написанного. Нельзя
винить изотоп урана за Хиросиму и Нагасаки, он не виноват,
что его так использовали.
Философия, напротив, немыслима без исторически конкрет-
ного человека. От него, как от точки отсчета и субъекта исто-
рии, философия получает предметность, а результаты фило-
софских исследований - статус знания для живущего поколения
людей. Историчность предмета философии делает и философию
дисциплиной исторической по преимуществу. Ее основания
вечности, преемственности, социальной значимости лежат в
непреходящем антропоцентризме любой наперед заданной на-
9- 739
258___________________________М.К.Петров
следуемой или изменяемой <суммы обстоятельств>, в которой
при помощи знака-транслятора фиксируются отношения лю-
дей по поводу вещей (труд) и отношения людей по поводу лю-
дей (общение), а также и в близости проблем, возникающих у
живущего поколения людей по поводу полученной в наследст-
во <суммы обстоятельств>. На любую наследуемую <сумму об-
стоятельств> наложено извечное подозрение в ее несовершен-
стве, в далеком от полноты учете нужд, стремлений, возможно-
стей человека вообще или группы людей. В этом смысле фило-
софия есть основанное на критическом восприятии действи-
тельности, как она дана в унаследованной <сумме обстоя-
тельств>, самосознание живущего поколения, есть реализация
постоянно существующей социальной потребности противо-
поставить наличное должному, данность наличной <суммы об-
стоятельств> - гипотетической должности иной <суммы обстоя-
тельств>, которая была бы способна теоретически обосновать и
направить революционную практику живущего поколения.
Именно поэтому, похоже, философия уделяла и уделяет
особое внимание противоречию и способу его разрешения, хо-
тя только в марксистской философии противоречие осознано
диалектически как бесконечный процесс воспроизводства про-
тиворечия между наличным и должным, как революционная
практика. <Коммунизм для нас не состояние, которое должно
быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться
действительность. Мы называем коммунизмом действительное
движение, которое уничтожает теперешнее состояние> (7).
В свете сказанного научность философии - а все философ-
ские системы претендовали на научность - состоит, похоже,
не в том, чтобы предлагать человечеству <решенные вопросы>
того же типа, что и <решенные вопросы> из массива знания ес-
тественнонаучных дисциплин, а в том, чтобы четко определить
границы человеческой ответственности и дать живущему поко-
лению ориентиры: отделить <естественное>, независимое от че-
ловека и человечества, от творений самого человека, по отно-
шению к которым только и возможна революционная практи-
ка; теоретически обосновать достижимые цели, которыми мог-
ла бы руководствоваться революционная практика.
Историчность философии как дисциплины, неустранимость
отметки места и времени из результатов философского иссле-
дования, старение этих результатов, теряющих смысл и значе-
ние по мере изменения <суммы обстоятельств>, - все это ска-
_____________Социология познания и <начало> философии_____________259
зывается и на теоретическом и на историческом аспектах <сжа-
тия> философской тотальности до целостного и обозримого
уровня курса. В философии не может быть ни чистой теории,
ни чистой истории дисциплинарного образца: теория всегда
будет в значительной степени исторична, а история кроме
обычных ориентиров - пиков цитируемости - потребует при-
влечения дополнительных данных о составе <суммы обстоя-
тельств> того времени и о степени ее отражения в философ-
ском учении или группе философских учений того времени.
Философу-теоретику не дано полностью развязать значимый
материал, освободить его от дисциплинарно-исторических свя-
зей, как это делает естественник-теоретик. Кроме дисципли-
нарно-исторических (сеть цитирования) философские работы
вплетены в связи социально-исторические, именно от них по-
лучают смысл и значение. Поэтому философская теория, объ-
ясняя себя как систему позитивными или, чаще, негативными
ссылками на системы предшественников, приобретает несвой-
ственную естественно-научным теориям историческую глуби-
ну, причем глубину с весьма значительными коэффициентами
преломления и искажения. Теория проецирует свою структуру
на прошлое и диссоциирует не связи между системами пред-
шественников, а сами эти системы, придавая расчлененным и
изолированным частям таких систем совершенно новый, ино-
гда противоположный смысл. Достаточно напомнить историю
субъект-объектного отношения. От Аристотеля и вплоть до
Гоббса оппозиция субъекта и объекта была ориентирована со-
всем не по-нашему: мир единичных вещей - субъектов проти-
вопоставлялся миру мыслей об этих вещах-объектах, что не ме-
шало более поздним философам-теоретикам обнаруживать
субъект-объектное отношение нового времени практически у
всех философов античности и средневековья.
Еще более сложное положение у философа-историка. Он не
имеет права пренебрегать дисциплинарно-историческими свя-
зями, поскольку сеть цитирования есть основание любого на-
учно-исторического <сжатия>, но и не может положиться на
эти связи полностью, вынужден постоянно оглядываться на со-
циально-историческое, на структуру <суммы обстоятельств> и
на происходящие в этой структуре изменения. Однако и этого
оказывается недостаточно. Двигаясь по сети цитирования, фи-
лософ-историк наталкивается на <начало> философии как на
вполне конкретный, локализованный по месту и времени факт
260___________________________М.К.Петров
появления философии и философствования, с которого начи-
нается преемственность философской деятельности, приобре-
тающая постепенно черты дисциплинарности. Можно, конеч-
но, спорить, с кого именно начинать историю философии - с
ионийцев или орфиков, с Фалеса, или Гесиода, или Гомера,
но, в общем-то, это буря в стакане воды. Факт тот, что фило-
софия началась в бассейне Эгейского моря, а началась ли она в
VIII или в VI в. до н.э. - это уже деталь частная, очевидно
производная от того, как определена философия. Куда более
важен тот факт, что в царствах Двуречья и Египта, в непосред-
ственном окружении возникающей <полисной> Греции, ничего
и близкого не наблюдалось.
С точки зрения социологии познания, если трансляционно-
трансмутационное отношение признано универсальным, со-веч-
ным социальности, имеющим силу <для всех времен и наро-
дов>, локальный по месту и времени характер <начала> фило-
софии в <нефилософском> окружении может означать только
одно: та структура <суммы обстоятельств> и контакта поколе-
ний, как и те механизмы трансляции и трансмутации корпуса
социально-необходимого знания, которые требуют философии
как социально необходимого вида деятельности, не являются
единственно возможными; могут и должны существовать другие
структуры <суммы обстоятельств>, контакта поколений, другие
механизмы трансляции и трансмутации, которые не нуждаются в
философии и используют какие-то иные знаковые системы.
В самом деле, если социальность невозможно ни транслиро-
вать, ни трансмутировать через гены способом роя, муравейни-
ка или термитника, то знак, общение по поводу знака (язык)
становятся, видимо, единственными способами объяснения
воспроизводства и развития общественных отношений в смене
поколений. Поэтому, если искать разгадку <начала> философии
- а философу-историку никуда не уйти от этой проблемы, -
искать ее приходится именно в структуре <суммы обстоятельств>,
в знакомых системах обеспечения контактов поколений, их соеди-
нения в преемственную целостность истории общества.
Если философия как один из возможных способов группо-
вой, классовой или общесоциальной ориентации живущего по-
коления людей производна от структуры наследуемых форм со-
циально-необходимой деятельности, опредмечивает эту струк-
туру как целостность (мировоззрение для трансляции) и ищет
пути ее изменения (познание для трансмутации), то феномен
_____________Социология познания и <начало> философии_____________2^1
появления философии в нефилософском окружении должен бы
прежде всего выявляться в различии структуры форм деятель-
ности и механизмов их наследования в бассейне Эгейского мо-
ря и в окружении.
Такое различие действительно фиксируется. Окружение
(Египет, Двуречье) живет по <традиционным> правилам, в со-
гласии с которыми корпус социально-необходимого знания
(трансляционно-знаковая форма деятельности) фрагментируст-
ся по вместимости индивидов и эти фрагменты (<искусства>,
<профессии>, <ремесла>) транслируются через институт семьи,
где возникает длительный контакт поколений. Эта фрагмента-
ция целого, естественно порождающая наследственный про-
фессионализм, закреплена устойчивой матрицей обмена про-
дуктами и услугами, которая располагается на уровне семей
разных профессий и реализуется как система межсемейных кон-
тактов типа, например, системы <джаджмани> в Индии (8).
Такая система, транслируя всеобщее социальности (корпус со-
циальнонеобходимых видов деятельности) как сумму вполне
конкретных наследуемых обязательств данной семьи к вполне
конкретным же семьям другой профессиональной принадлеж-
ности. фиксирует профессии по продукту, уходящему в другие
семьи, что создает сильнейший стабилизирующий эффект, ко-
торый европейским глазом воспринимается как поразительная
живучесть традиционной социальности вообще и особенно ее
основных структур: транслирующего семейного контакта поко-
лений и системы межсемейных контекстов обмена.
Со ссылками на данные начала XIX в. (на вице-губернатора
Явы С.Рэффлза и служившего в Индии подполковника М.Уил-
кса) Маркс замечает: <Механизм общины обнаруживает плано-
мерное разделение труда, но мануфактурное разделение его нс-
мыслимо, так как рынок для кузнеца, плотника и т.д. остается
неизменным... Закон, регулирующий разделение общинного
труда, действует здесь с непреложной силой закона природы:
каждый отдельный ремесленник, например, кузнец и т.д., вы-
полняет все относящиеся к его профессии операции традици-
онным способом, однако совершенно самостоятельно, нс при-
знавая над собой никакой власти в пределах мастерской. Про-
стота производственного механизма этих самодовлеющих об-
щин, которые постоянно воспроизводят себя в одной и той же
форме и, будучи разрушены, возникают снова в том же самом
месте, под тем же самым именем, объясняет тайну неизменно-
262___________________________М.К.Петров
сти азиатских обществ, находящейся в столь резком контрасте
с постоянным разрушением и новообразованием азиатских го-
сударств и быстрой сменой их династий. Структура основных
экономических этого общества не затрагивается бурями, про-
исходящими в облачной сфере политики> (9).
Исследования середины нашего века подтвердили оценки
Маркса, подчеркнув как раз наследственно-профессиональный
характер подобных механизмов и явно нетоварную природу от-
ношений в системе межсемейных контактов обмена, где <ком-
пенсация> за продукт или услуги, выражена ли она в деньгах
или в установившейся веками норме ответных услуг, зависит от
множества <поправочных коэффициентов> на статус профессии
в социальной иерархии профессий, на престиж семей и на
многое другое. То есть система межсемейных контактов обмена
как <неизменный рынок> лишь весьма отдаленно похожа на
европейские представления о рынке, обмене, стоимости.
При всем том господствовавший в XIX в. тезис о неизмен-
ности, гиперстабильности, окаменелости традиционных струк-
тур, их, так сказать, непричастности к познанию-трансмутации
не находит подтверждения в данных современных исследова-
ний, представляется иллюзией европейского видения традиции:
европейский глаз не видит науки в традиционной социально-
сти и делает соответствующие выводы. Традиция действитель-
но не имеет науки как формы познания мира. Фрагментация
корпуса социально необходимого знания по <вместимости> ин-
дивидов делает этот корпус на знаковом уровне системой ин-
формационно изолированных очагов профессионального зна-
ния, причем информационная связь таких очагов представляла
бы очевидную опасность для традиционного общества: она со-
кратила бы объем транслируемого обществом знания до вме-
стимости головы индивида. Традиционное общество развивает-
ся, умножая число таких изолированных очагов знания, и если
объем транслируемого обществом знания может служить в ка-
честве критерия развитости общества, то развитость традици-
онного общества в первом приближении измерима числом
транслируемых профессий.
Система межсемейных контактов обмена создает, естествен-
но, жесткие ограничения трансмутации, но не исключает ее.
Остаются открытыми два пути: а) путь рационализации про-
фессиональных навыков с преемственным накоплением каче-
ства этих навыков; б) путь почкования профессий как способов
______Социология познания и <начало> философии_____________263
преодоления ограничений по <вместимости> человека. Оба пу-
ти требуют социализации, знака; требуют <публикации> про-
фессиональных новинок и усовершенствований, механизма пе-
редачи их в коллективное достояние профессий и в семейный
канал трансляции. Традиция имеет такие знаки-трансляторы и
соответствующие им нормы оформления новинок для социали-
зации. Это боги-покровители профессий и мифы, описываю-
щие новинку в терминах деятельности бога-покровителя. Не
следует недооценивать эффективность такой формы познания
для трансмутации. Между знанием, которое внедряется в про-
фессию через миф как нечто новое, и знанием, которое транс-
лируется профессией через семейный контакт поколений как
наличное, устанавливается динамическое отношение <корка -
подкорка>: по мере освоения новинок необходимость в мифе -
детальном описании - отпадает, и миф редуцируется до простого
упоминания о том, что бог <подарил> подопечной профессии.
Трансмутирующая функция бога-покровителя предельно
близка к функции научного журнала, так что, если бы, скажем,
журналы отказались от обычая упоминать имена авторов, было
бы невозможно различить, где здесь бог-покровитель профес-
сии, а где журнал, бог-покровитель, научной дисциплины. Раз-
личия начинаются в области всеобщего, где боги действуют как
изоляторы очагов профессионального знания и связаны друг с
другом информационно-изолирующим отношением кровного
родства. Возникающая как результат такой интеграции по
кровнородственной связи семья рожденных, но бессмертных
богов ни в коем случае не есть простое перенесение на небо
традиционных транслирующих семейных отношений. Это се-
мья-антипод, повторяющая структуру системы межсемейных
контактов обмена, собирающая в единство представителей этой
системы. Связь кровного родства нагружена здесь и функцией
интеграции, и функцией различения: возникающие по ходу
почкования новые профессии усыновляются или удочеряются
простым актом рождения нового небожителя, бога-покровите-
ля новой профессии. Обычно это культурный герой, изобрета-
тель новых навыков и инструментов, способных стать основой
новой профессии, ее отделения от материнской. С традицион-
ной точки зрения все культурные герои, говоря словами Пла-
тона, <произошли либо от бога, влюбленного в смертную, либо
от смертного и богини> (Кратил, 398 D). Дедал, например, изо-
бретатель рубанка, отвеса, клея и других основ столярного ис-
264_________________________М.К.Петров
кусства, - потомок Эрехтея, а Эрехтей - сын Геры и Гефеста,
воспитанный Афиной, богиней-покровительницей материн-
ской профессии плотника.
В оценке смысла и роли, существенного и несущественного
в божественной кровнородственной связи, с помощью которой
традиция представляет в знаковой форме социально-всеобщее,
наиболее четко проявляется различие традиционного и евро-
пейского мировоззрения. В рамках философского европейского
мировоззрения в кровнородственной связи наиболее сущест-
венна диалектика, движение из двух противоположных в
третье, когда как <половое оформление> диалектики в глазах
европейца есть дань неразвитости, <наивная попытка> тради-
ционного мышления выразить действительно важную фило-
софскую идею нефилософскими подручными средствами. В
рамках традиционного мировоззрения, напротив, существенным
оказывается половое оформление всеобщей связи, что позволяет
без труда наращивать число вечных имен-покровителей, то есть
обеспечивать процесс развития-умножения числа профессий зна-
ковым материалом, тогда как <диалектическое оформление> кров-
нородственной связи есть лишь свидетельстве' неспособности фи-
лософствующих европейцев добраться до сути дела, <наивная по-
пытка> выразить действительно важную для интеграции профес-
сиональных навыков мысль в случайной и неадекватной форме
логики понятий, которая здесь неуместна, бесполезна.
У традиции не меньше прав рассматривать философствую-
щую Европу как <недоразвитую> традицию, чем у Европы рас-
сматривать традицию как <недоразвитую> Европу. По крайней
мере до XVIII в. н.э. по всем показателям развитости - объему
транслируемого знания, совершенству навыков деятельности,
объему социальности по численности связанного в общество
населения, плотности населения, мере обеспеченности средст-
вами к жизни на душу населения - традиционная социаль-
ность превосходила страны европейского очага культуры, что
подтверждается, например, фактом ассимиляции мусульман-
ских и христианских каст в Индии. В тех устойчивых формах
деятельности, которые допускают трансляцию через семейный
контакт поколений, традиция и сегодня недостижима для Европы.
На фоне традиционной социальности, не испытывающей ни
стремления, ни необходимости философствовать за пределами
теогонии - знаковой формы традиционного всеобщего, - ста-
новится заметным условие любого философствования и усло-
____________Социология познания и <начало> фп.юсофии______________265
вие появления <начала> философии - всеобщее распределение
социальнозначимого навыка или группы таких навыков. Толь-
ко по основанию этих всеобще-распределенных и социально-
значимых, транслируемых навыков может идти интеграция
профессионалов в <человека вообще>, в <личность>, имеющую
привычную для европейца формулу <общее+частное>. Общее в та-
кой формуле транслируется социальностыб как всеобщая связь
индивидов, человечность вообще, а частное передается на усмот-
рение самому индивиду, делает человека в той или иной степени
ответственным за свою судьбу, неповторимым, уникальным, не
только наследником наличных форм деятельности, в которые он
способен как личность самораспределяться, но и <свободной при-
чинностью> европейской социальности, творцом новых форм дея-
тельности, включая и познавательно-трансмутационные.
Платоновский диалог между Гермесом и Зевсом по поводу
умения <жить сообща> как раз и есть в этом распределитель-
ном смысле диалог о <начале> философии и европейской соци-
альности вообще. <Тогда Зевс, испугавшись, как бы не погиб
весь наш род, посылает Гермеса ввести среди людей стыд и
правду, чтобы они служили украшением городов и дружествен-
ной связью. Вот и спрашивает Гермес Зевса, каким же образом
дать людям правду и стыд. <Так ли их распределить, как рас-
пределены искусства? А распределены они вот как: одного,
владеющего искусством врачевания, хватает на многих, несве-
дущих в нем; то же и со всеми прочими мастерами. Значит,
правду и стыд мне таким же образом установить среди людей
или же уделить их всем?> <Всем, - сказал Зевс, - пусть все
будут к ним причастны; не бывать государствам, если только не-
многие будут этим владеть, как владеют обычно искусствами. И
закон положи от меня, чтобы всякого, кто не может быть прича-
стным стыду и правде, убивать как язву общества> (Протагор, 322,
CD). Здесь действительно в неадекватной и <наивной> форме тра-
диционного мифа, объясняющего новое в терминах деятельности
богов, выражена чисто европейская мысль о всеобщем распреде-
лении ряда навыков как условий европейской социальности.
Традиция не знает всеобщего распределения навыков. Но
были ли такие всеобще-распределенные навыки у греков в фи-
лософский и предфилософский период? Ответ здесь бесспорен:
были, хотя спорным остается вопрос о том, появились ли они
как естественное завершение исторической эволюции традици-
онного уклада жизни, или как противоестественное с точки
266___________________________М.К.Петров
зрения традиции совмещение профессиональных прежде навы-
ков под давлением человеком же измененных условий сущест-
вования. Мы придерживаемся второй точки зрения. Так или
иначе, но личностная формула грека времен расцвета афин-
ской демократии была; <общее (гражданин + воин + писарь) +
частное (земледелец, или гончар, или...)>. Личностная формула
героев Гомера (предфилософский период) не менее сложна. У
Одиссея она выражается примерно так: <плотник + навигатор
+ пират + воин + земледелец + царь + ...)>. Полиен сохранил
для нас первый, возможно, диалог между традицией (тяготею-
щей к традиции Спартой) и возникающей Европой: <Союзники
обвиняли лакедемонян: из нас, говорили они, многие участву-
ют в походах, а из лакедемонян - мало. Агесилай на равнине
приказал сесть отдельно лакедемонянам, отдельно союзникам.
Когда они расселись так, глашатай объявил: пусть встанут гон-
чары; у союзников встало немало. Вторыми - кузнецы; встали
многие. В-третьих - плотники; встало еще больше. Так вызы-
вал он по порядку и остальных ремесленников, и занимающих-
ся низкими работами, и без малого встали почти все союзники,
из лакедемонян же ни один: им запрещено было заниматься
низким ремеслом. Таким-то образом союзникам было показа-
но, что лакедемоняне составляют большее количество воинов,
чем союзники> (Военные хитрости, II, 1).
Античная философия возникает как попытка осмыслить и
представить в знаковой форме для трансляции явно нетради-
ционную <сумму обстоятельств> своего времени, в которую,
кроме навыков профессиональных, транслируемых через се-
мейный контакт поколений, входили и навыки всеобщего рас-
пределения. Естественно, что именно эти последние, особенно
<гражданские> навыки, формировали новую всеобщую точку
зрения на мир, составляли арсенал структур и аналогий, в ко-
торых могла найти выражение эта новая точка зрения.
Было бы, конечно, насилием над фактами утверждать, что
гражданская практика греческого полиса, основанная на рав-
носильном и безличном законе-номосе, толкала в духе одно-
значного детерминизма к идее космоса - миропорядка как ра-
зумного установления божественного законодателя. В процес-
сах познания для трансмутации нелепо искать однозначный
детерминизм. Но общий сдвиг внимания к универсалиям мы
обнаруживаем во всех областях древнегреческого искусства -
от вазописи до ваяния и архитектуры. Этот сдвиг внимания на
____________Социология познания и <начало> философии_____________267
универсалии создавал ту духовную обстановку творческой ка-
ноники, поиска дисциплинарных правил, не исключающих, а
предполагающих индивидуальный и неповторимый вклад чело-
века-творца, в которой замыкание мировоззрения на граждан-
скую практику, на структуры общения, на универсалии языка
было лишь делом времени. Любое такое замыкание имело рас-
тущую вероятность социальной санкции, шансы на переход в
трансляцию на правах социальной ценности. А это и означало
бы знаковое <начало> философии как преемственного, тяго-
теющего к дисциплине процесса теоретического самосознания
общества, имеющего на вооружении не только профессиональ-
ные навыки, но и навыки всеобщего распределения.
Нам кажется, что первыми такими замыканиями были уче-
ния Гераклита и Парменида, в которых лингвистические струк-
туры (логос) вошли в связь с гражданской практикой (номос).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Социология познания, идущая от анализа контакта поколе-
ний и имеющая на вооружении универсальную структуру
трансляционно-трансмутационного асимметричного отноше-
ния, способна, по нашему мнению, исследовать типологию
культуры в терминах специфики реализации этого отношения.
Частным случаем подобных исследований могла бы стать исто-
рико-философская проблематика.
Литература
1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, стр. 37.
2. Прайс Д. Малая наука, большая наука. В кн.: Наука о науке. М., 1966.
3. KuhnTh. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1970.
4. Price D. Citation Measures of Hard Science, Soft Science, Technology,
and Nonscience. In: Communication Among Scientists and Engineers.
Lexington, Mass., 1970.
5. Налимов В.В., Мульченко 3.М. Наукометрия. М., 1969, с. 102-104.
6. Zuckerman Н., Merton R.K. Patterns of Evaluation in Science //
Minerva, 1971, vol. 9.
7. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 34.
8. Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане. М., 1971.
9. Маркс К" Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 370-371.
7972
ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОЕ
ИССЛЕДОВАПИЕ И СОЦИОЛОГИЯ
ПОЗНАНИЯ
Любое историко-философское исследование открыто или
молчаливо опирается на идею целостности предмета истории
философии. Оно принимает либо вид интеграции какого-то
множества различных философских учений в единое целое, ли-
бо, если исследователь использует одну из имеющихся уже
форм интеграции, вид приведения к целостности отдельных
работ и учений, опознанных, и идентифицированных исследо-
вателем как работы и учения философские.
Это исходное допущение - целостность предмета истории
философии - выступает не только на правах негативного усло-
вия любых историко-философских исследований. Оно активно
определяет и детерминирует как общее направление, так и
форму исследований, то есть, употребляя термины современ-
ного науковедения, оно <структурирует парадигму исследова-
ния> (1): задает исследователю ориентиры поиска, возможные
формы продукта его деятельности, способы верификации и ар-
гументации. Если исследования ведутся в разных парадигмах,
основываются на различных представлениях о природе пред-
метной целостности, то согласование результатов таких иссле-
дований достижимо только в процессе перевода с языка исход-
ной парадигмы на языки других парадигм. При этом значимые
и осмысленные для одной парадигмы результаты вовсе не обя-
зательно сохраняют эти свойства для других парадигм. В этих
условиях историко-философская рефлексия, возможно полная
269
экспликация парадигматики историко-философских исследова-
ний становится постоянно действующей потребностью истории
философии как научной дисциплины: небрежение к этим ви-
дам деятельности неизбежно приводит к срыву взаимопонима-
ния и к бесплодным, хотя и острым спорам.
ЧУВСТВО ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ДМСЦППЛИНЫ Н ПАРДДМГМ
ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКНХ ИССЛЕДОВАНИЙ
В любых научных дисциплинах парадигматика ощущается
как некоторый набор равнообязательных для всех исследовате-
лей и предзаданных им правил, методов, форм, стандартов, ко-
торым должна удовлетворять научная деятельность и которые
служат основанием для идентификации и признания продуктов
научной деятельности, для включения этих продуктов-вкладов
в общедисциплинарное достояние. Но в разных дисциплинах
это <парадигматическое чувство> принадлежности к дисципли-
не выявляется с различной силой. Оно наиболее интенсивно в
естественно-научных дисциплинах и значительно слабее в дис-
циплинах общественных.
В одном из недавних исследований Лодаля и Гордона по
дисциплинарной парадигматике большой группе ученых раз-
личных кафедр 80 университетов США был предложен, в част-
ности, и вопрос о силе <парадигматического чувства> в различ-
ных дисциплинах. Им предложили распределить семь дисцип-
лин по степени этого чувства, используя в качестве ориентира
следующую формулировку: <Часто говорят, что научные дисци-
плины различаются по степени развития или зрелости. Незави-
симо от того, согласны ли вы со всеми следствиями такой кон-
статации, есть, видимо, доля истины в том, что в некоторых
научных дисциплинах ученые более унифицированы с точки
зрения их исследовательской практики, чем в других. Происхо-
дит это потому, что их дисциплины обладают большим массивом
общепринятой теории и согласованной методологии, то есть
более строгими парадигмами, на основе которых ученые ведут
исследования. Расположите, пожалуйста, предлагаемые дисци-
плины по степени приверженности к парадигмам и их осозна-
ния> (2, р. 59). За малыми исключениями, подавляющее боль-
шинство опрошенных предложило последовательность: 1) фи-
зика; 2) химия; 3) биология; 4) экономика; 5) психология; 6)
социология; 7) общественные науки (2, р. 60). Косвенным под-
270
тверждением именно такого распределения <парадигматическо-
го чувства> по дисциплинам могут служить данные Цуккерман
и Мертона по долям отклонения рукописей в основных науч-
ных журналах США (табл. 1). Чем меньше согласия между ис-
следователями, референтами и редакторами относительно об-
щеобязательных дисциплинарных правил, тем меньше перспек-
тив на публикацию.
Таблица 1 (3)
Доля рукописей, отклоненных журналами США в 1967 г.
столбцы:
Дисциплина; Средняя доля отклонений, %;
Число журналов.
История; 90; 3;
Язык и литература; 86; 5;
Философия; 85; 5;
Общественные науки; 84; 2;
Социология; 78; 14;
Психология (без экспериментальной); 70; 7;
Экономика; 69; 4;
Экспериментальная психология; 51; 2;
Математика и статистика; 50; 5;
Антропология; 47; 2;
Химия; 31; 5;
География; 30; 2;
Биология; 29; 12;
Физика; 24; 12;
Геология; 22; 2;
Дескриптивная лингвистика; 20; 1;
Итого; пусто; 83;
Хотя история философии как дисциплина не фигурирует са-
мостоятельной рубрикой ни в анкете Лодаля и Гордона (2), ни
в статистике Цуккерман и Мертона, вряд ли приходится со-
мневаться в том, что с точки зрения силы <парадигматического
чувства> место истории философии не среди тех дисциплин,
где царит согласие и взаимопонимание, а скорее где-то между
историей и философией (табл. 1). Дискуссии последних лет по
методологии историко-философских исследований при любом
_______________Историко-философское исследование..._______________271
истолковании их хода и результатов свидетельствуют, во вся-
ком случае, об одном - о значительных расхождениях в пара-
дигмах историко-философских исследований и о совершенно
недостаточных исследовательских усилиях в этом направлении.
Но, хотя в целом явление это явно отрицательное, вызываю-
щее издержки, которых могло бы и не быть, оно вместе с тем
имеет и свои положительные стороны: в истории философии
острее, чем в других дисциплинах философского цикла, ощу-
щается необходимость экспликации постулатов историко-фи-
лософских исследований, их методологии.
Целостность предмета истории философии как фундамен-
тальная идея любых парадигм историко-философского иссле-
дования осознавалась и осознается в нескольких принципиаль-
но различных вариантах.
Она может пониматься как что-то устойчивое и статичное,
вечное и неизменное. Такое понимание целостности предмета
истории философии было характерно, например, для антично-
сти, для Платона и Аристотеля, а в какой-то мере и для наших
курсов истории философии. В этом случае интеграция работ
предшественников в историко-философское целое идет по ос-
нованию причастности к вечному и неизменному структурному
образцу <истинной философии>, а сама предметная область ис-
тории философии становится протяженной во времени ареной
попыток постижения, приближения к образцу-парадигме по
рецепту Аристотеля: <Рассмотрение истины в одном отноше-
нии трудно, в другом - легко. Это видно из того, что никто не
может достичь ее надлежащим образом, но и не терпит неудачу
совсем; каждый говорит относительно природы что-нибудь и
поодиночке, правда, ничего не добавляет для установления ис-
тины или мало, но, когда все это собирается вместе, получает-
ся заметная величина> (Метафизика, 993 а).
Такое понимание целостности и связанной с ней парадигмы
исследования философских учений прошлого на степень их
приближения к идеалу предполагает, что сам исследователь об-
ладает знанием об <истинной философии>, что и дает ему пра-
во <перебирать> предшественников. Аристотель, например, по-
стулируя сущность как четырехначальный синтез (формальная,
материальная, действующая, целевая причина), тут же обраща-
ется к предшественникам: <Привлечем также и тех, которые
раньше нас обратились к исследованию вещей и вели рассуж-
дения об истинном бытии. Ибо очевидно, что и они указывают
272_________________________М.К.Петров
некоторые начала и причины. Поэтому, если мы переберем их
учения, от этого будет некоторая польза для теперешнего ис-
следования: или мы найдем какой-нибудь другой род причин,
или больше будем верить тем, которые указываются в настоя-
щее время> (Метафизика, 983 а).
Конечно же, и у Аристотеля, и после Аристотеля такой бла-
городный подход к перебору предшественников - чистейшая
фикция. Ни Аристотелю, ни после него никогда не удавалось
обнаружить у предшественников <какой-нибудь другой род
причин>; всегда находилось только то, что искали, хотя иссле-
дователи разных времен искали разное. Предмет поисков по
этой парадигме исследования можно иногда датировать с точ-
ностью до нескольких лет или даже месяцев. Если, например,
сравнить работы М.А.Дынника (4) и Ф.Х.Кессиди (5) о Герак-
лите, то Гераклит образца 1929 г. (Дынник) определенно вы-
глядит решительным борцом за материалистическую диалекти-
ку, а Гераклит образца 1963 г. (Кессиди)' более эстетичен и в
принципиальном споре с пифагорейцами резко осуждает абст-
ракционизм (5, с. 18-19,49-56).
У нас нет ни малейшего желания иронизировать по поводу
таких очевидных модернизаций. Дело здесь не в исследователе,
а в парадигме исследования, опирающейся на представления о
некоем высшем, абсолютном, образцовом философском идеа-
ле, который совпадает, как правило, с принадлежностью само-
го исследователя к собственной философии или к одному из
философских течений своего времени. Такая своя или приня-
тая многими философия и принимается за идеал, по отноше-
нию к которому рассматриваются учения предшественников,
ранжируются по степени приближения к идеалу. При этом
хронологическая последовательность учений почти не играет
роли: равноценные образцы приближения к идеалу можно об-
наружить и у древних и у новых философов, так что, скажем,
описания учений Демокрита, Лукреция, Гассенди в нормах
этой парадигмы могут оказаться практически идентичными,
различаясь только по именам и датам.
Целостность предмета истории философии может быть по-
нята и по-другому, а именно динамически как целостность во
времени, как некоторая длительность, обладающая структурой,
как внутренне или внешне детерминированный процесс, пре-
емственно протекающий с некоторой исторической глубины
(начало). При таком понимании предмет историко-философ-
___ __________Историко-философское исследование..._______________273
ских исследований смещается с того общего, что присуще раз-
личным философским учениям, если их брать <россыпью>,
диссоциированно, на различия между философскими учениями
единой последовательности, на те <связи между>, которые объ-
единяют эти различия в целостность различенного, становятся
основанием интеграции философских учений в историческую
протяженность-целостность. Истинным предметом историко-
философских исследований этого типа как раз и являются
<связи между>, жестко фиксирующие положение философских
учений относительно друг друга как по основанию <раньше-
позже>, так и по основанию содержательной преемственности.
Соответствующая этому типу исследований динамическая па-
радигма будет значительно отличаться от статической парадиг-
мы первого типа. В анализе философских учений динамическая
парадигма будет толкать на поиск функций целостности, кото-
рые позволили бы определить место анализируемых учений в
общей протяженной по времени ассоциации всех философских
учений, производность и отличие анализируемых учений от
предшествующих, влияние их на последующие.
Пионером и теоретической разработки и исследовательской
реализации динамической парадигмы был, бесспорно, Гегель.
В конце лекций по истории философии он с полной ясностью
выразил это динамическое понимание целостности предмета
истории философии: <История философии не есть вслепую на-
бранная коллекция взбредших в голову мыслей, ни случайное дви-
жение вперед. Я, наоборот, старался показать необходимое воз-
никновение философских учений друг из друга, так что каждое
из них непременно предполагает предыдущее. Общим выводом
из истории философии является, во-первых, что во все време-
на существовала только одна философия, одновременные рас-
хождения которой составляют необходимые стороны единого
принципа; второй вывод заключается в том, что последователь-
ность философских систем не случайна, а представляет собою
необходимую последовательность ступеней этой науки; третий
вывод заключается в том, что последняя философия данной
эпохи представляет собой результат этого развития, его истину,
воплощенную в том высшем образе, который сообщает себе са-
мосознание духа о себе. Последняя философия содержит поэтому
в себе предыдущие, включает в себя все предшествующие ступе-
ни, есть продукт и результат всех прежних философий; нельзя уже
больше быть теперь, например, платоником> (6, с. 518).
274_________________________М.К.Петров
Но динамическая парадигма не выступает у Гегеля в чистом
виде. Идея необходимой связи начала и конца процесса разви-
тия философии, когда уже в начале мы обязаны вычленять в
неразвитом виде то, что предстает развитым в результате, в
<высшем образе> есть очевидный синтез динамической и ста-
тической парадигм. Выявляя <связи между>, динамическая па-
радигма запрещает у Гегеля прямые внеисторические сопостав-
ления учений прошлого с современностью, требуя в каждом
таком случае переходно-разделительной структуры, но она не
запрещает, у Гегеля даже и опирается на опосредованные сопос-
тавления, причем в цепь таких опосредований как раз и попа-
дают все предшествующие философские учения. В конечном
счете торжествует статическая парадигма, которая <перебирает>
весь уходящий в глубину веков массив философских учений и с
удовольствием убеждается, что там есть лишь то, чем обладает
и <последняя философия данной эпохи>, что все обстоит так,
как и должно быть: из желудя - дуб, из вишневой косточки -
вишня, из начала философии - философия данной эпохи, то
есть философия исследователя.
Чистая, и мы бы даже сказали, стерильная динамическая
парадигма исторического исследования встречается пока толь-
ко в науковедении, где <связи между> резко отделены от содер-
жания и динамическую историю любой дисциплины можно ис-
следовать даже тому, кто ничего не смыслит в научной дея-
тельности по правилам данной дисциплины. Единая дисципли-
нарная сеть цитирования, ее рельеф и неоднородность, квоты
цитирования, ранговое распределение цитируемости - все это
позволяет чисто внешним способом выделить ключевые работы
и имена, влияние и меру влияния этих работ на последующие,
не обращаясь к содержанию самих работ. Нам не кажется та-
кая очищенная от содержания динамическая парадигма подхо-
дящей для историко-философского исследования, но те <связи
между>, которые вскрываются в исследованиях по этой пара-
дигме, должны, видимо, учитываться и в историко-философ-
ском исследовании как общий для всех научных дисциплин
формальный механизм интеграции, перехода нового в налич-
ное, отчуждение созданного индивидом продукта в дисципли-
нарное достояние.
______________Историко-философское исследование...______________275
ПРОБЛЕМЫ ЛОКАЛИЗАЦИИ ПАРАДИГМ
ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Статическая и динамическая парадигма суть два крайних ти-
па историко-философских исследований, между которыми не-
сложно установить отношение дополнительности. Подчиняясь
нормам статической парадигмы, мы теряем <связи между> и
видим в массиве философских учений предшественников дис-
социированное множество автономных, довлеющих себе и
сравнимых с нашим образцом учений, которые легко изымают-
ся из связей с другими учениями просто потому, что <связи ме-
жду> не имеют для нас значения. Точно так же, подчиняясь
правилам динамической парадигмы, мы теряем содержание,
видим в массиве философских учений предшественников ассо-
циацию, пытаемся все объяснить из ассоциативных свойств, из
<связей между>, не прибегая к содержанию или, во всяком слу-
чае, отводя ему второстепенное место.
Получается так, как если бы мы, исследуя башню, обращали
внимание то на кирпичи, то на цемент и узор кладки, не
слишком задумываясь над вопросом: а почему, собственно,
башня, а не сарай или фабричная труба? Попытка получить от-
вет на такие <архитектурные> вопросы как раз и образует про-
блему локализации парадигм. Здесь, по сути дела, два возмож-
ных решения: мы либо понимаем целостность предмета исто-
рии философии как имманентное свойство философских уче-
ний просто потому, что они философские, либо же видим в
этой целостности результат какого-то внешнего влияния, то есть
ищем ответы на архитектурные вопросы за пределами отдельных
философских учений и массива философских учений в целом.
Первое, имманентное решение выглядит, с одной стороны,
проще - оно позволяет и в статическом и в динамическом ва-
риантах ограничить исследование самими философскими уче-
ниями, а что касается <архитектурных> вопросов, то они здесь
решаются одинаково и в той и в другой парадигме: философия
исследователя или то философское течение, к которому при-
надлежит исследователь, используется на правах либо образца
(статика), либо результата предшествующего развития (динами-
ка). Но при таком решении неизбежно возникает вопрос о не-
зависимых от человека, действующих на протяжении многих
поколений <самостных> силах, выявляющих себя либо в каж-
дом философском учении, либо в связях ассоциации таких уче-
276___________________________М .К. Петров
ний. Будь то <демон> Сократа, <одержимость> Платона, <исти-
на> Аристотеля, <дух> Гегеля, способ воздействия таких само-
стных сил на философов следует формуле Гегеля: <В рамках
целого похожи они на слепых, гонимых внутренним духом это-
го целого> (6, с. 518).
Иными словами, человек-философ не может при таком ре-
шении играть роль творца, субъекта истории философии уже в
силу краткости собственной жизни. Человек может быть лишь
агентом какого-то более долговечного субъекта, способного
тысячелетиями направлять процесс философского творчества к
поискам абсолюта или к реализации <последней философии
данной эпохи> тем же способом, каким биокод желудя реали-
зует именно дуб, а не вишню или какую-нибудь там осину. Ес-
ли парадигмы локализованы по самим философским учениям,
берутся ли они в диссоциации или в ассоциации, таким <фило-
софским кодом> может быть только знак - положение, форму-
ла, закон развития.
Если не развлекаться знаковым фетишизмом - он ничуть
не лучше вещного - и не писать с больших букв великих слов
Логос-Логика, Развитие, История, которые не перестают от
этого оставаться словами, то вопрос о том, может ли знак сам
по себе справиться с задачей векторного определения актов
философского творчества к постижению образца-идеала или к
реализации <последней философии данной эпохи>, решается
сравнительно простым эмпирическим исследованием.
Неясность вопроса о том, что именно следует считать образ-
цом-идеалом философии, несколько затрудняет такое исследо-
вание применительно к статической парадигме. Но если в ка-
честве образца-идеала принимается философия исследователя,
то эмпирическое исследование не так уж сложно: прямые и
косвенные ссылки на предшественников, с одной стороны, и
косвенные антиципации в работах предшественников - с дру-
гой, создают систему связей, структура которой позволяет су-
дить о наличии или отсутствии в массиве учений тенденции к
выявлению абсолюта. Классическое исследование этого типа -
Библия <с параллельными местами>. Идея откровения в Новом
Завете смысла Ветхого и реализованная евангелистами и апо-
столами практика ссылок на книги Ветхого завета для объясне-
ния событий нового (см., например, от Иоанна, 12; Деяния,
17) вызвали многовековую работу комментаторов по нормам
статической парадигмы. То, что они выявили, - типичная
_______________Историко-философское исследование..._______________277
сеть цитирования с квотами ссылок и с ранговым распреде-
лением цитируемости.
Проще обстоит дело с эмпирической верификацией динами-
ческой пропаганды. Здесь <связи между> реализованы в сети
цитирования, которая выступает единственным и достаточным
знаковым средством интеграции дисциплинарных творений в
целостность дисциплинарной истории, то есть вопрос о спо-
собности знака векторно регулировать дисциплинарное, в на-
шем случае философское, творчество может в рамках динами-
ческой парадигмы ставиться как вопрос о способности сети
цитирования определять будущие дисциплинарные события со
стороны их последовательности и содержания. Способ возник-
новения сети цитирования и ее свойства не дают оснований
видеть в ней активное и определяющее начало дисциплинар-
ной истории.
Сеть цитирования связывает в дисциплинарном архиве все
со всем. В момент публикации, этого центрального события в
дисциплинарной истории, новая работа становится общедисци-
плинарным достоянием, переходит из нового для дисциплины
в наличное дисциплинарное знание. Поскольку практически
все публикуемые работы несут некоторое множество явных и
неявных ссылок на уже опубликованные работы, причем число
таких ссылок имеет тенденцию к осреднению в <квоту цитиро-
вания> (7), каждый акт публикации есть вместе с тем акт пере-
стройки сети цитирования, истории дисциплины. Эта пере-
стройка, хотя и тяготеет в количественном отношении к <злобе
дня>, то есть основная масса ссылок распределяется по рабо-
там последних лет, не имеет ограничений по исторической глу-
бине, может затрагивать работы любого возраста. Иными сло-
вами, с точки зрения принятого в дисциплинах способа инте-
грации отдельных работ в целостность дисциплинарного знания, в
историю дисциплины прошлое дисциплины, ее история не есть
нечто ставшее, застывшее, неизменное, лишенное движения.
Здесь, в истории дисциплины, нет <самодвижения>: сеть ци-
тирования строится не из себя, а надстраивается авторами но-
вых работ. Ясно, что сами по себе работы, во всяком случае их
авторы, хотели бы активно участвовать в процессе надстраива-
ния, связи нового с наличным, в цитируемости, поскольку
именно она определяет дисциплинарный статус работы и ее
автора: пики цитируемости безошибочно отмечают высшие
ранги дисциплинарного авторитета и престижа. Но это зависит
278___________________________М.К.Петров
не от авторской работы, а от будущих работ и их авторов, то
есть и процесс перестройки сети цитирования, и процесс ран-
жирования работ и их авторов в дисциплинарных престижных
иерархиях ценности и авторитета суть, во-первых, функция от
времени - дисциплине необходимо время, иногда значитель-
ное, чтобы разобраться, что есть что и кто есть кто для дисци-
плины, а, во-вторых, сами эти процессы совершаются незави-
симым от наличного знания (массив дисциплинарных публика-
ций) и непредсказуемым способом: авторам будущих работ
нельзя указать, на какие работы ссылаться, с чем связывать их
результаты. Они и сами узнают это только по ходу исследова-
ния и подготовки рукописи.
Иными словами, приписывать сети цитирования свойства
<самости> не приходится, она лишь фиксированный и мертвый
результат массовых интеграционных усилий авторов новых ра-
бот, которые связывают полученные ими результаты с резуль-
татами предшественников. Сеть цитирования оборвана послед-
ней публикацией, и сколько бы мы ни исследовали состояние
сети на данный момент дисциплинарной истории, мы не най-
дем в ней сведений о будущем, о будущих дисциплинарных со-
бытиях в однозначно определенной форме. Сеть цитирования
не содержит знаковых процедур вывода будущих событий типа
<если - то>, в ней нет <законов> дисциплинарной поступатель-
ности или <развития к>, она явно не годится на роль субъекта
дисциплинарной истории, ответственного за именно такой, а
не какой-то другой поток дисциплинарных событий, за их со-
держание и последовательность.
Было бы, конечно, опрометчиво утверждать, что сеть цити-
рования вообще не оказывает определяющего влияния на исто-
рию дисциплины. Она, бесспорно, формирует парадигму ис-
следования, участвует в наборе ориентиров, запретов и ограни-
чений, образующих <микрокосм> и <микроклимат> исследова-
ния по правилам данной дисциплины. Но сам этот набор ос-
тавляет исследователю столько степеней свободы, что даже в
наиболее парадигматичных дисциплинах, в физике, например,
мы, опираясь на сеть цитирования, можем дать только пре-
дельно общее, в терминах универсальной непрерывности опи-
сание будущего события: а) в нем будет конкретный элемент
содержательно нового; б) оно будет иметь конкретного творца-
автора; в) оно будет нести конкретную отметку времени (дата
публикации); г) в нем будет содержаться в среднем 12-15 кон-
_______________Историко-философское исследование..._______________279
кретных ссылок на работы предшественников. Как именно
произойдет конкретизация, как определится система дискрет-
ных точек на непрерывности оснований содержательности,
субъективности, времени, цитируемости - этого из сети цити-
рования вывести невозможно. Для этого необходимо ввести в
анализ надзнаковую сущность - фигуру ученого, способного
определять все эти точки и синтезировать их в событие дисци-
плинарной истории, но как источник нового, источник новых
событий и результатов ученый всегда остается <по ту сторону>,
за рамками дисциплинарных определений. То есть сеть цити-
рования определяет, и жестко определяет, дисциплинарную ис-
торию в том же смысле, в каком грамматика языка жестко оп-
ределяет структуру устной и письменной речи. Но если имеют
в виду телеологическое определение, движение к некоторой
цели типа образца-абсолюта или <последней философии дан-
ной эпохи>, сеть цитирования как знаковая структура столь же
мало ответственна за дисциплинарную историю, как и грамма-
тика языка за то, что говорится по правилам этой грамматики.
Поэтому любые попытки локализовать парадигмы историко-
философского исследования в горизонте самих философских
учений, любые попытки имманентно истолковать целостность
предмета истории философии и поступательность историко-
философского движения окажутся в конечном счете либо эле-
ментарным знаковым фетишизмом, либо, что хуже, богоиска-
тельством - поиском активных и разумных сущностей сверх-
человеческой вечной природы, способных ставить историко-
философскому процессу цели и реализовать их через интегра-
ционную деятельность смертных философов.
Второй, <внешний> способ локализации парадигм историко-
философского исследования выглядит более сложным и гро-
моздким, поскольку предмет истории философии покидает гра-
ницы массива философских учений и приобретает в этой экс-
пансии очевидные черты социологичности: целостность пред-
мета истории философии должна быть объяснена через соци-
ально-необходимую или хотя бы социальнополезную деятель-
ность философов, через ту или иную степень унификации фи-
лософского исследовательского поведения, вызванную соци-
альной <ролью> философии. Вместе с тем этот <внешний> путь
локализации парадигм при всей его сложности дает, похоже,
надежду избежать ввода в предмет истории философии надче-
ловеческих и сверхчеловеческих <самостных> сущностей, если
280___________________________М.К.Петров
этот выход за пределы массива философских учений позволит
включить философскую деятельность в число условий сущест-
вования общества.
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ И СТРУКТУРНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ
МЕСТА ФИЛОСОФИИ В РОЛЕВЫХ НАБОРАХ ОБЩЕСТВА
Выход за пределы массива философских учений в поисках
предмета философии и предмета истории философии с первых
же шагов требует ориентации проблемы относительно истории
общества в целом. Примем за исходное ту концепцию механиз-
ма исторической поступательности и его отражения в фило-
софском сознании, которая дана Марксом и Энгельсом: <Эта
концепция показывает, что история не растворяется в <само-
сознании>, как <дух от духа>, а что каждая се ступень застает в
наличии определенный материальный результат, определенную
сумму производительных сил, исторически создавшееся отно-
шение людей к природе и друг к другу, застает передаваемую
каждому последующему поколению предшествующим ему по-
колением массу производительных сил, капиталов и обстоя-
тельств, которые хотя, с одной стороны, и видоизменяются но-
вым поколением, но, с другой стороны, предписывают ему его
собственные условия жизни и придают ему определенное раз-
витие, особый характер. Эта концепция показывает, таким об-
разом, что обстоятельства в такой же мере творят людей, в ка-
кой люди творят обстоятельства. Та сумма производительных
сил, капиталов и социальных форм общения, которую каждый
индивид и каждое поколение застают как нечто данное, есть
реальная основа того, что философы представляли себе в виде
<субстанции> и в виде <сущности человека>, что они <обожест-
вляли и с чем боролись> (8, стр. 37).
Для нас особенно важно подчеркнуть в этой концепции ее
трансляционно-преобразующий характер. История понимается
не как <движение к>, реализующее некий предзаданный план
исторического строительства, а как <движение от>, именно как
движение от суммы унаследованных данным поколением об-
стоятельств, где эти обстоятельства, продукт исторического
творчества предшественников, обеспечивая преемственность
исторического развития и форм исторической поступательно-
сти, образуют предмет проблеме- и целеобразующей теоретиче-
ской критики и соответствующей революционной практики
_______________Историко-философское исследование..._______________281
данного поколения, направленной к трансформации унаследо-
ванной суммы обстоятельств в какую-то новую, которая будет
передана следующему поколению на предмет теоретической
критики и практического изменения.
Важная для нас специфика этой концепции материалисти-
ческого понимания истории состоит в том, что она не вводит
других, кроме смертного человека, субъектов истории, призна-
ет за суммой унаследованных обстоятельств, во-первых, их че-
ловеческое происхождение, то есть видит их право на сущест-
вование не в естественных и неподвластных человеку законах,
а в их воспроизводстве, репродукции в социальной жизни, что
делает возможной революционную практику изменения этих
обстоятельств, а, во-вторых, концепция ограничивает роль сум-
мы обстоятельств в исторической поступательности инерцией и
производной от инерции социальных институтов преемствен-
ностью. Инерционный подход к сумме унаследованных обстоя-
тельств позволяет под субъектом истории, обладающим моно-
полией на историческое творчество, понимать живущее поко-
ление людей, которые застают как данность сумму сложивших-
ся уже обстоятельств собственного существования, критически
их оценивают в меру собственного понимания значения и
смысла человеческого существования, пытаются видоизменить эти
обстоятельства в более человеческие без надежд и претензий на
то, что выработанные ими критерии человечности и цели револю-
ционной практики останутся в силе и для следующих поколений.
Роль философии в таком механизме исторической поступа-
тельности более или менее понятна. Она, во-первых, должна
бы обеспечивать или принимать активное участие в обеспече-
нии трансляции - в передаче новым поколениям суммы об-
стоятельств как целостной системы условий существования об-
щества, как мировоззрения, тем или иным способом объединяю-
щего в обозримое для человека целое всеобщее отношений лю-
дей по поводу вещей и людей по поводу людей, поскольку без
этой целостной социальной установки, определяющей место
человека в природе и место индивида среди индивидов, под
вопросом могла бы оказаться сама социальность как необходи-
мое условие жизни и воспроизводства человека.
Философия, во-вторых, если ее предмет всеобщее, должна
бы нести функции социальной рефлексии, разделения в унас-
ледованных обстоятельствах естественного (законы природы,
физиология человека) и человеческого, с тем чтобы выделить в
282 ______ _________________М.К.Петров
наследстве предмет исторического творчества - то, что созда-
но человеком и может быть изменено человеком, если доказа-
на нежелательность или несовместимость отдельных социаль-
ных институтов (рабство, неравенство, угнетение...) с высшими
целями человека.
Философия, далее, должна бы формировать на партийной
или общесоциальной основе идею должного как нравственное
основание критического восприятия действительности с точки
зрения иного, более разумного и человеческого порядка.
Можно бы и дальше перечислять те социально-необходимые
функции, которые могла бы выполнять философия в процессе
существования и исторического развития общества, если они
следуют инерционно-преемственно-преобразоватсльной схеме,
как она дана в концепции материалистического понимания ис-
тории. Но наиболее перспективным способом подключения
философской деятельности в систему социально-необходимых
видов деятельности нам представляется такой, когда предмет
философии связывают с трансляцией знания - с хранением.
умножением и передачей от поколения к поколению массива
социально-необходимого знания. В эту функцию органично
входят на правах составляющих и мировоззрение, и социальная
рефлексия, и многое другое, но она интересна не только как
фокус и пересечение многих функций. Она интересна и сама по
себе как основание классификации широкого круга функциональ-
но идентичных явлений, в число которых входят, по нашему мне-
нию, и предмет философии, и предмет истории философии.
Чисто функциональное определение трансляции через хра-
нение, накопление и передачу новым смертным поколениям
некоторого массива знания или, скажем более осторожно, не-
которого массива наследственной информации, необходимого
для продолжения жизни данного сообщества в данной устой-
чивой экологической нише, является настолько широким, что
определение охватывает, видимо, все случаи жизни вообще, ес-
ли она развивается на базе преемственности смертных поколе-
ний. Такой биолого-социальный заход, в котором не различено
еще биологическое и социальное, ценен, нам кажется, в том
отношении, что он позволяет выделить основные категории
трансляции: кодирование и фрагментацию.
Под кодированием мы понимаем необходимость дополни-
тельной относительно деятельности <потенциальной> формы
существования знания, приспособленной для трансляции, для
_______________Историко-философское исследование..._______________283
передачи новым поколениям в обобщенном и сконцентриро-
ванном виде умений или навыков, где связаны воедино типи-
зированные ситуации и типизированные программы поведе-
ния, более или менее однозначно решающие эти ситуации с ре-
зультатом, который входит в число прямых или косвенных усло-
вий существования индивидов или особей живущего поколения.
Под фрагментацией мы понимаем конкретные реализации об-
щего принципа соразмерности между конечным набором типизи-
рованных ситуаций и столь же конечным набором решающих их
программ поведения, где в набор различенных и типизированных
ситуаций распределены прямые и косвенные условия жизни, ко-
торые должны в каком-то темпе и в каких-то количественных со-
отношениях извлекаться из среды обитания (обмен веществ), а в
набор решающих эти ситуации программ могут войти лишь те,
которые посильны для индивида или особи, либо же могут быть
разложены в систему сопряженных подпрограмм, которая позво-
ляет решать ситуацию групповым, коллективным действием.
Наиболее общим случаем кодирования и фрагментации яв-
ляется, бесспорно, биологический, когда сумма необходимых
для жизни навыков транслируется по биокоду, а фрагментация
внешних условий и возможного поведения в навыки идет по
контурам потребностей, сил и возможностей индивида-особи.
Среди высших животных мы встречаем и довольно развитое
общение, и длительный трансляционно-воспитательный кон-
такт между поколениями, но основная часть животного мира,
не говоря уже о растительном, осуществляет трансляцию <чис-
тым> биологическим методом, где новое поколение не имеет
ни малейшего представления о предыдущем поколении, лише-
но с ним контактов и строит историю собственной жизни на
базе унаследованной по биокоду информации.
Чтобы отделить социальное от биологического на едином
основании трансляции, нам следует разобрать тот катастрофи-
ческий с биологической точкой зрения случай, когда, с одной
стороны, в экологической нише вида появляются требующие
решения типизированные ситуации, программы решения кото-
рых непосильны для индивида и требуют групповых координи-
рованных действий (охота на крупных животных, например), а
с другой - в силу ли слабой оперативности или инерционно-
сти средств биологического кодирования такое групповое зна-
ние не может быть передано по биокоду в нормах <естествен-
ной трансляции> (пчелы, муравьи, термиты).
284___________________________М.К.Петров
Здесь в сферу нашего понимания входят на правах различи-
тельных признаков знак и адресное общение как специфически
социальные средства кодирования и фрагментации социально
необходимого знания для перевода его в наследственную, спо-
собную передаваться от поколения к поколению форму. Ни
знак сам по себе, ни общение само по себе не составляют мо-
нополии человека, они довольно широко используются в жи-
вотном мире. Одна из особенностей человеческого употребле-
ния знака - ее вряд ли можно считать решающей - состоит в
широком использовании графики и пластики, что совершенно
несвойственно животному миру. Вторая, и, на наш взгляд, ос-
новная, особенность - системное использование знака в фор-
ме адресного общения, опирающегося на индивидуализирую-
щие различители - имена.
Имя - основное средство социального кодирования и фраг-
ментации массива знания по контурам сил и возможностей че-
ловека. Оно выступает устойчивым адресом распределения со-
циальных ролей, местом их <крепления>. С его помощью соз-
даются ролевые наборы социальных институтов, где имена
фиксируют отношения участников друг к другу в совместной
деятельности (преподаватель-студент, продавец-покупатель,
водитель-пассажир...). Такой способ кодирования групповых
отношений в знак, где фиксированные по программам и спо-
собам поведения человеческие позиции означены именем, яв-
ляется универсальным, так что любое общество на любом этапе
его развития обладает достаточно жестким <знаковым скеле-
том> социальности, который рассчитан на многократное ис-
пользование многими поколениями. С точки зрения смертного
человека, знаковые скелеты социальности неизбежно представ-
ляются как вечные сущности, которые остаются неизменными
или претерпевают незначительные изменения за срок жизни
индивида. В самом деле, человек еще не родился, а уже вклю-
чен в ролевые наборы социальности, которые будут сопровож-
дать его всю жизнь и даже некоторое время после смерти. Че-
ловек никогда не бывает свободным от социальности, как и соци-
альность от человека, причем социальность всегда дана человеку в
устойчивой знаковой структуре, даже если она спрятана в подкор-
ку привычных и установившихся, не требующих рефлексии навы-
ков. Ее всегда можно вывести на знаковый уровень.
Функциональное подобие социального и биологического
способов кодирования не снимает проблемы их глубоких
_______________Историко-философское исследование..._______________285
структурных различий. Результат достигается практически один
и тот же: новые поколения воспроизводятся по образу и подо-
бию предыдущих, но средства к достижению этого результата и
сам механизм различны. Особенно это касается изменения,
развития. Биологическое освоение нового и соответствующее
перекодирование видовых навыков опираются на мутационный
разброс и на естественный отбор, на процессы вероятностного
типа, предполагающие значительные потери, и на время, по-
скольку единицей измерения выступает частота смены поколе-
ний, и на <пробы и ошибки>, поскольку процессы идут слепо.
Социальное знаковое кодирование строится как прямое про-
граммирование в социальные роли, то есть не знает разброса,
потерь на <пробы и ошибки>, предельно оперативно в измене-
нии наличных и создании новых ролей.
Можно ли считать, что долгоживущие знаковые скелеты со-
циальности, очевидные носители той суммы обстоятельств, ко-
торую каждое поколение получает как данность наличной фор-
мы существования, как раз и есть предмет философии, а исто-
рия попыток их изучения, отображения в философских учениях
этих знаковых скелетов социального бытия в их устойчивости и
преемственном изменении есть предмет истории философии?
Вот здесь, нам кажется, и локализован эпицентр методоло-
гических споров и недоразумений, которые характерны для
дискуссий по методологии историко-философских исследова-
ний. Никто, собственно, не отрицает, что предмет философии
- сложившаяся в форму деятельности структура социального
бытия в ее целостности (мировоззрение) и преемственном из-
менении через освоение нового знания (познание), а предмет
истории философии - исторически конкретный процесс выяв-
лений этой структуры и ее изменений в философских учениях;
другие представления о предмете философии и предмете исто-
рии философии вряд ли возможно согласовать с марксистской
концепцией материалистического понимания истории в терми-
нах наследования и преобразования суммы обстоятельств сила-
ми живущего поколения.
Разногласия и недоразумения начинаются с оценки налич-
ных знаковых скелетов социальности на структурную однород-
ность. Опираясь на традицию целостного всемирно-историче-
ского подхода, часть историков культуры принимает единое
для всех знаковых скелетов социальности основание развито-
сти, на котором в единый ряд выстраивается все конкретное
286_________________________М.К.Петров
разнообразие способов социального кодирования, выстраивает-
ся в последовательность от <слабо развитых> (первобытных) до
<развитых> структур, причем более <развитые> социальные
структуры рассматриваются как естественная и необходимая
цель исторического движения менее <развитых>, так что перво-
бытнообщинный строй, к примеру, естественно стремится в
рабовладельческий, рабовладельческий - в феодальный и т.п.
Возникает типичная статическая или динамическая парадигма
исторического исследования, в которой кроме двух определи-
телей (сумма унаследованных обстоятельств, стремления и ну-
жды живущего поколения) исторического творчества по кон-
цепции материалистического понимания истории появляется
еще и таинственный третий - <самостный> определитель це-
лей, ориентирующий и направляющий историческое творчест-
во живущего поколения к реализации более высокой по степе-
ни развитости социальной структуры.
В рамках такого понимания истории предмет философии и
предмет истории философии есть нечто со-вечное социальной
структуре вообще: в любом обществе можно обнаружить хотя
бы следы рефлексии по поводу структуры социального бытия и
изменений этой структуры, а <следовательно>, и следы филосо-
фии (9) или <предфилософии> (10), так что проблема <начала> фи-
лософии выступает здесь скорее как проблема зрелости, некоторо-
го критического уровня развития социальной рефлексии, нежели
как проблема качественного скачка такой рефлексии, вызванного
радикальными изменениями в способе социального кодирования
и, соответственно, в парадигме исторического творчества.
Другая часть историков культуры, подчеркивая серьезные
различия культурных типов, относится весьма скептически к
самой возможности объединить все типы культуры в единую
иерархию развитости. Сторонники крайних точек зрения -
теория лингвистической относительности Сепира-Уорфа, на-
пример, где способ кодирования и фрагментации социального
бытия и социального окружения прямо связывают со специфи-
кой лингвистической структуры, - приходят к выводу об ис-
ключительности любого общества и уникальности социальных
структур в духе высказывания Сепира: <Миры, в которых жи-
вут различные общества, отдельные миры, а не один мир, ис-
пользующий разные ярлыки> (II, стр. 177). В менее резкой форме
ту же идею уникальности и исключительности высказывают куль-
турологи-релятивисты вроде М.Херсковица и КЛеви-Стросса.
______________Историко-философское исследование...______________287
Не разделяя этих крайних точек зрения, мы все же вынуж-
дены отметить, что проблема структурной неоднородности со-
циального кодирования действительно важная проблема,
имеющая прямое отношение к идентификации предмета фило-
софии и предмета истории философии. С точки зрения ключе-
вых структур и способов подключения смертного человека в
социальное целое можно выделить минимум три типа социаль-
ного кодирования и соответственно три парадигмы историче-
ского творчества со своими особыми формами исторического
события, которые вряд ли вообще допускают сравнение друг с
другом, <перевод> с языка одной парадигмы на язык другой.
Условно эти типы можно бы назвать личностно-именным,
профессионально-именным и универсально-понятийным.
В первом, личностно-именном типе человек вводится в со-
циальность с помощью вечного, передаваемого от носителя к
носителю имени, с которым связан набор программ, регули-
рующих поведение носителя имени в социально значимых си-
туациях. Историческим событием может стать в этом способе
кодирования только то, что допускает включение в состав име-
ни на правах новой программы в новой социальнозначимой
ситуации. Это может быть поступок, отклонение от зафиксиро-
ванных в имени программ поведения, если их результаты при-
знаны социально ценными и полезными. Такая признанная об-
ществом и его институтами трансляции (старцы, обряды посвя-
щения в имя) новинка войдет в состав имени и тем самым в мас-
сив социального знания, будет передана следующему носителю
как программа его поведения в социально-значимой ситуации.
Во-втором, профессионально-именном типе - его часто на-
зывают <традиционным> - человек включается в социаль-
ность, наследуя семейную профессию: сын земледельца стано-
вится земледельцем, гончара - гончаром, плотника - плотни-
ком и т.д. Основная часть трансляции накопленных и освоен-
ных профессиональных навыков совершается в рамках семьи,
не требуя выхода на знаковый уровень, а профессионально но-
вое - основная форма исторического события в этом типе -
социализируется через миф, привязанный к имени бога-покро-
вителя данной профессии. В этой схеме кодирования боги-по-
кровители выполняют несколько жизненно важных для тради-
ционного общества функций: а) они социализируют, делают
достоянием профессии новое знание; б) они удерживают про-
фессиональные навыки в пределах <вместимости> человека, то
288_________________________М .К. Петров
есть вводят новое на базе освоенного профессионального зна-
ния; в) они информационно изолируют профессиональный
очаг знания от других, профессиональных же, очагов, обеспе-
чивая тем самым значительное превышение объема общесоци-
ального знания по отношению к <вместимости> индивида; г)
они, наконец, объединяясь по кровнородственному основанию
в семейство, интегрируют изолированные профессиональные
очаги знания в общесоциальное целое, причем в открытое для
нового знания целое, поскольку боги всегда способны родить
новую группу имен богов-покровителей для нужд почкующихся
по мере <вместимости> человека очагов профессионального
знания. История в этом типе представлена двояко: на профес-
сиональном уровне - последовательностью дарованных чело-
веку богом навыков, на общесоциальном уровне - теогонией.
В третьем, универсально-понятийном типе человек включа-
ется в социальность по универсальной <гражданской> характе-
ристике как субъект и объект равносильных, безличных, равно-
обязательных <законов> социального бытия, регулирующих от-
ношения людей по поводу людей (<навык жизни сообща>) на
всеобщей, а не профессиональной или кастовой, цеховой осно-
ве. Частное, профессиональное рассматривается здесь как вторич-
ное, не исчерпывающее человеческого в человеке, как личное де-
ло каждого, как <свободная причинность> в духе знаменитого
принципа французских экономистов XVIII в. laissez faire, laissez
passez - делай что хочешь, иди куда хочешь, самоопределяйся.
Судя по тому, что именно находит отражение в философ-
ских учениях, какие именно вопросы вызывают философские
споры и дискуссии, предмет философии и предмет истории
философии связаны с появлением, становлением, развитием
именно этого третьего, универсально-понятийного способа со-
циального кодирования. Поэтому, если мы пытаемся локализо-
вать парадигмы историко-философского исследования, особен-
но динамическую парадигму на социальной почве реальных ис-
торических процессов, изучение истории универсально-поня-
тийного кодирования становится интегральной и, возможно,
исходной частью историко-философского исследования. Чисто
функциональное определение предмета философии (мировоз-
зрение, теория познания) и предмета истории философии ока-
зывается слишком широким, не дает границы, <начала>, тогда
как структурное определение по связи с универсально-поня-
тийным способом социального кодирования четко выявляет
_______________Историко-философское исследование..._______________289
эту границу. Такое определение делает бессмысленным поня-
тие философии и истории философии по отношению к перво-
бытному и традиционному обществу. Там другие способы ко-
дирования, которые не предусматривают философии как соци-
ально-необходимого вида деятельности.
Литература
1. Kuhn Th. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1970.
2. Lodahl J., Gordon Y. The Structure of Scientific Fields and the Fun-
ctioning of University Graduate Departments // American Sociological
Review, 1972, vol. 3, № 1.
3. Zuckerman H., Merton R.K. Patterns of Evaluation in Science // Mi-
nerva, 1971, vol. 9, p. 66-100.
4. Дынник M.A. Диалектика Гераклита Эфесского. М., 1929.
5. Кессиди Ф.Х. Философские и эстетические взгляды Гераклита
Эфесского. М., 1963.
6. Гегель Г.-В.-Ф., Соч., т. XI. М.-Л., 1935.
7. Price D. Citation Measures of Hard Science, Technology and Non-
science. In: Communication Among Scientists and Engineers. Lexin-
gton, Mass., 1970.
8. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3.
9. Каменский З.А. Вопросы методологии историко-философского ис-
следования // Философские науки, 1970, № 1.
10. ОйзерманТ.И. Проблемы историко-философской науки. М., 1969.
11. Сепир Э. Положение лингвистики как науки. В кн.: История язы-
кознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1960.
ЧАСТЬ II
СРЕДНЕВЕКОВАЯ И НОВАЯ ФИЛОСОФИЯ
ДИСКУССИИ ТЕОЛОГОВ И РАЗРАБОТКА
КАТЕГОРИИ ОБЪЕКТИВНОГО БЫТИЯ
(ESSE OBJECTIVUM)
...Там, где кричат, там истинной
науки нет, ибо истина имеет одно-
единственное решение, и, когда оно огла-
шено, спор прекращается навсегда.
Леонардо да Винчи (3, с. 86)
Историкам философии, а особенно историкам науки хоро-
шо известны многочисленные факты творческого недоразуме-
ния, когда автор говорит и думает одно, его современники тол-
куют сказанное совсем в другом смысле, а история берет либо
сторону автора, либо сторону его истолкователей, а чаще того
вырабатывает свое особенное понимание сказанного, о кото-
ром автор и его современники, как говорится, ни сном ни ду-
хом. Доказывает, скажем, Фома Аквинский бытие Божье аргу-
ментом от движения, а Буридан и Орезме дают в критическом
усилии первое логическое определение инерции: равномерное
прямолинейное движение не требует указания причин. Спорит
Галилей с Кеплером, защищая превосходство кругового движе-
ния Аристотеля против кеплеровской ереси эллипса с помо-
щью идеи сохранения количества и направления движения на
сфере с центром в центре Земли, то есть с помощью той же
инерции, а Гоббс строит на этой идее автономный, не требую-
щий участия разумных сил мир взаимодействующих тел, в ко-
тором не остается места первому двигателю Аристотеля. Таки-
ми недоразумениями и <ложными> истолкованиями настолько
полна история философии и науки, что вот в науковедческих
294___________________________М.К.Петров
анализах подобное <косое истолкование> начинают понимать
как норму научной жизни; здесь четко различают цитирование
и цитируемость. В цитировании автор сам в силу собственного
разумения определяет место своего вклада в историю науки,
привязывая его к вкладам предшественников, а в цитируемости
коллеги и последователи независимым от автора способом оп-
ределяют в ссылках реальную историческую ценность и значе-
ние его вклада.
Именно под этим углом зрения разнобоя исторических оце-
нок мы и попытаемся рассмотреть догмат Троицы св.Афанасия
- принятый в 325 г. на Никейском соборе против субордина-
ционистов тезис о единосущности и равносилии ликов божьих:
Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа, - с которым приходилось
считаться уже Августину и в лесах которого, по нашему мне-
нию, совершалась теологическая санкция опытной науки.
Среди множества неожиданностей, с которыми встречаются
сегодня попытки понять смысл научно-технической револю-
ции, природу и генезис ее механизмов, едва ли не самой экзо-
тической и огорчительной для атеистического духа нашего вре-
мени является признание того, что эллинизм и христианское
средневековье не такие уж туманности и провалы в истории
европейской мысли; что многое в нашем сегодня необъяснимо
без средневекового вчера; что погрязшее в догматизме и схола-
стическом крохоборстве средневековье из истории не выки-
нешь, не жертвуя попутно фундаментальными идеями и психо-
логическими установками, без которых нет ни науки, ни навы-
ка коллективного познания, ни теоретической дисциплины, ни
всей той совокупности процессов познания ради приложения-
обновления, что прячется сегодня под термином <научно-тех-
ническая революция>.
Еще совсем недавно было <время удивляться> тому, как
много в науке от христианства. Теперь же приходит <время
изучать>. Не просто перечислять подозрительные на теологию
моменты научной деятельности: абсолют, равнодоказательной
авторитет, вера в порядок, в неисчерпаемость нового, нетерпи-
мость к противоречию и т.п., - но и пытаться понять, как и
почему теология, эта невеста Христова, взыскующая пневмати-
ческого Евангелия, зачала и разрешилась от бремени опытной
наукой. Вчера еще было позволительно удивляться тому, что
киты европейского миропорядка, опоры географической и по-
знавательной экспансии Европы - порох, компас, разборный
__________________Дискуссии теологов и разработка..._______________295
шрифт - заплыли в Европу из Китая, не совершив у себя на
родине ничего сравнимого. Сегодня пора уже объяснить, пора
искать китов европейских, без которых генезис опытной науки
превращается в сплошую мистику.
Со времен Гегеля доподлинно известно, что диалектическая
триада отрицания отрицания отнюдь не изобретение нового
времени, что триаду широко использовали неоплатоники, ко-
торые переработали <воспоминание> Платона в теорию эмана-
ции-возвращения, в цикл отпадения бытия от абсолюта и воз-
вращения бытия к абсолюту через деятельность души. Здесь
можно было бы пойти дальше, связать и платоновское воспо-
минание, и эманацию неоплатоников с древней триадой мифа:
Бог - посредник - человек (см., например, у Платона рассуж-
дения о творческой мании в <Ионе>, <Федоне>), можно было
показать, что античность, включая и патристику, не обзавелась
новой познавательной схемой и использовала для представле-
ния творчества традиционную схему мифа, но для нашей цели
достаточно будет обратить внимание на несколько частных
особенностей употребления триады у Филона Александрийского,
у неоплатоников, у Климента, Оригена, а именно на те из них,
которые составили корпус обвинений в субординационизме.
Триада неоплатоников использует в качестве основания
эманацию-причастность всего к тому или иному свойству абсо-
люта, который в силу собственной <переполненности> эмани-
рует-излучает это свойство как связь целостности всего и со-
причастия всего со всем по данному в свойстве основанию.
Прокл так фиксирует это отношение: <Всякая причина, перво-
начальная для какого-нибудь ряда, уделяет данному ряду свое
свойство> (Первоосновы теологии, 97). Еще более красочно
механизм эманации описан у самого Платона. Сократ так объ-
ясняет Иону смысл его деятельности: <Твоя способность хоро-
шо говорить о Гомере - это, как я только что сказал, не уме-
нье, а божественная сила, которая тобою движет, как в том
камне, который Эврипид назвал магнесийским, а большинство
называет гераклейским. Этот камень не только притягивает же-
лезные кольца, но и сообщает им такую силу, что они, в свою
очередь, могут делать то же самое, что и камень, то есть притя-
гивать другие кольца, так что иногда получается очень длинная
цепь из кусочков жрлеза и колец, висящих одно за другим; у
них у всех сила зависит от того камня> (Ион, 533 DE).
296___________________________М.К.Петров
Второй принцип использования триады у неоплатоников
связан с идеей слабеющей эманации, которую Прокл выражает
в положениях: <Всякое множество вторично в сравнении с еди-
ным> (Первоосновы теологии, 5); <Все, способное произво-
дить, превосходит природу производимого> (там же, 7). В соот-
ветствии с этим принципом падения интенсивности объеди-
няющего качества в причинно-следственном ряде порождений
или логических определений любой член такого ряда получает
иерархическую характеристику по степени сообщенного ему и
воспроизводимого им качества: он <ниже> порождающих его
причин и <выше> порождаемых им следствий, как <магнесий-
кий камень> выше любого железного кольца, а каждое из этих
железных колец, <висящих одно за другим> ниже того, на ко-
тором оно висит, и выше того, которое оно удерживает.
В самом триадном движении по основанию объединяющего
качества неоплатоники различали <прогресс> или <выход>
(тгрообос;) - собственно эманацию как порождающе-умножаю-
щее движение <отпадения> от эманирующей первопричины, и
<возвращение> (етсттро(рп) - объединяющее движение самого
этого отпавшего <другого> к единству-воссоединению с поро-
дившей данное множество первопричиной. В платоновской
магнитной аналогии мы получили бы в любом члене ряда по-
ляризацию свойств притягиваться и притягивать, где первое
мыслилось бы как имманентное свойство любого элемента -
все стремится к единству, а второе - притягивать, умножать
число <одержимых> данной системы - как свойство наведен-
ное, внешнее, к которому элемент причастен не сам по себе, а
в силу принадлежности к данному ряду причин.
Принцип слабеющей эманации сообщает такому движению
асимметричность: прогрессия (выход) может совершаться в
бесконечность, тогда как регрессия (возвращение) отсекается
ближайшей предпричиной, замыкаясь на нее как на собствен-
ный абсолют, что делает триаду весьма гибкой и емкой формой
логической систематизации любого предзаданного числа разли-
чений. Для этой цели - для систематизации и иерархического
представления наличного - триада, собственно, и использова-
лась. В философии неоплатоников, как и у Оригена, триада во-
все не была инструментом гносеологии, диалектической схе-
мой познания в современном понимании этого процесса, пред-
полагающего выход в новое, познание непознанного. Дальше
систематизации наличного триада не шла. Принцип ослабле-
__________________Дискуссии теологов и разработка..._______________297
ния эманируемого качества целостности в причинно-следст-
венном раде исключал саму идею приращения знания, хотя
связанная с этим принципом идея избыточной и несоразмер-
ной действию причины в свое время вновь появится на фило-
софском горизонте как тупик познания (Юм), а вместе с тем и
как возможный выход в новую теорию познания (Кант).
В свою очередь и раннее христианство использовало весьма
близкую к триаде схему полного откровения Бога-абсолюта
(Христос) с последующим объединением <новых людей> -
христиан как братьев по духу, объединением по <пневматиче-
скому> основанию Духа Святого. Иисус, по Иоанну, говорит об
этом Духе как об основании, которому предстоит еще только
появиться в мире: <Я умолю отца, и даст вам другого утешите-
ля, да пребудет с вами вовек, духа истины> (От Иоанна, 14, 16-
17). Функция духа-утешителя в основном просветительская:
<Утешитель же, Дух Святый, которого пошлет Отец во имя
Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам>
(там же, 14,26). В Деяниях зафиксировано это событие в соот-
ветствующем шумовом и световом оформлении: <И внезапно
сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и
наполнил весь дом, где они находились; и явились им разде-
ляющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на ка-
ждом из них> (Деяния, 2, 2-3).
Вполне естественно, что эта близость к триаде была доволь-
но быстро обнаружена и в рамках <аллегорического истолкова-
ния>, то есть по ходу перевода текстов Священного Писания с
языка мифа на язык логики, была нагружена триадными функ-
циями выхода и возвращения. Этому способствовали евангели-
сты и апостолы, особенно Павел с его типологией доказатель-
ности и соответствующей ей типологии мудрости. Разделяя лю-
дей на соматиков (плотских), психиков (душевных) и пневма-
тиков (духовных), Павел дифференцирует и соответствующие
процедуры верификации: <Где мудрец? где книжник? где сово-
просник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в бе-
зумие? Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в пре-
мудрости Божей, то благоугодно было Богу юродством пропо-
веди спасти верующих. Ибо и иудеи требуют чудес, и эллины
ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иуде-
ев соблазн, а для эллинов безумие> (1-е Кор., 1, 20-23).
Но это - <юродство проповеди>, позволившее Тертуллиану
дать первую формулировку христианской дисциплинарной, так
298___________________________М.К.Петров
сказать, доказательности абсолюта: credo quia absurdum est (ве-
рю, потому что это абсурдно), выглядит весьма относительно
уже у самого Павла. Абсурдная сторона, юродство обращены к
плотским, к <младенцам во Христе>, которых приходится <пи-
тать молоком, а не твердой пищею>, тогда как для одержимого
Духом Святым пневматика - <духовный судит о всем, а о нем
никто судить не может> (там же, 2:15) - есть своя особая, для
избранных, истина: <И слово Мое и проповедь Моя не в убе-
дительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и
силы, чтобы вера ваша утвердилась не на мудрости человече-
ской, а на силе Божией. Мудрость же мы проповедуем между
совершенными, но мудрость не века сего и не властей века се-
го преходящих, но проповедуем мудрое гь Божию, тайную, со-
кровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе на-
шей, которой никто из властей века сего не познал; ибо, если бы
познали, то не распяли бы Господа славы> (там же, 2, 4-8).
Поиски этого тайного, сокровенного <пневматического>
Евангелия за соматической оболочкой Священного Писания -
официальный предмет теологии со времен Оригена - как раз
и основаны на идее избранности, богодуховности, но вместе с
тем и на изменении познавательной ситуации после Христа и
появлении предсказанного Им утешителя и разъяснителя. Духа
Божьего, как основания возвращения к абсолюту силами чело-
веческого познания. Здесь все похоже на триаду, но вместе с
тем есть отличительная особенность: <знание о незнании>.
Утешитель - Дух Святой пришел по обещанию Христа объяс-
нить и напомнить то, что сказано Иисусом, пришел как пере-
водчик сказанного для плотских соматиков на язык божествен-
ной мудрости, пришел как помощник и опора в аллегориче-
ском истолковании Писания, превратив само это Писание из
непознаваемого, по триадной норме платоников, абсолюта, к
которому неприменимы наши мерки и способы познания, в
непознанное, но в принципе познаваемое, в предмет, в буду-
щее познания, в источник нового знания, поскольку, предска-
зав появление Духа Святого и нагрузив его познавательными
функциями, Иисус не озаботился, так сказать, таймировать
этот процесс, указать, как скоро и в какой последовательности
Святой Дух выполнит свою задачу: <научит вас всему и напом-
нит вам все, что я говорил вам> (там же, 2, 8).
Ближайшим следствием этой непредусмотрительности Сына
Божьего было появление новой, <линейной> концепции исто-
__________________Дискуссии теологов и разработка..._______________299
рии - истории духа, логизированного конечного времени, от-
павшего от абсолюта и возвращающегося в него, как эта схема
представлена у Августина в истории града Божьего и града зем-
ного, божественного и человеческого. Более же отдаленные
следствия идут как раз по линии осознания роли веры в про-
цессе познания и предметного истолкования абсолюта как не-
исчерпаемого источника нового и высшего доказательного ав-
торитета. От экстремизма Тертуллиана - верю, потому что это
абсурдно, - отрывающего абсолют от процесса познания как
инородное и непостижимое, всего лишь шаг до связи непо-
знанного, но познаваемого абсолюта с процессом познания в
духе формулы Ансельма Кентерберийского - credo ut intelligam
(верю, чтобы знать). А от него и того меньше до идеи призна-
ния равносилия известного через откровение и познанного си-
лами человека. У Фомы Аквинского, во всяком случае, разли-
чие носит скорее количественный, чем качественный характер:
<Знание о Боге, которое может быть добыто человеческим ра-
зумом, по необходимости должно быть преподано человеку че-
рез божественное откровение, ибо истина о Боге, отысканная
человеческим разумом, была бы доступна немногим, притом не
сразу, притом с примесью многочисленных заблуждений, меж-
ду тем как от обладания этой истиной целиком зависит спасе-
ние человека, каковое обретается в Боге> (Сумма теол., I, q. 1).
Человеческое познание уступает здесь откровению только по
темпам и чистоте результатов.
Но все эти трансформации, движения, смещения были бы
совершенно непонятны без учета внешнего и во многом про-
извольного фактора, который заставил отказаться от идеи сла-
беющей эманации, оторвал христианскую триаду-Троицу от
триады неоплатоников, сделав ее совершенно непригодной для
целей связи различного по системно-иерархическому принци-
пу. Трудно сказать, что именно руководило дьяком Афанасием,
гонителем школы александрийских катехизаторов и основате-
лем православия, когда он столь решительно встал на позиции
монархианства - равносилия причин и следствий в христиан-
ской триаде: Бог Отец - Бог Сын - Бог Дух. Во всяком слу-
чае, вряд ли его привлекала перспектива заложить мину под
христианское богословие, заставив его двигаться к обоснова-
нию опытной науки. Дело, похоже, обстояло проще и призем-
леннее, опиралось не столько на доводы разума, сколько на
личные склонности и обиды, на желание отмежеваться от
300___________________________М.К.Петров
язычников с попутным уязвлением несогласных. Если при-
смотреться к доводам разума про и контра слабеющей эмана-
ции, то они, в сущности, одни и те же. Защитники субордина-
ционизма, по которому Сын ниже Отца, а Дух - Сына, исхо-
дили из несовершенства человека, которому хотя и дан в по-
мощники и объяснители Дух Святой, не дано все же постичь
мудрость Божью. По сути дела от того же несовершенства шла
и аргументация монархиан, которые лишь добавляли, что если
человеку не дано постичь мудрость Божью, то ему и подавно
не следует задумываться над достоинством ликов Божьих, срав-
нивать их. Так или иначе, но принцип единосущности и рав-
носилия ликов Божьих был проголосован и принят на Никей-
ском соборе на правах одного из догматов христианского веро-
учения, составляющих символ веры.
Эта первая, хотя, к сожалению, далеко не последняя в исто-
рии человеческой мысли акция голосования истины создала,
при всей ее дикости и нелепости, новую ситуацию как в плане
самой теоретической деятельности, на которую впервые были
наложены равнообязательные дисциплинарные запреты отно-
сительно предмета и группы вопросов, к которым нельзя уже
было возвращаться, так и в плане проблематики, которую при-
ходилось теперь искать не на проторенных античностью тропах
систематизации наличного, а в новых направлениях, исследую-
щих возможности человеческого познания приблизиться к аб-
солюту, пути такого приближения. Отделив себя и от <мудро-
сти мудрецов>, и от мудрости <властей века сего>, богодухно-
венные пневматики оказались в своеобразном теоретическом
вакууме, по сути дела, перед той же задачей выработки <импер-
ского> (не полисного или традиционно-кастового) мировоззре-
ния - в рамках того, что римляне называли orbis поп urbis, а
греки, с опорой на человека, <космополитизмом>, - которая
стояла и перед эллинистическими философскими школами
язычников, но оказалась нерешенной без систематизирующей
триады неоплатоников, без фисиологической схемы стоиков,
без средств организации материала в целостность.
В этих условиях методологической обезоруженности, отяго-
щенной постоянным действием дисциплинарного механизма
перевода проблематики в решенные вопросы (число догматов
непрерывно возрастало, особенно в католичестве, где они уста-
навливали не только соборами, но и определениями непогре-
шимых Пап), становится не таким уж удивительным постепен-
__________________Дискуссии теологов и разработка..._______________301
ное смещение теологического интереса проблем аллегориче-
ского истолкования Священного Писания в более нейтральную
и менее загроможденную запретами и решенными вопросами
область онтологии, как сопутствующие этому смещению преоб-
разование унаследованного от античности концепта природы
из рода <причины беспорядочной>, из <чистой возможности>
всего в упорядоченный и устойчивый средний член познава-
тельной триады: ante rem (до вещей) -in re (в вещах) - post
rem (после вещей), что рядом с традиционным, принятым от
мифа познавательным ходом: Бог - посредники (пророки,
евангелисты, апостолы) - человек, - прокладывало другой по-
знавательный ход к абсолюту: Бог - сотворенная природа -
человек, - ходом из человеческой познавательной позиции
<после вещей> в божественное знание <до вещей>.
Заложенное еще в идее Иринея (II в.) о творении мира из
ничего отрицание античных представлений о природе - синтез
вечной материи и вечного упорядочивающего начала - далеко
не сразу утвердилось в христианстве. Августин, например, пре-
дельно близок к платоновской трактовке бытия, когда он пи-
шет: <Я мысленно обратил взор свой и на другие предметы,
которые ниже тебя, и увидел, что о них нельзя сказать ни того,
что они существуют, ни того, что они не существуют: сущест-
вуют потому, что получили свое бытие от тебя; не существуют
потому, что они не то, что ты. Ибо только то действительно
существует, что пребывает неизменно> (Исповедь, VII, II). Эта
идея <полубытия> прослеживается и в его рассуждениях о со-
творении времени, которое он рассматривает по античному ка-
нону живой (рожденной, <по природе>) смертной вещи, прохо-
дящей обычный жизненный цикл от начала-рождения до кон-
ца-смерти. Соответственно, Августину и в голову не приходит
идти к божественному от природного, преходящего, смертного,
причастного ко времени, тогда как у Фомы Аквинского все
пять доказательств бытия Бога идут от вещей природы, от по-
рядка природы.
Августин еще четко различает божественное и человеческое
творение: <Иное дело вид, который со-вне придается какому-
нибудь телесному веществу, как делают это гончары и ремес-
ленники и такого рода художники, которые рисуют и вылепли-
вают формы, подобные телам животных; и иное дело тот, кто
имеет причины, изнутри действующие по тайной и сокровен-
ной воле природы живой и разумной, которая из небытия тво-
302_________________________М.К.Петров
риг не только естественные виды тел, но и самые души живых
существ. Первый из вышеупомянутых видов может быть при-
писан всякому художнику; второй же только художнику един-
ственному, творцу и создателю - Богу> (О Граде Божием, XII,
25). В процессе смещения к равносильной триаде: до вещей -
в вещах - после вещей - это различие человеческого и боже-
ственного размывается, и у Фомы Аквинского мы читаем: <Ис-
тина состоит в соответствии интеллекта и вещи, как то сказано
выше. Но такой интеллект, который есть причина вещи, при-
лагается к вещи, как наугольник и мерило. Обратным образом
обстоит дело с интеллектом, который получается от вещей. В
самом деле, когда вещь есть мерило и наугольник интеллекта,
истина состоит в том, чтобы интеллект соответствовал вещи,
как то происходит в нас. Итак, в зависимости от того, что вещь
есть и что она не есть, наше мнение истинно или ложно. Но
когда интеллект есть мерило и наугольник вещей, истина со-
стоит в том, чтобы вещь соответствовала интеллекту; так о ре-
месленнике говорят, что он сделал истинную вещь, когда она
отвечает правилам ремесла> (Сумма теол., I, q. 21, 2 с).
Основанием новой христианской триады является уже не
эманируемое абсолютом качество целостности, а равносиль-
ность истины-соответствия, согласованность тройного перехо-
да: (до вещей - в вещах) - (в вещах - после вещей) - (после
вещей - до вещей), причем замыкающим моментом оказыва-
ется познающий интеллект. <Истина в собственном смысле
слова принадлежит интеллекту. Вещь же именуется истиной от
истины, присутствующей в каком-либо интеллекте. Отсюда из-
менчивость истины должна рассматриваться в отношении ин-
теллекта; истинность же последнего состоит в том, что он со-
гласуется с постигнутыми вещами. Эта согласованность может
изменяться в двояком направлении, как и любое подобие,
вследствие изменения одного из двух подобных членов> (там
же, q. 16, 8 с). Нарушение согласованности-тождества разруша-
ет, по Фоме, истину как основание перехода: <В обоих случаях
происходит превращение истины в ложь> (там же). Истина не
может быть полуистиной, слабеющей истиной, способной дать
системно-иерархический переход от истинного к ложному; в
этой согласованности и состоит ее равносилие, делающее <ли-
ки> триады единосущными, равными, обратимыми.
Возникновение равносильной триады: до вещей (мир в бо-
жественном разуме перед творением) - в вещах (разумный по-
_________________Дискуссии теологов и разработка..._______________303
рядок сотворенного мира) - после вещей (результаты челове-
ческого познания мира в его упорядоченности) - безусловно
опиралось на платоновский круг представлений об идеях-об-
разцах, придающих миру текучих и смертных вещей черты бы-
тийности - устойчивости и стабильности. Даже Фома, когда
он говорит о порождающем переходе от первого ко второму
члену триады, где интеллект выступает <мерилом и наугольни-
ком вещей>, выражает свою мысль скорее в терминах Платона,
чем Аристотеля: <Бог есть первопричина всех вещей как их об-
разец. Дабы это стало очевидным, следует иметь в виду, что
для продуцирования какой-либо вещи необходим образец, т.е.
постольку, поскольку продукт должен следовать определенной
форме. В самом деле, мастер продуцирует в материи опреде-
ленную форму в соответствии с наблюдаемым им образцом,
будь то внешний созерцаемый им образец или же такой, кото-
рый зачат в недрах его ума. Между тем очевидно, что все при-
родные порождения следуют определенным формам. Но эту
определенность форм должно возвести как к своему первона-
чалу к божественной премудрости, замыслившей миропорядок,
состоящий в различенности вещей. И потому должно сказать,
что в божественной премудрости пребывают предначертания
всех вещей, каковые мы называли идеями или образцовыми
формами в уме Бога> (Сумма теол., I, q. 44, 3 с).
Вместе с тем такое рассуждение, как две капли воды похо-
жее на рассуждения Платона в <Тимее>, предполагает на пра-
вах условия внешний и независимый от упорядочивающей
причины субстрат единичных воплощений - рождающую или
<принимающую в себя> материю Платона или первую сущ-
ность (<подлежащее>) Аристотеля, - на котором или посредст-
вом которого могло бы произойти то, что Фома называет <рас-
щеплением> идеи-образца <во множество в применении к ве-
щам>. А такое условие очевидным образом противоречит по-
стулату творения мира из ничего.
Пока в схоластике господствовали в позитивном и негатив-
ном смысле идеи платоников (до XIII в.), на переход от обще-
го к единичному почти не обращали внимания, и тезис край-
него реализма: universalia sunt realia - лишь фиксировал этот
второстепенный характер проблемы. Если и приходилось рас-
суждать о единичном, то рассуждение следовало обычно схеме
неоплатоников: <Всякое множество вторично в сравнении с
единым>, и единичное осмыслялось как отпавшее и греховное.
304___________________________М.К.Петров
<Не тем человек сделался похожим на дьявола, - пишет Авгу-
стин, - что имеет плоть, которой дьявол не имеет, а тем, что
живет сам по себе, т.е. по человеку. Ибо и дьявол захотел жить
сам по себе, когда не устоял во истине; так что стал говорить
ложь от своих, а не от Божьих - стал не только лживым, но и
отцом лжи> (О Граде Божием, XIV, 3), Либо же рассуждение о
единичном переводилось в план предопределения с обычной
для таких случаев ссылкой на апостола Павла: <А ты кто, чело-
век, что споришь с богом? изделие скажет ли сделавшему его:
<зачем ты меня так сделал?>. Не властен ли горшечник над
глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного
употребления, а другой для низкого?> (К римлянам, 9, 20-21).
Но с появлением в теологическом арсенале работ и идей
Аристотеля проблема единичного или <индивидуации> стала
одной из центральных прежде всего потому, что логика Ари-
стотеля, законы правильного мышления, логическая интерпре-
тация движения прописаны у Аристотеля по индивидуальной
<первой сущности>, по материальной ее составляющей как по
основанию преемственности к носителю свойства <принимать
противоположные определения без изменения числа> (Катего-
рии, 5). В отличие от платоновского мира идей, каждому веч-
ному и неизменному различению которого, идее-образцу, соот-
ветствует неопределенное множество единичных вещей-копий,
аристотелевский мир первых сущностей (субъектов, подлежа-
щих), о которых <все сказывается, они же ни о чем не сказыва-
ются>, есть мир единичных вещей, источник, опора и условие
любых идей и форм, которые в качестве вторичных сущностей
обладают дискретно-различающей природой, не способны к
преемственному существованию и изменению.
По Аристотелю, умопостижение ограничено вторичными
сущностями, общим, тем кругом дискретных форм и понятий,
с помощью которых определяются первые сущности - единич-
ное, а сами эти первые сущности - единичное - представле-
ны лишь в ощущении. При этом единичное отбрасывается в
предмет познания как существенное для предмета и для опера-
ций с содержательными понятиями, но не представленное в
самом мире понятий свойство. Фома так фиксирует это об-
стоятельство: <Различие между чувственным и интеллектуаль-
ным познанием состоит, по учению Аристотеля, единственно в
том, что вещь чувственно воспринимается в соответствии с тем
устроением, которое она имеет вне души, т.е. в своем особен-
__________________Дискуссии теологов и разработка..._______________305
ном бытии, между тем как умопостигаемая природа вещи хотя
и дана вне души, однако не в том модусе бытия, согласно ко-
торому она оказывается умопостигаемой. Ибо умопостижение
общей природы осуществляется через исключение производя-
щих индивидуацию начал; между тем такого модуса бытия вне
души общая природа не имеет> (Сумма теол., I, q. 76, 4).
Эти производящие индивидуацию начала, которые присущи
миру вещей, но исключены из мира знания, уже Фому застав-
ляют поднять вопрос о существовании своей особой реально-
сти знания, хотя он делает это в форме противопоставления
взглядов Аристотеля и Платона. Заметив, что общая природа
сама по себе не имеет модуса бытия, лишенного производящих
индивидуацию начал, он тут же отмечает: <По учению Плато-
на, умопостигаемая вещь дана вне души в том своем модусе,
сообразно которому она указывается умопостигаемой; ибо он
предположил, что природы вещей даны в обособлении от мате-
рии> (там же).
У Фомы идея такой особой реальности познания, как и сам
механизм индивидуации, лишь намечена через синтез Аристо-
теля и Платона на основе аристотелевой связи чувственного и
умопостигаемого. Для <после вещей>, когда вещь служит по-
знающему интеллекту в качестве <наугольника и мерила>, ха-
рактерно исключение производящих индивидуацию начал и
переход от единичного к общему; для <до вещей> характерно
подключение производящих индивидуацию начал и переход-
умножение в единичное, в <общую природу>. Практической
деятельности как осознанного способа индивидуации здесь еще
не видно, хотя Фома постоянно привлекает в качестве иллюст-
рации деятельность по предзаданному образцу.
Более радикально подходит к делу Оккам, хотя и у него в
основе построения второй реальности знания, лишенной инди-
видуации, лежит нечто близкое к платоновским идеям-образ-
цам. Рассуждение идет в рамках все той же равносильной триа-
ды: до вещей - в вещах - после вещей, но выполняется оно
уже на чисто логическом уровне формальных построений, не-
посредственно восходящих к аристотелевскому членению не
способов и видов познания, а первичных и вторичных сущно-
стей. <Сущностью, о которой бывает речь, главным образом,
прежде всего и чаще всего является та, которая не сказывается
ни о каком подлежащем, как, например, отдельный человек
или отдельная лошадь. А вторичными сущностями называются
306
те, в которых как видах заключаются сущности, называемые в
первую очередь, как эти виды, так и обнимающие их роды;
так, например, определенный человек заключается как в виде в
человеке, а родом для вида является живое существо. Поэтому
здесь мы и говорим о вторичных сущностях, например это -
человек и живое существо... все остальное или сказывается о
первичных сущностях как о подлежащих, или же находится в
них как в подлежащих. Поэтому, если бы не существовало пер-
вичных сущностей, не могло бы существовать и ничего друго-
го> (Аристотель, Категории, 5). Здесь требуется краткое пояс-
нение, для которого лучше использовать термины школьной
грамматики - кальки терминов Аристотеля.
Сущность (~ousia) и ее представитель в речи, имя существи-
тельное (~ousiastifon), могут, по Аристотелю, нести функцию
либо основания высказывания, то есть быть подлежащим
(~upokeimenon, subject), либо же функцию средств высказывания
- быть дополнением (~artikeimenon, object). Подлежащее у
Аристотеля не только член предложения, но и бытийный адрес
высказывания, суждения, оценки, причем адрес, как правило,
индивидуализированный, что подчеркивается и в греческом и
во многих других языках употреблением артиклей: при подле-
жащем практически всегда стоит определенный, при дополне-
нии - неопределенный. Особенно строго это правило выдер-
живается в языках с малым числом или отсутствием падежей (в
новоанглийском, например).
Это пояснение может оказаться полезным для понимания
основной мысли Оккама о принадлежности универсалий к
средствам высказывания, к дополнениям-объектам, к вторич-
ным знаковым сущностям: <Я утверждаю, что универсалия не
есть нечто реальное, имеющее в душе или вне ее субъектное
бытие (esse subjectivum), а имеет в ней лишь объективное бытие
(esse objectivum) и есть некий мысленный образ (ficturn), суще-
ствующий в объектном бытии, так же как внешняя вещь в
субъектном бытии> (4, с. 898). С точки зрения привычного рас-
пределения терминов субъективное и объективное (переводчи-
ки зря укоротили их на английский манер) здесь обыкновенная
путаница: субъективному надо бы стоять на месте объективно-
го и наоборот. С точки же зрения идущей от Аристотеля опоры
на языковую структуру оккамово распространение терминов
вполне правомерно: речь всегда идет о единичных определен-
ных вещах, о субъективном, или <подлежащем>, бытии с помо-
_________________Дискуссии теологов и разработка..._______________307
щью общих и лишенных свойства единичных понятий, принад-
лежащих к усеченному объективному, или <дополнительному>,
бытию. Оккам идет от представления предложения в качестве
средства перехода от реальности вещей-субъектов (подлежа-
щих) к реальности знаков-объектов (дополнений). В рамках та-
кого предложения-перехода теряются <производящие индиви-
дуацию начала>, то есть Оккам использует здесь как раз то ак-
тивно-познавательное представление о предложении, о кото-
ром Ленин в свое время напишет: <В любом предложении мож-
но (и должно), как в <ячейке> (<клеточке>), вскрыть зачатки всех
элементов диалектики, показав, таким образом, что всему позна-
нию человека вообще свойственна диалектика> (1, с. 321).
Пояснение самого Оккама движутся в равносильной Трои-
це-триаде: до вещей - в вещах - после вещей, - которая за-
мыкается у него в цикл: в вещах - после вещей - до вещей -
в вещах и т.д.: <Поясню это следующим образом: разум, видя-
щий некую вещь вне души, создает в уме подобный ей образ
так, что если бы он в такой же степени обладал способностью
производить, в какой он обладает способностью создавать об-
разы, то он произвел бы внешнюю вещь в субъектном бытии,
лишь численно отличающуюся от предыдущей> (4, с. 898). В
этой свернутой в цикл триаде движения от субъективного (еди-
ничного) к объективному (общему) и от объективно-общего к
субъективно-единичному важно отметить два обстоятельства.
Во-первых, движение идет без изменения качества: порождаю-
щее возвращение в субъективность носит чисто репродуктив-
ный характер, в ходе <до вещей - в вещах> воспроизводят
вещь <лишь численно отличающуюся от предыдущей>. Во-вто-
рых, для хода <до вещей - в вещах> Оккам использует в при-
менении к разуму гипотетический оборот: <если бы он в такой
же степени обладал способностью производить, в какой он об-
ладает способностью создавать образы>, а само это условие по-
рождения закрывает ссылкой на практическую деятельность, в
которой и возникает индивидуация: <Дело обстоит совершенно
так же, как бывает с мастером. В самом деле, так же как мас-
тер, видя дом или какое-нибудь строение вне души, создает в
своей душе образ подобного ему дома, а затем строит подоб-
ный ему дом вовне, который лишь численно отличается от
предыдущего, так и в нашем случае образ, созданный в уме на
основании того, что мы видели внешнюю вещь, есть образец,
ибо, так же как образ дома (если тот, кто создает этот образ,
308___________________________М.К.Петров
имеет реальную способность производить) есть для самого мас-
тера образец, так и тот образ есть образец того, кто создает его.
И сейчас образ можно назвать универсалией, ибо он образец и
одинаково относится ко всем единичным внешним вещам и ввиду
этого сходства в объектном бытии может замещать вещи, которые
обладают сходным бытием вне разума> (там же, с. 898-899).
Объективное бытие Оккама, таким образом, есть, с одной
стороны, бытие в мысли - <образы имеют бытие в душе, но не
субъектное, ибо в этом случае они были бы истинными веща-
ми, и тогда химеры, козлоолени и подобные вещи были бы ис-
тинными вещами (там же, с. 899), а с другой - бытие в уни-
версальной форме образца, истинность которого есть способ-
ность к бесконечной репродукции, к переходу в субъективное
бытие через акты деятельности по количественному умноже-
нию неизменного качества. Понятие объективного бытия Ок-
кам распространяет и на Бога: <Все созданное рукой мастера
не имеет, по-видимому, субъектного бытия в его уме, подобно
тому, как до акта творения сотворенное не существует в боже-
ственном уме> (там же, с. 899-900).
Связанное через равносильную триаду: до вещей - в вещах
- после вещей - тождество человеческого и божественного
знания лежит у Оккама в сфере объективного бытия, в сфере
образцов, по которым сотворены вещи, что отсекает количест-
венную характеристику мира, единичное, субъективное в нечто
внешнее и лишь сопутствующее познанию мудрости божест-
венного творения как способ убедиться в истинности и при-
надлежности к божественному <до вещей> объекта как продук-
та и завершения акта познания.
Опора на простую репродукцию как на гарант истинности и
принадлежности к божественному знанию <до вещей> не есть
еще в полном смысле слова теория научного эксперимента, но
возможность такого истолкования здесь налицо: <химер, козло-
оленей и подобные вещи> приходится с этой точки зрения
признавать истинными, если их удается перевести в субъектив-
ное бытие, превратить в единичные вещи. И никто теперь не в
состоянии помешать благоверному теологу-естественнику вы-
думывать очередных химер и козлооленей, пытаться воспроиз-
вести их в реальности вещей. Никто не может лишить его пра-
ва на <сумасшедшие мысли>, поскольку любой удавшийся акт
порождения единичного по самой что ни на есть сумасшедшей
мысли-образцу есть акт перевода человеческого <после вещей>
__ _____________Дискуссии теологов и разработка..._______________309
в божественное <до вещей>, есть акт познания Бога, божест-
венная санкция на истинность результата, равнодоказательная
для любого христианина: вера в сотворенность мира повелевает
верить в истинность созданного человеком образца, допускающего
репродукцию-копирование в мире практической деятельности.
В этом пункте логические построения Оккама смыкаются с
интуитивными ересями его предшественников, и прежде всего
с рассуждениями Роджера Бэкона об опыте как единственном
описании от засилья четырех <общих причин человеческого не-
вежества>: авторитета, привычки, мнения толпы и показной
мудрости. Не предлагая сколь-нибудь развитой логической схе-
мы, Роджер Бэкон видит в среднем члене триады: до вещей -
в вещах - после вещей - надежный способ удостовериться в
истинности логических выводов: <Если какой-нибудь человек,
никогда не видевший огня, докажет с помощью веских дово-
дов, что огонь сжигает, повреждает и разрушает вещи, то душа
слушающего не успокоится, и он не будет избегать огня до тех
пор, пока сам не положит руку или воспламеняющуюся вещь в
огонь, чтобы на опыте проверить то, чему учат доводы. Удо-
стоверившись же на опыте в действии огня, дух удовлетворится
и успокоится в сиянии истины. Следовательно, доводов недос-
таточно, необходим опыт> (2, с. 873).
Ту же мысль, высказанную под давлением тех же обстоя-
тельств, мы встречаем у многих теологов этого и более поздне-
го времени. Встречается она и в эпоху Возрождения. Леонардо
да Винчи так выражает ее: <Истинные науки - те, которые
опыт заставил пройти сквозь ощущения и наложил молчание
на языки спорщиков> (3, с. 86). Живучесть этой мысли и поле-
мическая острота ее выражений позволяют предполагать, что и
теория объективного бытия, и репродукция как показательный
критерий истинности разрабатывались схоластами вовсе не ра-
ди обоснования опытной науки как осознанной цели, а ради
того, чтобы именем Бога, ссылкой на божественное <до вещей>
заткнуть рот, <наложить молчание на языки спорщиков>.
У Оккама это стремление к абсолютному аргументу от Бога
заметно в двойственном истолковании лингвистического знака,
не совсем совпадающего с традиционным представлением о
номинализме и его тезисе universalia sunt nomina. Ссылаясь на
Аристотеля, Боэция и Августина, он четко различает слова и
то, что ими означается, - образы, объекты, понятия. Первые
- по установлению, вторые же - по природе, то есть по акту
310___________________________М .К. Петров
божественного творения: <Сначала по природе понятие обо-
значает что-то, а затем слово обозначает то же самое, посколь-
ку слово по установлению обозначает то, что обозначено поня-
тием ума> (5, с. 901). Это обращение к древнему античному
спору об истинности имен и <половинчатая> позиция в этом
споре: имена - по установлению, понятия - по природе, -
нужны Оккаму как своеобразный узелок на объективной нити-
тождестве божественного <до вещей> и человеческого <после
вещей>, завязанный на среднем члене триады, <в вещах>. Гово-
ря о различиях между лингвистическими и мыслительными
знаками, он замечает: <Произнесенный или написанный тер-
мин может по желанию изменять свое значение, мысленный
же термин не изменяет своего значения ни по чьему желанию>
(там же, с. 902). Эта стабильность мысленного термина возни-
кает из его причастности к божественному <до вещей>, из его
участия в творении мира в качестве образца, что и делает его
мысленным термином <по природе>.
Нам кажется, что догмат Троицы св.Афанасия, обрубивший
античную традицию истолкования, систематизации и ресисте-
матизации наличного материала различений, начатая Никей-
ским собором практика голосования истины и перевода про-
блематики в решенные вопросы, умножение авторитетов и вы-
рождение проблематики волей-неволей нацеливали мыслящих
теологов на поиски обходных путей и новой проблематики.
Один их допустимых и не входящих в противоречие с христи-
анской догматикой разворотов Троицы, как он представлен в
равносильной триаде: до вещей - в вещах - после вещей, -
оказался при всей его случайности действительным выходом в
новое. Здесь удалось теологически обосновать опытную науку,
ее предмет, ее дисциплинарные механизмы, и прежде всего
равнодоказательный для всех авторитетный абсолют - экспе-
римент, проверку на репродуктивность, на <приложимость> на-
учного знания в сфере социальной репродукции. Можно, есте-
ственно, гадать о том, насколько необходимы были эти теоло-
гические леса, в которых возводилось здание опытной науки.
Возможны, видимо, и другие пути. Но в нашем европейском
варианте наука, похоже, строилась именно как переориентация
веры и религиозного энтузиазма поисков <пневматического
Евангелия> с книг Священного Писания на великую <книгу
природы>. Во всяком случае, теологическая санкция опытной
науки и разработка теологами научных формализмов помогают,
__________________Дискуссии теологов и разработка..._______________ЗП
нам кажется, понять, что не едиными заморскими китами сто-
ит европейская <развитая> культура, что основное для появле-
ния и развития науки сделано в самой Европе.
Литература
1. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 2.
2. Бэкон P. Большое сочинение. Часть шестая. В кн.: Антология ми-
ровой философии. Т. 1, ч. 2. М.: Мысль, 1969.
3. Леонардо да Винчи. Об истинной и ложной науке. В кн.: Антология
мировой философии. Т. 2. М., 1970.
4. Оккам У. Универсалия - это мысленный предмет. В кн.: Антология
мировой философии. Т. 1, ч. 2. М.: Мысль, 1969.
5. Оккам У. О терминах. Там же.
1970
КАК СОЗДАВАЛИ НАУКУ?
Прошлое, история справедливо признаются областью, где
все уже произошло и ничего нового произойти не может. Но
видение прошлого, восприятие и понимание исторических со-
бытий привязаны к <текущему моменту>, а в этой сфере на-
стоящего всегда возможны новые точки зрения, споры, дискус-
сии. Посадив исследователей на высокую башню, Ф.Бэкон
сравнивает <искусство диспута> с <чудесными очками для дали>
(1, р. 83). Три века споров вокруг науки, ее природы, ее гене-
зиса показали, что время, <текущий момент> меняют не только
точку зрения, но и оптику - предлагают свои <очки для дали>.
Историк, как и все люди любых минувших и будущих <теку-
щих моментов>, принадлежит к контексту своей эпохи, спосо-
бен объясняться с современниками только на понятном для
них языке наличных реалий, не может говорить ни из прошло-
го, ни, тем более, из будущего. А это создает опасности двух
типов. Во-первых, <перевод> значения и смысла событий прошло-
го на язык современности всегда содержит угрозу модернизации
прошлого под давлением эффектов ретроспективы - оптика
предлагаемых эпохой <очков для дали> всетда стремится уподо-
бить прошлое настоящему. Во-вторых, это эффекты интериориза-
ции: устойчивые, привычные и освоенные реалии вообще пере-
стают восприниматься как реалии значимые, заслуживающие вни-
мания и исследования. Шкворень, например, уже несколько ты-
сячелетий <интегрирующий> в целостность телегу - древнее евра-
зийское изобретение, - практически исчез из описаний телеги:
примелькался. На этом основании предлагалось даже окрестить
все эффекты интериоризации для основательности <шкворень-эф-
фектом> в духе введенной Мертоном моды на эффекты.
Как создавали науку?______________________313
Обе опасности особенно сильны там, где дело приходится
иметь с духовными знаковыми реалиями, которые в отличие от
техники не несут, как правило, четких и ясных указаний на
место и дату происхождения. Наука сложена из множества зна-
ковых, процедурных, организационных деталей самого различ-
ного возраста, происхождения и первоначального назначения.
Лишь крайне незначительное число научных реалий может
претендовать на <чистоту> - на то, что они задумывались, изо-
бретались и разрабатывались специально для науки. Все же ос-
тальное приведено к единству, сопряжено, обкатано временем
и в этом процессе интериоризировано как действующая систе-
ма норм, правил, целей, форм научной деятельности. Понятно,
что в анализе этого сложного и гетерогенного по составу ком-
плекса, который к тому же в школьные и студенческие годы
осваивается каждым из нас как данность, пресекающая вопро-
сы и сомнения, возникают особо благоприятные условия для
проявления как эффектов ретроспективы, так и эффектов ин-
териоризации.
Основными ориентирами и плацдармами определенности
история науки, естественно, располагает. Известен текущий
результат, наличная социальная функция науки. Программа
КПСС фиксирует: наука <становится непосредственной произ-
водительной силой, а производство - технологическим приме-
нением современной науки> (2, с. 146). Известны и общие чле-
нения пути к этому результату, исследованные еще Марксом и
Энгельсом, Лениным: наука возникает под давлением потреб-
ностей материального производства в условиях капитализма,
развивается под влиянием этих потребностей, становится на
определенном этапе непосредственной производительной си-
лой, допускающей контроль со стороны общества и целена-
правленное использование в условиях социализма и коммуниз-
ма (3, с. 7; 4, с. 317; 5, с. 23; 6, с. 63; 7, с. 231).
Будущее вряд ли задаст другие общие контуры постановки и
решения вопроса. Сегодня этого, во всяком случае, не проис-
ходит. Но <текущий момент>, как ему и положено, детализиру-
ет и перетасовывает проблематику, высвечивает грани и нюан-
сы, остававшиеся ранее в тени как нечто само собой разумею-
щееся. Специфика текущего момента в том, что до недавнего
времени вопрос о возникновении науки волновал только мало-
численную группу специалистов по истории и социологии нау-
ки. Теперь же это вопрос иного ранга. Многие страны, не
314___________________________М.К.Петров
имевшие ранее науки в наличном наборе социальных институ-
тов, стараются сегодня привить науку на своей почве, видят в
этом одно из условий перехода из <развивающегося> в развитое
состояние. В процессе таких попыток накапливаются огромные
массивы информации о строительстве науки и трудностях та-
кого строительства, о том, что именно строится, как оно со-
членяется в целое, а также и методологической, так сказать,
информации о той точке зрения, которая позволяет увидеть со-
временную науку как целостность - как ставшую, возникшую.
Если на родной почве европейской культурной традиции
процесс возникновения и становления науки обходился без ар-
хитекторов и архитектурных планов - каждое поколение
строителей имело свои особые и явно отличные от наших
представления о том, что они, собственно, строят, - то на
инокультурной почве требуются уже и архитекторы и архитек-
турные планы науки как социального института развитого об-
щества. А это диктует и выбор точки зрения на проблему, ко-
торая существенно отличается от привычной. Японский исто-
рик науки Накаяма так фиксирует предметную поляризацию и
различие точек зрения: <На Западе историки науки почти еди-
нодушно признают, что современная наука была основана во
времена научной революции XVII в. Но это справедливо толь-
ко с точки зрения интеллектуальной истории. Научная револю-
ция была интеллектуальным движением горстки ученых. Ин-
ституционально современная наука была основана в XIX в.,
когда ученые пытались улучшить свой социальный статус и,
соответственно, сумели самоутвердиться, когда они обеспечили
непрерывное самовоспроизводство через механизмы набора,
локализованные в институтах высшего образования, то есть когда
наука полностью профессионализировалась. Некоторые поэтому
называют XIX в. - веком второй научной революции> (8, р. 222).
Действительно, научная революция XVII в. была и остается
со времени работ Гессена (9) и Мертона (10) основной обла-
стью интереса историков науки. И основные предметообразую-
щие усилия исследователей концентрируются здесь, особенно
по связи с критикой и защитой гипотезы Мертона о решающей
роли пуритан в возникновении и социализации науки, на анализе
духовных предпосылок, мировоззренческих и концептуальных ус-
ловиях осуществимости опытной науки (см., например, 11).
Здесь много сделано и делается для изучения того, что мож-
но было бы назвать <духовными лесами> возникновения науки
Как создавали науку?_______________________315
как специфической формы познания природы. Более или ме-
нее раскрыто, как не согласованные по времени, целям, зада-
чам, результатам усилия Коперника, Галилея, Гарвея, Кальви-
на, Лютера, Гроссетеста, Оккама, Буридана, Орема, Декарта,
Бэкона и других привели к резкому изменению мировоззренче-
ского статуса периода, к падению <готического> средневеково-
го мировоззрения и его иерархических принципов, к <депопу-
ляции> вселенной - изгнанию из нее духовных существ более
высокого, чем человек, ранга, - к насыщению природы само-
движением, инерцией и слепыми автоматизмами, к появлению
<законов природы>, то есть привели к тому, что природу пре-
вратили в <механизм> и подготовили тем самым к познанию
методами опытной науки, а сам этот тип познания санкциони-
ровали как вполне достойный, правомерный и уважаемый тип
социально полезной деятельности. В этой части проблематика
стянута к вопросу: как люди, не имевшие представления об
опытной науке, догадались, что природа познаваема, предста-
вима в логике понятий, и изобрели соответствующие, основан-
ные на наблюдении и эксперименте орудия познания?
Проблемы <второй научной революции>, будем так называть
основные события институционального оформления науки XIX в.,
изучены, напротив, со значительно меньшим усердием и рве-
нием. И дело здесь не в том, что нет литературы или период
плохо документирован, по этой части все обстоит благополуч-
но, а в том, что вторая научная революция не сложилась пока
в целостный предмет исследования. Вторую научную револю-
цию исследователи навещают сегодня время от времени в по-
исках аргументов для обоснования или критики гипотез отно-
сительно событий XVII-XVIII вв. Положение вряд ли можно
признать нормальным. Проблемы XVII в. и проблемы XIX в.,
хотя они и сохраняют преемственную общность смысла и даже
терминологии -и те и другие для историка науки суть пробле-
мы генезиса и становления науки, - обнаруживают вместе с
тем и существенные различия как по составу, так, что особен-
но важно, и по контексту, на который приходилось опираться
в их осмыслении, постановке и решении.
XIX в. не нуждался уже в доказательствах познаваемости
мира, возможности открытия и логического его представления,
наличия в природе законов, верховной авторитетности свиде-
тельств эксперимента. Все это перешло в интериоризирован-
ную форму постулатов, установок, символов веры, убеждений
316_________________________М.К.Петров
научного мировоззрения. Соответственно, уходит со сцены
или, во всяком случае, сильно теряет в авторитетности и убе-
дительности та пестрая смесь философских, теологических, на-
турфилософских концептуальных составляющих, которая фор-
мировала духовный контекст XVI-XVII вв. и активно использо-
валась в качестве опоры для доказательства будущих постула-
тов. В контексте XVII в., например, мог обладать убедительно-
стью классический для тех времен аргумент Лютера против Ко-
перника: <Этот болван затеял перевернуть все искусство астро-
номии, а ведь Священное Писание прямо указывает, что Иисус
Навин приказал остановиться не Земле, а Солнцу> (12, р. 245). В
просвещенном контексте XIX в. такая аргументация уже не
звучит, не воспринимается доказательной. И когда Лайель, на-
пример, пытается интериоризировать, перевести в форму по-
стулатов актуализм и униформизм, то есть, по сути дела, в чем-
то повторить работу XVI-XVII вв., он не обращается в поисках
опор к внешним для науки авторитетным реалиям, опирается
только на процедурные принципы наблюдения и эксперимен-
тальной проверки. Его критики - Гершель, Уивелл - действу-
ют в том же новом контексте (13).
Экзотика объяснений и аргументации ушла. Ей на смену
пришла <скука науки>, проза использования постулатов с от-
нюдь не прозаическим прошлым. Об этом прошлом не стоит
забывать: задача интериоризации научного мировоззрения, хо-
рошо ли, плохо ли решенная XVII в. для европейского очага
культуры, остается задачей, которую еще предстоит решать в
странах неевропейской культурной традиции, если они намере-
ны освоить и <присвоить> науку. А здесь мы и сегодня можем
натолкнуться на куда более экзотические ходы мысли и опоры ар-
гументации, чем известные нам по научной революции XVII в.
ВТОРАЯ НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XIX В.
Наиболее четко контуры второй научной революции прори-
совываются тогда, когда на историю науки смотрят со сторо-
ны, с постоянной поправкой на то, что как раз это и следует
внедрять как современную науку. Выше, ссылаясь на Накаяму,
мы видели, что восприятие феномена науки и его истории
серьезно различается производно от культурной принадлежно-
сти историка. Если он воспитан в нормах европейской куль-
турной традиции, эффекты ретроспективы увлекают его <вверх
317
по течению> к XVII в., а то и к более ранним датам вплоть до
Архимеда, Евклида, Демокрита и даже Фалеса. Если историк
или строитель науки воспитан за пределами увлекающего воз-
действия ретроспективы европейской культурной традиции, то
взгляд его ищет водораздела между современной наукой, кото-
рую как раз и следует изучать на предмет внедрения и транс-
плантации, и какими-то предшествующими современной науке
состояниями или условиями ее осуществимости.
Такой во многом утилитарно-практический подход к исто-
рии науки дает удивительно единообразную оптику <очков для
дали> и не менее единообразную фокусировку, единообразное
видение событий истории науки. Слабо подверженный эффек-
там европейской ретроспективы, внешний наблюдатель иден-
тифицирует современную науку как функциональное единство
исследовательской, прикладной и академической составляющих,
отказывается признать науку современной на любых этапах,
предшествующих актам замыкания исследования на приложе-
ние, исследования и приложения на подготовку научно-техни-
ческих кадров в институтах высшего образования.
Понять такой подход несложно. Особенно сегодня, когда
мы говорим и пишем о науке - производительной силе, о про-
изводстве - технологических применениях науки. Ясно, что
если нет замыкания исследования на приложение, то невозмо-
жен и переход результатов исследования в форму технологиче-
ских приложений, невозможны и технологические применения
науки. Не менее ясно и то, что если нет людей, которым обес-
печен доступ к растущему массиву научного знания, а доступ
этот обеспечивается специальным образованием в академиче-
ских структурах, то исчезает сама возможность замыкания ис-
следования на приложение, возможность использования на-
личного научного знания в утилитарно-прикладных целях.
Много сложнее такой подход принять: слишком уж большие
потери благородного восприятия науки связаны с признанием
такого подхода. Акты замыкания исследования на приложение,
исследования и приложения на академические структуры рас-
полагаются на пугающе малой исторической глубине. О замы-
кании исследования на академическую структуру имеет смысл
говорить только с 1810 г. после реформ Гумбольдта и создания
Берлинского университета, где впервые была реализована ти-
пичная для современной науки <профессорская> или <приват-
доцентская> модель оперативной связи переднего края дисцип-
318
линарных исследований с подготовкой научных кадров. Если
взглянуть, например, на распределение по дисциплинам окс-
фордских и кембриджских <донов> (см. табл.), то еще сто лет
тому назад такого замыкания в Англии не произошло.
Не лучше обстоит дело и с замыканием исследования на
приложение. Оно впервые было реализовано в 1826 г., когда
Либих основал в Гисене лабораторию, которая стала моделью
организационного объединения исследования, приложения и
подготовки кадров.
Табл. (14, p. 30)
Распределение членов колледжей
Оксфорда и Кембриджа по дисциплинам в 1870 г.
столбцы:
Классика; Математика; Право и история; Естественные науки.
Оксфорд:
145; 28; 25; 4;
Кембридж:
67; 102; 2; 3;
В двух:
212; 130; 27; 7;
(всего - 376).
Столь малый возраст <современности> в науке, если науку
все-таки приходится воспринимать комплексно как триединст-
во исследовательской, прикладной и академической составляю-
щих, а <современность> - как основание преемственности
этого триединства, оказывается в явном противоречии с при-
вычными взглядами на науку, на способ ее существования и
развития. Например, основание преемственности науки мы
привыкли понимать в терминах процедур и моделей поведе-
ния, достаточных для идентификации ученых и не имеющих
ограничений во времени. Если человек изучает окружение, ру-
ководствуясь принципами наблюдаемости и эксперименталь-
ной верификации, если он публикует результаты своих поисков
нового со ссылками-опорами на предшественников, если эти
результаты действительно оказываются новыми, удовлетворяя
принципам приоритета и запрета на повтор-плагиат, то перед
нами ученый, в каком бы веке этот человек ни обнаружился.
На таком понимании ролевого набора ученого, его связи с
прошлым и будущим строятся наши представления о науке -
исторической целостности, наше осознание состава и структу-
ры экономики науки, наши аналогии-модели интеграции типа
<стоять на плечах гигантов> или сети цитирования. Они без
особых затруднений и срывов позволяют по эпонимике или по
Как создавали науку?______________________319
сетям цитирования путешествовать <из конца в конец> науки
от Галилея и Кеплера до любого автора статьи в последнем вы-
пуске научного журнала, доказывая тем самым, что наука есть
некое интегрированное, протяженное по времени целое по
крайней мере с XVII в., если не принимать в расчет тех гиган-
тов, на плечах которых стояли отцы науки и на работы кото-
рых они ссылались (Галилей в споре с Кеплером на <Физику>
Аристотеля, например).
Теперь же предлагается нечто совсем иное. Признание трие-
динства исследования, приложения и подготовки научно-тех-
нических кадров как результата второй научной революции,
превратившей науку в современную науку, явно разрушает всю
эту систему представлений. В состав основания преемственно-
сти и в ролевой набор ученого пришлось бы ввести академиче-
ские и прикладные роли. При этом в отцы современной науки
определились бы Гумбольдт и Либих, один из которых, Виль-
гельм Гумбольдт, был филологом и явно не вошел бы в эпони-
мику опытной науки. <Плечи гигантов>, на которых положено
стоять поколениям и поколениям ученых, оказались бы в од-
ном месте, а поколения - в другом. Не помогли бы и сети ци-
тирования, поскольку интеграторы триединого комплекса
должны были бы включать прикладные и академические со-
ставляющие, которых явно нет в сетях цитирования, интегри-
рующих продукты исследования на уровне публикации. Сло-
вом, если вернуться к аналогии с телегой и шкворнем, принять
триединое истолкование науки для историка науки означало
бы нечто вроде озарения историка телеги, что до сих пор он
занимался не то историей колеса, не то историей дышла, не то
историей шкворня, а теперь вот ему предлагают заняться все-
таки историей телеги, где колесо, дышло, шкворень, если они
имеют свою историю, пришли к единству.
Возможность концептуальных потерь призывает к осторож-
ности. Прежде чем принять или отвергнуть комплексный
взгляд на науку, полезно убедиться, так ли уж эта комплекс-
ность важна и в чем именно она выявляется. Проследим не-
сколько наиболее очевидных линий.
Если наука до XIX в. не оказывала влияния на производство
через приложение - не было людей с соответствующей подго-
товкой, то в эпонимике технологического творчества мы до
XIX в. не обнаружим людей, причастных к науке. Лидер техни-
ческого прогресса того времени - Англия, к ее истории и сто-
320_________________________М .К. Петров
ит обратиться. К тому же и механика занимала в исследовани-
ях XVII-XVIII вв. ведущее место. Родерик и Стефенс (14), спе-
циально анализируя этот вопрос, в основной группе новаторов
обнаружили только <практиков> типа цирюльника Аркрайта,
кузнеца Ньюкомена, шахтера Стефенсона. Более того, когда
ученые, время от времени воодушевляясь идеями Бэкона о на-
учном совершенствовании <полезных искусств>, действительно
обращались к решению технологических задач, дело кончалось
или могло бы кончиться конфузом в духе свифтовских описа-
ний Лапуты. Эспинас пишет, что в 1670-е гг. Гюйгенс и Гук
много сил отдали совершенствованию навигационного обору-
дования, прежде всего часов, но <хронометр в конце концов
был создан в XVIII в. плотником Хэррисоном> (II, р. 350). Ма-
тиас отмечает, что если бы рекомендации ученых XVII-XVIII
вв. сельскому хозяйству реализовались практикой, последствия
были бы катастрофическими (15, р. 75-76).
Таким образом, влияния науки на технологическое творче-
ство до XIX в. не обнаруживается, но со всей очевидностью
обнаруживается нечто иное и важное для историка науки:
влияние технологического творчества практиков-самоучек на
науку. На этом периоде технологическая новация - основной
повод для исследования и основной проблемообразующий ис-
точник науки. Сначала появляется многообразие водяных ко-
лес, а затем Карно старший закладывает основы гидродинами-
ки. Сначала изобретают и совершенствуют паровые машины
практики, а затем Карно-сын формулирует основы теплотехни-
ки и термодинамики. Если двигаться по эпонимике науки в
поисках срыва, <переворота> этих ролей технологического и
научного творчества, то первым чистым случаем, как показы-
вают Родерик и Стефенс, будет Дизель, который именно из
анализа цикла Карно сначала теоретически вывел возможность
принципиально нового вида двигателя, а затем и реализовал
эту возможность практически (14, р. 92). Но этот чистый слу-
чай произошел в самом конце XIX в., и если от него отсчиты-
вать возраст современной науки, можно и вообще потерять
науку. К тому же ученому-исследователю не обязательно быть
прикладником, да и практики-самоучки вовсе не ушли со сце-
ны, достаточно вспомнить об Эдисоне.
Далее, если замыкание исследования и приложения, реали-
зованное лабораторией Либиха, действительно значимый факт
истории, то ближайшим его следствием должно было бы стать
Как создавали науку?_______________________321
изменение номенклатуры продукта за счет появления в ней то-
варов, разработка и производство которых предполагают на
правах условия осуществимости доступ к научному знанию.
Действительно, с середины XIX в. на мировом рынке появля-
ются удобрения, ядохимикаты, взрывчатые вещества, электро-
технические товары, изобретение и производство которых
практически невозможно без глубоких знаний в соответствую-
щих отраслях науки.
Если комплексность, триединство действительно революци-
онное событие, то такое событие должно бы вести себя по ка-
нонам любой новации: иметь точечный центр-начало (Берлин-
ский университет, лаборатория Либиха) и некоторый лаг рас-
пространения - признание требует времени, - то есть вести
себя подобно волнам от камня, брошенного в воду. При этом
на гребне волны распространения всегда отмечаются инерци-
онные эффекты сопротивления (16), а преодоление такого со-
противления новому часто дорого обходится для сопротивляю-
щихся. Родерик и Стефенс довольно убедительно показывают,
что культ практика-самоучки и упорное сопротивление <немец-
кой модели> Гумбольдта и Либиха обернулись для Англии по-
терей лидерства в пользу Германии и США (14). Еще хуже
обошлась, если верить Кросленду, волна распространения с
Францией, которой потребовался Седан, чтобы признать и
принять новацию Гумбольдта-Либиха (17).
Наконец, и это главное, если вторая научная революция
действительно имела место и ее результатом стала комплекс-
ность, триединство исследовательской, прикладной и академи-
ческой составляющих, то сами эти составляющие, входя в кон-
такт друг с другом, должны были бы менять нормы и правила
деятельности, подчиняя их требованиям комплекса. Здесь, к
сожалению, нет сколько-нибудь обстоятельных исследований,
на результаты которых можно было бы сослаться. Но именно
здесь, по нашему мнению, локализован эпицентр проблемати-
ки второй научной революции для науки. В порядке рабочей
гипотезы можно предположить, что наиболее ощутимые изме-
нения комплексность должна была внести в механизмы инте-
грации науки, особенно из-за участия в интеграции академиче-
ской составляющей.
Замыкание исследования на приложение не могло вызвать
особых возмущений. Результаты научного исследования, пока
они подчинены принципам наблюдаемости и эксперименталь-
II - 739
322_________________________М.К.Петров
ной верификации, заведомо приложимы: экспериментальная
проверка приобщает результат к миру бесконечных повторов,
где безразлично кем, когда, с какой целью, как часто результат
воспроизводится-тиражируется. К самому исследованию это не
предъявляет каких-то дополнительных требований.
Много сложнее обстоит дело с замыканием исследования и
приложения на академическую составляющую, И основные
трудности здесь, видимо, должны быть связаны с неустрани-
мой <человеческой размерностью> академической составляю-
щей. Подготовка научных кадров сама может рассматриваться
как форма научной интеграции - как приведение все новых
поколений будущих исследователей и прикладников в связь с
наукой, научной деятельностью. Но эта форма интеграции су-
щественно отличается от традиционной - интеграции резуль-
татов - как раз в том отношении, что интегрировать, приво-
дить к науке, связывать с наукой приходится людей, а человек -
существо конечное не только в терминах сроков и периодов жиз-
ни, но и в терминах ментальных и физических возможностей.
В интеграции результатов эти ограничения <вместимости>,
<человеческой размерности> практически не ощущаются, хотя,
естественно, и не отменяются. Человек не может сделать более
того, что он может, и если он вносит в копилку науки свой
вклад, то каким бы весомым вклад ни оказался, он заведомо в
пределах человеческой вместимости. Традиционная интеграция
по результату и есть в каком-то смысле инструмент выхода за
ограничения по вместимости, человеческий ответ на популяр-
ный схоластический вопрос: <Может ли всемогущий Бог сотво-
рить камень, который он не смог бы поднять?>. Насчет Бога
неясно, а всемогущий человек может. Ни один ученый не в со-
стоянии следить за всей публикуемой в его области литерату-
рой, причем жалобы на информационный потоп идут с XVII в.
И все же ограничения по вместимости здесь не ощущаются,
сколько бы ни увеличивать листаж журналов или длину биб-
лиотечных стеллажей. Ограничения сняты в каждом отдельном
акте наращивания неподъемного камня: каждая публикация за-
ведомо этим ограничениям удовлетворяет.
Но положение радикально меняется, когда этот растущий,
неподъемный для индивида камень научного знания приходит-
ся протаскивать через игольное ушко учебных планов, часов,
курсов, расписаний, сроков обучения и прочих атрибутов ака-
демической реальности, явно формировавшейся по контурам
Как создавали науку?______________________323
вместимости студента, человеческой размерности. Если замы-
кание исследования и приложения на академическую состав-
ляющую датируется началом XIX в., то где-то после этого мы
вправе ожидать резкого усиления не очень характерной для
науки XVII-XVIII вв. деятельности по переупаковке, сжатию,
сокращению, редукции наличного научного знания до челове-
ческой вместимости, и особенно этот эффект должен был бы
обнаруживаться в Германии. Есть ли свидетельства, подтвер-
ждающие эти ожидания?
Во-первых, серьезные подозрения на причастность к этому
новому требованию считаться с человеческой размерностью
вызывают расщепление формы научного продукта и бурное
развитие <тыловых> форм публикации - реферативных журна-
лов, обобщающих монографий, учебников. Прайс (18, р. 9) за-
метил эту стратификацию формы научного продукта, но не
связал ее ни с академическими требованиями вообще, ни с че-
ловеческой размерностью.
Во-вторых, не менее серьезные подозрения на производ-
ность от <комплексных> условий существования вызывает
вспышка исторической и теоретической активности в немецких
университетах середины и конца XIX в. и начала XX в., пре-
вратившая Германию этого периода в бесспорного лидера на-
учного развития. При всех прочих достоинствах история и тео-
рия научных дисциплин, а этим приходится заниматься любо-
му профессору при составлении курса, есть способы сжатия
накопленного дисциплиной материала, его реинтеграции, но-
вой и более экономной <упаковки>. Это не значит, конечно,
что академическая составляющая определяет состав и содержа-
ние теорий и историй дисциплин как результатов операций над
всем наличным массивом дисциплинарного знания. Но мотив
к таким операциям над целостностью, требование единства ап-
перцепции как условия вместимости бесспорно навязываются,
в частности, и академической практикой, где каждый профес-
сор-преподаватель, получая на свой курс 10, или 100, или 400
часов, волей-неволей вынужден задумываться о принципах и
способах сжатия материала до вместимости студента, как она
определена учебным планом, часами, расписанием. Ранее этого
не было. В Оксфорде середины XIX в., например, продолжала
действовать система тьюторства-наставничества, по нормам ко-
торой наставник, и только он, а не группа преподавателей раз-
ных дисциплин, передавал свои знания воспитаннику (19, р. 342-
324__________________________М.К.Петров
357). Проблемы ограничений по вместимости здесь, естествен-
но, не возникало.
Словом, налицо много прямых и косвенных свидетельств в
пользу того, что вторая научная революция не фикция, что
комплексность как существенная характеристика современной
науки заслуживает внимания и изучения. При этом, нам ка-
жется, особенно перспективны исследования по человеческой
размерности современной науки - слишком уж много событий
происходит сегодня в науке, в частности в сфере коммуника-
ций, которые пока только фиксируются как данность, хотя они
явно имеют какой-то общий источник происхождения.
ПЕРВАЯ И ВТОРАЯ НАУЧНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ
Историки науки, даже и те из них, которые ссылаются на
события второй научной революции для выявления и критики
эффектов ретроспективы в исследованиях своих коллег, основ-
ной смысл изменений XIX в. видят в институционализации, в
становлении профессионализма, в росте формализма, роли
правил и вообще в <бюрократизации> науки. Накаяма, напри-
мер, считает, что само занятие историей науки - удел <разоча-
рованных> строгостью правил, и это разочарование становится
<жизненным источником критического отношения к практике
современного научного профессионализма>, началом поиска
ошибок в прошлом и альтернатив в будущем в порядке <ликви-
дации показной окончательности авторитета установившейся
науки> (8, р. 215).
При таком подходе профессионализм в науке осознается как
некое навязанное извне зло и противопоставляется предшест-
вующим состоянием <свободной> науки. Степени и формы та-
кой былой свободы осознаются по-разному. Уэбстер, напри-
мер, жалуется на строгость действующих стандартов идентифи-
кации, которые превращают историю науки в историю <дея-
тельности малочисленной элиты, занятой самодовлеющими на-
учными исследованиями и сохраняющей только случайные
связи с общим интеллектуальным и социальным окружением>
(II, р. 380). Шейнин и Тэкри, изменив эти стандарты, иденти-
фицировали по членству в научных обществах и по участию в
их деятельности <на своих собственных условиях> научное со-
общество в Англии XVIII-XIX вв., в котором ведущее место за-
няли практикующие медики (20, р. 18), второе - духовные ли-
Как создавали науку?_______________________325
ца <с дланью на Ветхом завете и глазом у микроскопа> (20, р. 20),
а собственно ученые оказались в явном меньшинстве: <На каж-
дое опознаваемое имя публиковавшего исследования, которое
можно извлечь из списков членов таких обществ, мы обнару-
живаем, пожалуй, с полсотни или даже больше индивидов, с
именами которых не связана публикация научной статьи или
книги> (20, р. 8).
Эти и подобные попытки отмежеваться от современных
представлений о науке и сформулировать какие-то новые кон-
цепции науки, существовавшей до XIX в. по <совсем иному>
набору правил, хотя они и совершаются под вполне законным
предлогом борьбы с эффектами ретроспективы, ставят под со-
мнение самое преемственность первой и второй научных рево-
люций. Действительно, если, как пишут Шейпин и Тэкри, за-
ниматься научной деятельностью и быть членом научного со-
общества в Англии XVIII-XIX вв. можно было <на своих собст-
венных условиях, а не на условиях возникающего научного про-
фессионализма> (20, р. 12), то преемственности между такими
состояниями игры по собственным правилам и по единым пра-
вилам не более, чем между сеансом одновременной игры в Ва-
сюках и шахматной практикой.
Нам эти попытки обрести свободу от современности, изо-
бразить научный профессионализм не то как катастрофу, уп-
раздняющую прежнее <свободное> состояние науки, не то как
уродливую адаптацию науки ради выживания в условиях расту-
щей агрессивности социальной среды, представляются иллюзи-
ей, явно основанной на глубокой интериоризации результатов
первой научной революции. Эксплицировать эти иллюзии, их
<подкорковое> основание довольно сложно, но, как нам кажет-
ся, данные о трансплантации науки на неевропейские культур-
ные почвы могут оказаться полезными. Механика экспликации
этого <подкоркового> смысла не так уж сложна. Вернемся еще
раз к аналогии с телегой, в истории которой бывали и <транс-
плантации>. Америка, как известно, не изобрела колеса, не
изобрела, понятно, и телеги. Телега здесь появилась как нова-
ция и вела себя как новация с лагом и волной распростране-
ния. Роджерс и Шумейкер сообщают, например, что в 1900 г.
индейское племя папаго решилось внедрить телегу. Телеги по-
требовали дорог. Дороги - оседлого образа жизни (16, р. 320-
321). Телега сама себя эксплицировала в новом контексте.
326___________________________М.К.Петров
Наука, конечно же, не телега, но и телега и наука - арте-
факты, человеческие творения, возникающие во вполне опре-
деленных социально-экономических и духовных контекстах как
продукты человеческой изобретательности. Любой артефакт на чу-
жой почве может вскрыть свой контекст, потребовать своих до-
рог и способов жизни, то есть того минимума условий осуще-
ствимости, без которого артефакт становится экспонатом кун-
сткамеры, а не признанной, обжитой и освоенной реалией
жизни. Если первая научная революция, санкционировавшая
научное мировоззрение в системе европейских социальных и
культурных ценностей, - одно из условий осуществимости со-
временной науки, то как бы глубоко оно ни коренилось в <под-
корке>, в той или иной степени оно будет эксплицироваться в лю-
бых попытках построить науку на инокультурной почве.
Посмотрим под этим углом зрения на положение науки в
Индии. Внешне здесь все как будто бы благополучно: есть уни-
верситеты, институты, лаборатории, национальные научные
организации ранга академии наук и научных обществ. По доле
в мировом научном продукте, если его мерить числом публика-
ций, Индия близка к Канаде. Но отсутствие культурной санк-
ции научного мировоззрения, своей <первой научной револю-
ции> ведет здесь к появлению и даже к развитию <ревивализ-
ма> - стремления сохранить традиционные культурные ценно-
сти и даже санкционировать науку в рамках этих ценностей.
В повседневности, на <бытовом>, так сказать, уровне реви-
вализм выглядит как невинная мировоззренческая непоследо-
вательность. <Индийские ученые, - пишет Раман, - практи-
куют науку только в лаборатории, а вне лаборатории, в повсе-
дневной жизни, они остаются пленниками древних идей и об-
рядов, подчиняются предрассудкам и вере в сверхъестествен-
ное. Среди ученых Индии не редкость вера в астрологию, об-
ряды очищения перед проведением экспериментов и даже об-
ряды искупительных жертвоприношений для умилостивления
приборов и оборудования> (21, р. 191). Значительно менее не-
винно, даже опасно выглядит ревивализм, когда он начинает
искать культурной санкции научного мировоззрения на мест-
ном культурном материале.
Вот выдержки из официальных выступлений известного ин-
дийского химика-органика Сешадри, экс-президента Индий-
ского научного конгресса, президента Национального институ-
та наук Индии, то есть лица в ранге президента академии наук,
Как. создавали науку?_______________________327
имеющего непосредственное отношение к строительству науки.
<Полное определение науки должно включать идею высшего
знания веданты, позволяя ученым идти в более тонкие и труд-
ные планы исследования... Наука и религия имеют общую цель
- помочь духовному росту человека и установлению лучшего
социального порядка. Друг без друга они недостаточны и бес-
помощны... Великие социальные движения Индии всегда осно-
вывались на духовном начале, и задача Индии в гармонии на-
ций и народов - сохранять эту духовную ноту. Недавний при-
мер Ганди свидетельствует о том, что мы не потеряли великой
традиции. Вся его жизнь была грандиозной попыткой спири-
туализировать политику. Вряд ли нам будет труднее объединить
науку и спиритуализм> (21, р. 156-157).
Мы не намерены комментировать существа этих высказыва-
ний. Ясно, что в XVI-XVII вв. вряд ли стоило трудиться осво-
бождать природу от спиритуализма ради ее познания научными
методами, чтобы в XX в. заново спиритуализировать ее, насе-
лять духами и прочими одушевленными существами надчелове-
ческой природы. Но пример, а можно было бы привести и дру-
гие примеры из практики строительства науки, достаточно по-
казателен, чтобы насторожить историка науки, предостеречь
его от чрезмерных увлечений размежеванием. Первая и вторая
научные революции связаны исторически, и любая попытка
разрушить эту связь незамедлительно ставит вопрос о какой-то
другой <первой научной революции>, возвращает к тому само-
му кругу проблем культурной санкции научного мировоззре-
ния, который стоял перед Европой XVI-XVII вв.
В заключение мы можем сказать, что реально идущие про-
цессы строительства науки в странах неевропейской культур-
ной традиции, возникающие здесь трудности поляризуют пред-
мет исследований по истории науки на две четко различимые
области - на первую (XVI-XVII вв.) и вторую (XIX в.) научные
революции, - причем для непосредственных нужд строитель-
ства особую актуальность приобретают исследования по про-
блемам второй научной революции, которые связаны с ком-
плексным пониманием и восприятием науки в триединстве ис-
следовательской, прикладной и академической составляющих.
Но при всем том предмет остается единым. Более того, иссле-
дования по второй научной революции могут пролить свет на
многие проблемы первой, и наоборот.
328___________________________М.К.Петров
Литература
1. Stephens J. Francis Bacon and the Style of Science. Chicago, 1975.
2. Материалы XXII съезда КПСС. М., Госполитиздат, 1961.
3. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13.
4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22.
5. Из рукописного наследства К.Маркса // Коммунист, 1958, № 7.
6. Большевик, 1939, № 11-12.
7. Ленин В.И. Соч., т. 36.
8. Nakajama Sh. History of Science: A Subject for the Frustrated // Bos-
ton Studies in the Philosophy of Science. Boston, 1974, vol. 15.
9. Гессен В.М. Социально-экономические корни механики Ньютона.
М.-Л., 1933.
10. Merton R.K. Science, Technology and Society in Seventeenth Century
England. Bruges, 1938.
11. The Intellectual Revolution of the Seventeenth Century. London-Bos-
ton, 1974.
12. Merton R.K. Sociology of Science. Chicago, 1973.
13. Ruse М. Charles Lyell and the Philosophers of Science // British
Journal for the History of Science. L., 1976, vol. 9, part. 2, № 32.
14. Roderik G.W., Stephens M.D. Scientific and Technical Education in
Nineteenth-Century England. In: A Simposium. Nevton Abbot, David
and Charles, 1972, p. 30.
15. Science and Society 1600 - 1900. Cambr., 1971.
16. Rogers R.M., Shumaker C.F. Communikations of Innovations. A Cross-
Cultural Approach. N.Y., 1971.
17. Crosland M. Science and the Franko-Prussian War // Social Studies of
Science. 1976, vol. 6, № 2.
18. Price D.J. de S. Little Science, Big Science. Columbia Univ. Press.,
1963, p. 9.
19. The University in Society, vol. 1. Prinseton Univ. Press, 1974.
20. Shapin S., Thackray A. Prosopography as a Research Tool in History of
Science: The British Scientific Community 1700-1900 // History of
Science, 1974, vol. 12, part. I, № 15.
21. Fahman A. Trimurti: Science, Technology and Society. New Delhi,
1972.
20.02.77
ПЕРЕД <КНИГОЙ ПРИРОДЫ>
(духовные леса и предпосылки
научной революции XVII века.
Изучая механизмы дисциплинарных революций в науке,
Т. Кун (1) сформулировал два важных для понимания научных
и культурных революций понятия. Одно из них - <парадигма>
- фиксирует совокупность реалий, сложившихся в прошлом и
воспроизводимых в настоящем как нормы деятельности. В <па-
радигму> входят формы, процедуры, установки, ориентиры,
представления, оценки, с помощью которых современники до-
биваются взаимопонимания. Через установленную прошлым
для настоящего <оптику> они согласно отличают существенное
от несущественного, осмысленное от бессмысленного, порядок
от беспорядка, норму от ее нарушения. Второе понятие -
<аномалия> - представлено Куном как некий очаг устойчивого
возмущения, который, с одной стороны, вскрыт именно опти-
кой действующей парадигмы, а с другой, и это главное, не мо-
жет быть объяснен средствами концептуально-понятийного ап-
парата действующей парадигмы, предстает с точки зрения это-
го аппарата не менее очевидной <бессмыслицей>, хотя и бес-
спорно существующей. Аномалии, время от времени выявляе-
мые по ходу накопления знания <нормальной> наукой, требуют
для своего объяснения нового концептуально-понятийного ап-
парата, новой парадигмы. Замена наличной парадигмы новой и
есть, по Куну, основное содержание научных революций.
Основоположники возникшей в XVII в. исходной, <черно-
вой>, так сказать, формы научного мировоззрения, далеко не
свободной еще от теологических опор и включений, предшест-
вующее им мировоззрение часто называли <готическим> миро-
330_________________________М.К.Петров
порядком. Мы сохраним этот термин как рабочий, характери-
зующий духовный контекст позднего средневековья, на фоне
которого, в конфликте с которым, с опорой на реалии которо-
го развертывались события первой научной революции.
С.Мейсон так описывает этот <готический'> миропорядок:
<Лейтмотивом средневекового мировоззрения, на который по-
сягали и реформисты и ученые возникающей науки, был кон-
цепт иерархии. Он коренился в идее населенности мира суще-
ствами, находящимися в единой шкале совершенства от Бога в
небесных эмпиреях на периферии вселенной, через иерархии
ангельских существ, обитателей девяти небесных сфер, концен-
тричных с Землей, к рангам человека, животных, растений -
обитателей земной сферы в центре космической системы. Ме-
жду существами земного и небесного царства вселенной были
установлены строгие качественные различия. В частности, ес-
тественным движением тел, состоящих из четырех земных эле-
ментов, считалось прямолинейное, имеющее начало и конец,
как и все земные феномены, тогда как естественным движени-
ем небесных тел, созданных из более совершенного пятого
элемента, было круговое, поскольку движение по кругу при-
знавалось благородным и вечным> (2).
Если сконцентрировать внимание на иерархии как на осно-
вании интеграции <готического> миропорядка в целостность
средневекового мировоззрения, то ближайшим результатом на-
учной революции XVII в. был как раз слом иерархии во всех ее
выявлениях и переход мира в некое свободное состояние <ра-
венства перед> в духе предложенной К.Хиллом картины: <Ре-
формация отменила средневековую иерархию церкви и небес,
заменив ее прямым отношением между Богом и верующими,
которые с точки зрения Бога стали равными. Одновременно
гелиоцентрическая теория в астрономии отменила семь небес и
установила равенство Земли с другими планетами перед Солн-
цем. Гарвей... отменил иерархию сердца, печени и мозга в че-
ловеческом теле, а позже отменил и те жизненные духи, кото-
рые ранее были ответственны за движение крови. Все эти но-
вые взгляды на человека и вселенную можно, если угодно, рас-
сматривать как параллель установлению абсолютных монархий
в большей части Западной Европы, что сопровождалось паде-
нием светских феодальных иерархий. Томас Гоббс, друг Гарвея,
разработал в политической теории доктрину абсолютной власти
над сообществом равных индивидов-атомов. Так что для Гар-
______________________Перед <Книгой природы>______________________331
вея, личного медика сначала Джеймса 1, а затем Карла 1, столь
же естественно было сравнивать короля с сердцем, как для
льстецов Луи XIV называть его король-солнце> (3).
Эта идея <равенства перед> бесспорно полезна для поиска
состава аномалии, которая вынудила отказаться от <готиче-
ской> парадигмы мировоззрения, где мир собран в целостность
по основанию иерархии, в пользу какой-то другой, предполо-
жительно научной парадигмы со своим особым основанием
интеграции. И первым претендентом на вхождение в аномалию
будет, естественно, капитализм, <равенство перед деньгой>,
слом наследуемых иерархических мест, статусов, прав, обязан-
ностей, привилегий под разъедающим влиянием <всеобщего
эквивалента>, который теперь интегрирует общество через без-
личное и универсальное отношение стоимости, определяет ста-
тус и положение индивида в обществе <войны всех против
всех> монетарно-измеримым способом, производно от его <со-
стояния>, наличного капитала.
Но идея <равенства перед>, как и связанная с нею идея <де-
популяции> - изгнания из вселенной разумных существ надче-
ловеческой природы и разумного начала вообще, - не содер-
жит, нам кажется, указаний на условия осуществимости заме-
ны <готической> парадигмы научной. В этом смысле более
продуктивной представляется предложенная Марксом для по-
нимания реформации в Германии модель интериоризации. От-
мечая, что реформация бесспорно революция и что она заро-
дилась <в мозгу монаха>, Маркс писал: <...Лютер победил раб-
ство по набожности только тем, что поставил на его место раб-
ство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив
авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян
в попов. Он освободил человека от внешней религиозности,
сделав религиозность внутренним миром человека> (4). Нам
будет служить ориентиром и нас будет интересовать вопрос: не
произошло ли то же самое с вещами природы? Не преврати-
лись ли вещи природы из объектов внешнего им иерархическо-
го управления и приведения к порядку в носителей самоуправ-
ления и порядка? Не попали ли они из рабства по внешнему
принуждению в <рабство по убеждению>? Не перешло ли под-
чинение внешним определителям во <внутренний мир> вещей?
Но это - ориентир дальний, схема перехода от <готическо-
го> миропорядка к научному или пранаучному, который при-
нято называть <механистическим>, основанным на инерции -
332_________________________М.К.Петров
вселенской лени менять то, что есть, на различении наблюдае-
мого во взаимодействии вещей поведения и умопостигаемых
свойств - носителей миропорядка, ответственных за наблю-
даемое поведение по сформулированному в самом начале
XVIII в. постулату Лейбница: <Свойства вещей всегда и повсю-
ду являются такими же, каковы они сейчас и здесь> (5). Это
уже сама первая научная революция, а мы в данной статье на-
мерены вскрыть ее контекст, руководствуясь тем обязательным
для историка, по нашему мнению, универсальным правилом
общения, по которому любое объяснение с современниками, а
современниками были все, возможно только с опорами на при-
знанные ими реалии текущего контекста. Любая новация требует
своего объяснения опор в том, что есть, а не в том, что будет.
Сегодня это называется <тезаурусным отношением>, кото-
рое обрекает нас на многоязычие: одним языком мы говорим с
детьми, другим - со студентами, третьим с коллегами, четвер-
тым с первыми встречными, а в общем-то языков у нас столь-
ко, сколько адресов общения - всегда приходится ориентиро-
ваться на признанные и освоенные знаковые реалии собесед-
ника или аудитории. Нельзя, скажем, вдаваться в тонкости тео-
рий относительности перед пытливой аудиторией детского сада
или читать Маршака ученому совету - тезаурус не позволяет.
Аристотель называл эту ситуацию общения <топосом> - ме-
стом, предъявляющим к оратору множество производных от
состава аудитории требований. Задолго до него Гераклит писал:
<Коль хочешь говорить понятно, держись покрепче за общее
всем, как полис держится за номос и еще крепче> (В 114). За-
кон-номос для Гераклита, как и для всех эллинов, - величай-
шая ценность: <Народу положено биться за номос как за свои
стены> (В 44) (6).
<Парадигма>, <тезаурус>, <топос>, <общее всем> - разные
названия для очень близких вещей. Все они привязаны к теку-
щему моменту, получают определенность только в отношении
к этому моменту, хотя каждое из них имеет свою преимущест-
венную ориентацию. Для наших целей важно соотношение па-
радигмы, тезауруса и топоса именно в различии их ориента-
ций. Парадигма обращена в будущее как ограничитель про-
блем, которые могут обсуждаться современниками без срыва
взаимопонимания, и парадигматическое состояние реалий те-
кущего контекста - быть осмысленной, допускающей обсуж-
дение проблемой. Тезаурус обращен в прошлое как текущая по
______________________Перед <Книгой природы>______________________333
времени наличная сумма опор, которые можно использовать в
объяснениях с современниками, и тезаурусное состояние реа-
лий текущего контекста - быть <решенным вопросом>, <ре-
зультатом>, <вкладом>. Топос не имеет ориентации во времени,
располагается в текущем моменте как характеризующая кон-
текст сумма моделей аргументации, признаваемых современни-
ками правомерными и убедительными.
В современном контексте научного познания природы пара-
дигма, тезаурус и топос имеют дисциплинарную окраску: дей-
ствующая парадигма формирует проблематику дисциплины, те-
заурус представлен растущим массивом дисциплинарных пуб-
ликаций, топос - моделями верификации со ссылками на дан-
ные эксперименты. Соответственно в современном научном
контексте ученый, объясняясь с коллегами по поводу перевода
очередной реалии из парадигматического состояния проблемы
в тезаурусное состояние решенного вопроса или вклада, опира-
ется, с одной стороны, на опубликованные уже результаты
(ссылки на предшественников), а с другой, на <глас природы>,
которую вынудили в планируемом эксперименте высказать
свое окончательное суждение о решении проблемы. Оба типа
опор - ссылки на предшественников и ссылки на данные экс-
перимента - достаточно существенны. Ганс и Штрассман, на-
пример, открыв деление урана и получив экспериментальные дан-
ные, не решились оформить свой результат в тезаурусе физики -
<физики бы этого не позволили>, предпочли тезаурус химии (7).
Ясно, что идти с современным набором парадигм, тезауру-
сов и топосов в конец средневековья и пытаться на его основе
опознать в средневековом контексте некий <научный страт>
было бы заведомо несерьезным предприятием. Мы не можем
требовать от реформаторов, отцов науки, социальных утопи-
стов XVII в. <научного подхода> с четким представлением о со-
отношении принципов наблюдения и эксперимента, о строе-
нии объекта научного познания, о свойствах научного знания:
эти реалии еще только появятся. Не можем мы требовать от
них и научного топоса, нового способа аргументации: их со-
временники доказательность и убедительность черпали из Биб-
яйи, из работ признанных авторитетов. Маркс отмечал эту пре-
емственность аргументации. Дунс Скот, например, <заставлял
самое теологию проповедовать материализм>. Да и Бэкон - <на-
стоящий родоначальник английского материализма и всей со-
временной экспериментирующей науки> (8) - в этом отноше-
334_________________________М.К.Петров
нии не исключение. В поисках доказательности и убедительно-
сти на Библию ссылались все, причем, как справедливо отме-
чает Т.Рэбб, <буквальное толкование Библии предпочитали как
раз протестанты> (9).
И все же в такой несерьезной попытке перенести современ-
ный набор различений на далекое прошлое объявилось бы
весьма знаменательное <но>: мы опознали бы в средневековой
теологии дисциплину - первую на европейской культурной поч-
ве теоретическую дисциплину, по образу и подобию которой
будут формироваться позже научные дисциплины. Основной
набор дисциплинарных правил, процедур, требований к завер-
шенному продукту, способов воспроизводства дисциплинарных
кадров, которыми мы пользуемся и сегодня, создан и обкатан
средневековьем. И первым следствием этого обнаружения бу-
дет, видимо, то, что при всем различии научных парадигм, те-
заурусов, топосов от парадигмы, тезауруса и топоса теологии
между ними объявятся и черты сходства. Не содержательного,
естественно, а формального - содержательного сходства нет и
между различными дисциплинами, поскольку дисциплины -
не только способ приумножения знания, но и способ эффек-
тивной информационной изоляции, разобщения массивов знания
под давлением ограничений человекоразмерности в процессе
трансляции, передачи дисциплинарности новьм поколениям.
Особое внимание здесь следует обратить именно на транс-
ляцию - на подготовку теологических кадров. И не просто по-
тому, что мы здесь обнаруживаем университет: величайшее,
возможно, изобретение средневековья. Похоже, что именно
здесь, в механизмах воспроизведения духовных кадров, и скрыт
ответ на вопрос: как Европа обзавелась научным мировоззре-
нием и санкционировала научное исследование на правах
вполне достойного в нашей культуре вида деятельности. К то-
му же если, как говорил Маркс, реформация и все события
культурной революции, отделившей средневековье от нового вре-
мени, зародились в <мозгу монаха>, то анализ состава канала дис-
циплинарной трансляции, средств и методов подготовки духовных
кадров, которые вот уже около двух тысячелетий обеспечивают
преемственное существование церкви и соответствующего вида
деятельности, есть единственный, пожалуй, способ заглянуть в
этот <мозг монаха>, в источник реформации и опытной науки.
Средневековое европейское общество <церквоцентрично> в
том смысле, в каком Вселенная того времени была геоцентрич-
^ ' "^s^-
а^ дй^.
^
____________________Перед <Книгой природы>_____________________335
ной. Церковь не просто институт среди институтов средневеко-
вого общества со своим ограниченным набором функций, как
и Земля того времени не просто планета среди планет. Церковь
- панъевропейский интегратор, приводящий к единству всю
совокупность европейских социальных институтов. Уже в силу
своего исключительного положения она активный невелятор
социальных структур католических стран Европы, унификатор
ценностей, установок, норм социально значимой деятельности
на всех уровнях.
Претендуя на посредничество между человеком и Богом,
церковь радикально отличалась от мирских институтов не толь-
ко статусом, но, что более важно, и способом воспроизводства
духовной деятельности в смене поколений. Мирские институты
использовали, как правило, наследственный принцип нефор-
мального обучения: сыновья продолжали дело отцов, перени-
мая и наследуя их навыки, права, обязательства, привилегии в
длительном семейном контакте со старшими. Реже, в ремесле
главным образом, использовали ученичество, причем ученика-
ми обычно становились дети семей единой профессиональной
принадлежности и равного социального статуса (цех, гильдия).
Духовенство же с момента его возникновения приняло обет
безбрачия (целибат) и воспроизводилось привычным для нас,
но необычным для того времени способом: методом формаль-
ного, основанного на грамотности и тексте обучения. Сначала
это были монастырские школы, а в интересующий нас период
- университеты.
Монахи любого ранга, естественно, не были в своем боль-
шинстве импотентами и аскетами, но законных детей, семьи, в
рамках которой мог бы осуществиться длительный воспита-
тельный контакт поколений, у них не было. Проблему обеспе-
чения кадрами церковь решала за счет <лишних людей> - за
счет естественного продукта ею же санкционированного права
первородства; вид деятельности, права, обязательства, привиле-
гии, титулы, статусы наследовал старший сын, а младшим са-
мим приходилось искать дорогу. Одним из наиболее заманчи-
вых. был для них путь через университет к духовной карьере.
Он был открыт для всех, и для знати, и для простолюдинов. В
контингенте студентов Оксфорда 1580 г., например, доля <пле-
беев> составляла 60% (10).
Право первородства, целибат, университет (монастырская
школа) воспроизводились более полутора тысячелетий. И если
336_________________________М.К.Петров
церковный брак был легализирован сравнительно рано (в Анг-
лии во времена Елизаветы - конец XVI в.), то в университете,
цитадели преемственности духовенства, обет безбрачия дейст-
вовал почти до нашего времени. В Англии академический брак
был узаконен актом 1854 г., но и после этого отношение к ака-
демическому браку почти не изменилось. В 20-е гг. нашего сто-
летия, например, ректор колледжа Боллиол, хотя он и не смог
воспрепятствовать коллеге жениться, не разговаривал с ним до
конца жизни (II).
В предметную основу обучения был изначально положен
тривий (грамматика, риторика, диалектика), а затем к нему до-
бавился квадривий (арифметика, геометрия, астрономия, музы-
ка), которые вместе составили <семь свободных искусств>. Та-
кой набор дисциплин вошел в подготовку духовных кадров под
очевидным влиянием неоплатоников.
Платон в <Ионе> предложил модель связи божественного и
человеческого, в которой Бог уподоблен магниту: <Камень этот
не только притягивает железные кольца, но и сообщает им та-
кую силу, что они в свою очередь могут делать то же самое...
так что иногда получается очень длинная цепь из кусочков же-
леза и колец, висящих одно за другим, и вся их сила зависит от
того камня> (12). Точно таким же способом Бог воздействует
на людей: <Зритель - последнее из звеньев, которые, как я го-
ворил, получают одно от другого силу под воздействием герак-
лейского камня. Среднее звено - это ты, рапсод и актер, пер-
вое - это сам поэт, а Бог через вас всех влечет душу человека
куда захочет, сообщая одному силу через другого> (13). Эта ис-
ходная модель намагниченности-одержимости была превраще-
на неоплатониками в <слабеющую эманацию>, в принцип ие-
рархической интеграции мира, который Прокл, например, форму-
лировал как постулат: <Всякая причина, дающая начало каждому
ряду, уделяет данному ряду свое отличительное свойство. И то,
что она есть первично, данный ряд есть ослабленно> (14).
Отцы церкви, особенно александрийцы Климент и Ориген,
пытаясь санкционировать практику аллегорического истолкова-
ния Библии, то есть перевода ее на язык <эллинской мудро-
сти>, идентифицировали библейское членение людей на сома-
тиков-плотских (обычно иудеи, требующие <чудес>), психиков-
душевных (обычно эллины, которые ищут <мудрости>) и пнев-
матиков-духовных (15) как завершение единого ряда слабею-
щей эманации: Бог Отец, Бог Сын, Дух Святой, пневматик,
______________________Перед <Книгой природы>______________________337
психик, соматик. В этой цепи намагниченности-одержимости
божеством <эллинская мудрость> и эллинская практика обуче-
ния заняли место на переходе от соматика, каким человек рож-
дается, к говорящему от имени Бога пневматику, каким чело-
век может стать лишь при условии, что он овладеет эллинской
мудростью. А это и есть тривий.
Нетрудно понять, что восприятие библейского членения лю-
дей по модели слабеющей эманации было для возникающей
церкви счастливой находкой: оно санкционировало претензии
церкви на посредничество между человеком и Богом. Но уже
здесь церковь довольно скоро осознала свой интерес и приняла
модель неоплатоников лишь частично, в ее заключительных
звеньях: пневматик, психик, соматик. Дело в том, что на ряд
слабеющей эманации у неоплатоников было наложено триад-
ное ограничение: <говорить от имени> вышестоящей инстан-
ции могло лишь существо, стоящее в иерархии ряда ниже толь-
ко на одну ступень. То есть в предлагаемой александрийцами
схеме связи божественного и человеческого пневматики, цер-
ковь могли эманировать божественность и, соответственно, не-
пререкаемость своих решений только от Бога-сына. Выход на-
шелся сам собой - объединить три первых члена ряда (Бога
Отца, Бога Сына, Святого Духа) в. <Троицу>, сохранив при
этом в неприкосновенности заключительные звенья ряда. Спор
александрийских <субординационистов> и <монархиан>, по хо-
ду которого <еретическое> истолкование Оригеном триады
верхней части ряда (Бог-сын ниже Бога-отца, дух святой ниже
Бога-сына) было осуждено дважды: сначала в Александрии, а
затем на Никейском соборе 325 г., где <великий> Афанасий
одержал решительную победу над <еретиками> Климентом и
Оригеном, утвердил голосованием <троицу> - единого Бога в
трех ликах <равного достоинства>.
Но такой подход, позволивший церкви и пневматикам гово-
рить <от имени> Бога, немедленно включал и обратную челове-
коразмерную связь между профессией пневматиков, призван-
ных изливать божественную благодать на человечество, и дей-
ствиями Бога. Как в традиционной культуре, где Бог-покрови-
тель профессии всегда в высшей степени профессионал, всегда
попадающий в тенета текущего тезауруса профессиональной
деятельности (Гефест, например, бог кузнецов, совершает
только то, что по силам кузнецу), так и здесь бог пневматиков
в посленикейском христианстве стал действовать по образу и
338_________________________М .К. Петров
подобию римских пап. С Никейского собора начинается догма-
тика, голосование истин, декреталии. Догматиком становится и
творец, бог пневматиков. Он уже не столько творит, сколько
декретирует и предписывает способы жизни, существования.
Тривий и превращение Бога-творца в Бога-догматика, в Бо-
га-покровителя духовной профессии предопределили как дви-
жение к <готическому> миропорядку, так и возможные выходы
за его пределы. Веками воспроизводимый переход: соматик-
психик-пневматик превращал иерархию слабеющей эманации в
универсальное основание интеграции мира, постоянно удержи-
вал эллинскую мудрость в позиции опоры для истолкования
духовных реалий.
Лишенная прямого выхода в деятельность по производству
материальных благ, лишенная семья как традиционного воспи-
тательного института, духовная профессия начала приобретать
явные черты дисциплинарности: создавать те процедуры обуче-
ния, оценки, признания, которыми мы пользуемся и сегодня.
Диссертация, защита, диспут, звание, сеть цитирования, науч-
ный аппарат, объяснение с современниками с помощью опор-
ссылок на предшественников, приоритет, запрет на повтор-
плагиат - все это появлялось в процессе воспроизводства духов-
ных кадров, где обет безбрачия вынуждал использовать <инород-
ные> для духовной профессии подрастающие поколения.
А становлению дисциплинарности сопутствовало и станов-
ление парадигматики теологии как первой европейской дисци-
плины, ориентированной на познание и кумуляцию нового, а
не на воспроизведение-репродукцию уже известного, освоен-
ного в опыте предшественников. Искали-то, правда, совсем не
то, что ищут сообщества современных научных дисциплин, -
не законы природы или регулярности человеческого поведе-
ния, а иерархию интеграции мира в целостность, способную
подтвердить законность и правомерность существования духов-
ной профессии. Но именно искали, вкладывая в это самоутвер-
ждение не меньше пыла и познавательного энтузиазма, чем вкла-
дывает сегодня физик в поиски физических реалий или химик -
в поиски химических. Искали и, надобно сказать, находили.
В IX в. Эриугена, не опознав в Дионисии неоплатоника, пе-
ревел и включил в теологию его распределение надчеловече-
ских ангельских существ в табель из девяти рангов. <Средневе-
ковые схоласты, - пишет Мейсон, - единодушно признавали,
что существа этих рангов были движителями соответствующих
_____________________Перед <Книгой природы>_____________________339
девяти небесных сфер. В такой картине мира управление все-
ленной мыслилось в терминах ранжирования: любое данное
существо управляло существами, которые располагались ниже
по шкале существ, и само служило тем существам, которые
располагались выше> (16).
Теология, как и подобает дисциплине, где зачет и призна-
ние идут по <вкладу>, а на вклад наложен запрет на повтор-
плагиат, довольно быстро обнаружила предметный голод и, со-
ответственно, выявила предметную экспансию - стремление
включить в область изучения и описания все, что имеет отно-
шение к иерархическому строению мира. Но поскольку мир
теологии - это прежде всего мир знака, слова, текста, эта
предметная экспансия принимала форму поисков текстов, их
переосмысления, канонизации, включения в теологический те-
заурус - в растущий массив теологической литературы. Осо-
бенно этот процесс усилился с Х1-Х11 вв., когда был переведен
на латынь и стал доступным основной корпус античной лите-
ратуры от Платона и Аристотеля (ГУ в. до н.э.) до Птолемея и
Галена (II в. н.э.).
Раннее средневековье опиралось на скудное античное на-
следство: <эллинская мудрость> была представлена примерно
двумя третями <Тимея> Платона в переводе Кальцидия и <Ка-
тегориями> Аристотеля с комментариями Порфирия в переводе
Боэция (17). Насильственная смерть в 524 г. Боэция, поставив-
шего себе задачей перевести на латынь все работы Платона и
Аристотеля, и закрытие философских школ Юстинианом в 529 г.
прервали возникший было контакт пневматиков-теологов с
греческой философией. И когда в Х1-Х11 вв. на теологов обру-
шился поток античной литературы, им потребовалось более
столетия, чтобы прийти в себя и занять критическую позицию.
Для XII в. характерно, по мнению Р.Дейлза, <наивное убежде-
ние в том, что результаты рационального анализа никогда не
могут оказаться в конфликте с истинами откровения>. В XIII в.
положение меняется: массив античной литературы приобретает
иерархическую структуру, в которой высшим авторитетом при-
знается Аристотель, так что <именно его категории мышления
и его взгляды на мир стали доминантами европейской мысли
на следующие 300 лет, хотя они и модифицировались в процес-
се освоения> (18).
Действительно, <Метафизика> и особенно <Физика> Аристо-
теля дали теологам основной материал для завершения <готи-
340___________________________М.К.Петров
ческого> миропорядка как синтеза идей Платона и Аристотеля
по основанию иерархии. Четырехпричинная сущность Аристо-
теля (материальная, действующая, формальная, целевая причи-
ны) включалась в целостность космоса по целевой причине с
помощью перводвигателя, который <движет, оставаясь непод-
вижным>. Такая схема интеграции мира позволила теологам
распространить принцип иерархии не толыЛз на людей, но и на
вещи окружения, на природу. Этому способствовала и иерар-
хия одушевленности Аристотеля (неодушевленное - расти-
тельная душа - животная душа - человек - перводвигатель),
которая задавала линию возможных синтезов, позволяла нара-
щивать новые звенья, в том числе и иерархию разумных су-
ществ надчеловеческой природы.
Рабочая модель синтеза идеи сотворенности мира с идеями
Платона и Аристотеля появилась еще у Августина (354-430 гг.),
обращенного в христианство платоника. Как некое отражение
божественной троицы возникает естественная, замкнутая на
природу триада: до вещей (план природы до акта творения в
уме Бога) - в вещах (реализованный в акте творения божест-
венный план) - после вещей (позиция человека, дающая ему
возможность познавать величие Бога через мудрость сотворен-
ной им природы).
В посленикейском христианстве <ум Бога> активно уподоб-
лялся <уму монаха>, а способы божественной деятельности -
деятельности пневматиков. В тезаурусе теологии Библия зани-
мала высшее место в иерархии авторитетов. Поэтому нет ниче-
го удивительного, что с появлением новых для теологов тек-
стов эта естественная триада осмыслялась по аналогии с Биб-
лией как новая Библия - <Книга природы>. Как поэтический
образ <Книга природы> появляется уже в XII в., а интересую-
щий нас период - это уже источник знания, сравнимый по ав-
торитетности с Библией. Раймунд Себундский писал в XV в.,
что Бог дал нам две книги: <Книгу природы> и Библию (19). С
ростом авторитетности <Книги природы> тезаурус теологии по-
лучает два ориентира - на Библию и на <Книгу природы>, что
повело к предметному распочкованию самой теологии на <тео-
логию откровения>, занятую изучением слова божьего, каким
оно зафиксировано в Библии, и на <естественную теологию>,
где основным предметом становится <Книга природы> - соз-
данные по слову Бога вещи природы.
______________________Перед <Книгой природы>______________________341
Раздвоение предмета вывело теологию из тупика перенасы-
щенности <решенными вопросами>, авторитетность и правиль-
ность решения которых санкционировалась голосованием на
соборах или декреталиями и буллами пап. Насыщение тезауру-
са теологии авторитетностью, огражденными от критики <ре-
шенными вопросами> вело к постепенному некрозу, затуханию
теологической деятельности - новым поколениям теологов все
труднее становилось добиваться дисциплинарного и церковно-
го признания: иссякала дисциплинарная проблематика, а пра-
вила дисциплины, требующие оригинального личного вклада,
продолжали действовать.
Переход природы в предметную форму <Книги природы>
открыл перед теологами невиданные возможности предметной
экспансии, неисчерпаемый источник новой проблематики,
свободной к тому же от всех авторитетов, кроме Бога, автора
<Книги>. Более того, наличная сумма текстов, через призму ко-
торых теолог воспринимал природу, была практически сплошь
<языческой>, лишенной отпугивающего клейма авторитетности
и признанности, а это открывало перед теологами перекрытую
прежде авторитетами дорогу к теоретизированию, к <системо-
созиданию>, то есть к построению основанного только на авто-
ритете <Книги природы> и ее автора любого числа ересей, од-
ной из которых и было научное мировоззрение.
Уже в XI в. Ансельм Кентерберийский, опираясь на идею-
образец как на принцип построения природы, проложил в сво-
ем онтологическом доказательстве бытия божьего новый для
теологии путь через природу к Богу, то есть прошел обратным
ходом по триаде: до вещей - в вещах - после вещей. В XIII в.
этот немыслимый для теологии откровения ход - аргумент от
<естественного благочестия>, от изумления перед мудростью
устройства природы - стал уже проторенной дорогой, основа-
нием появления новых систем. В начале XIII в. Гроссетест в
<Метафизике света>, по существу, перевел книги Бытия с язы-
ка Моисея на язык Аристотеля, рассматривая свет, первое тво-
рение Бога, <и как действующую причину движения, и как
принцип познаваемости в сотворенном мире> (20). А в конце
XIII в. Фома Аквинский в рамках естественной теологии при-
водит уже пять доказательств бытия божьего, каждое из кото-
рых строится по принципу иерархии: а) иерархии движения, в
которой Бог перводвигатель - <необходимо дойти до некото-
рого перводвигателя, который сам не движим ничем иным; а
342___________________________М.К.Петров
под ним все разумеют Бога>; б) иерархии производящих при-
чин, в которой Бог выступает <первым членом в ряду произво-
дящих причин>; в) иерархии необходимости, где Бог есть сущ-
ность, не имеющая причины, но <составляющая причину необ-
ходимости всех иных>; г) иерархии совершенства, где Бог -
сущность, <являющаяся для всех сущностей причиной блага и
всяческого совершенства>; д) иерархии целесообразности, в ко-
торой Бог есть <разумное существо, полагающее цель для все-
го, что происходит в природе> (21). Из этих замкнутых на Бога
и интегрирующих мир иерархий первая и последняя использу-
ют идеи Аристотеля, а три остальные - Платона и платоников.
Фома Аквинский, причисленный в 1323 г. папской курией к
лику святых, и завершил, собственно, формирование <готиче-
ского> миропорядка. Античный космос, славившийся более
красотой (косметика от того же корня), нежели порядком, пре-
вратился, уступая усилиям теологов, во <вселенную>, стал на-
поминать густо заселенную квартиросъемщиками многоэтажку,
в которой каждому существу и надчеловеческой и подчеловече-
ской природы указано свое место и образ существования.
Но любой дисциплине, в том числе и теологии, противопо-
казана окончательность, завершенность. Когда уж в дисципли-
не начинают поговаривать о завершенности и классике, то это
верный признак надвигающейся дисциплинарной революции.
Синтез Фомы Аквинского при всей его грандиозности не был
исключением, к тому же и сам синтез гетерономных эллинских
составляющих (Аристотель, Платон, платоники) с христиан-
ской идеей творения мира по слову оказался не таким уж гар-
моничным. Хуже того, противоречие обнаружилось именно на
эмпирическом уровне вещей, в среднем члене триады: до ве-
щей - в вещах - после вещей, как двойственность истины, ее
полярной ориентации то на вещи (Аристотель), то на умопо-
стигаемые идеи-образцы (Платон). Фома так фиксирует эту
двойственность: <Истина состоит в соответствии интеллекта и
вещи... Но такой интеллект, который есть причина вещи, при-
лагается к вещи, как наугольник и мерило. Обратным образом
обстоит дело с интеллектом, который получается от вещей. В
самом деле, когда вещь есть мерило и наугольник интеллекта,
истина состоит в том, чтобы интеллект соответствовал вещи,
как то происходит в нас. Итак, в зависимости от того, что вещь
есть и что она не есть, наше мнение истинно или ложно. Но
когда интеллект есть мерило и наугольник вещей, истина со-
______________________Перед <Книгой природы>______________________343
стоит в том, чтобы вещь соответствовала интеллекту; так, о ре-
месленнике говорят, что он сделал истинную вещь, когда она
отвечает правилам ремесла> (22).
Уже лет через 30-40 Оккам эту двойственность развернет в
познавательное отношение, позволяющее человеку забегать в
божественную позицию <до вещей>: <Я утверждаю, что универ-
салия не есть нечто реальное, имеющая в душе или вне ее
субъектное бытие (esse subjectivum), а имеет в ней лишь объект-
ное бытие (esse objectivum) и есть некий (мысленный) образ
(fictum), существующий в объектном бытии, так же как внеш-
няя вещь в субъектном бытии... разум, видящий некую вещь
вне души, создает в уме подобный ей образ так, что если бы он
в такой же степени обладал способностью производить, в ка-
кой он обладает способностью создавать образы, то он произ-
вел бы внешнюю вещь в субъектном бытии, лишь численно от-
личающуюся от предыдущей> (23). Оккам здесь явно намечает
научную познавательную позицию, дополняя ее способностью
разума активно творить новые образы и без опоры на наблюде-
ния: <Образы имеют бытие в душе, но не субъектное, ибо в
этом случае они были бы истинными вещами, и тогда химеры,
козлооленИ и подобные вещи были бы истинными вещами;
следовательно, есть некоторые вещи, имеющие лишь субъект-
ное бытие> (24).
Хотя этим стадам <химер и козлооленей> предстоит еще
тернистый путь в санкционированное философией и наукой
право на творчество, на выдвижение новых гипотез, на поиск
среди <химер и козлооленей> умозрения верифицируемых,
имеющих и субъектное бытие вещей, оккамовский синтез кате-
гориальной сетки Аристотеля с идеей-образцом Платона про-
чертил границы познавательного интерьера научного исследо-
вания, в котором человек выступает наблюдателем, творцом
гипотез, организатором их проверки на уровне эмпирии через
попытки произвести <внешнюю вещь в субъектном бытии>.
Такой подход явно еще вдохновляется концептом иерархии,
добавляет к иерархиям-интеграторам <готического> миропоряд-
ка еще одну замкнутую на Бога иерархию познания божествен-
ной мудрости и божественного могущества: Бог - <Книга при-
роды> - человек. Но это иерархия особого рода. Бэкон, на-
пример, пишет о Боге: <И для того, чтобы мы не впадали в за-
блуждение, он дал нам две книги: книгу Писания, в которой
раскрывается воля божья, а затем - <Книгу природы>, раскры-
344___________________________М.К.Петров
вающую его могущество. Из этих двух книг вторая является как
бы ключом к первой, не только подготовляя наш разум к вос-
приятию на основе общих законов мышления и речи истинно-
го смысла Писания, но и главным образом развивая дальше
нашу веру, заставляя нас обратиться к серьезному размышле-
нию о божественном всемогуществе, знаки которого четко за-
печатлены на камне его творений> (25).
А это уже новая для теологии и явно революционная дисци-
плинарная ситуация, ставящая под сомнение и устраняющая
все другие иерархии, прежде всего воспитательную иерархию
воспроизводства духовной профессии и ее посреднического
статуса в христианском мире: троица - пневматик - психик -
соматик, где <ключом> к пониманию Библии была не <Книга
природы>, а эллинская мудрость психиков.
Эллинская мудрость сделала свое дело, теперь она могла уй-
ти, уступив свою роль изучению <Книги природы>. Пути суб-
ституции эллинской мудрости научным исследованием, поиск
новых интеграторов мира и есть пути научной или интеллекту-
альной революции XVII в. Но это уже тема другой статьи.
А пока подведем некоторые итоги этого совершенного эл-
линской мудростью дела, его роли в духовном развитии евро-
пейской культуры. Формирование <готического> мировоззре-
ния началось с вводом в процесс подготовки духовных кадров
тривия, эллинской мудрости, формального обучения - очевид-
ного следствия обета безбрачия и претензий церкви на посред-
ничество между Богом и человеком. Процесс был завершен
Фомой Аквинским в XIII в. Он не был, как иногда утверждают
любители носиться по средневековью в <семимильных сапогах-
скороходах>, пустым и бесплодным <пробелом> в истории ев-
ропейской культуры. На этом этапе изобрели университет и
большинство ныне действующих процедур формального обра-
зования. На этом же этапе создали дисциплину как форму кол-
лективного познания по нормам и правилам единой парадигмы.
Здесь же возникали и отрабатывались процедуры оценки и при-
знания личных вкладов, которыми мы пользуемся и сегодня. Вто-
рое замыкание на эллинскую мудрость (Х-Х1 вв.), появление кон-
цепта <Книги природы>, как и устойчивая социальная <аномалия>
- развитие капиталистических отношений, поставили Европу пе-
ред духовным и политическим кризисом, одним из продуктов ко-
торого явилась научная революция XVII в. и замена <готической>
парадигмы мировоззрения научным мировоззрением.
Перед <Книгой природы>_____________________345
Литература
1. Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.
2. Mason S.F. Science and Religion in Seventeenth-Century England. In:
The Intellectual Revolution of the Seventeenth Century, Boston, 1974,
p. 200.
3. Hill С. William Harvey and the Idea of Monarchy // Ibid., p. 161.
4. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 422-423.
5. Лейбниц Г. Письмо Софии Шарлотте // Философские науки, 1973,
№4, с. 161.
6. Diels H. Die Fragmente der Vorsokratiker. B., 1906, S. 82 (В 114), S.
73 (В 44).
7. Лоуренс У.Л. Люди и атомы. М., 1967, с. 43-45.
8. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 142.
9. Rabb Th.K.. Religion and the Rise of Modern Science. In: The Intel-
lectual Revolution of the Seventeenth Century, p. 246.
10. The University in Society. Vol. 1. Princeton, 1974, p. 20.
11. Ibid., p. 349.
12. Платон. <Ион>, 533 E.
13. Там же, 535 Е-536 А.
14. Прокл. Первоосновы теологии. Тбилиси, 1972, с. 69.
15. Павел, 1-е Коринфянам, 1, 20-22; 6-16; 3, 1-4.
16. Mason. Op. cit., p. 200-201.
17. Dales R.C. The Scientific Achievement of the Middle Ages. Philadel-
phia, 1972, p. 20-30.
18. Ibid., p. 61-62.
19. Curtius E.R. Europaische Literatur und lateinische Mittelaiter. Bern,
1948, S. 323.
20. Dales R.C. Ibid., p. 63.
21. Антология мировой философии. Т. 1. М., 1969, с. 828-831.
22. Там же, с. 837.
23. Там же, с. 898. Субъектное и объектное бытие разделено у Оккама
в традиционной ддя того времени системе категорий Аристотеля,
которая известна каждому из нас по школьной грамматике: субъ-
ект (первая сущность, подлежащее) принадлежит к миру единич-
ных вещей, тогда как объект (вторичная сущность, дополнение) -
к миру знакомых реалий, понятий, не несущих отметок единично-
сти.
24. Там же, с. 899.
25. Бэкон Ф. Соч., т. 1. М., 1971, с. 128.
7977
КАНТ И СПЕЦИФИКА
ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ
Любой разговор о специфике философского знания неиз-
бежно затрагивает Канта уже потому, что Кант сам ответстве-
нен за эту специфику или, во всяком случае, за этот способ
философствования, которым мы пользуемся вот уже около двух
столетий. Для нас это обжитой мир с определенным и привыч-
ным категориальным аппаратом. Мы к нему привыкли, поэто-
му нам трудно бывает воспринять Канта как нечто внешнее
нам, как нечто на расстоянии. Внешними и чуждыми воспри-
нимаются в основном экзотические детали его философского
учения, по поводу которых шли или идут споры, но не сам
Кант в ключевых связках, структурах и схемах его системы, ко-
торые мы молчаливо принимаем в нашем философском обихо-
де или интерьере с той же почти непринужденностью, что и
правила грамматики родного языка.
Но так было далеко не всегда. Если мы обратимся к серьез-
ному анализу докантовского периода философии нового време-
ни и соответствующего способа философствования, то обнару-
жим непривычный для нас духовный интерьер и чуждое нам
тройственное категориальное членение мира, в котором на
правах одного из трех начал-абсолютов выступало самостное,
разумное, вечное водящее существо - Бог христианства. Эта
тройственная схема гарантировала логическую гомогенность
мира и его познаваемость: Бог сотворил природу разумным
способом, по логическим нормам собственного мышления; он
создал и человека по собственному образу и подобию, создал
как разумное, мыслящее, водящее существо. Между логически
______________Кант и специфика философского знания_______________347
упорядоченной природой и мыслящим по тем же логическим
правилам человеком в такой схеме не было срыва логической
гомогенности, препятствий познанию природы. В качестве
препятствия выступала лишь конечность человека и его грехов-
ность. Мор, Бэкон, Кампанелла, Коменский, Гартлиб - вся
плеяда утопистов использует один и тот же аргумент в пользу
познания природы: необходимость восстановить ту власть над
природой, которой обладал Адам до грехопадения, и тот язык,
на котором говорил Адам и который отдавал во власть челове-
ку всю природу. Даже и подкрепляющая цитата из Библии была
всегда одна и та же- восьмой псалом Давида: <Поставил его вла-
дыкою над делами рук своих; все положил под ноги его>.
Эта совершенно неожиданная и бессмысленная, с нашей
точки зрения, аргументация в пользу научного познания мира
имела глубокий смысл и глубокое значение в духовном интерь-
ере философствования того времени, казалась убедительной и
правомерной. Для тройственной схемы проблемы познаваемо-
сти не существовало, не было и гносеологии в нашем смысле.
Все здесь было ясно и просто: мир познаваем, поскольку чело-
век мыслит, а природа существует по одним и тем же предуста-
новленным Богом законам, причем природа существует для че-
ловека как законная область проявления его неограниченной
власти. Убрать из этой схемы Бога значило действительно со-
вершить коперниковский переворот в способе философской
мысли, в духовном интерьере философствования.
Хотя негативная часть работы в какой-то степени была вы-
полнена Юмом, который изящно и просто показал, что идея
божественного миропорядка ничего не прибавляет к нашему
знанию о мире и не дает опор для выхода за рамки наличного
знания и опыта, ради приобретения нового знания и нового
опыта, позитивная часть работы, учение о человеческом, без об-
ращения к Богу и божественной мудрости познания почти це-
ликом принадлежит Канту. Он показал пути и способы челове-
ческого выхода за пределы известного, перевел Бога и его тво-
рения - пространство, время - из ранга абсолютов в ранг
знаков, средств человеческого познания, условий и регулято-
ров, которые обладают лишь субъективным существованием (в
головах людей и в социализированных продуктах человеческого
мышления - в рукописях и книгах), но не обладают независи-
мым от этой знаковой реальности существованием.
348_________________________М.К.Петров
По новизме дела Кант, естественно, где-то перехвалил, где-
то недотянул, кому-то уступил, допускал непоследовательности
- он был смертным человеком, сыном своего времени, носи-
телем множества убеждений и предрассудков своего времени.
Но было бы несправедливо, особенно в дни юбилея, не видеть
за деревьями леса, главного; система Канта первая в ряду фи-
лософских систем, признающая лишь два, а не три абсолюта,
все объясняющая или пытающаяся объяснить из двух начал -
человека и природы, все остальное низводя на уровень средств,
орудий человеческого познания. Это новый дом философии, в
котором мы живем и сегодня, новые реалии интерьера фило-
софствования, к которым мы давно привыкли: они для нас ес-
тественные и в определенном смысле <вечные> категориальные
членения предмета любой мыслимой философии. Сегодня лю-
бая философия, включающая, кроме человека и природы, на
правах самостных начал-абсолютов взбесившиеся знаки вроде
Бога, Истории, Логики, Закона (обязательно с большой буквы)
и ставящая такие знаки над человеком, неизбежно уходит в об-
ласть теологии, осознается нами как знаковая реалия какого-то
другого, а не нашего философского мира.
Переход от трех абсолютов (Бог - человек - природа) к
двум (человек - природа), естественно, выявил и обострил
именно ту проблематику, за которую нес ответственность и ко-
торую <решал> этот устраненный абсолют - Бог. Проблема по-
знаваемости, которая так просто решалась в логически гомо-
генном мире сотворенной природы и богоподобия человека,
становится у Канта проблемой номер один. Отсюда и те кан-
товские категориальные различения логической гетерономии -
свобода и природа, логика свободы и логика природы (необхо-
димости), цель в себе и вещь в себе, человек и автомат Вокан-
сона, мир тезисов и мир антитезисов, которые почему-то вы-
звали здесь удивление у одного из выступавших знатоков спе-
цифики философского знания. Кант показывает, что как цель в
себе, как высшая и <единственно святая> ценность, обладаю-
щая достоинствами, а не свойствами, человек не исчерпывает-
ся вещной логикой необходимости. В любом своем акте и по-
ступке человек вынужден действовать в согласии с этой вещ-
ной логикой необходимости, но как существо, обладающее ра-
зумом и способностью выбора, человек действует по логике
свободы, совершает одни поступки и избегает других, несет
полную ответственность за историю собственной жизни. И чем
______________Кант и специфика философского знания_______________349
больше человек знает, тем богаче у него выбор и тем выше от-
ветственность человека как нравственного существа. Никакой
мистики и темноты в этих трезвых кантовских положениях не
обнаруживается.
Кант, конечно же, недооценивает сил социальной инерции,
той <суммы обстоятельств>, которую живущее поколение на-
следует как данность наличных форм и способов деятельности,
замыкает историческое движение на мышление, а не на дея-
тельность, что и отмечалось Марксом. Но все эти детали не от-
меняют главного: у Канта человек противопоставлен вещному
миру необходимости и слепых автоматизмов как активная и ра-
зумная сила, полностью ответственная в меру собственного ра-
зумения и за свою историю, и за свое будущее. В этом смысле
Кант очевидный предшественник марксистской концепции ма-
териалистического понимания истории как результата револю-
ционной практики предшествующих поколений и живущего
поколения людей.
Естественно, что столь радикальная философская новация
- устранение из предмета философии традиционного абсолю-
та, на котором многое держалось, - не могла не вызвать у со-
временников бурной реакции критического и даже восстанови-
тельного плана. Мне кажется, что историки философии пока
еще как-то излишне недоверчиво относятся к результатам ис-
торического ценообразования, селекции истории на существен-
ное в том или ином учении, упуская из виду то общее для нау-
ки и философии обстоятельство, что существенные для иссле-
дователя или философа мотивы личного творчества совпадают с
их существенными результатами для истории, по которым мы,
собственно, оцениваем и <вклады> их творцов. Приговор исто-
рии не всегда окончателен, достаточно вспомнить имена Циол-
ковского, Менделя, Флеминга.
Галилей, к примеру, до конца жизни воевал с Кеплером по
поводу движения планет: эллиптические орбиты были для Га-
лилея очевидной ересью. Бог - всесовершенное существо, ве-
ликий геометр обязан был знать, что из трех движений - кру-
гового, прямолинейного и эллиптического (смешанного) по-
следнее, по Аристотелю, наименее совершенно, и приписывать
божественным творениям несовершенство значило для Галилея
умалять его достоинства. В качестве одного из аргументов про-
тив ереси Кеплера Галилей в пылу полемики сформулировал
принцип инерции - вселенской лени, на котором с тех пор
350_________________________М.К.Петров
держится вся опытная наука. История оставила как существен-
ное и эллипсы и инерцию, отбросив личные мотивы Кеплера и
Галилея как несущественные, хотя совсем неясно, можем ли
мы что-либо объяснить в истории науки и философии, не об-
ращаясь к анализу этих несущественных для дальнейшего хода
событий деталей.
Такое несоответствие личного мотива и исторического ре-
зультата характерно и для критиков, и для опровергателей Кан-
та, в частности, и для всей немецкой классики. Гегель, напри-
мер, разработал диалектическую логику - результат не менее
великолепный для истории философии, чем инерция Галилея
для истории опытной науки. Но если мы забываем, что лич-
ным мотивом Гегеля было восстановление логической гомоген-
ности мира, для чего пришлось заставить преемственно ме-
няться самое логику, превратить ее в <самость>, абсолютный
дух над смертными людьми, то мы рискуем за результатами для
истории потерять из виду действительное учение того же Кан-
та, значение которого вовсе не исчерпывается тем, что он был
предшественником Гегеля. Более того, рассматривая Канта че-
рез призму Гегеля, мы неизбежно пририсовываем Канту в ка-
честве детали и тот самый третий абсолют, восстанием против
которого была философия Канта и который вновь появился в
предмете философии после гегелевской реанимации в виде аб-
солютного духа. По существу, каждое поколение философов
критиковало Канта, отталкивалось от него, возвращалось к не-
му, преодолевало его справа и слева, создавая своего особого
Канта, а по ходу этой деятельности - и значимые результаты
для истории.
Я не буду углубляться в эту тему, а попытаюсь показать на
частном примере, как происходят эти невольные и заметные
лишь глазу историка философии обращения-возвращения к
Канту. Сегодня уже ни для кого не секрет, что между различ-
ными очагами культуры существуют не только черты сходства,
но и весьма глубокие различия, причем проблемы межкультур-
ного общения оказываются болезненными и острыми, а глав-
ное - практическими. По этим проблемам проведено и ведет-
ся множество исследований чисто практической направленно-
сти: нам либо удастся привить науку на инокультурных почвах,
либо же научно-техническая революция и впредь останется
очаговым явлением, характерным для горстки <развитых>
стран. Одним из заметных исследований этого рода является
_____________Кант и специфика философского знания______________351
многотомная работа <Наука и цивилизация в Китае> Нидама и
его сотрудников. Это действительно огромный труд, по сути
дела открывающий европейцам (в большой степени и самим
китайцам) величие древней цивилизации, которой наша евро-
пейская культура многим обязана. Компас, порох, бумага, пе-
чатный станок, механические часы, экзамены - лишь немно-
гие из сотен заимствований из Китая. Вокруг этого труда Ни-
дама вот уже десятилетие идут споры и дискуссии, которые
сейчас приняли форму очередного скандала.
Нидам - биохимик по образованию, крупный ученый в сво-
ей области, член Королевского общества. Когда он во время
войны увлекся китайской культурой, то изучать ее начал, ис-
пользуя привычные научные методы. Результат, каким он
предстает сегодня, оказался самым неожиданным: почти все,
что известно европейской науке, было, как это документально
подтверждает Нидам, известно китайцам задолго до европей-
цев. Никто не сомневается в том, что Нидам нечто открыл.
Сомнения и споры вызывает не сам факт открытия, а то, как,
какими методами, в каких концептуальных рамках, в каких
контекстах были обнаружены и осознаны, поняты эти факты.
Несуразности истолкования актов, полученных в знаковом
контексте одной культуры, через знаковый контекст другой
культуры в случае с Нидамом самоочевидны. Так, изобретатель
сейсмографа в 1 в. до н.э. Чан-Хань становится в такой интер-
претации сейсмологом, древние выпариватели мочевины, полу-
чавшие стероидные и протеиновые гормоны, - биохимиками,
Лао-Цзы превращается в физика-релятивиста и т.п. Эти и мно-
гие другие несуразности - естественное следствие научной ме-
тодологии, ее способа восприятия, понимания, объяснения,
который необходимо включает опосредование наличным зна-
нием, опознание и истолкование нового через уже известное,
через указание на предшествующие наличные элементы зна-
ния. Этот <поиск антиципаций>, который обнаруживается, на-
пример, в сетях научного цитирования, как раз и дает те
странные результаты, когда инокультурные факты мы пытаем-
ся понять в привычных для нас связях и контекстах: все они
уходят в прошлое, и знание другой культуры мы способны вос-
принять и понять только как знание, предшествующее нашему.
Наибольшей философской остроты спор вокруг Нидама дос-
тиг тогда, когда и историки науки и синологи принялись выяс-
нять, а возможны ли какие-то другие способы понимания ино-
352___________________________М .К. Петров
культурных фактов, которые не искажали бы их, оставляли бы
их в их собственном контексте, в их инокультурных связях, не
раскладывая по полочкам европейских классификаций. Вот
здесь и начинается новый Кант, если его не подменяют домо-
рощенной философией полевых исследователей. Это не <воз-
врат> к Канту, а нормальная научная процедура, запрещающая
открывать велосипеды, если они уже открыты. Но это и новый
Кант для истории, поскольку ранее проблемы объяснения, по-
нимания, истолкования оказывались на периферии философского
интереса к кантовскому наследству, а теперь они получают не
только теоретическое, но и огромное практическое значение.
КАНТ - СВОБОДА, ИСТОРИЯ, НАУКА
В марксистских и не только марксистских исследованиях,
посвященных немецкой классической философии, И.Канту не
повезло. Рассматривая его учение в историко-философской
регрессии (Гегель - Шеллинг - Фихте - Кант), исследовате-
ли отмечают обычно непоследовательности Канта, забывая о
том, что, во-первых, последовательность его великих продол-
жателей была последовательностью идеалистической и что, во-
вторых, специфика идеализма Фихте, Шеллинга, Гегеля не мо-
жет быть понята без глубокого анализа позиции Канта, так как:
<Фихте примыкал к Канту, Шеллинг - к Фихте, Гегель - к
Шеллингу, причем ни Фихте, ни Шеллинг, ни Гегель не иссле-
довали общей основы Канта, идеализма вообще; иначе они не
смогли бы развивать ее дальше>*.
Другой недостаток в исследованиях Канта связан с отсутст-
вием целостного подхода к анализу его наследства. Получается
так, что Кант предстает перед нами минимум в трех ипостасях.
То это заплутавший естественник, который из науки ушел и до
философии не дошел: <Из всех крупных деятелей немецкого
Просвещения Кант был наиболее близок к механистическому
естествознанию; он, если можно так выразиться, наибольший
из них механицист. Вместе с тем он оставался верен филосо-
фии немецкого просвещения, несовместимого с мехацициз-
мом>". То это путаник в гносеологии: <Таким образом, исход-
ные теоретические положения <Критики чистого разума> со-
* Маркс К. Математические рукописи. М.> Наука, 1968, с. 209.
" Арсеньев А.А., Гулыга А. Ранние работы Канта. В кн: Кант И. Соч., т. 2, с. 8.
12- 739
354___________________________М.К.Петров
ставляют дуалистическое (но в конечном счете идеалистиче-
ское) и агностическое решение основного философского во-
проса... Основная задача Канта состояла в том, повторяем, что-
бы обосновать возможность теоретического знания в науке и,
следовательно, возможность самой науки, и прежде всего науч-
ной философии. Но, не найдя правильного пути к решению
этой задачи, Кант пришел к агностическому выводу, что необ-
ходимое условие создания системы научных знаний и научной
философской системы составляет принцип непознаваемости
объективной реальности>*. То, наконец, это верующий протес-
тант-моралист, потерпевший сокрушительную неудачу в борьбе
с фатализмом Спинозы: <Как ни старался Кант избежать фата-
листических выводов, фатализм следовал за ним по пятам как
неизбежный результат чисто объективистской и натуралистиче-
ской трактовки исторической причинности>". После ознаком-
ления с подобными характеристиками невольно возникает во-
прос: чем же все-таки велик Кант?
Как самолет, если рассматривать его в разобранности -
крыло, фюзеляж, двигатель, - решительно <не летит>, так и
Кант в изолированном изложении его научных, гносеологиче-
ских и этнических взглядов, в отвлечении от духовного клима-
та эпохи <решительно не выглядит>. Возникает та самая <ам-
фиболия рефлективных понятий>, против которой так упорно
и, нужно сказать, безрезультатно боролся Кант, отстаивая свое
учение как от <продолжателей> типа Фихте, так и от <предше-
ственников> типа Юма и Беркли.
Историко-философская роль системы Канта чем-то напоми-
нает лестницу Виттгенштейна, которую отбрасывают по ис-
пользовании, но именно это и ускользает из коллективно-изо-
лированного изложения Канта. В истории философии Кант -
фигура ранга Гераклита, Демокрита, Аристотеля. Философия
прошла через Канта, как дорога проходит через перевал и ока-
зывается в совершенно новой стране со своим особым миром.
Рассматривая Канта не в регрессии - от Гегеля, а в про-
грессии - от Бэкона, Декарта, Гоббса, Лейбница, Спинозы,
* Ойзерман Т. Главный труд Канта. В кн: Кант И. Соч., т. 3, с. 14.
" Асмус В. Этика Канта. В кн: Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 47.
_________________Кант - свобода, история, наука__________________355
Локка, Юма, мы сразу обнаруживаем, что Кант не столько
синтезирует философскую и научную традицию, как что-то
разнородное и автономно существующее (такое мнение выска-
зывают многие исследователи), сколько отделяет и науку и фи-
лософию от теологии, в рамках которой они действительно со-
существовали как единые по генезису разновидности эмпири-
ческой (естественной) и теоретической теологии, где при всем
отличии этих направлений от традиционной теологии нетрону-
тыми и некритическими воспринятыми оставались основные
теологические постулаты: сотворенность природы по логиче-
скому закону - ее <разумность>, и творение мира <по слову> -
по нормам <интеллектуальной интуиции>, которые превращают
логику в необходимое и достаточное условие существования
мира и его познаваемости - в <органон> познания.
Кантовские противоречия-разрывы априорного и трансцен-
дентного, эмпирического и умопостигаемого, математического
и динамического знаменуют в философском самосознании ре-
шающий момент - момент окончательного отделения науки и
философии от религии и теологии, момент переноса точки от-
счета с божественной мудрости миропорядка на человеческую
способность мыслить в терминах каузальности и порядка, на-
ходить в мире явления, отвечающие этим требованиям. Роль
Канта в этом событии - роль акушера и учителя философии:
он режет пуповину, привязывающую науку и философию к
теологии, он объясняет журденам науки и философии, что го-
ворят они не теологической поэзией, а прозой теоретико-прак-
тических отношений к миру, до которых ни миру самому по
себе, ни христианскому Богу нет никакого дела. И хотя субъек-
тивно Кант <принижает знание, чтобы очистить место вере>,
объективно, как человек, для которого <величайшая обязан-
ность философа - быть последовательным>*. Кант смело ме-
няет местами человеческое и божественное: теперь уже не Бог
творит человека по своему образу и подобию, а человек творит
Бога по образу и подобию своих практических нужд, творит
как высший регулятивный принцип, в котором <лишь челове-
чество свято>**.
В первоначальной докантовской форме это перевертывание
теологического отношения <человек-Бог> связано с номинализ-
* Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 338.
" Там же, с. 465.
356
мом и выступает в естествознании того времени под флагом
деизма, который превращает Бога в <первотолчок> или в <пер-
вооснову> - в формальное основание законов природы. Клас-
сическая теология видит в Боге свободного творца и познает
такого Бога через откровение, через книгу, через зафиксиро-
ванное в священном писании слово божье. По отношению к
этой классике деизм, как эмпирическая ересь, выглядит кон-
кретным теологическим исследованием, в котором человек
<ловит Бога на слове> - на принципе собственного богоподо-
бия - и познает Бога не в священных книгах, а в сотворенной
им природе, <книге природы>. Гоббс, например, усматривает в
богоподобии человека основание для бесконечности человече-
ского познания и ставит Бога в положение собеседника, кото-
рому можно задавать вопросы на понятном для Бога языке
эксперимента и требовать ответа на эти вопросы. В деизме от-
кровение переходит в открытие, а природа получает логические
и лингвистические свойства текста, <книги> - самого правиль-
ного, авторитетного и надежного текста священного писания,
прочесть который - основная задача науки и философии.
Неизбежное для любой ереси перенесение на природу ос-
новной теологической нормы порождает основные тупики ме-
тафизики как способа мышления. Категории бытия остаются
понятыми, по Аристотелю или по Гоббсу, как логико-грамма-
тические категории, вскрывать которые с равным успехом
можно и в связях природы и в лингвистической структуре, что
делает тождество мысли и бытия мертвым совпадением, в ко-
тором нет движения.
Кант первым осознал эти тупики и, отмечая огромную роль
деизма, приветствуя его как <революцию в способе мышле-
ния>, как атеизм*, он с глубоким пониманием природы этого
метафизического завихрения обрушился на общее для теизма и
деизма понимание сущности человека и человеческого позна-
ния: <Если согласятся с нами, что умопостигаемый субъект в
отношении данного поступка может быть еще свободным, хотя
он как субъект, принадлежащий к чувственно воспринимаемо-
му миру, в отношении этого же поступка механически обуслов-
лен, то, как только признают, что Бог как всеобщая первосущ-
ность есть причина также и существования субстанции (поло-
жение, от которого никогда нельзя отказаться, не отказавшись
*Там же, с. 545.
357
в то же время от понятия о Боге как о сущности всех сущно-
стей и тем самым от понятия вседовления, на котором зиждет-
ся вся теология), необходимо, по-видимому, также допустить,
что поступки человека имеют свое определяющее основание в
том, что находится целиком вне его власти, а именно в причинно-
сти отличной от него высшей сущности, от которой полностью
зависит его существование и все определение его причинности>*.
В этом теолого-метафизическом решении мы теряем челове-
ка как субъекта познания и действия: <Человек был бы марио-
неткой или автоматом Вокансона, сделанным и заведенным
высшим мастером всех искусных произведений; и хотя само-
сознание делало бы его мыслящим автоматом, но сознание
этой спонтанности в нем, если считать ее свободой, было бы
лишь обманом, так как она может быть названа так только от-
носительно, ибо хотя ближайшие причины, определяющие его
движения, и длинный ряд этих причин, восходящих к своим
определяющим причинам, внутренние, но последняя и высшая
причина находится целиком в чужой власти>".
Либо свободный человек, который по собственному выбору
совершает поступки-явления, нанизывая их в цепь-историю, и
который ответственен за состав этой цепи, хотя сами по себе
поступки совершаются каждый в отдельности по законам при-
роды, либо же перед нами автомат, винтик в машине независи-
мых от человека и чуждых ему сил, которые, заставляя челове-
ка совершать один поступок за другим в заданной <высшим
мастером> (Богом, кибернетиком, героем - все едино) после-
довательности, оставляют человеку лишь иллюзию свободы, де-
лают его слепым, бездумным и безответственным орудием в
руках внешних сил. Другого выбора здесь нет, и Кант совер-
шенно прав, когда он утверждает, что и теология и метафизика
в их постулатах <сущности всех сущностей>, всеобщего форма-
лизма и логической гомогенности мира, неизбежно отрицают
свободу: трактуют практические отношения человека к миру не
как средства активной власти над этим миром, а как оковы ес-
тественного рабства, которыми человек прикован через поступ-
ки и их последовательности к единой и чуждой человеку боже-
ственных предопределений или любых других предзаданных
причинно-следственных отношений.
* Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 430.
** Там же.
358___________________________М.К.Петров
Кант решает альтернативу в пользу свободы: <Как разумное,
стало быть принадлежащее к умопостигаемому миру существо,
человек может мыслить причинность своей собственной воли,
только руководствуясь идеей свободы; ведь независимость от
определяющих причин чувственно воспринимаемого мира (ка-
кую разум необходимо должен всегда приписывать самому се-
бе) есть свобода. С идеей же свободы неразрывно связано по-
нятие автономии, а с этим понятием - всеобщий принцип
нравственности, который в идее точно так же лежит в основе
всех действий разумных существ, как закон природы в основе
всех явлений>*. Иными словами, мир оказывается логически
гетерономным: есть логика объективной необходимости, и, со-
вершая поступки, человек в каждом из них вынужден ей под-
чиняться, но есть и логика свобода, по которой человек совер-
шает именно этот поступок из многих возможных. Опыт как
горизонт поступков или явлений выступает, таким образом,
местом встречи и синтеза двух логик: логики необходимости,
по которой совершают поступки, и логики свободы, по кото-
рой человек организует эти поступки в цепь событий - в исто-
рию, продукт уже не только естественный, но и нравственный,
за который человек несет ответственность.
Признание гетерономии причин, различение естественного
и нравственного - центральный пункт кантовской философии,
означающий разрыв с теологией и любой другой формой зна-
кового фетишизма методом рассечения логически гомогенного
предмета теологии и метафизики на два самостоятельных и ав-
тономных предмета: <Так возникает идея двоякой метафизики
- метафизики природы и метафизики нравственности. Физи-
ка, следовательно, будет иметь свою эмпирическую, но также и
рациональную часть; точно так же и этика, хотя здесь эмпири-
ческая часть в отдельности могла бы называться практической
антропологией, а рациональная - собственно моралью>".
Ни один из этих автономных предметов не содержит идеи
Бога или иной высшей сущности, хотя в нравственности эта
идея может, по Канту, создаваться человеком и находить регу-
лятивное применение как мечта о мире-космосе античного об-
разца: <Высшая причина природы, поскольку ее необходимо
предположить для высшего блага, есть сущность, которая бла-
' Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 297.
" Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 222.
__________________Кант - свобода, история, наука___________________359
годаря рассудку и воле есть причина (следовательно, и творец)
природы, т.е. Бог>*. Но такой Бог - только основанный на
способности человека к познанию и выбору наилучшего посту-
лат принципиальной возможности высшего производного бла-
га, то есть залог реализуемости <лучшего мира> на материале
наличного и несовершенного. Это Бог революционного преоб-
разования мира умственными и физическими усилиями живу-
щего поколения людей, и как таковой он имеет только регуля-
тивное применение: <Само человечество в нашем лице должно
быть для нас святым, так как человек есть субъект морального
закона, стало быть того, что само по себе свято, ради чего и в
согласии с чем нечто вообще может быть названо святым>".
Идея Бога, как и любой другой <сущности сущностей>, не
имеет субстанционального применения: ее, по Канту, нельзя
ни доказать, ни опровергнуть, а регулятивный подход к Богу
лишает человеческое познание абсолютной теологической опо-
ры, есть теологический агностицизм или теоретический атеизм.
До Канта философия всегда, со времен античности, считала
себя обязанной указать на тот или иной вечный и неизменный
субстрат познания, а когда ей этого не удавалось (Юму, напри-
мер), она впадала в безудержный скептицизм. Кант первым от-
казался от теологической по источнику традиции, его мир ли-
шен теологических костылей. Он островок познанного и осво-
енного человеком в безбрежном океане непознанного, где тра-
диционные абсолюты получают смысл горизонта познания, а
гетерономный синтез свободы и необходимости становится по-
стоянно наводимым мостом-основанием, по которому челове-
ческое познание движется в синтетических априорных сужде-
ниях от наличного знания к гипотезе и эксперименту, а от них
- к новому знанию. До Канта не было знания, свободного от
веры. И <освобождая место вере>, Кант создал первую свобод-
ную от теологии территорию науки. Все попытки идеализма
преодолеть теологический агностицизм Канта, в том числе и
попытка Гегеля, были возвращением к принципу логической
гомогенности мира, то есть были, по существу, теологической
восстановительной реакцией.
' Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 458.
" Там же, с. 465.
360___________________________М.К.Петров
2
Деизм для Канта - революция в способе мысли и начало
науки. Не случайно <Критике чистого разума> он предпосылает
выдержку из Бэкона и летосчисление науки ведет с него же.
Для Канта, как и для деистов, природа - источник человече-
ского знания, верховная санкция и высший авторитет в сужде-
ниях об истинности продуктов человеческого познания. Но в
отличие от деистов Кант не видит в природе <сотворенности>,
изначального параллелизма между логикой и законами приро-
ды, той <предустановленной гармонии>, которая лежит в осно-
ве <интеллектуальной интуиции> как гарантия познаваемости
мира. В кантовской природе нет этого заложенного кем-то
страта интеллектуальности, нет и склонности без сопротивле-
ния укладываться в прокрустово ложе логических определений.
Природа у Канта - царство слепых сил. Некоторые из них по-
знаны нами и введены в арсенал логики необходимости как
исходный материал и выбор для осуществления логики свобо-
ды. Она же располагается уже в другом царстве: <Каждая вещь
в природе действует по законам. Только разумное существо
имеет волю или способность поступать согласно представле-
нию о законах, т.е. согласно принципам>*. Оба царства авто-
номны, суть <вещь в себе> и <субъект в себе>. Они соприкаса-
ются, дают на демаркационной линии чувственного, в практи-
ческой деятельности, гетерономные синтезы, причем природа да-
на здесь субъекту как <вещь для нас>, а субъект дан природе в
практическом действии по ее законам как <вещь среди вещей>.
Но взаимодействие двух автономных царств не ограничива-
ется слиянием в практической деятельности, в наличном опы-
те. Здесь законы и принципы уже синтезированы, функциони-
руют как многократно повторяемые акты-поступки, связанные
цепью установившегося ритуала жизни. Кроме наличного опы-
та, взаимодействие автономных царств природы и нравствен-
ности предполагает еще запредельную <трансцендентальную>
возможность нового опыта в двух отношениях: за счет пополне-
ния арсенала практических отношений к миру и за счет изме-
нения сложившегося ритуала жизни. Первый источник нового
опыта - предмет науки, второй - предмет философии.
Если в наличном опыте теоретическое и практическое отно-
шение к миру синтезированы в явление-поступок, где уже не-
Кэнт И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 250.
_________________Кант - свобода, история, наука__________________361
возможно выделить в чистом виде ни теоретическое, ни прак-
тическое, то в трансцендентальной области возможного опыта
этот синтез еще не произошел: теоретическое (продуктивное
воображение) противостоит здесь эмпирическому как произвол
<согласно принципам> произволу <согласно законам>, природа
не дана еще субъекту, и субъект не дан природе. Здесь нет со-
прикосновения царств необходимости и свободы, но есть воз-
можность такого контакта, который наводится по инициативе
субъекта-человека как активное подчинение произвола эмпи-
рического произволу теоретическому: <Естествопытатели поня-
ли, что разум видит только то, что сам создает по собственно-
му плану, что он с принципами своих суждений должен идти
впереди согласно постоянным законам и заставлять природу
отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на пово-
ду, так как в противном случае наблюдения, произведенные
случайно, без заранее составленного плана, не будут связаны
необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон
и нуждается в нем>*.
Свобода и произвол этого творческого движения не есть, по
Канту, свобода парения всеустрояющего духа над водами <без-
видной и пустой> материи - чистой возможности. Подчерки-
вая активность разума. Кант не устает издеваться над спекуля-
тивными взлетами интеллектуальной интуиции: <Рассекая в
свободном полете воздух и чувствуя его противодействие, лег-
кий голубь мог бы вообразить, что в безвоздушном пространст-
ве ему было бы гораздо удобнее летать>**. Пижонам духа Кант,
таким образом, определенно не сочувствует - у спекуляции
мощные крылья, они обеспечивают активный подход и подлет
к природе, <но так как лишь одной формы, как бы она ни со-
ответствовала логическим законам, далеко еще не достаточно,
чтобы установить материальную (объективную) ценность зна-
ния, то никто не отважится судить о предметах с помощью од-
ной только логики, не собрав о них уже заранее основательных
сведений помимо логики>***.
Истинной опорой разума является для Канта эксперимент.
Только он наполняет паруса спекуляции силой знания и позво-
ляет разуму маневрировать в трансцендентальном море откры-
тий: <Разум должен подходить к природе, с одной стороны, со
* Кант И. Соч., т. 3, с. 85.
" Там же, с. 110.
*" Там же, с. 160.
362_________________________М.К.Петров
своими принципами, сообразно лишь с которыми согласую-
щиеся между собой явления и могут иметь силу законов, и, с
другой стороны, с экспериментами, придуманными сообразно
этим принципам для того, чтобы черпать из природы знания,
но не как школьник, которому учитель подсказывает все, что
он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на все
предлагаемые ему вопросы>*.
Природа - объективный и беспристрастный свидетель, ее,
по Канту, можно заставить отвечать на вопросы. Но, во-пер-
вых, она вовсе не обязана всегда отвечать <да>, что отсекает
любые поползновения разума творить мир по нормам интел-
лектуальной интуиции, навязывая природе логические законы,
а во-вторых, поскольку субъект дан природе как <вещь среди
вещей>, разуму приходится задавать ей вопросы на ее собст-
венном языке - на языке естественной причинности. В этом
секрет популярности Канта в науке. В природе - предмете
науки - он видит не то, что познано и освоено в опыте, а ту
возможность нового знания и нового опыта, которая всякий
раз оказывается перед познающим субъектом как таинственная
<вещь в себе>, как <мир открытий> - неистощимый и неисчер-
паемый источник нового знания, новых открытий, нового
опыта. Здесь мы имеем дело именно с кантовскими принципи-
ально неформализуемыми в системе наличного опыта и потому
уже <непознаваемыми> остатками, с <вещью в себе>, о которой
можно с уверенностью сказать, что она не повторяет ни одну
из известных нам <вещей для нас> - плагиат в науке запре-
щен. И все же она, эта <вещь в себе>, должна быть допущена к
существованию на правах детского места нового знания, новых
теоретических и практических отношений к природе. Если в
мире нравственном мы допускаем свободу как суверенную во-
лю и суверенный произвол субъективного выбора поступков в
цепь-историю, то с той же необходимостью мы обязаны допус-
тить в мир природы всеобщий абстракт - <вещь в себе>, кото-
рый не исчерпывается тем или иным конкретным отношением
к природе или даже всеми наличными отношениями к приро-
де, а включает в себя все возможные отношения, то есть задает
всеобщую схему и модель, <монограмму> любого, наличного и
возможного теоретико-практического отношения к природе.
Открытый характер системы Канта, где вся совокупность
наличного опыта дает лишь регулятивный принцип познанию,
' Кант И. Соч., т. 3, с. 85-86.
__________________Кант - свобода, история, наука__________________363
а само познание совершается силами индивидуального мышле-
ния, оказывается для науки более привлекательным, чем любая
замкнутость, строится ли она по образцу теологической <сотво-
ренности> или по другой знаковой схеме предзаданных и неза-
висимых от деятельности человека отношений. Любая схема, в
которой человеку отводится роль <автомата Вокансона> и где
отрицается право индивидуального мышления исследовать
природу с помощью эксперимента, искать и находить новое
знание, неизбежно будет отвергнута наукой как попытка отри-
цать самоочевидное: наука создает новое знание. Именно по-
этому гегелевская схема самодетерминированного логико-исто-
рического движения справедливо представляется научному са-
мосознанию как обычный теологический тупик, где под други-
ми терминами воспроизводится все то же отношение изначаль-
ной замкнутости человека в независимо от него сотворенной и
неподвластной ему клетке ритуала.
У Гегеля нет природы как источника нового знания', мир
замкнут в логической форме, и разум лишь позирует сам перед
собой, опредмечивая бородавки и морщины собственного фор-
мального определения в зеркале опыта. Цели познания сужа-
ются при таком подходе до самопознания, до поисков того, что
уже заведомо есть в разуме: <Если бы разум перерыл все внут-
ренности вещей и вскрыл бы им все жилы, чтобы хлынуть от-
туда себе навстречу, он не достиг бы этого счастья (найти себя
в наличии как форма и вещь), а должен был бы сначала в себе
самом найти свое завершение, чтобы потом на опыте узнать
свою завершенность>*. И эксперимент, по Гегелю, оказывается
не способом черпать из природы новое знание, как это было у
Канта, а только очищающей купелью, в которой разум смывает
с себя чувственную грязь: <В том виде, в каком закон выступа-
ет сначала, он проявляется нечисто, опутанный единичным
чувственным бытием, а понятие, составляющее его природу,
представляется погруженным в эмпирический материал. В
опытах инстинкт разума старается найти, что воспоследует при
тех или иных обстоятельствах. Благодаря этому кажется, будто
закон еще больше окунается в чувственное бытие, однако по-
следнее, напротив, теряется в нем>**. У Канта продукт науки -
устойчивый гетерономный синтез законов природы и нравст-
' Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. 4, с. 130.
" Там же, с. 136.
364___________________________М.К.Петров
венности, новое теоретическое и практическое отношение к
миру, у Гегеля продукт науки - очищенный от эмпирии разум.
Если Кант толкает к активному познанию тайн природы, то
Гегель всякий раз отсылает к стеллажу истории, требует пас-
сивного терпения и неторопливости, поскольку новое должно
сначала самозародиться в процессе саморазвития духа, а затем
уже оно может быть осознано индивидом, <открыто> им с по-
зволения и одобрения духа, который действует по правилам
христианского духа святого - утешителя и наставителя бого-
духновенных пневматиков: <Мы должны проникнуться убежде-
нием, что истинное по природе своей пробивает себе дорогу,
когда пришло его время, и что оно появляется лишь тогда, ко-
гда это время пришло, а потому оно никогда не появляется
слишком рано и не находит публики незрелой>*. Попробовал
бы Гегель указать хоть на один случай в науке, когда истины
приходили бы вовремя и публика, пусть даже научная, была бы
подготовлена к открытию. Новая истина всегда несвоевремен-
на, об этом говорят судьбы Бруно, Галилея, Менделя, Циол-
ковского, Флеминга, за которыми скрываются сотни и тысячи
неведомых миру гениев, чьи имена навсегда потеряны для ис-
тории человеческого познания. Истина ничего не пробивает
собственными силами, их у нее нет, нужны люди, чтобы про-
бить дорогу истине, а это удается не всем и далеко не всегда.
По самой своей сути отношение Гегеля к творчеству враж-
дебно и консервативно. Это отношение с позиций ритуала, ко-
торый рассматривает себя высшей ценностью, а ломающее его
новое - болезнью и помехой, <порчей> сложившейся системы.
Разум в его коллективности и всеобщности превращается у Ге-
геля в воинствующего цензора, в помеху новым истинам: <То,
что общезначимо, то и имеет всеобщую силу; то, что должно
быть, то на деле и есть, а то, что только должно быть, но не
есть, не обладает истиной. Инстинкт разума со своей стороны
с полным основанием крепко держится за это и не дает ввести
себя в заблуждение мысленными вещами, которые только
должны быть и как долженствование должны обладать исти-
ной, хотя бы они уже не встречались ни в каком опыте, - он
столь же мало дает ввести себя в заблуждение гипотезами, как
и всякими другими иллюзиями неиссякающего долженствова-
ния, ибо разум есть именно достоверность того, что он облада-
' Гегель Г.-В.-Ф. Соч.. т. 4, с. 39.
__________________Кант - свобода, история, наука___________________365
ет реальностью, и то, что для сознания не существует в качест-
ве самодовлеющей сущности, т.е. то, что не является, есть для
сознания полное ничто>*. С этой позиции неприкасаемости к
тому, <что есть>, и самоограничения тем, <что есть>, любое
творчество представляется беспочвенной химерой и произволь-
ным вымыслом.
Наука лишена смысла без тайны, загадки, без непознанного,
поэтому с точки зрения науки философия Канта с ее принци-
пиально неформализуемым в рамках наличного опыта остат-
ком, с <вещью в себе>, есть хотя и несовершенный, требующий
критического подхода, но при всем том ценный набросок фи-
лософии переднего края науки, философская интерпретация
реальных отношений, возникающих в процессе научного твор-
чества. А гегелевская система с той же точки зрения в лучшем
случае история наличного научного знания, то есть философия
пропедевтики, выхода на передний край науки по моментам ее
истории. Это философия для детей школьного возраста и для
студентов - для них действительно имеет силу гегелевское по-
ложение: <Отдельный индивид должен и по содержанию прой-
ти ступени облазования всеобщего духа, но как формы уже ос-
тавленные духом, как этапы пути уже разработанного и вы-
правленного>**.
Передний край науки - не школьная парта, и гегелевская
идея самодетерминированного движения-самораскрытия исти-
ны здесь только мешает, мистифицирует действительное поло-
жение дел, обещает предсказуемость, всезнание, философский
камень абсолюта там, где ученый с полным правом видит лишь
возможность нового знания, которого нельзя ни предсказать,
ни обосновать, не покидая рамок наличного знания. Если бы
ученый знал наперед, что он ищет, в том смысле, в каком са-
пожник, например, знает, что из его трудов получится, то на-
учное творчество потеряло бы всякий смысл. Схоластика, пар-
та, книга, история, теология - все это до науки, все это лишь
средства, которые на переднем крае познания обращены на
поиски нового как основного материала, из которого живущее
поколение строит для будущих поколений их схоластику, пар-
ту, книгу, телеологию как средства их будущего познания. По-
этому приходят в науку по Гегелю, а творят науку - по Канту.
' Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. 4, с. 134-135.
"Там же, с. 15.
366__________________________М.Х.Петров
3
Анализируя передний край познания, Кант четко прорисо-
вывает исходный <интуитивный> шаг научного творчества, тот
момент активного преобразования наличного формализма си-
лами индивидуального мышления, когда ученый в собственной
голове строит гипотезу, а затем идет с ней, пока еще с пустой
формой, к чувственности за содержанием - планирует экспе-
римент. Хотя сам по себе рассудок по Канту <ничего не может
созерцать, а чувства ничего не могут мыслить, только из соеди-
нения их может возникнуть знание>*, логическое и чувствен-
ное разделены у Канта по времени в пределах акта творчества.
Логическое предшествует чувственному: <Так как то, единст-
венно в чем ощущения могут быть упорядочены и приведены в
известную форму, само в свою очередь не может быть ощуще-
нием, то, хотя материя всех явлений дана нам только а
posteriori, форма для них должна находиться готовой в нашей
душе a priori и поэтому может рассматриваться отдельно от
всякого ощущения>'*.
Это логическое опережение опыта, логическая его предо-
формленность как раз и фиксируется в идее <априоризма>, к
которому, нам кажется, имя Канта имеет не большее отноше-
ние, чем имя Аристотеля к грамматике, хотя терминами Ари-
стотеля мы пользуемся до сих пор. Априоризм как момент на-
учного творчества не есть <изобретение> Канта. Он столь же
предметен и реален, как и <изобретенная> Аристотелем грам-
матика. Опредметив универсальное для творчества явление в
термине <априоризм>, Кант сказал науке примерно то, что ска-
зал Журдену учитель философии. Априоризм - момент науч-
ного творчества, неустранимый из творчества момент выхода
за рамки наличного, момент отрицания полноты наличного
знания в индивидуальном мышлении, момент разложения на-
личного знания на составляющие и создания силами индиви-
дуального мышления новых <пустых> связей. Связь - основ-
ной продукт теоретического творчества - всегда, по Канту,
нова и априорна; <Не предмет заключает в себе связь, которую
можно заимствовать из него путем восприятия, только благода-
ря чему она может быть усмотрена рассудком, а сама связь есть
функция рассудка, и сам рассудок есть не что иное, как спо-
' Кант И. Соч., т. 3, с. 155.
" Там же, с. 228.
_________________Кант - свобода, история, наука__________________367
собность a priori связывать и подводить многообразное содер-
жание данных представлений под единство апперцепции. Этот
принцип есть высшее основоположение во всем человеческом
знании>'.
Внешне идеалист Гегель и Кант идут здесь вместе, идут в
глубины сознания за формой. Но это близость чисто внешняя:
категории у Гегеля содержательны, они уже заполнены содер-
жанием, как сотворенный Богом мир заполнен его мудростью,
поэтому движение в глубины сознания есть для него анализ
наличного, поиски готового. По Канту, категории <чисты>, и
продукт теоретического творчества до его верификации есть,
собственно, tabula rasa, на которой эксперименту предстоит
еще написать нечто краткое и далеко не всегда приятное тео-
ретику: <Чистое применение категорий... не заключает в себе
противоречий, однако оно не имеет никакой объективной зна-
чимости, потому что не направлено ни на какое созерцание,
которое должно было бы этим приобрести единство объекта. В
самом деле, категория есть ведь только функция мышления,
посредством которой мне не дается никакой предмет, а только
мыслится то, что может быть дано в созерцании>**.
Априоризм не только философская санкция научного твор-
чества в его <чистых> шагах (гипотеза-верификация-теория).
Тот же тип отношений гетерономного контакта формального и
содержательного устанавливается Кантом и для всей области
наличного ритуала в его взаимодействии с новым знанием.
<Познание, - писал Ленин, - может быть биологически по-
лезным, полезным в практике человека, в сохранении жизни, в
сохранении вида, лишь тогда, когда оно отражает объективную
истину, не зависящую от человека>'". И эта возможная полез-
ность объективно истинного, когда речь идет о новом знании,
имеет свой механизм внедрения - перехода в ритуал и раство-
рения в ритуале как наличное знание. Если в <чистом> науч-
ном шаге речь идет о творчестве новых теоретико-практиче-
ских отношений к миру, которые получают в эксперименте
достоинство объективно-истинного знания, то за пределами
этого шага начинается не менее сложный процесс освоения
новых отношений к миру - процесс <внедрения нового>, ко-
торый, как в этом убеждает история, вовсе не желает идти са-
' Кант И. Соч., т. 3, с. 193.
" Там же, стр, 722.
"' Ленин В.И. Соч., 4-е изд., т. 14, с. 127.
368___________________________М.К.Петров
мотеком-самораскрытием, а требует активного и квалифициро-
ванного вмешательства индивидуального мышления: работы
изобретателей, конструкторов, инженеров, экономистов и т.п.
Этот процесс перехода нового в наличное, процесс присвое-
ния и утилизации нового, сам оказывается многократной и
упорядоченной последовательностью синтезов, в которых ап-
риорные формы заполняются объективно истинным содержа-
нием и, входя в ритуал, проходят последовательность селекций
на технологичность, экономичность, спрос и т.д. Иными сло-
вами, возникает шаговый или каскадный переход позиционно-
го типа по формальному основанию. Кант дает общие контуры
такого перехода, когда он, например, различает разум и рассу-
док в том же плане контакта априорной формы и данного со-
держания: <Если рассудок есть способность создавать единство
явлений посредством правил, то разум есть способность созда-
вать единство правил рассудка по принципам>*. При этом ин-
терес разума состоит <в ограничении спекулятивного безрас-
судства>**, то есть разум действует методом селекции, налагает
ограничения категорического императива как высшего принци-
па практики на теоретическую научную деятельность и ее про-
дукты как раз в том смысле, в каком Ленин писал: <Точка зре-
ния жизни, практики должна быть первой и основной точкой
зрения теории познания>***.
Уже у Канта потребность человека и объективный мир свя-
заны узловой линией формы, которая идет от всеобщей по-
требности и обрывается на индивидуальных ощущениях. Дви-
жение от потребности к ощущению суть априорно-формали-
зующее движение и вместе с тем косвенное объективное опре-
деление субъективной интуиции через сложившийся ритуал
всей совокупности наличных практических отношений к миру.
Встречное движение от загадок природы (вещей самих по себе)
через ощущение и эксперимент к потребности суть заполняю-
щее движение и вместе с тем субъективное, через выбор, опре-
деление объективно-достоверного знания.
Эта иерархия переходов показана Кантом как метафизиче-
ски неизменная и застывшая: возможный опыт рассматривает-
ся как своего рода сосуд конечного объема, который <в беско-
нечном прогрессе к высшему благу> можно в принципе до кра-
' Кант И. Соч., т. 3, с. 342.
" Там же, с. 454.
"' Ленин В.И. Соч., 4-е изд., т. 14, с. 130.
_________________Кант - свобода, история, наука____________ _____369
ев заполнить объективным и нравственно безупречным знанием,
то есть раз и навсегда совместить в конечном синтезе субъектив-
ную потребность человека и объективную возможность природы.
Эта завершенность системы по верхнему пределу, где совпада-
ют и сливаются естественное и нравственное, придает системе
Канта черты хотя и отдаленной, но замкнутости, на периферии
которой маячат традиционные теологические сущности - союз-
ники человеческого познания и гаранты <лучшего мира>. Этот ме-
тафизический момент философии Канта - прямая дань особен-
ностям исторической обстановки того времени, когда лишенное
практической опоры теоретизирование неизбежно включало эле-
менты эсхатологии, искало союзников в <сверхчувственных> и
изобретало союзников в виде знаковых фетишей типа Нравствен-
ного прогресса, Абсолютного духа, Колеса истории. Логики и т.п.
(обязательно с большой буквы). Смысл этих поисков с исчерпы-
вающей ясностью передан в кантовском абсолюте природы-архе-
типа как единства нравственного и естественного: <Так как зако-
ны, по которым существование вещи зависит от познания, суть
законы практические, то сверхчувственная природа, насколько мы
можем составить себе понятие о ней, есть не что иное, как приро-
да, подчиненная автономии чистого практического разума. А за-
кон этой автономии есть моральный закон, который, следователь-
но, есть основной закон сверхчувственной природы и чистого
умопостигаемого мира, подобие которого должно существовать
и в чувственно воспринимаемом мире, но так, чтобы в то же
время не наносить ущерба законам этого мира... В самом деле,
моральный закон, согласно идее, действительно переносит нас
в природу, в которой чистый разум, если бы он был наделен
соответствующей ему физической способностью, породил бы
высшее благо>*.
В этой оговорке бессилия <будь наделен - породил бы> ос-
новной источник метафизики Канта, у которого нет ничего,
кроме <доброй воли>, <долга>, <святости>, <достоинства>,
<нравственного закона>, что он мог бы противопоставить <ес-
тественной> подлости мира. И гегелевская диалектика отнюдь
не преодолевает этой метафизики. Снимая метафизику в исто-
рии, Гегель не только не снял кантовскую метафизику систе-
мы, но даже подчеркнул ее: перевел замкнутость возможного
опыта из далекого будущего в наличное бытие. Гегелевский
' Кант И. Соч., т. 4, ч. 1, с. 363.
370___________________________М.К.Петров
формальный сосуд, в отличие от кантонского, всегда полон: ра-
зум изначально и безвыходно посажен в саморазвивающуюся
клетку тождества объективного и нравственного, разум безу-
пречен в этой клетке, благонадежен, свят и <в разумных преде-
лах> автономен - способен быть <конечным духом>, слепо го-
нимым духом целого*. Неформализуемые остатки - источники
нового знания - растворены Гегелем до чистого ничто или
чистой хитрости, активность же формального начала сведена к
нулю с помощью <инстинкта разума> или <реального основа-
ния>. Поэтому Гегель с точки зрения науки не только не пре-
одолевает Канта, но самоизолируется в его системе, герметизи-
рует наличный опыт, а главное - отсекает наиболее важные
для научного творчества живого поколения людей трансцен-
дентальные свойства кантовской системы: выходы за пределы
наличного опыта, пути к новому.
Реальная возможность критики Канта слева и материалистиче-
ского его преодоления вряд ли может мыслиться критикой отсе-
кающей и хирургической, которая удаляла бы из системы Канта
пораженные идеализмом детали и оставляла благонадежные. Уче-
ние Канта - система, а системам противопоказаны ампутации -
они рассыпаются. Можно поэтому вполне согласиться с Т.Ойзер-
маном, который пишет: <Содержание и значение философии
Канта не исчерпываются тем, что он был предшественником Ге-
геля>**. Учение Канта на правах интеграторов включает положе-
ния, которые выходят за пределы идеализма и идеалистом Гегелем
восприняты не были. Центральная идея Канта о человеке, о живу-
щем поколении как о субъектах свободы, нравственности, позна-
ния была отвергнута Гегелем. Эта идея, как мы пытались пока-
зать, неразрывно связана с учением о <вещи в себе>, выражает ма-
териалистическую тенденцию философии Канта. Она определяет
направленность и содержание его критики традиционного теоло-
гического понимания науки, морали, искусства, превращая их из
божественных установлений в творения смертного человека. Кант
здесь вплотную подходит к известной идее Маркса о том, что лю-
ди сами творят свою историю - практическую и духовную, - к
идее, которая лежит в основе Марксовой критики всей буржуаз-
ной идеологии. В этом плане Кант выступает как прямой предше-
ственник марксизма.
* Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. XI, с. 518-519.
" Ойзерман Т.И. Философия Канта и современность. М., 1974, с. 9.
ДИАЛЕКТИКА ГЕГЕЛЯ И ФЕНОМЕН
<НАУЧНОГО ПОСТУПАТЕЛЬНОГО
ДВИЖЕНИЯ>
Среди проблем философии нового времени одной из самых
острых и дискуссионных была и остается проблема движения
знания, движения от незнания к знанию, от неполного и по-
верхностного к более полному и глубокому знанию. Сама по
себе эта проблема не появилась на пустом месте: философия
нового времени получила ее в наследство от теологии, где раз-
личение еще апостолами ветхозаветно-иудейской (соматиче-
ской), антично-эллинской (психической) и новохристианской
(пневматической) традиции уже в трудах отцов церкви, особен-
но у Августина, реализовалось в постановку вопроса об исто-
рии духа как о преемственном процессе выявления мудрости
божьей через познающую деятельность <пневматиков> - ду-
ховных, богодухновенных, осененных благодатью духа святого
служителей церкви. Уже в поздней схоластике - у Роджера Бэ-
кона, Оккама - под внешней теологической оболочкой такого
<богословского поступательного движения> без труда прощупы-
вается рационально-естественное содержание. Непосредствен-
но восходящее к различению у Аристотеля первичных (субъек-
тивных, подлежащных) и вторичных (объективных, дополни-
тельных) сущностей, учение Оккама о двух реальностях - о
<полной> субъективной реальности мира единичных вещей
(esse subjectivum) и о лишенной единичности <дополнительной>
объективной реальности мира знания (esse objectivum) - вы-
372___________________________М.К.Петров
явило субъектно-объектное отношение как одну из централь-
ных проблем теории познания. Номиналисты, и прежде всего
Оккам, поставили возникающую философию нового времени в
такую позицию, которая во многом предопределила новый угол
зрения на предмет философии: позволила заметить и вынудила
признать на правах факта то, что Гегель позже назвал <науч-
ным поступательным движением>.
В отличие от ^<богословского поступательного движения>,
предметным основанием которого теология считала бесконеч-
ную мудрость божью, как она реализована в книгах священно-
го писания и в мудром устройстве сотворенной Богом приро-
ды, <научное поступательное движение> предстало перед фило-
софами как движение по утилитарно-опытному основанию,
как стихийно идущий процесс накопления опытного знания,
на которое изначально наложены ограничения не только по
истинности, но и по <приложимости> - по возможности ис-
пользования такого знания для человеческих нужд и целей.
Связь этого опытного основания с теологической идеей творе-
ния мира по слову-логосу очевидна, как несомненна и исход-
ная теологическая окраска эксперимента - авторитетного, от
имени устроенной по божественным замыслам природы свиде-
тельства о том, что человеку из объективной и усеченной по-
знавательной позиции <после вещей> (post rem) удалось перей-
ти в субъективную, обладающую достоинством единичности
божественную позицию <до вещей> (ante rem), которая дает воз-
можность реализовать оформленное в логическую схему знание
любое число раз независимо от условий места и времени.
Хотя сама опытная наука долго еще использовала эти теоло-
гические костыли, очевидная безличность экспериментальной
верификации, репродуктивный характер опытного знания, его
логическая однородность (причинная схема) позволили фило-
софии довольно быстро отделить предмет опытной науки
(инерция, тело, взаимодействие, причинность) от предмета
теологии, показать, что для опытной науки теоретико-познава-
тельные постулаты теологии излишни.
Уже Юм доказывал эвристическую и логическую несостоя-
тельность идеи творца для перехода от известного нам порядка
природы к новому знанию. Но у него сам способ доказательст-
ва, идущего от логической однородности знания, от строгой
соразмерности причин и действий, заводил в тупик агности-
цизма: переход от наличного к новому знанию, а с ним и само
__________________Диалектика Гегеля и феномен...__________________373
<научное поступательное движение> - преемственное накопле-
ние и рост научного знания - оказывались невозможными,
так как они требовали либо признания избыточных причин и
отказа от принципа соразмерности причин и действий, либо же
разделения формы и содержания. Оба решения представлялись
Юму возвратом к теологии.
Пытаясь преодолеть тупики Юма, Кант пошел на дуализм
формы и содержания и, соответственно, на двойственность
критерия истинности, формальная составляющая которого но-
сит у него всеобщий характер и обеспечивает логическую одно-
родность, репродуктивность формы, принадлежность любого
элемента знания, как наличного, так и возможного, к универ-
сальным формальным правилам, а предметно-содержательная
составляющая дискретна, уникальна, неповторима в различе-
ниях, то есть в системе научного знания функции целостности
и преемственности движения от наличного к новому с сохра-
нением целостности системы несет, по Канту, универсальный
формализм как таковой. Именно форма выступает у него осно-
ванием, субстратом <научного поступательного движения>, и
формализм, соответственно, приобретает агрессивные свойства
чистоты и априорности в том примерно смысле, в каком уни-
версальные правила грамматики чисты и априорны по отноше-
нию к акту речи, образуют conditio sine qua пои речевой актив-
ности - универсальное и равнообязательное для всех членов
речевой общности условие речи и ее восприятия.
Переход от наличного к новому по формальному основа-
нию, которое всегда избыточно, всегда готово принять и со-
единить в целостность новые предметно-содержательные раз-
личения, совершается, по Канту, как трансцендентальный, вы-
ходящий за рамки наличного синтез чувственного и рассудоч-
ного, где чувства дают содержательный материал, а рассудок
организует его по априорным универсальным правилам,
оформляя материал в синтезированный продукт познания, в
единство природного и логического - оформленного содержа-
ния и содержательной формы.
Акцентируя на синтезе нового, Кант неизбежно получал два
рода противостояний: а) синхронно-гносеологическое противо-
стояние, в котором произвол схематизма противостоит вещи в
себе как абсолютному источнику возможных восприятий; б)
диахронно-гносеологическое противостояние (антиномии), в
котором познанное и упорядоченное (мир антитезисов) проти-
374___________________________М.К.Петров
востоит как наличное будущему: непознанному и неупорядо-
ченному, но допускающему познание-синтез формального и
предметно-содержательного при допущении на правах логиче-
ских постулатов категорий начала, творения, свободной при-
чинности и т.д., - что по тем временам неизбежно осознава-
лось как возврат к теологии. Подчеркивая, что переход от на-
учного творчества к его продукту - научному знанию - совер-
шается по формальному основанию, Кант в антиномиях не
шел дальше простой констатации принципиальных различий
между универсалиями творчества и универсалиями знания как
продукта творчества.
Попытки взаимно ориентировать синхронно-гносеологиче-
ское и диахронно-гносеологическое противостояния, связать
их в единую схему теоретически-познавательной деятельности
характерны для всей немецкой классики. Типичен и результат
этих попыток: нарастание исторической глубины в продукте
познавательной деятельности - в системе научного знания. Но
если у Шеллинга и Фихте история познания, а с нею и <науч-
ное поступательное движение> представлены как функция тео-
ретической и системообразующей деятельности индивидов и
системный характер наличного научного знания имплицитно
замкнут на общность индивидов, их сущностных сил (<Я>, <ге-
ний>), то у Гегеля, и в этом, по нашему мнению, состоит ос-
новная черта его диалектической логики, связи системности,
целостности, преемственности логически эксплицированы и
представлены как независимые от индивидов сущностные
свойства самого процесса познания, самого <научного поступа-
тельного движения> - самодвижения и саморазвития системы
научного знания.
Философский смысл этого шага трудно переоценить: пред-
мет теории познания впервые предстал не <россыпью>, не
конгломератом схем, мнений, личностей, сказавших то-то и
то-то, а безличным связным целым, <телом>, автономной, це-
лостной и независимой от человека исторической реальностью,
которую можно было теперь исследовать как нечто в себе зако-
носообразное, несущее имманентную логику связи в целое и,
возможно, логику собственного развития.
Основание автономности <научного поступательного движе-
ния>, а вместе с тем и основание преемственности этого дви-
жения, Гегель усматривал в самоактивности содержания. Фор-
ма у него выступает лишь как омертвленный преходящий мо-
_________________Диалектика Гегеля и феномен...__________________375
мент устойчивости и определенности, как фиксированная на
содержании опора поступательного движения - <ибо движет
себя вперед содержание внутри себя, диалектика, которую оно
имеет в самом себе>*. Как наименее гибкий и <хрупкий> участ-
ник <научного поступательного движения>, формальное осно-
вание, по Гегелю, дискретно, лишь умножается, но не развива-
ется, и любой, основанный только на форме подход к изуче-
нию поступательности неизбежно теряет связи преемственно-
сти, которые располагаются в содержании, становится метафи-
зическим подходом, способным фиксировать различения, но
не переходы различенного друг в друга. Целостность различен-
ного и сам триадный переход от наличных к новым различени-
ям замыкаются на содержании: <Так как получающееся в каче-
стве результата отрицание есть определенное отрицание, то оно
имеет некоторое содержание. Оно есть новое понятие, но более
высокое, более богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обо-
гатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало
быть, содержит в себе старое понятие, но содержит в себе бо-
лее чем только это понятие, и есть единство его и его противо-
положности. Таким путем должна вообще образоваться система
понятий - и в неудержимом, чистом, ничего не принимаю-
щим в себя извне движении получить свое завершение>".
При всем пиетете к Гегелю и к философской значимости
его логико-исторической интерпретации <научного поступа-
тельного движения> сразу же следует отметить целый ряд со-
мнительных и слабых мест его схемы. Прежде всего это отно-
сится к его истолкованию связей преемственности. Не отвергая
триадной схемы перехода (определенность - отрицание - от-
рицание отрицания) и принимая гегелевскую трактовку преем-
ственности как содержательного свойства знания, мы при всем
этом видим как минимум два возможных истолкования такой
преемственности: а) активно-телеологическое, в рамках кото-
рого наличное содержание системы научного знания целиком
или в значительной степени определяет будущие состояния
системы в соответствии с некоторым началом или имманент-
ной целью <научного поступательного движения>, и тогда дви-
жение совершается к некоторому конечному состоянию системы;
б) пассивно-инерционное, в рамках которого наличное содер-
' Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. V. М., 1931, с. 34.
" Там же, с. 33.
376___________________________М.К.Петров
жание системы научного знания лишь обусловливает и ограни-
чивает будущие состояния системы через требование содержа-
тельной связи нового с наличным, и тогда движение соверша-
ется от наличной определенности, не обеспечивая ни прав, ни
логических средств определить вектор или конечный ориентир
такого движения.
Сам Гегель придерживался активно-телеологического истол-
кования, субъективировал содержание, делая его и носителем и
активным определителем связей преемственности. Его понятия
самости, содержания как самостного субъекта поступательно-
сти, самоактивности, как и его аналогии, прежде всего орга-
низмические, с помощью которых вводятся и осмысляются ка-
тегории диалектической логики, телеологичны по самой своей
сути. Разъясняя понятия абсолюта и субъекта познания, он,
например, замечает: <Сказанное можно выразить и так. что ра-
зум есть целесообразное действование. Возвышение вымышлен-
ной природы над непризнанным мышлением и прежде всего
изгнание внешней целесообразности подорвали доверие к фор-
ме цели вообще. Однако, следуя определению, которое уже
Аристотель дает природе как целесообразной деятельности,
цель есть (нечто) непосредственное, покоящееся, неподвижное,
которое само движет, таким образом, это - субъект. Его спо-
собность приводить в движение, понимаемая абстрактно, есть
для-себя-бытие или чистая цегативность. Результат только по-
тому тождественен началу, что начало есть цель', или - дейст-
вительное только потому тождественно своему понятию, что
непосредственное в нем самом имеет в качестве цели самость
или чистую действительность>*.
Этот возврат к античным концепциям матушки-природы,
неутомимой в порождении смертных вещей, и организующе-
властвующего разума, способного <двигать, оставаясь непод-
вижным>, практически неизбежен при активно-телеологиче-
ском истолковании связей преемственности, и нам менее всего
пристало упрекать Гегеля за использование древних схем -
других у него не было. Но крайне важно понять смысл такого
подхода и естественно вытекающего из него результата, кото-
рый мы назвали бы эффектом основанного на теоретическом
отчуждении знакового фетишизма. Как в условиях товарного
производства продукт начинает командовать производителем,
' Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. IV. М., 1959, с. II.
_________________Диалектика Гегеля и феномен..._________________377
порождая товарный фетишизм, точно так же и в схеме Гегеля
наличная система знания - продукт человеческого познания -
начинает командовать теоретиком через механизмы <научного
поступательного движения>, порождая знаковый фетишизм,
превращая наличную систему научного знания в фетиш, в над-
человеческий мыслящий и водящий субъект познания, а само-
го познающего индивида - в слепого агента процесса позна-
ния: <Постигнуть внутренний субстанциональный дух - вот в
чем состоит точка зрения индивидуума; в рамках целого похо-
жи они на слепых, гонимых внутренним духом этого целого>*.
Познающий индивид в гегелевской схеме не более как дух сре-
ди духов, смертная интериоризация абсолютного духа позна-
ния: <Эта длинная процессия духов суть отдельные биения
пульса, в которых проявляется его жизнь; они суть организм
нашей субстанции, всецело необходимое поступательное дви-
жение, которое ничего другого не выражает, кроме природы
самого духа, и которое живет во всех нас. К его настойчивому
требованию - когда крот продолжает рыть там внутри - мы
должны прислушиваться и дать ему осуществление>".
Отрицая любые формы фетишизма, любые попытки поста-
вить над человеческой практической и теоретической деятель-
ностью более высокие мыслящие и водящие инстанции, в ка-
ком бы облачении они ни выступали, марксизм, естественно,
не может принять гегелевскую идею надчеловеческой самости
абсолюта-субъекта познания, идею, восходящую к христиан-
ской концепции духа святого и духовного познания как выс-
шей формы познания. Единственным и монопольным субъек-
том познания является для марксизма смертный человек, ис-
пользующий в своей познавательной деятельности все осталь-
ное на правах средств познания. Но феномен <научного посту-
пательного движения>, законосообразности его механизмов,
известной автономности и независимости от человека этого
движения, образующего знаковую реальность знания как цело-
стного, преемственно растущего во времени связного <тела>
знания, есть очевидный факт, с которым мы встречаемся в ис-
следованиях по науковедению, лингвистике, информатике, до-
кументалистике и т.п. Более того, мы не только наталкиваемся
на феномен <научного поступательного движения>, но часто (в
' Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. XJ. М., 1935, с. 518.
" Там же, с. 519.
318___________________________М.К.Петров
лингвистике и науковедении, во всяком случае) способны опи-
сать механизмы преемственности, свойства целостности этого
феномена не только в качественных терминах (триадность, на-
пример), но и количественно по нескольким переменным -
<измеримым характеристикам>. Сегодня мы знаем, например,
что тело научного знания растет по экспоненте, удваивая число
связанных в нем содержательных различений за 10 лет, что лю-
бое такое различение, не повторяя ни одного из предшествую-
щих, связано с предшествующими 10-15 ссылками и эти опоры
на предшественников выступают условием перехода нового в
наличное, что в теле знания <все связано со всем>, все <впая-
но> в сеть цитирования, что любое содержательное различение
способно участвовать в синтезе новых различений, переводя
новое в наличное, и эта способность к синтезу нового распре-
делена ранговым способом (закон Ципфа) и т.д.
Иными словами, исследованный Гегелем и положенный в
основу категориального аппарата его диалектической логики
феномен <научного поступательного движения> продолжает ос-
таваться в активе философской проблематики, и в марксист-
ско-ленинской философии, если отсутствие сверхчеловеческих
разумных существ и сущностей считать принципиальным тре-
бованием к любой материалистической, в том числе и к мар-
ксистско-ленинской философии, феномен, похоже, может быть
объяснен лишь в рамках пассивно-инерционной интерпрета-
ции преемственности как совокупный, не обладающий свойст-
вами самости, но при всем том целостный и преемственно расту-
щий продукт познавательной деятельности индивидов, как сотво-
ренная и творимая смертными индивидами, но не творящая дол-
говечная содержательная знаковая реальность научного знания.
С этой точки зрения диалектическая логика Гегеля потеряла
бы самостный статус имманентной логики <научного поступа-
тельного движения>, истории познания. Ее категории получили
бы социальный смысл универсальных и равнообязательных
<дисциплинарных> правил общения в познавательной деятель-
ности индивидов, а именно той группы таких правил, по кото-
рым познающие индивиды <стыкуют> и социализируют про-
дукты своей деятельности - передают в достояние коллектива
научной дисциплины, общества результаты собственных иссле-
дований, включают их на правах содержательных различений в
единую для научных дисциплин и науки систему научного знания,
инициируя тем самым <научное поступательное движение>.
_________________Диалектика Гегеля и феномен..._________________379
Не пытаясь ни в коей мере умалить вклад Гегеля в историю
философии и в историю научной рефлексии - без его постула-
та автономности <научного поступательного движения>, -
вряд ли удалось бы обосновать предмет и поставить проблему
методов изучения процессов преемственного поступательного
движения научного знания, мы хотели бы только отметить, что
современный этап научно-технической революции во многом
опредметил, зафиксировал, вывел на уровень эмпирии и сделал
доступным для эмпирического изучения те механизмы <науч-
ного поступательного движения>, которые Гегелю, да и после
Гегеля, приходилось исследовать лишь средствами умозрения.
Нам кажется, что поиск эмпирических опор в исследованиях
по теории познания лежит и в русле требований марксистско-
ленинской философии к научности философского анализа и
приобретает растущую актуальность для теоретического обос-
нования научной политики - практического отношения обще-
ства к институту науки, где феномен <научного поступательно-
го движения> сегодня выступает одним из основных объектов
административных, организационных и обеспечивающих уси-
лий на предмет его стимулирования.
10 ноября 1970
ЛОГИЧЕСКИЙ ФЕТИШИЗМ ГЕГЕЛЯ
И ПРОБЛЕМА
СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
Современная философия, признает ли она, подобно мар-
ксизму, генетическую связь с Гегелем или умалчивает о ней,
стольким обязана Гегелю и настолько пропитана его системой,
различениями, терминами, концептуальными ключами, что
<Феноменология духа>, <Наука логики>, <Лекции по истории
философии> явочным порядком выполняют сегодня роль эзо-
терического языка философской общности, который позволяет,
с одной стороны, вести содержательный разговор между фило-
софами различных школ и направлений, если они владеют
грамматикой этого языка, а с другой, и это не менее важно, -
позволяет отделять философских <математиков> от <акузмати-
ков> и профанов, разговор с которыми беспредметен за отсут-
ствием общего языка.
Это привилегированное положение гегелевского учения, вы-
ступающего одновременно и средством философской коммуни-
кации, помогающим философии при всех ее внутренних кон-
фликтах оставаться целостной дисциплиной, и критерием фи-
лософской подготовки и культуры, помогающим философии
сохранять стандарты философствования, имеет не только свет-
лые стороны. Далеко не все выразимо на языке Гегеля. А по-
пытки выразить невыразимое на языке его различений оказы-
ваются в конце концов в плену у Гегеля как очередные иллю-
страции <научного поступательного движения>, диалектики,
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________381
отрицания отрицания. Система Гегеля демонстрирует такую
гибкость и, мы бы сказали, такую въедливость понятий, такую
готовность поглотить в синтезе любую сколько-нибудь содер-
жательную негацию, что все это вынуждает с опаской подхо-
дить к столь агрессивному предмету и, прежде чем отважиться
затронуть суть философского дела, не единожды задуматься: а
стоит ли? И если стоит, то как, куда, откуда, чего ради?
Нам кажется, стоит. В терминах марксизма основание этого
<стоит> можно определить так: новая социальная ситуация, ко-
торую принято называть <научно-технической революцией>,
трансформирует классическую гносеологическую ситуацию в
том направлении, что рядом с классической проблематикой
гносеологии: <как возможно новое знание> (Кант), <как воз-
можна содержательная преемственность научного поступатель-
ного движения?> (Гегель) появляется, актуализируется и обост-
ряется проблематика разумного использования знания живущим
поколением людей для своевременного выявления, представле-
ния в разрешимой форме и оперативного решения социально
значимых проблем особого, <таймированного> класса, т.е. для
теоретического обоснования и информационного обеспечения
революционной практики.
Назвать ли это вторжение гносеологии в политику пробле-
матикой научной политики или наукой в политике, или про-
блематикой соединения преимуществ нашего строя с возмож-
ностями научно-технической революции, суть дела не изме-
нится: научно-техническая революция постоянно и в растущем
числе вводит в область социально значимого и насущного но-
вые проблемы, решение которых не может основываться на со-
циальной инерции, на опыте, а с другой - не может и отодви-
гаться в неопределенное будущее, так как любая из таких про-
блем имеет обыкновение переходить со временем в деструктив-
ную фазу социальной угрозы или даже катастрофы. Иными
словами, это не просто проблемы для упражнения и развития
философской способности суждения, не <вечные вопросы>, во-
круг которых тысячелетиями могла раскручиваться философия, а
проблемы, требующие решения на вполне определенном интерва-
ле времени, чтобы не дать им перерасти в угрозы и катастрофы.
Эта новая проблематика интересна для гносеологии не толь-
ко как очевидная экспансия ее предмета на новую область, но
и как возможность более глубокого и критического понимания
исходных постулатов самой гносеологии в той специфической
382_________________________М.К.Петров
форме, которую ей придала немецкая классика. Таймирован-
ные по срокам практического решения проблемы на правах ус-
ловия собственной разрешимости предполагают некоторые по-
роговые значения <знания о знании> - определенную сумму
сведений о <транспортабельности> к местам и датам приложе-
ния как о наиболее существенном свойстве знания для задач
данного класса. Именно транспортабельность как производная
от содержания, формы и фрагментации способность знания к
межпроблемной миграции, к участию одних и тех же элемен-
тов в решении множества независимых друг от друга проблем
позволяет опредметить конкретно-исторические характеристи-
ки знания и использовать их для критического анализа посту-
латов традиционной гносеологии.
Отличительной чертой новой гносеологической ситуации
следует признать четкое ранжирование объектов по степени их
<естественности> или, точнее, инерционности. По нормам тра-
диционной гносеологии нового времени, которая нашла завер-
шение в трудах Гегеля, инерционное, устойчивое, вечное, есте-
ственное, успокоенное в бесконечном повторе, есть нечто за-
ведомо более высокое, чем отклонение, <шум>, конечное,
смертное, искусственное. Пренебрежение, к конечному, смерт-
ному, единичному существованию, к его пространственно-вре-
менным определениям - типичная черта такого подхода к ми-
ру на предмет его познания. Гегель, например, рассуждая о та-
лерах и о роли индивидуального существования, писал: <Чело-
век должен подняться в своем образе мыслей до такой абст-
рактной всеобщности, при которой ему и в самом деле будет
безразлично, существуют ли или не существуют эти сто тале-
ров, каково бы ни было их количественное соотношение с его
имущественным состоянием, как ему будет столь же безразлич-
но, существует ли он или нет, т.е. существует ли он или нет в
конечной жизни (ибо имеется в виду некое состояние, опреде-
ленное бытие) и т.д. Даже sic fractus iUabatur orbis, impavidum
ferient ruinae, сказал один римлянин, а тем более должно быть
присуще такое безразличие христианину> (1, с. 148). Этот реко-
мендуемый христианину стоический образ Горация - <да раз-
вались вселенная, без страха он встретит смерть в ее развали-
нах> - как раз и есть тот поворотный круг, на котором гносео-
логия меняет ориентиры и ценностные иерархии.
Перспектива развала вселенной слишком близка сегодня и
реальна, чтобы позиция безразличия к конечному земному су-
_________________Логический фетишизм Гегеля...__________________383
ществованию сохранила притягательность или хотя бы внеш-
ние атрибуты достоинства. Хуже того, и сама эта позиция вос-
приятия мира sub specie actemitatis и ее параферналии, включая
и естественно-научную позицию <открывающего> познания,
приобретают сегодня зловещий оттенок очередной угрозы раз-
валить вселенную по недомыслию и безответственности со
ссылками на объективный и необходимый характер именно та-
кого катастрофического развития.
Научный энтузиазм нового времени и соответствующей фи-
лософии, которая с Декарта и Бэкона не ведает иного знания,
кроме научного, питается и продолжает питаться из разных ис-
точников, в том числе из теологического. И первые ученые-ес-'
тественники и отцы-основатели гносеологии были едины в
приверженности к <естественному благочестию>, неустанно и
не без задней мысли восхищались божественной мудростью по-
рядка природы. Отдельные сомнения в пользе идеи установлен-
ного порядка для целей познания (у Юма, например) не делали
погоды. И ученые, и философы не просто разделяли на правах
<теоретической непоследовательности> или <предрассудка> ве-
ру в акт божественного творения по слову-логосу, но использо-
вали эту христианскую концепцию как гносеологический по-
стулат, санкционирующий и предметность научного познания,
и специфически <открывающую> познавательную позицию уче-
ного. Если мир логически упорядочен Богом, он тем самым
познаваем и выразим в логике понятий. Если логика миропо-
рядка есть божественная логика, то она суть эталон для логики
человеческой и критерий ее истинности - эксперимент. В
предзаданных божественной мудростью логических рамках че-
ловек не может быть творцом нового знания, он способен
лишь открывать вечную и неизменную логическую характери-
стику мира, сообщенную ему в акте творения Богом.
Гегель пишет: <Логику, стало быть, следует понимать как
систему чистого разума, как царство чистой мысли. Это царст-
во есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой.
Можно поэтому выразиться так: это содержание есть изображе-
ние Бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения приро-
ды и какого бы то ни было конечного духа> (1, с. 103).
Это не <оговорка>, не <уступка> и менее всего метафора.
Все мы, по Гегелю, <конечные духи>, агенты самопознания
единого духа. Смысл нашего существования - отметиться в
истории духа, стать через познание самого себя <моментом
384___________________________М.К.Петров
единого духа>, а образ нашего действия - слепое подчинение
объективной, предзаданной в акте творения логике бытия:
<Ибо постигнуть внутренний субстанциональный дух - вот в
чем состоит точка зрения индивидуума; в рамках целого похо-
жи они на слепых, гонимых внутренним духом этого целого>
(2, с. 518). Это не только не <оговорка> или метафора, но клю-
чевой интегратор гегелевской системы в це^ом. Избавить Геге-
ля от постулата <вечной сущности до сотворения природы и
какого бы то ни было конечного духа> значило бы полностью
разрушить и связи целостности его системы, и его диалектику
поступательности - возвращения в результатах к началу, и его
метод восхождения (мы бы сказали, <отекания>) от пустоты аб-
страктного для человека (но конкретного для Бога) начала к
конкретному и для человека и для Бога в результате развития.
Только в рамках этого постулата возможна <научная посту-
пательность> через отрицание отрицания. Такой поступатель-
ности, поскольку ее моменты фиксируются в понятиях, а по-
нятия принадлежат вечному, попросту некуда деться. Подобно
горячему ручью, она вынуждена своими силами идти к концу-
началу, раскрывать начало и наполнять его содержанием в сво-
их результатах: <Так как то, что получается в качестве результа-
та, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет неко-
торое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более
богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его от-
рицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит
предыдущее понятие, но содержит больше, чем только его, и
есть единство его и его противоположности. Таким путем
должна вообще образоваться система понятий, - и в неудер-
жимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движе-
нии получить свое завершение> (1, с. 108).
И по Гераклиту, и по Гегелю, <все течет>. Но по Гегелю,
<все течет вниз> в абстрактную пустоту начала - не нами соз-
данного и не нами оформленного рельефа. Течет, как горный
поток в водопадах, водоворотах, в успокоенных чистых озерах,
- но всегда и везде только вниз и только по контурам предза-
данного потоку рельефа. Присутствие рельефа как неустрани-
мой данности избавляет Гегеля от анализа ориентиров и векто-
ров <научного поступательного движения> и тем более процес-
сов приложения результатов такого движения, их утилизации.
Эти вопросы, а они составляют суть новой гносеологической
проблематики, не только не ставятся в системе Гегеля, но и в
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________385
принципе не могут быть поставлены: где предзаданность нача-
ла сняла выбор, остается следовать по контурам предзаданного
с той же фатальной и неукоснительной необходимостью, с ка-
кой потоки текут вниз, деревья растут кронами вверх, желудь
раскрывает себя в благородном дубе, а не в какой-нибудь виш-
не или, не дай Бог, в оскверненной осине.
При всем том было бы, очевидно, несправедливо и обидно
видеть в Гегеле только теолога. Гегель и теологичен, и научен,
причем научен по преимуществу. Пытаясь разобраться в посту-
латах системы Гегеля и в генезисе этих постулатов, мы без осо-
бых усилий обнаруживаем недостаточность теологического ис-
толкования основоположений системы Гегеля.
Явно теологическим по генезису является интегральный
ключ системы - структура связей целостности, отношения ме-
жду началом и результатом. Ключ явно восходит к обещанию
Иисуса ученикам; <Еще многое имею сказать вам, но вы теперь
не можете вместить. Когда же придет Он, Дух истины, то на-
ставит вас на всякую истину; ибо не от себя говорить будет, но
будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам> (От
Иоанна, 16, 12-13). Этот <конечный>, явившийся людям в день
Пятидесятницы Дух Святой (Деяния, 2) был после Никейского
собора в качестве лика Троицы истолкован Августином и как
обещание нового знания, снимающего исторические ограниче-
ния <вместимости> человека, и как основание преемственности
познавательных усилий смертных пневматиков-духовных-бого-
духновенных, которых Дух Святой не только <наставляет на
всякую истину>, но и делает это в преемственной форме исто-
рической поступательности. В синтезе с актом творения мира
по слову такое истолкование познавательно-интегрирующих
функций святого духа сразу же породило <естественную> Трои-
цу-триаду той же равносильной природы: ante rein (до вещей)
-in re (в вещах) - post гет (после вещей). Первый лик этой
триады и есть гегелевский постулат <вечной сущности до со-
творения природы и какого бы то ни было конечного духа>.
Третий лик - после вещей - человеческая познавательная по-
зиция, дающая возможность смертным людям через мудрость
миропорядка, как она зафиксирована в вещах сотворенной
природы, познать мудрость творца.
В рамках естественной теологии эта <естественная> триада
позволила схоластам совершить теологическую революцию -
увидеть в природе <Книгу природы>, т.е. перенести на мир ве-
i3- "w
386_________________________М.К.Петров
щей свойства источника знания, сравнимого по авторитету и
достоинству с Библией. Дух святой в своих преемственных уси-
лиях увеличить <вместимость> человека до постижения божест-
венной мудрости опосредует познавательную деятельность
смертных и Библией, и Книгой природы. Способ действий ге-
гелевского абсолютного духа, по сути дела, тот же - опосредо-
вание познавательной деятельности индивидов, но здесь уже
не две, а одна опора - Книга природы: <Начало есть логиче-
ское начало, поскольку оно должно быть сделано в стихии сво-
бодно для себя сущего мышления, в чистом знании. Опосредова-
но оно, стало быть, тем, что чистое знание есть последняя, аб-
солютная истина сознания. Мы отметили во введении, что фе-
номенология духа есть наука о сознании, изображение того, что
сознание имеет своим результатом понятие науки, т.е. чистое
знание... В этой науке о духе, охватывающем явления, исходят
из эмпирического, чувственного сознания, которое и есть на-
стоящее, непосредственное знание... В этой науке о духе, охва-
тывающем явления, исходят из эмпирического, чувственного
сознания, которое и есть настоящее, непосредственное знание...
Другое сознание, как, например, вера в божественные истины,
внутренний опыт, знание через внутреннее откровение и т.д.,
оказывается после небольшого размышления очень неподходя-
щим для того, чтобы его приводить в качестве примера непо-
средственного знания> (1, с. 125).
Но, хотя Библия отброшена, следы теологического перево-
рота-перемещения Бога из прошлого, где он скрывался за тек-
стами Священного Писания, в будущее, где он теперь скрыва-
ется за логически упорядоченной природой, остаются. Они и
объясняют замкнутую на вечность возвратно-поступательную
диалектику; <Движение вперед есть возвращение назад в основа-
ние, к первоначальному и истинному, от которого зависит то, с
чего начинают, и которое на деле порождает начало. Так, соз-
нание на своем пути от непосредственности, которой оно на-
чинает, приводится обратно к абсолютному знанию как к своей
внутренней истине. Это последнее основание и есть то, из чего
происходит первое, выступавшее сначала как непосредственное
(эмпирически, чувственно <в вещах> - М.П.). Так, в еще боль-
шей мере абсолютный дух, оказывающийся конкретной и по-
следней высшей истиной всякого бытия, познается как свобод-
но отчуждающий себя в конце развития и отпускающий себя,
чтобы принять образ непосредственного бытия, познается как
_________________Логический фетишизм Гегеля...__________________387
решающийся сотворить мир, в котором содержится все то, что
заключалось в развитии, предшествовавшем этому результату,
и что благодаря этому обратному положению превращается
вместе со своим началом в нечто зависящее от результата как
от принципа. Главное для науки не столько то, что началом
служит нечто исключительно непосредственное, а то, что вся
наука в целом есть в самом себе круговорот, в котором первое
становится также и последним, а последнее - также и пер-
вым> (1, с. 128). Эта круговерть перебежек абсолютного духа по
вечности из <до вещей> через <в вещах> и <после вещей> (чело-
веческое познание) в <до вещей> - очевидный реликт двойно-
го опосредствования.
Значительно менее ясен генезис постулата содержательной
или, лучше сказать, <естественной> логики. Трудность здесь в
том, что логика Гегеля бытийна - бытие, <истинное бытие> и
в античности (Парменид, Платон, Аристотель) и в христиан-
ской теологии не выходило из сферы логики, но вот природа
никогда, вплоть до поздней схоластики, не была тайной. Она
всегда противостояла вечному и неизменному бытию как
смертный, единичный, конечный носитель всякой изменчиво-
сти и перемены. У Гегеля, как и в опытной науке вообще, мы
имеем дело с <фундаментальной> природой или природой <за-
мороженных предикатов>, которая успокоена, остановлена в
своей определенности и приобщена к вечности в своих зако-
нах, в своей познаваемости и измеримости. Процесс такого за-
мораживания предикатов в свойства вещей или вмораживания
бытийной логики в природу лишь частично объясним от теоло-
гии. Онтологическое доказательство Ансельма Кентерберий-
ского, например, очевидный симптом качественного измене-
ния концепта природы: пока ее осмысляли как область конеч-
ного и смертного, никому не приходило в голову доказывать
бессмертное и вечное от смертной и преходящей природы.
Этот возникший в рамках реализма <фундаментальный> взгляд на
природу уже не уходит с философской арены. Он присутствует и у
Фомы и у номиналиста Оккама. И реальный выход в новую при-
роду, хотя он и совершается совсем по другому поводу (критика
Фомы), совершается как раз оккамистами Буриданом и Оремом в
их теореме толчка. И все же понять гегелевский постулат: <Логика
есть чистая наука, т.е. чистое знание во всем объеме своего раз-
вития> (1, с. 125), -на наш взгляд, невозможно без обращения к
анализу становления самой опытной науки.
388___________________________М.К.Петров
Совершенно очевидно нетеологическое происхождение по-
стулата без личной <самости> как отличительной черты гегелев-
ской системы. Здесь, по нашему мнению, прямой перенос
<вселенской лени> - инерции на объекты любой природы, в
том числе и на социальность, и на логику, и на историю. Если
наука нашла в принципе инерции - сохранения наличной оп-
ределенности - способ обезличить природу, представить ее
под формой объекта как царство слепых, репродуктивных, не
требующих вмешательства разума автоматизмов поведения, ко-
торые однозначно определены скрытыми свойствами вещей и
выявляются в их контактном взаимодействии, то Гегель, онау-
чивая философию и выдвигая науку как интегрированную сис-
тему конечных результатов познания по дисциплинарным пра-
вилам в конечную цель человеческого познания, абсолютизи-
ровал и фетишизировал естественно-научную дисциплинарную
парадигматику, приписал знаковым объектам (и прежде других
- логике) свойства объектов естественных, главным образом
биологических, изменение которых по времени предзадано в
биокоде. Гегель, например, пишет: <Наука должна организо-
ваться только собственной жизнью понятия... Содержание по-
казывает, что его определенность не принята от другого и не
пристегнута (к нему), но оно само сообщает ее себе и, исходя
из себя, определяет себя в качестве момента и устанавливает
себе место внутри целого> (3, с. 28). Такая самодеятельность
понятий и выходящих из себя содержаний предполагает некую
довлеющую себе, а <не пристегнутую> извне жизнь знака в са-
моопределении и самовыражении, то есть ставит над челове-
ком некий знаковый дух целого, с которым человеку приходит-
ся сообразовывать свои познавательные усилия. А это и есть
фетишизация, переход средства познания в его субъект.
Секрет этой акции возвышения знака в абсолют связан, на
наш взгляд, с иллюзией тождества философской, теологической и
научно-дисциплинарной вечности. Постоянные переходы от ре-
зультата к началу и от начала к результату свидетельствуют, по на-
шему мнению, о том, что Гегель понимает дисциплинарную веч-
ность в духе философского абсолюта - необусловленного, невы-
водимого и неопределимого начала всех линий обусловленности,
вывода, определения. И античность, и апофатическая теология
понимали такие абсолюты как некие метафизические точки, пре-
кращающие regressus ad infuutum: они используются в <причин-
ном> объяснении, но сами вводятся на правах постулатов.
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________389
Представленные в форме <фундаментального знания> ре-
зультаты познавательной деятельности индивидов по правилам
естественнонаучных дисциплин близки по ряду функций к та-
ким абсолютам. Являясь соразмерными причинно-следствен-
ными комплексами, они сами не требуют указания дополни-
тельных причин, то есть с логической точки зрения предстают
своеобразными тупиками, срывами регрессии или прогрессии,
смысл которых лучше всего, пожалуй, выражен в постулате
Юма: <Пусть выведенная причина (как это и должно быть) бу-
дет точно соответствовать известному нам действию; невоз-
можно, чтобы она обладала качествами, из которых могли бы
быть выведены новые, или иные, действия> (4, с. 148). Эта изо-
ляция выявляющихся во взаимодействии каузальных связей до
однозначного соответствия между причиной и действием -
универсальный критерий завершенности естественнонаучного
продукта. Наука определенно чувствует себя несчастной и
ущербной, когда такая изоляция не удается и приходится огра-
ничиваться вероятностным результатом.
Изолируя каузальные связи и оформляя результат по дисци-
плинарным правилам, ученый в акте верификации снимает с
результата личностные, единичные, пространственно-времен-
ные отметки появления его на свет, то есть в точном смысле
термина <отпускает> результат в лишенную пространственно-
временных определений безличную дисциплинарную вечность
как еще один неуничтожимый и неизменный элемент-различе-
ние этой вечности, который после этого акта может воспроиз-
водиться кем угодно, когда угодно, где угодно и в каких угодно
целях. Будет ли это демонстрация опыта перед студенческой
аудиторией ради принципа наглядного обучения или работа на
производстве в овеществленном семействе таких же различных
по возрасту, именам творцов, местам появления на свет, но
принадлежащих дисциплинарной вечности результатов, - это
ничего не убавит и не прибавит к содержанию, смыслу и фор-
ме результатов. Тем более это не подтолкнет его к подвигам ге-
гелевской самости - саморазвитию, самоопределению, самоот-
рицанию, самовыходу за собственные пределы. Нетрудно понять,
во что превратилась бы наша, да и не только наша жизнь, вздумай
закон Архимеда или правила Кирхгофа стать гегельянцами и по-
играть с нами в диалектику отрицания отрицания.
Дисциплинарная вечность - это не <вечная сущность до со-
творения природы и какого бы то ни было конечного духа>, а
390___________________________М.К.Петров
лишенная координат пространства и времени, располагающая-
ся обычно на книжных полках в любой точке пространствен-
но-временного континуума страна конечных, вечных и неиз-
менных, однозначно определенных знаковых средств социаль-
ной наследственности и социального изменения. Этим средст-
вам запрещена любая самость. Им дано лишь оставаться
омертвленной в знаке определенностью вне пространства и
времени. Это последнее обстоятельство сообщает фундамен-
тальному знанию удивительное свойство неограниченной
транспортабельности в пространстве и времени, чем такое зна-
ние и ценно для общества: любой индивид всегда, везде спосо-
бен вернуть фундаментальному знанию единичную и простран-
ственно-временную характеристику - <переместить> его к мес-
ту и дате приложения, вернуть его из вечности в мир конечных
реалий, существующих по принципу <довлеет дневи злоба его>.
Но хотя философия начинается с удивления, опасно распус-
кать способность философского суждения до фетишизации и
абсолютизации. Стоит и есть чему удивляться: результаты
опытной науки беспрепятственно путешествуют в прошлое и
будущее, потеряв связь со своим конечным и смертным твор-
цом. Нам не так уж сложно вычислить сегодня даты затмений
в прошлом и будущем. Открыв в XX в. изотоп углерода С 14 с
периодом полураспада в 5600 лет, мы можем отправить его в
прошлое, чтобы определить возраст ископаемых, а захочется -
и в будущее. И так происходит с любым элементом фундамен-
тального знания, что, естественно, вынуждает задумываться о
природе, смысле и назначении дисциплинарной вечности, если
мы не желаем видеть в ней абсолют.
Трудность, на ней, похоже, и споткнулся Гегель, состоит
также в том, что ученый не только <открывает> новые элемен-
ты знания, но и, объясняя смысл открытого коллегам в терми-
нах наличного и известного уже знания, интегрирует новый
элемент, привязывая его к некоторому числу наличных, то есть
дисциплинарная вечность, какой она представлена в массиве
дисциплинарных публикаций, не есть безразмерное и бесструк-
турное обиталище диссоциированных элементов, а есть упоря-
доченная целостность, система. К тому же, опираясь в объяс-
нении нового элемента на наличные и сообщая новому эле-
менту дисциплинарный смысл и дисциплинарное значение
производного от смысла и значения наличных элементов, уче-
ный использует эти последние именно как абсолюты в логиче-
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________391
ском смысле - прерывает на них регрессию объясняющего
движения, включая их в объяснение на правах постулатов. В
сущности, ученый не совершает здесь ничего специфически
научного: участие наличного в объяснении нового и даже мера
этого участия (закон Ципфа) имеют силу для всех видов ос-
мысленного общения. Но у ученого этот процесс нагляден и
сохраняет следы в научном аппарате публикаций как средств
общения. Если забыть о том, что цитируемость зависит от воз-
раста публикации и сеть цитирования, связывающая все разли-
чения в целостность, есть историческая, а не какая-либо другая
система-целостность, то вполне может возникнуть гегелевская
иллюзия водоворота, возвратно-поступательного движения ме-
жду результатом и началом.
Но основным все же остается вопрос о дисциплинарной
вечности. Она либо вневременной и внепространственный аб-
солют надчеловеческой и надъестественной природы, удержи-
вающий в определенности, целостности, измеримости и позна-
ваемости для человека все смертные составляющие вселенной,
либо же она сотворена человеком, изъята из окружения для
собственных нужд, относительна, преходяща и есть лишь сред-
ство, инструмент в арсенале инструментов человеческого суще-
ствования и познания, обязанный своему появлению на свет
тому простому обстоятельству, что человек смертен и конечен,
а сотворенное и творимое им общество бессмертно и не имеет
естественного предела собственному существованию. В первом
случае нам нечего сказать; абсолют есть абсолют, его либо при-
нимают, либо отвергают. Для нас важен второй случай, где
вечность не абсолют, а средство и, следовательно, обязана до-
пускать вывод, объяснение, опосредование, нести какие-то ро-
ли, функции в человеческом познании.
Наука, и это естественно, значительную часть средств по-
знания, оформления продукта познания, подготовки ученого
унаследовала от теологии; теологические нюансы в осознании
собственных постулатов ощутимы в науке и поныне, достаточ-
но вспомнить высказывания Эйнштейна по поводу познавае-
мости и мудрого устроения вселенной. Вместе с тем как раз в
вопросе о вечности наука, хотя она и не чуралась контактов с
теологией и избегала острых конфликтов, шла во многом сво-
им путем. Сакрализация пространства и времени, а затем и
массы, превратившая их в монотонные, бесконечные, <матема-
тизированные> фоновые категории, позволяющие изготовлять
392_________________________М.К.Петров
линейки, координаты, шкалы, единицы, шла за пределами тео-
логии и вопреки свидетельствам Священного Писания. Время
<успокоили> механические часы, пространство - морские кар-
ты, массу - инерция. Только после этого открылся путь для
широкого использования математики как языка науки, и в
творце стали подозревать не столько логика, сколько геометра
и математика. Аргумент от степени совершенства геометриче-
ских фигур выдвигался, например, Галилеем против Кеплера
как теологическое обвинение в ереси, в умалении божествен-
ных достоинств: не мог всеведущий творец предписать планетам
третий, смешанный и наименее совершенный вид движения, как
если бы он не знал <Физики> Аристотеля и геометрии.
Но если сакрализация категорий времени, пространства, в
какой-то степени и массы (принцип инерции в логической
форме содержался в теореме Буридана и Орема, да и Галилей
его сформулировал скорее в пылу теологической полемики с
Кеплером) происходила за пределами и теологии и науки, то
краеугольные камни опытной науки и дисциплинарной вечно-
сти - наблюдение и эксперимент - были уже явно научным
продуктом. Принцип наблюдаемости четко сформулирован Ле-
онардо да Винчи, принцип планируемого эксперимента - Га-
лилеем. Их соединение и есть, собственно, дисциплинарная
вечность, постоянное воспроизводство этой вечности в каждом
конкретном акте научного познания. Наблюдение привязано к
конкретному моменту, его нельзя освободить от отметок еди-
ничности, пространства и времени уже в силу привязанности
наблюдателя к моменту наблюдения. То есть наблюдение неиз-
бежно <здесь и сейчас>. С другой стороны, верифицированный
результат, доказавший в эксперименте свою репродуктивную
природу и способность к бесконечному повтору, с той же неиз-
бежностью оказывается <всюду и всегда>, теряет отметки еди-
ничности, пространства и времени.
Лейбниц зафиксировал этот переход конечного в вечное по-
стулатом: <Свойства вещей всегда и повсюду являются такими
же, каковы они сейчас и здесь> (5). Это и есть контуры дисци-
плинарной вечности, заданные не чем-то внешним, а именно
текущим моментом, наблюдением <здесь и сейчас> как грани-
цы отбора явлений, которые допускают научную формализа-
цию и научное истолкование. С тех пор многократно появля-
лись и появляются постулаты подобного рода вроде постулата
онтологической идентичности Максвелла: <Вещи и события,
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________393
различенные только по пространству и времени, идентичны>.
Но суть дела от этого не изменилась: дисциплинарная вечность
была и остается проекцией момента наблюдения на прошлое и
будущее, распространением <здесь> на <всюду>. Какой бы
странной и несообразной ни казалась такая экспликация дис-
циплинарной вечности, ученому куда более странной и подоз-
рительной показалась бы ситуация, когда открытое, экспери-
ментально подтвержденное и опубликованное, скажем, в Мо-
скве оказалось бы невозможным экспериментально подтвердить
и наблюдать в Ростове, например, или в другой точке земного ша-
ра в любое время. Такой результат немедленно подвергся бы ост-
ракизму и был бы изгнан из дисциплинарной вечности.
Совершенно очевидно, что подобная текущему моменту по-
знания и производная от него дисциплинарная вечность нс
могла не входить в противоречие и с вечностью теологической
и с историей, поскольку и там, и здесь постулируется действие
причин и наличие событий, которые нельзя ни воспроизвести,
ни наблюдать здесь и сейчас. В данном контексте для нас важ-
ны не столько конфликты как таковые, очевидно показываю-
щие неправомерность отождествления дисциплинарной вечно-
сти с вечностью-абсолютом, сколько позиция ученых в этих
конфликтах, их предпочтения, когда приходится выбирать
<или-или>. Нет никакого сомнения, например, что Кювье и
Лайель были истинными и глубоко религиозными христиана-
ми, не будь этого, их столь же мало волновала бы проблема
вымерших видов, как мало волнует она нас сегодня. С точки
зрения сотворения мира в единичном акте вымершие виды -
нонсенс, очевидное свидетельство несовершенства и попусти-
тельства Бога, отсутствие заботы всеблагого о собственном тво-
рении. Кювье в этой нелегкой для него ситуации остался верен
дисциплинарной вечности. Он уменьшил ее глубину до возрас-
та современных видов, но в порядке компенсации заставил Бо-
га творить мир многократно. Верным дисциплинарной вечно-
сти остался и его противник, актуалист Лайель: он попросту
выбросил проблему вымерших видов из геологии в биологию,
чем и вдохновил своего почитателя Дарвина совершить рево-
люцию в биологии.
Таких примеров можно бы было привести сколько угодно, в
наши дни - это повседневность: в любых ситуациях выбора
ученые предпочитают дисциплинарную вечность. И это понят-
но - без дисциплинарной вечности нет науки, нет измеримо-
394___________________________М.К.Петров
сти, нет условии для приложения математики, нет кумуляции
результатов обычного естественнонаучного типа. Ученые не
любят говорить о глубине дисциплинарных вечностей, о том,
где они начинаются в прошлом и где кончаются в будущем.
Свято веруя в неограниченные возможности математической
интерпретации, во всесилие научного метода, которые дают
столь прекрасные результаты в физике, химии и других естест-
венных дисциплинах с неограниченной глубиной вечности,
ученые в своем модельно-математическом фанатизме сближа-
ются с логико-субстанциональным фанатизмом Гегеля. Вместе
с Гегелем они видят в естественно-научных дисциплинах идеал
научности и конечную цель познания, слепо копируют высо-
кие образцы глубоководной исследовательской техники на ме-
лях социологии, лингвистики, психологии, где глубина дисцип-
линарных вечностей, роль инерционных моментов репродук-
ции ничтожна по сравнению с соответствующими параметрами
естественных дисциплин. Это и вызывает кризисные явления в
современной гносеологии.
В центре современного кризиса две проблемы: природа со-
циальности и глубина дисциплинарной вечности общественных
дисциплин.
Проблема природы социальности не нова. Состоит она в
следующем:
а) либо мы признаем за социальными институтами, за <сум-
мами обстоятельств> социальной жизни тот же статус нечело-
веческого или <естественного> установления, что и за вещами
окружения и за собственной Человеческой природой, и тогда
познавательная позиция по отношению к социальным объек-
там ничем в принципе не отличается от познавательной пози-
ции в естественнонаучных дисциплинах; человек в этом случае
столь же мало ответственен за состав, способ функционирова-
ния, свойства, изменения социальных институтов, как и за за-
коны природы или за специфику собственного физиологиче-
ского устройства;
б) либо мы не признаем этого статуса <естественности> или
<божественности> за социальностью, выделяем ее структуры,
институты, все составляющие <суммы обстоятельств> общест-
венной жизни, в том числе и проблемы, в особый класс объек-
тов, сотворенных человеком, а именно усилиями предшествен-
ников живущего поколения, тогда познавательная позиция по
отношению к социальным объектам, не отменяя и не подменяя
_________________Логический фетишизм Гегеля...__________________395
<открывающую> позицию ученого - социальность достаточно
инерционна, должна быть дополнена позицией активного вме-
шательства в эти структуры, институты и иные составляющие
социальности - позицией очевидно невозможной по отноше-
нию к <естественным> объектам; в этом случае человек ответ-
ственен за социальность ровно настолько, насколько к ней
приложима такая вторая позиция активного вмешательства.
Марксизм придерживается второго подхода, выступая на два
фронта: против идеализма вообще и Гегеля в особенности,
приписывающего знаку, понятию невозможную для них роль
субъекта исторического процесса, а также и против <естествен-
ного> истолкования общества предшествующим материализ-
мом, который не выходил за рамки социальной, через обстоя-
тельства и воспитание, детерминации человека, оставляя в сто-
роне проблему того, как люди творят обстоятельства, то есть
проблему революционной практики. Суть концепции материа-
листического понимания истории, по Марксу и Энгельсу, со-
стоит в том, что единственным и монопольным субъектом ис-
торического процесса признается живущее поколение людей.
При этом живущее поколение выступает в нескольких ролях.
Как звено в преемственной эстафете поколений, оно, во-пер-
вых, уподоблено предшествующему поколению в процессах
воспитания и выступает как наследник созданной предшест-
венниками <суммы обстоятельств>. Решая собственные пробле-
мы, оно, во-вторых, критически оценивает наследство и ищет
путей к его изменению, стихийно или осознанно меняет на-
личную <сумму обстоятельств> в соответствии с собственными
представлениями о должном. Оно, наконец, в процессе воспи-
тания входящего в жизнь поколения формирует его по собст-
венному образу и подобию, передает ему унаследованную и
преобразованную <сумму обстоятельств>, то есть преемственно
воспроизводит свой собственный ролевой набор наследника
сложившейся формы деятельности, революционного практика
и воспитателя.
Такое, понятое по основанию социальной наследственности
(преемственности) развитие вскрывает дополнительные функ-
ции и источники определения знаковых структур. Если учесть,
что социальность не кодируется в генах, что индивид конечен
с точки зрения его ментальной и физической <вместимости>,
что, наконец, корпус передаваемого от поколения к поколению
социально-необходимого знания, в котором закодирована на-
396___________________________М.К.Петров
личная <сумма обстоятельств>, в любом обществе заведомо
превышает <вместимость> отдельного индивида, то концепция
материалистического понимания истории вскрывает огромный
пласт гносеологической проблематики, который пока, к сожале-
нию, почти не затронут исследованиями.
Вторая кризисная проблема современной гносеологии связа-
на с вопросом о допустимых глубинах дисциплинарных вечно-
стей в общественных науках. Она возникает как побочный
продукт, связанный с появлением в современной социальности
таймированных, ограниченных по срокам решения проблем,
которые разрешимы на базе накопленного опыта и требуют во-
влечения в процесс решения всей наличной релевантной ин-
формации. В более узком смысле проблема возникает из про-
тиворечия между административной, опирающейся на опыт, и
научной, опирающейся на исследование, процедурами выра-
ботки решений. Административная процедура оперативна и
эффективна, когда имеет дело с решениями типизированных и
освоенных в опыте задач, но становится произвольной, не дос-
тигающей результата и даже социально опасной в своем стрем-
лении оставаться оперативной в решении новых проблем тра-
диционными средствами, которые к этим проблемам неприми-
римы. Научная процедура, со своей стороны, стремится решать
проблемы на базе полной информации и, поскольку <полная
информация> - недостижимый идеал, научная процедура все-
гда отодвигает решение на неопределенное будущее, превраща-
ет проблему в предмет, а сама вырождается в научную дисцип-
лину. В этом гносеологическом тупике социальной ответствен-
ности, когда таймированность проблем требует оперативности,
а их новизна - исследования, и возникает побочная, но доста-
точно ядовитая проблема глубины дисциплинарной вечности в
общественных науках.
Глубина дисциплинарной вечности прямо связана с глуби-
ной предвидения. Если вечность не ограничена, как это имеет
место в естественных дисциплинах, не ограничено и предвиде-
ние. Ничто не мешает нам, например, с практически полной
уверенностью предвидеть, что на любой планете, в любом веке,
в любом бассейне, наполненном любой жидкостью, любое тело
будет вести себя по закону Архимеда, если, конечно, контакт
жидкости и тела не вызовет какую-нибудь сверхбурную реак-
цию. Но, как правило, нас мало интересуют предвидения тако-
го рода, основанные на экстраполяции фундаментального зна-
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________397
ния на любые точки пространственно-временного континуума.
Интуитивно каждый из нас чувствует, что предвидение и про-
гнозирование в области социальных явлений есть нечто совер-
шенно иное, и вопрос лишь в том - почему? На него может
быть лишь два ответа.
Один, в духе гегелевского или же <естественного> истолко-
вания социальности состоит в том, что мы мало знаем о соци-
альных явлениях и о законах развития общества, а если бы
достаточно знали, то могли бы с той же точностью, что и в ес-
тественных науках, предвидеть социальное будущее. Этот под-
ход в прогностике и системном анализе называют ответом <ли-
нейного мышления>. Нетрудно заметить, что он только экс-
плицирует научную процедуру выработки решения.
Второй - ответ <нелинейного мышления> - состоит в том,
что инерционные и обновляющие моменты в социальных явле-
ниях не могут интерпретироваться в естественно-научных тер-
минах закона (инерция, репродуктивность) и случая (отклоне-
ние, обновление). Поэтому концепт фундаментального знания
как раз и навсегда <решенного вопроса>, к которому по прави-
лам естественных дисциплин запрещено возвращаться (при-
оритет, запрет на повтор-плагиат), не имеет силы для общест-
венных дисциплин, где строить дисциплинарную вечность на
<здесь и сейчас> значит строить на песке, то есть либо проду-
цировать предмет таких дисциплин до вневременных и внеис-
торических универсалий, до тощих абстракций-констатаций
типа <всяк живущий да яст>, либо же, что хуже, если тягак ре-
продукции принимает форму выделения и анализа тенденций,
пытаться в прогнозах и соответствующих планах эманировать
социальную инерцию, включая и таймированные проблемы, в
будущее, то есть активно препятствовать решению таймирован-
ных проблем по формуле <Декларация>, принятой в конце 1968 г.
в Беллажио на симпозиуме по долгосрочному прогнозирова-
нию и планированию: <Применение в современной политике
научных методов сплошь и рядом превращает плохие по при-
роде ситуации в худшее>. По мнению сторонников <нелиней-
ного мышления>, которые вовсе не отрицают необходимость
исследования социальных структур как источника информации
для решения таймированных проблем, усилия в рамках этих
обстоятельств должны направляться не на поиск фундамен-
тального знания, которое в общественных дисциплинах невоз-
можно, а на оперативное информационное обеспечение про-
398_________________________М.К.Петров
цесса выработки решений по таймированной проблематике.
Мера инерционности социальных структур, а с нею и глуби-
ны соответствующих дисциплинарных вечностей, определяется
длительностью прохождения управляющего сигнала или лагом.
Поэтому социальное будущее выглядит принципиально различ-
ным в зависимости от того, как именно оценивается мера
инерционности и глубина.
С точки зрения линейного мышления мера инерционности
общества достаточно велика для обеспечения долгосрочного
прогнозирования на основе информации, которой мы распола-
гаем или в принципе можем располагать сегодня. Будущее в
этом случае приобретает вид развертывания по времени тех
имманентных социальности как объекту свойств и тенденций,
которые, изучены они или нет, присутствуют в социальности
уже сегодня. В основе линейного прогноза лежит выделение
некоторого набора переменных и изучение истории движения
значений этих переменных, что дает соответствующий набор
тенденций, допускающих экстраполяцию на будущее. Прогноз
приобретает характер логической процедуры вывода, которая
не только не покушается на характеристики социальности, как
они представлены в наборе переменных и в соответствующих
тенденциях, но, фиксируя эти переменные и тенденции как
основания предвидения, прогноз молчаливо исходит из идеи их
неуничтожимости, из идеи однозначной связи между будущим
и настоящим, когда <лик будущего>, на какой бы глубине мы
его ни фиксировали, всегда будет оставаться пусть несколько
искаженным тенденциями, но все же сохраняющим основные
черты <ликом настоящего>.
Нелинейное мышление не отрицает важности выделения
переменных и изучения тенденций. Но видит в этом лишь пер-
вый, и в основном эвристический, шаг прогнозирования, по-
могающий идентифицировать и таймировать проблемы. Преж-
де всего оно обращает внимание на меру искажений <лика бу-
дущего>, если будущее прогнозируется по тенденциям. Задава-
ясь, например, такими переменными, как национальный до-
ход, численность населения, долголетие, расходы на науку,
численность ученых, лаг подготовки научных кадров, лаг пуб-
ликации, и прогнозируя <лик будущего> по этим переменным,
мы обнаруживаем, что уже в самом начале следующего столе-
тия начинается плотная, растянутая лишь на полтора десятиле-
тия область пересечения всего со всем, менее всего похожая на
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________399
<лик настоящего>. К 2020 г., например, на науку пришлось бы
тратить более двух национальных доходов, число ученых пре-
высило бы численность населения, а численность студентов на
порядок бы превышала численность ученых, лаги подготовки
научных кадров и публикации превысили бы средние значения
долголетия, то есть всем пришлось бы заниматься тем, чем ни-
кому не дано было бы заниматься на этом свете. Подобные
апокалиптические <лики будущего> возникают на той или иной
глубине при долгосрочном прогнозировании по любым тенден-
циям. Нетрудно было бы показать, например, что к тому же
2020 г. численность любого среднего современного города пре-
взойдет численность населения страны, все города по концен-
трации выхлопных газов превратятся в душегубки, автомашин
будет больше, чем людей, а ездить они будут на выжженном в
предыдущем десятилетии бензине.
Абсурдность подобных <ликов будущего> очевидна, но для
нелинейного мышления она важна как структурирующий
принцип будущего, человеческой власти над социальным буду-
щим и ответственности за это будущее. Инерционность соци-
альности, на которую опирается линейное мышление, будь оно
гегелевского или естественно-научного образца, понимается
при этом как неустранимый из картины будущего <враг № 1>,
носитель всех тенденций, в том числе разрушительных и ката-
строфических. Замеренная лагом прохождения управляющего
сигнала, социальная инерция прочерчивает в будущем мертвую
зону человеческого бессилия в том же смысле, в каком ско-
рость автомашины прочерчивает перед водителем мертвую зону
неспособности эффективно реагировать на возникающие пре-
пятствия. В этой мертвой зоне, которая, по различным оцен-
кам, располагается на глубине 5-20 лет, события независимо от
любых решений, которые мы принимаем сегодня, будут раз-
вертываться так, как если бы мы их не принимали. Линейные
краткосрочные прогнозы вполне приложимы для этой зоны.
Например, любое решение, принятое сегодня относительно
системы начального и среднего образования, если оно требует
<воспитания воспитателей>, даст сколько-нибудь ощутимые ре-
зультаты в лучшем случае через 20 лет, а такое же решение от-
носительно высшего образования - через 10 лет. В каждом
конкретном случае значения лага будут иными, но следует сра-
зу отметить, что в этой <социальной теории относительности>,
где за скорость управляющего сигнала не выпрыгнешь, мы
400___________________________М.К.Петров
имеем дело скорее с астрономическими, чем с земными рас-
стояниями, с парсеками, а не с километрами, когда ожидать
реализации принятого сегодня решения приходится не мень-
ше, чем ответа на сигнал, посланный к какой-нибудь планете
Центавра. Именно поэтому оперативная теоретическая и ин-
формационная подготовка процедур принятия решений приоб-
ретает сегодня столь актуальное значение.
За мертвой зоной располагается зона реализации тех реше-
ний, которые мы принимаем сегодня. Поскольку мертвая зона
дисциплинарной вечности не так уж мала, а любые модели и
формулы, которые мы используем для предвидения и прогно-
зирования, способны только модернизировать наличную, а нс
порождать новую информацию, зона реализации принятых се-
годня решений требует постоянных поправок на <квазиинфор-
мацию> - а именно на ту релевантную информацию, которой
нет и не может быть сегодня, но которая может появиться и
обязательно появится завтра (на лаге мертвой зоны) как допол-
нительная информация, которую мы не могли включить сего-
дня в процесс теоретической и информационной подготовки
решения попросту за ее отсутствием. Скажем, еще вчера мы
верили во всесилие средств массовой коммуникации. По со-
временным условиям исследования распространения новаций
это <всесилие> ограничено 2,5% аудитории, тогда как для убеж-
дения основной части требуются иные средства, прежде всего
межличностные, так что рассчитанные на вчерашний инструмен-
тарий мероприятия могут оказаться пустой тратой времени, если
они своевременно не корректируются новой информацией.
За зоной реализации на неопределенном удалении в буду-
щее должна располагаться зона конечных целей и ориентиров
как теоретическая проекция наших сегодняшних абсолютизи-
рованных представлений о благе, наилучшем, оптимальном,
которые можно вовлечь в процесс выработки решений на пра-
вах более или менее устойчивых ориентиров и шкал оценки
предлагаемых решений. К примеру, если мы знаем сегодня за-
висимости между числом ученых, полнотой и оперативностью
оповещения о событиях в науке, эффективностью научного
труда, знаем распределение пиков творческой активности на
возрастной кривой, роль личных школ в подготовке научных
кадров, мы уже сейчас, объединяя оптимальные и положитель-
ные экстремальные значения характеристик высшей школы и
организационной формы науки, можем сформулировать абсо-
__________________Логический фетишизм Гегеля...___________________401
лютизированный концепт идеального сочетания институтов
высшего образования и науки, который сам по себе нереализу-
ем, но для практических усилий по совершенствованию выс-
шей школы и организации научной деятельности мог бы иметь
примерно то же ориентирующее и оценивающее значение, что
и идеальный преобразователь с к.п.д. 100% для разработки и
сравнительной оценки реальных преобразователей по степени
их приближения к идеалу. Подобного рода абсолютизирован-
ные концепты могут сегодня разрабатываться для значительно-
го числа структурных ключей социальности, даже для социаль-
ности в целом. Они, естественно, не были бы абсолютами в
философском или теологическом смысле слова, менялись бы
производно от <злобы дня>, и каждое живущее поколение на-
ходило бы поводы для уточнений и изменений зоны конечных
целей, но основанные на изучении наиболее устойчивых
свойств человеческой природы и условий их социальной реали-
зации такие <абсолюты> оказывались бы значительно более
инерционными и устойчивыми, чем те решения, для оценки и
сравнения которых они бы использовались.
Различия в оценке глубины дисциплинарных вечностей в
общественных науках вызывают и серьезные различия в общей
познавательной установке у представителей естественно-ли-
нейного и нелинейного мышления, причем эти различия мож-
но свести к трем пунктам:
1. Линейное мышление понимает социальную систему как
вариант естественной и сводит различия между естественными
и социальными объектами к степени сложности. Оно видит со-
циальность глазами ученого-естественника как обычную об-
ласть поиска фундаментального знания и, соответственно, со-
храняет традиционную <открывающую> позицию, основанную
на убеждении в том, что ученому дано лишь открывать закон-
номерности независимо от него существующей предметной ре-
альности, но не дано поднимать руку на эту реальность.
Нелинейное мышление видит в любых социальных системах
человеческое творение, которое может быть изменено и пере-
делано усилиями человека. Поэтому наличная социальная сис-
тема рассматривается здесь как вариант из некоторого множе-
ства вариантов, который обладает частным свойством реализо-
ванности, но как вариант заведомо не лучший из возможных.
Нелинейное мышление смотрит на социальность не под углом
зрения естественника, а под углом зрения наследника, у кото-
402_________________________М.К.Петров
рого вполне могут появиться, вылиться в форму проблем и ис-
следований сомнения в мудрости предшественников, реализо-
вавших именно этот, а не другой вариант. Организованное в
познавательную позицию такое сомнение включает как состав-
ную <открывающую> позицию естественника, но видит в ней
только подчиненный (информационный) момент общей пози-
ции, предполагающей детерминацию общества через познание
и практическую реализацию социальной ответственности в ак-
тах революционной практики.
2. Линейное мышление подходит к предвидению и прогно-
зированию как к логической процедуре вывода будущих со-
стояний системы из наличного. Хотя эта процедура и опирает-
ся на личную информацию, она в равной степени опирается и
на инерционную идею стихийного самодвижения социальной
системы в направлении к реализации сложившихся тенденций
и на идею принципиальной возможности уже сегодня отыскать
личную формулу или модель такого движения. Подобная про-
цедура столь же мало влияет на сам объект прогнозирования,
как и предсказания затмений на Луну или Солнце.
Нелинейное мышление придает линейному предвидению и
прогнозированию эвристический смысл выхода на таймирован-
ные проблемы и оценки меры их таймированности. Сам же
прогноз мыслится не как цель последовательных состояний од-
ного и того же, а как прерванная актами целенаправленной
деятельности последовательность выборов состояний, причем
снятие выбора действием в пользу того или иного состояния
признается монополией живущего поколения людей.
3. Линейное мышление опирается в описании социальной
системы на некоторый набор переменных и на тенденции как
на историю движения значений этих переменных. При этом
каузальное описание системы становится излишним, оно лишь
постулируется как общая для всех естественных объектов лю-
бой сложности однозначная связь между скрытым свойством
объекта и наблюдаемой регулярностью поведения, за которую
ответственно это свойство.
Нелинейное мышление, для которого тенденция не опо-
ра, а проблемообразующий момент отталкивания, который
требует сознательной переделки и перестройки, не может
обойтись без каузального описания социальной системы.
Прежде чем менять тенденцию, необходимо знать, чем она
вызывается, что именно будет затронуто ради ее изменения
_________________Логический фетишизм Гегеля...__________________403
и какие из этого могут произойти следствия.
В современном гносеологическом кризисе, вызванном появ-
лением таймированной проблематики, Гегель с его научным
энтузиазмом и выдвижением фундаментального знания в ко-
нечную цель познания явно на стороне линейного мышления,
одна из его гносеологических опор. Это, на наш взгляд, созда-
ет психологические трудности в философском осознании и ос-
мыслении ограниченности естественнонаучного подхода и его
подчиненного места в общем движении человеческого позна-
ния, то есть создает еще одну таймированную проблему, кото-
рую мы назвали проблемой логического фетишизма.
Литература
1. Гегель Г.-В-.Ф. Наука логики, т. 1. М., 1970.
2. Гегель Г.-В-.Ф. Соч., т. XI. М.-Л" 1935.
3. Гегель Г.-В-.Ф. Соч., т. IV. М., 1958.
4. Юм Д. Соч., т. 2, М., 1966.
5. Лейбниц Г.-В. Письмо к Софии Шарлотте // Философские науки,
1973, № 4.
10. II. 1976
ГЕГЕЛЬ И СОВРЕМЕННЫЙ КРИЗИС
В ГНОСЕОЛОГИИ
В философской общности работы Гегеля давно уже играют
роль эзотерического языка. Он позволяет вести диалог между
философами разных школ и направлений, если они владеют
грамматикой этого языка. Более того, <Феноменология духа>,
<Наука логики>, <Лекции по истории философии> отмечают се-
годня своего рода пороговое значение философской культуры,
ниже которого начинается уже нечто иное. Это исторически
сложившееся привилегированное положение гегелевского уче-
ния помогает философии оставаться целостной дисциплиной и
сохранять стандарты философствования, и в этом, бесспорно,
заслуга Гегеля перед историей философии. Но, как и все у Ге-
геля, достоинства получают границу и обращаются в противо-
положность. Не все выразимо сегодня на языке Гегеля, и в ос-
татке оказываются, к сожалению, наиболее актуальные гносео-
логические проблемы.
Новая социальная ситуация, которую принято называть <на-
учно-технической революцией>, меняет сегодня и классиче-
скую гносеологическую ситуацию в том направлении, что ря-
дом с классической проблематикой гносеологии: <как возмож-
но новое знание?> (Кант); <как возможна содержательная пре-
емственность научного поступательного движения?> (Гегель),
появляется проблематика разумного использования знания жи-
вущим поколением для своевременного выявления, представ-
ления в разрешимой форме и оперативного решения социаль-
но значимых проблем особого таймированного класса, то есть
для теоретического обоснования и информационного обеспече-
405
ния революционной практики. Появляется проблематика социаль-
ной ответственности и детерминации общества через познание.
Отличительная черта новой гносеологической ситуации -
ранжирование объектов изучения по степени их <естественно-
сти> или инерционности и, соответственно, ранжирование зна-
ния по степеням <фундаментальности> - способности элемен-
тов знания независимо от собственного возраста и обстоя-
тельств появления на свет <перемещаться> к местам и датам
приложения, участвовать в решении текущих задач. Спектр
фундаментальности знания, вовлекаемого в решения таймиро-
ванных проблем, весьма широк - от практически вечного, не-
стареющего, лишенного пространственно-временных отметок
<твердого> знания естественнонаучных дисциплин до скоро-
портящегося, теряющего адекватность, <мягкого> знания кон-
кретных социологических или иных исследований, срок жизни
которого или <лаг адекватности> 2-3 года.
Естествознание и классическая гносеология, которая с Де-
карта и Бэкона вплоть до сегодняшнего дня не признает иного
знания, кроме естественнонаучного, сам факт старения знания
и потери адекватности расценивают как самоочевидное свиде-
тельство <незрелости> тех дисциплин, в рамках которых такое
знание получено. С этой классической точки зрения, которую
мы ниже будем называть термином прогностики <линейное
мышление>, наука во всех своих модификациях сущностна и
законостремительна, то есть деятельность по дисциплинарным
правилам остается научной только до тех пор, пока она не по-
кидает рамок актуализма, выраженных либо постулатом Лейб-
ница: <Свойства вещей всегда и повсюду являются такими же,
каковы они сейчас и здесь> (1), либо постулатом онтологиче-
ской идентичности Максвелла: <Вещи и события, различенные
только по пространству и времени, идентичны>. Поэтому если
фиксируемые в архиве дисциплины (массив публикаций) опи-
сания объекта стареют и не поддаются верификации <всегда и
повсюду>, если дисциплина без конца возвращается к одним
тем же вопросам, ни одного из них не превращая в раз и на-
всегда <решенный вопрос>, то подобная дисциплина попросту
пока еще не нашла в объекте своего предмета, не отделила
константное и универсальное от случайного и частного, есть
скорее первый набросок, черновик имеющей стать научной
дисциплины, а не сама такая дисциплина.
406___________________________М.К.Петров
<Нелинейное мышление> - антагонист линейного в новой
гносеологической ситуации - рассматривает саму фундамен-
тальность знания как явление относительное и в своем генези-
се, как и по своей функции, социальное. Фундаментальность
возникает и существует не потому, что независимо от человека
и неподвластным ему способом существуют <фоновые вечно-
сти> типа сакрализованных пространства, времени, массы,
стоимости, жесткая монотонность которых позволяет выкраи-
вать из них универсальные системы единиц и соответствующие
шкалы измерения, - все это специфика европейского научно-
го способа познания мира, которой нет соответствий в других
очагах культуры, где обходятся без фоновых вечностей, измере-
ний, математических описаний, а потому, что практический
интерес человека, как и всего живого, подвластного обмену ве-
ществ, направлен на поиск регулярностей окружения, реле-
вантных регулярностям жизнеотправлений, вынужден именно
репродуктивность использовать для экстраполяции наличного
опыта на будущее, то есть неосознанно или осознанно действо-
вать по постулату Лейбница, быть прирожденным актуалистом.
Переход от <сейчас и здесь> к <всегда и повсюду> есть опо-
средование исторической конкретности <вечностью>, есть пе-
реход от единичного, привязанного к условиям пространства и
времени мира деятельности к лишенному отметок единичности
пространства и времени миру навыка, умения, программы, не-
зависимо от того, кодируется ли этот второй мир биологиче-
скими средствами в гене как некоторая сумма унаследованных
<врожденных> навыков (биокод) или же внешними для инди-
видов социальными средствами в знаке как некоторая сумма
социально необходимого знания, которая выступает условием
преемственного существования социальности в смене поколе-
ний (социокод). Принципы наблюдаемости (<сейчас и здесь>) и
экспериментальной верификации (<всегда и повсюду>), обра-
зующие познавательный интерьер научной деятельности, жест-
ко ограничивают предметы научных дисциплин рамками зна-
ковой вечности знания, делают дисциплинарное познание из-
бирательным, четко ориентированным на отбор в объектах изу-
чения наиболее инерционных репродуктивных составляющих,
на отбрасывание в запредметную область случайного и несуще-
ственного индивидуальных отклонений и уникальных особен-
ностей изучаемых объектов. Эта избирательность в каждом ак-
те научного познания порождает дисциплинарную вечность,
_______________Гегель и современный кризис в гносеологии____________407
выбрасывая через верификацию результаты, полученные кон-
кретными земными и смертными индивидами <сейчас и здесь>
в безличное, неизменное, лишенное пространственно-времен-
ных определений <всегда и повсюду>.
Вместе с тем это творение смертным вечного и опосредова-
ние результата вечностью лишь этап, предполагающий <возвра-
щение>-приложение и получающий право на знаковое сущест-
вование <всегда и повсюду> именно ради этого возвращения из
<всегда и повсюду> в <сейчас и здесь> практической деятельно-
сти, которая столь же единична, актова, привязана к условиям
пространства и времени, как и субъекта этой деятельности -
смертные и <краткоживущие> индивиды. Линейное и нелиней-
ное мышление по разному толкуют и это возвращение и смысл
дисциплинарной вечности.
Линейное мышление, опираясь на специфику дисциплинар-
ной деятельности, которая, как и любая другая, единична, кон-
кретна и совершается смертными индивидами <сейчас и здесь>,
трактует эксперимент не как проверку на бесконечный повтор
и, соответственно, путь к возвращению в мир практической
деятельности, а трактует его в терминах дисциплинарного об-
щения как возвращение к наличным результатам по основанию
содержания, как решающий и авторитетный аргумент в споре
коллег по дисциплине, как приглашение сомневающимся вос-
произвести верификацию и устранить сомнения, то есть вос-
принимает его примерно в духе формулы Леонардо да Винчи:
<Истинные науки - те, которые опыт заставил пройти сквозь
ощущения (принцип наблюдаемости <сейчас и здесь> - М.П.)
и наложил молчание на языки спорщиков> (2). В таком толко-
вании возвращение не покидает вечности и принимает вид
вторичного очищения результата от пространственно-времен-
ных и единичных отметок, на этот раз от личной и смертной
характеристики творца данного результата в процессе дисцип-
линарной социализации, передачи индивидуального по генези-
су результата в общедисциплинарное достояние в акте публи-
кации. В процессе социализации ученый подчинен универсаль-
ным и достаточно хорошо изученным правилам общения-объ-
яснения: новое можно перевести в наличное только с опорой
на наличное и в терминах этого наличного и освоенного. Уста-
новлен не только факт участия наличного в усвоении и онали-
чивании нового, но и универсальная мера такого участия (за-
кон Ципфа), которую мы обнаруживаем в любых процессах об-
408___________________________М.К.Петров
щения, предполагающих ввод нового. Идет ли речь о мифе,
лекции в детском саду или в университете, научной статье, вез-
де приходится учитывать тезаурус аудитории, опираться на на-
личное, и общий смысл процедуры перевода нового в наличное
всегда сводится к одному и тому же: новое опосредуется смыс-
лом наличного, получает смысл и переходит в наличное, а на-
личное модифицируется.
Наличное науки - результаты, принадлежащие дисципли-
нарной вечности, поэтому опосредование наличным есть вме-
сте с тем и опосредование вечным, и если дисциплинарная
вечность понята как абсолют-начало, а смертные ученые, со-
циализирующие свои результаты, изгнаны из картины как ко-
нечные и случайные моменты, процесс социализации результа-
тов становится неразличимым двойником гегелевской возврат-
но-поступательной диалектики: <Движение вперед есть возвра-
щение назад в основание, к первоначальному и истинному, от ко-
торого зависит то, с чего начинают, и которое на деле порож-
дает начало. Так, сознание на своем пути от непосредственно-
сти, которой оно начинает (наблюдаемое <здесь и сейчасо. -
М.П.), приводится обратно к абсолютному знанию как к своей
внутренней истине (<везде и повсюду>. - М.П.). Это последнее,
основание, и есть то, из чего происходит первое, выступавшее
сначала как непосредственное. Так, в еще большей мере абсо-
лютный дух, оказывающийся конкретной и последней высшей
истиной всякого бытия, познается как свободно отчуждающий
себя в конце развития и отпускающий себя, чтобы принять об-
раз непосредственного бытия, познается как решающийся сотво-
рить мир, в котором содержится все то, что заключалось в раз-
витии, предшествовавшем этому результату, и что благодаря
этому обратному положению превращается вместе со своим
началом в нечто зависящее от результата как от принципа.
Главное для науки не столько то, что началом служит нечто
исключительно непосредственное, а то, что вся наука в целом
есть в самом себе круговорот, в котором первое становится
также и последним, а последнее - также и первым> (3, с. 128).
Не отказывая процессу возвращения-объяснения в извест-
ной самостоятельности, пока речь идет о научном познании
как специфическом виде деятельности по производству фунда-
ментального знания, нелинейное мышление, во-первых, ос-
новной линией возвращения считает не дисциплинарное замы-
кание на наличные результаты ради смысловой интеграции
_______________Гегель и современный кризис в гносеологии____________409
(объяснение) и социализации (оналичивание) новых результа-
тов, а возвращение-приложение этих результатов в практиче-
ской деятельности, опосредование результатов не дисципли-
нарной вечностью, а исторической конкретностью практики
<сейчас и здесь>, что требует перемещения и синтеза фунда-
ментального знания в технологических, организационных и
иных формах, и, во-вторых, поскольку таймированная пробле-
матика социальна и попытки решить ее не могут опираться на
результаты, с которыми поздно уже что-либо делать, но лишь
на деятельность и поскольку субъект всегда прежде собствен-
ной деятельности, нелинейному мышлению невозможно согла-
ситься с обезличенным, элиминирующим смертных субъектов
вечности <самостным> изображением научной поступательно-
сти у Гегеля.
<Наука должна организоваться только собственной жизнью
понятия, - пишет Гегель. - Содержание показывает, что его
определенность не принята от другого 'и не пристегнута (к не-
му), но оно само сообщает ее себе и, исходя из себя, определя-
ет себя в качестве момента и устанавливает себе место внутри
целого> (4, с. 28). В том же безличном самостном ключе Гегель
говорит и о самом процессе поступательности: <Так как то, что
получается в качестве результата, отрицание, есть определенное
отрицание, то оно имеет некоторое содержание. Оно новое по-
нятие, но более высокое, более богатое понятие, чем предыду-
щее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположно-
стью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но содер-
жит больше, чем только его, и есть единство его и его противопо-
ложности. Таким путем должна вообще образоваться система по-
нятий - и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в се-
бя извне движении получить свое завершение> (3, с. 108).
Для нелинейного мышления это чистейшей воды знаковый
фетишизм, основанный частью на распространившемся в но-
вое время некритическом восприятии естествознания и его
дисциплинарных вечностей, которые и есть, собственно, у Ге-
геля конечные цели человеческого познания: <Логика есть чис-
тая наука, т.е. чистое знание во всем объеме своего развития>
(3, с. 125), а с другой стороны, на теологических реликтах и ре-
минисценциях, которые вполне определенно просматриваются
в способах связи начала и результата, когда та же логика, <цар-
ство чистой мысли>, допускает, по Гегелю, и иное определе-
ние: <Можно поэтому выразиться и так: это содержание есть
410__________________________М.К.Петров
изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворе-
ния природы и какого бы то ни было конечного духа> (3, с. 103). И
это не оговорка и не какая-нибудь там непоследовательность.
Гегелевское триадное движение вряд ли возможно полностью
уразуметь без познавательной функции святого духа как лика
Троицы, без логической триады неоплатоников и особенно без
<естественной> Троицы средневековья: до вещей - в вещах -
после вещей, в рамках которой природу (в вещах) удалось пре-
вратить во вторую Библию, успокоить ее в <Книге природы>,
сделать надежным для человеческой познавательной позиции
(после вещей) источником познания мудрости божьей (до ве-
щей) или, как выражается Гегель, изображения бога <до сотво-
рения природы и какого бы то ни было конечного духа>.
Эта связь Гегеля с теологией была подмечена давно, хотя
политический смысл этой связи одним из первых, пожалуй, от-
метил Гейне. В логике Гегеля он видел реставрацию низвергну-
того Кантом деизма и, объясняя французам смысл этой рестав-
рации, он писал: <Сколько я знаю, будь вы в 1830 году знако-
мы с немецкой натурфилософиею, никогда бы не произвести
вам июльской революции> (5, с. 113). Оно и в самом деле так:
показывая индивидов, <конечных духов> > качестве несамо-
стоятельных и подчиненных моментов целого - <в рамках це-
лого похожи они на слепых, гонимых внутренним духом этого
целого> (6, с. 518), Гегель ставит над человеком независимую
от него и ответственную за ход познания самостную знаковую
сущность, Логику (обязательно с большой буквы), которая, хо-
тя и оказывается на поверку абсолютизацией познания по пра-
вилам естественнонаучных дисциплин, имеет определенную
склонность и уклон к акту божественного творения мира. У Ге-
геля, как и у Гераклита, <все течет>, но течет определенно
вниз, в абстрактную пустоту предзаданного начала-рельефа,
двигаясь по контурам этой пустоты и натыкаясь на эти конту-
ры в конкретных результатах познания.
В таком движении не остается места для самодеятельности
<конечных духов>, для критического подхода к наличному, для
социальной ответственности. Рассуждая о Канте и талерах, Ге-
гель рекомендует человеку <подняться в своем образе мыслей
до такой всеобщности>, когда ему уже будет все едино, будет
<безразлично, существует ли он или нет в конечной жизни>, и
в качестве примера для подражания он приводит стих Горация
о римлянине: <Да развались вселенная, без страха он встретит
______________Гегель и современный кризис в гносеологии____________411
смерть в ее развалинах> (3, с. 148). В терминах нелинейного
мышления этот стоицизм понимающего бессилия можно опре-
делить как логическое вырождение социального творчества и
соответственно в учении Гегеля видеть основанную на хитро-
сти разума философию социального бездействия. В рамках уче-
ния Гегеля сама проблема социальной ответственности, а
именно она генерирует таймированную проблематику и лежит
в основе современного кризиса в гносеологии, выглядит белой
вороной, чем-то уже совершенно бессмысленным и неумест-
ным в его системе.
Тот факт, что мы сегодня опасно близко ходим к намечен-
ной Горацием перспективе, и развалить вселенную на основе
логически безупречных выкладок со ссылками на объективный
ход развития для нас пара пустяков, придает конфликту линей-
ного и нелинейного мышления и гносеологический интерес и
политическую остроту. Основные очаги этого конфликта мож-
но свести к трем пунктам:
1. Линейное мышление понимает социальную систему как
вариант естественной и сводит различия между естественными
и социальными объектами изучения к степени сложности. Оно
видит социальность глазами ученого-естественника как обыч-
ную область поиска фундаментального знания и, соответствен-
но, сохраняет традиционную <открывающую> позицию, осно-
ванную на наблюдении и верификации результатов, на убежде-
нии в том, что ученому дано лишь открывать закономерности
независимо от него существующей предметной реальности, но
не дано поднимать руку на эту реальность.
Нелинейное мышление видит в любых социальных системах
человеческое творение, которое может быть изменено и пере-
делано усилиями человека, революционной практикой. Поэто-
му наличная социальная система рассматривается здесь как ва-
риант из некоторого множества вариантов, который обладает
частным свойством реализованности, оставляя открытым во-
прос, является ли он лучшим из возможных вариантов. Нели-
нейное мышление смотрит на социальность не под углом зре-
ния естественника, а под углом зрения наследника, у которого
вполне могут появиться, вылиться в форму проблем и исследо-
ваний сомнения в мудрости предшественников, реализовавших
именно этот, а не другой вариант. Организованное в познава-
тельную позицию, такое сомнение включает как составную
<открывающую> позицию естественника, но видит в ней толь-
412___________________________М.К.Петров
ко подчиненный (информационный) момент общей позиции,
предполагающий детерминацию общества через познание и
практическую реализацию социальной ответственности в тео-
ретически и информационно подготовленных актах революци-
онной практики.
2. Линейное мышление подходит к предвидению и прогно-
зированию как к логической процедуре вывода будущих со-
стояний социальной системы из наличного. Хотя эта процеду-
ра и опирается на наличную информацию, она в равной степе-
ни опирается и на инерционную идею стихийного самодвиже-
ния социальной системы в направлении к реализации сложив-
шихся тенденций, и на мистическую уверенность в принципи-
альной возможности уже сегодня отыскать безличную формулу
или модель такого движения, которые освободили бы человека
от бремени ответственности за будущее. Подобная процедура
столь же мало влияет на сам объект прогнозирования, как и
предсказания затмений на Луну и Солнце.
Нелинейное мышление придает линейному предвидению и
прогнозированию эвристический смысл поиска таймированных
проблем и оценки меры их таймированности. Сам же прогноз
мыслится не как цепь последовательных состояний одного и
того же, а как условно-вероятностная, прерванная актами це-
ленаправленной деятельности, последовательность выборов со-
стояний, причем снятие выбора действием в пользу того или
иного состояния признается монополией живущего поколения
людей как форма осуществления социальной ответственности.
3. В описании социальной системы линейное мышление
опирается на конечный набор переменных и на тенденции как
на историю движения значений этих переменных. При этом
каузальное описание системы становится излишним, каузаль-
ность лишь постулируется как общая для всех естественных
объектов любой сложности однозначная связь между скрытым
свойством объекта и наблюдаемой регулярностью его поведе-
ния, за которую ответственно это свойство.
Нелинейное мышление, для которого тенденция, особенно
разрушительная и катастрофическая тенденция, не опора, а
проблемообразующий момент отталкивания, который требует
сознательной переделки и перестройки, не может обойтись без
каузального описания социальной системы. Прежде чем пы-
таться изменить тенденцию, необходимо знать, чем она вызы-
вается, что именно будет затронуто ради ее изменения и какие
_______________Гегель и современный кризис в гносеологии____________413
из этого могут произойти следствия.
В современном гносеологическом кризисе, вызванном появ-
лением таймированной проблематики, Гегель с его научным
энтузиазмом и выдвижением фундаментального знания в ко-
нечную цель человеческого познания явно на стороне линей-
ного мышления, одна из его гносеологических опор и санкций.
Это, на наш взгляд, создает психологические трудности в фи-
лософском осознании и осмыслении ограниченности естественно-
научного подхода, его подчиненного места в общем движении че-
ловеческого познания и самопознания, то есть создает еще одну
таймированную, ограниченную по срокам решения проблему, ко-
торую мы бы назвали проблемой логического фетишизма.
Литература
1. Лейбниц Г.-В. Письмо к Софии Шарлотте // Философские науки,
1973, № 4.
2. Антология мировой философии, т. 2. М., 1970, с. 86.
3. Гегель Г.-В.-Ф. Наука логики, т. 1. М., 1970.
4. Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. IV. М., 1958.
5. Гейне Г. Соч., т. 3. СПб., 1904.
6. Гегель Г.-В.-Ф. Соч., т. XI. М.-Л., 1935.
25. II. 73
ЧАСТЬ III
БЫТИЕ И ЗНАНИЕ
БЫТИЕ
Бытие - одна из фундаментальных философских категорий,
опредмечивающая в человеческом окружении черты того неза-
висимого от мышления, воли и эмоций, устойчивого и опреде-
ленного, что вынуждает человека сопрягать свое поведение и
свою деятельность с внешне заданными ему определителями.
Формирующая Б. совокупность стабильных или преемственно
меняющихся определителей дана человеку как мир предметной
деятельности. Он наследуется от предыдущих поколений, ста-
новится рамками репродуктивной деятельности и объектом
творчества, передается следующим поколениям как система ус-
тановившихся форм деятельности и исходный момент творче-
ства. В складывании, сохранении и развитии бытия принимает
участие множество социальных институтов, тем или иным спо-
собом нагруженных функциями социальной памяти, целостно-
сти и обновления. В современном развитом обществе основ-
ную ответственность за состав, стабилизацию и обновление Б.
несут институты образования, национального государства, мас-
совой коммуникации и науки.
В социальности любого типа Б. (<в себе бытие>) образует
скелет определенности и устойчивости, позволяющий обществу
преемственно существовать в смене поколений, но поскольку
связанные с воспроизводством и обновлением Б. институты
используют в различных типах социальности резко отличаю-
щиеся механизмы (посвящение, наследственная передача на-
выков, неформальное обучение, всеобщее образование), усло-
вия для осознания, опредмечивания и философской санкции Б.
создаются далеко не всегда и не везде. С помощью специаль-
ных исследований всегда можно вскрыть состав и контуры
14 - 739
118___________________________М.К.Петров
<бытия в себе> для общества на любой ступени его развития,
но как самостоятельное, универсальное, предметное отноше-
ние В. (<бытие для общества>) фиксируется лишь в обществах,
где налицо разделение умственного и физического труда, где
рядом с деятельностью по обычаю возникает как массовое яв-
ление деятельность по понятию (<по-слову>, <по-программе>.
<по-закону>). Впервые такая ситуация возникла в бассейне
Эгейского моря в период распада традиционных профессио-
нально-кастовых форм крито-микенской социальности и ста-
новления полисной рабовладельческой социальности с четко
выраженным разрывом между словом и делом, господином и
рабом, между субъектом, способным <двигать, оставаясь непод-
вижным>, и средством-рабом, способным <разумно двигаться,
оставаясь неразумным>. Разделяя людей на <существа полити-
ческие> и <говорящие орудия>, Аристотель так фиксирует ос-
новное противоречие полисной социальности: <В целях взаим-
ного самосохранения необходимо объединяться попарно суще-
ству, в силу своей природы властвующему, и существу, в силу
своей природы подвластному. Первое благодаря своим интел-
лектуальным свойствам способно к предвидению, и поэтому
оно уже по природе своей существо властвующее и господ-
ствующее, второе, так как оно способно лишь своими физиче-
скими силами исполнять полученные указания, по природе
своей существо подвластное и рабствующее. В этом отношении
и господином и рабом в их взаимном объединении руководит
общность интересов> (Политика. 1252 а).
Разработка философской категории Б. проходила под опре-
деляющим влиянием этого противоречия, т.е. прямо или кос-
венно включала идею примата слова, организующего, власт-
вующего начёта над делом, исполняющим, подчиненным нача-
лом. как раз и образующим мир предметной деятельности. Об-
щий смысл становления философской категории Б. неизбежно
в этих условиях принимал форму построения логической, осно-
ванной на лингвистических структурах модели Б. Первые вы-
ходы к этой модели отмечаются у Гераклита (учение о <лого-
се>) и у элейцев (учение о тождестве мысли и бытия), где <ло-
госу>-слову, тождеству мысли и бытия (<единое>, мир <исти-
ны>) приписываются свойства вечности, неизменности, нс-
уничтожимости. В дальнейшем выработка логической модели
Б. идет по двум линиям. Первая, <линия Демокрита>, интегри-
рует Б. по предметам и результатам деятельности, атомизируст
419
<единое> элейцев, рассматривает его как неуничтожимую и не-
изменную основу всего, оставляя вместе с тем организацию,
всеобщее, целостность на волю традиционно понятых парных
противоречий - Вражды и Дружбы у Эмпедокла, например,
или <причинности> у Демокрита по формуле: ~ek logon te kai
~tjz anagkjz (букв. <по слову и принуждению>). Вторая, <линия
Платона>, интегрирует Б. по логическому основанию в <мир
идей>, в котором <идея> суть вечная и неизменная программа,
закон, образец деятельности и продукта деятельности, тогда
как текучий и смертный мир <мнения> выступает лишь несо-
вершенной копией мира идей, подражает ему. Критикуя Пла-
тона, Аристотель в учении о четырехначальной сущности
(~ousia) синтезирует обе эти линии в единую логическую мо-
дель Б., в которой начала разумного (формальная и целевая
причины) объединены с действием и предметом действия (дей-
ствующая и материальная причины) по логическому основа-
нию: материя Аристотеля в процессах реализации возможно-
стей, перехода <из одного определенного состояния в другое>
(~Kin jsiz) подчинена законам формальной логики - тождества,
исключенного третьего, противоречия.
Этот синтез мира <истины> и мира <мнения> по логическо-
му основанию был канонизирован христианской теологией и с
частными изменениями (сотворенность материи по Фоме Ак-
винату) безраздельно господствовал до XVI в., когда усилиями
Бэкона, Декарта и особенно Гоббса была создана обезличен-
ная, лишенная разумных начал (формальной и целевой при-
чин) объективно-логическая (материалистическая) модель <ес-
тественного> Б., которая и сегодня остается основой естествен-
нонаучных представлений о мире. Опираясь на принцип инер-
ции (см.) объективно-логическая модель рассматривает Б. под
формой объекта (см.) как царство слепых, автоматически дей-
ствующих и подчиненных в своем действии законам формаль-
ной логики сил, не требующих организующего и упорядочи-
вающего вмешательства разума. Несколько позднее в линии
Спиноза-Локк-Юм-Кант-Фихте-Гегель вырабатывается ло-
гико-историческая модель их саморазвивающегося в процессе
самосознания Б. Объективно-логическая и логико-историче-
ская модели Б. остаются в силе для большинства течений бур-
жуазной философии, сосредоточивающих усилия не на разра-
ботке категорий <в себе> Б. и <для общества> Б., а на исследо-
вании производной проблемы <для индивида> Б., причем по-
420
следнее, взятое в отрыве от воспроизводства и обновления Б.
выливается обычно в обоснование бессилия человека перед не-
зависимым от него процессом исторического движения, <хода
истории>.
Марксистское учение о Б. тяготеет к объективно-логической
модели Б., творчески включая в нее и синтезируя элементы ло-
гико-исторической модели (диалектика саморазвития). Вместе
с тем разработка категории Б. для условий научно-технической
революции и особенно для условий бесклассового коммунисти-
ческого общества остается одной из актуальных проблем совре-
менной марксистской философии.
Лит.: Платон, Тимей; Аристотель, Категории, Физика, Метафизи-
ка; Гегель, Соч., т. 4; Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1 (К критике ге-
гелевской философии права), Соч., т. 2 (Святое семейство); Маркс К.
Капитал, т. 1-3; Ленин В.И. Соч., 4-е изд.,'т. 14; Философская энцик-
лопедия, ст. <Бытие>, <Онтология>.
ПРОБЛЕМА ЗНАНИЯ
В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ
Писать о творчестве сложно. И сложность здесь не только в
том, что о творчестве писали многие, много, со многих точек
зрения, но и в том также, что творчество как предмет исследо-
вания ведет себя подобно неопытному, лишенному <почерка>
преступнику, который всюду оставляет следы и улики, но уже в
силу незнания правил ремесла, по которым совершаются и
раскрываются преступления, никак не дает себя поймать. Не-
уловимость творчества может быть переведена в форму посту-
лата: творчество есть то, что существует для нас в следах и по-
зволяет себя изучать только по результатам. Постулат неулови-
мости допускает и логическое представление. Кто-то из фанта-
стов обыграл идею засветовых скоростей как области невиди-
мых событий. Нечто подобное обнаруживается и в природе
творчества: его события и процессы протекают в <заформаль-
ной> области и становятся видимы для исследователя только с
момента их появления в завершенном и остановленном виде в
области формализаций, содержательного формализма.
Со свойством неуловимости творчества тесно связано и дру-
гое - свойство вечного движения, беспокойства, что можно
было бы назвать постулатом <акулы>. В отличие от подавляю-
щего большинства животных акула приговорена к вечному дви-
жению, способна существовать только в движении: она тяжелее
воды, не держится на плаву, тонет в любой попытке остано-
виться. Аналогичным способом ведет себя творчество: оно спо-
собно выявляться только через движение. Когда Гегель, напри-
мер, пишет о <начале>, о <нечто> и сопряженном с ним <ни-
422___________________________М.К.Петров
что>, о бесформенном чистом содержании и бессодержатель-
ном чистом формализме, стронуться с места, <начать>, ему уда-
ется только с появлением движения-становления (Соч., т. V, с.
54-100). Это и есть, собственно, констатация движущейся при-
роды творчества, невозможности остановки, застывания, дос-
тижения конца или абсолюта.
Неуловимость творчества и вечно бегущий его след неиз-
бежно превращают любое исследование творчества в исследо-
вание историческое, использующее не столько принцип систе-
мы, отношение части к целому, сколько принцип последова-
тельности во времени, линейной упорядоченности, преемст-
венной связи того, что есть, с тем, чего пока нет. И поскольку
задачи этого типа далеки еще от освоения, непривычны и па-
радоксальны, да и сама проблематика сохраняет довольно от-
четливый душок схоластики, многие простые в общем-то вещи
приобретают налет таинственности, иррационализма, мистики.
Это особенно заметно в трактовке уникальности, неповторимо-
сти продуктов творчества, когда сам принцип запрета на по-
втор-плагиат в мире творчества не вызывает сколько-нибудь
серьезных возражений, но любая попытка вывести следствия
из этого принципа воспринимается как прямой вызов разуму,
нашей способности понимания и соответственно квалифици-
руется если не апологетикой агностицизма, то уж чем-то заве-
домо умаляющим общепризнанные достоинства человеческого
познания, а потому - обидным.
Неуловимость источника, движение, уникальность продукта
образуют сообща своеобразную зону эмпирического отталкива-
ния между творчеством как предметом теоретического исследо-
вания и творчеством - реальностью сотворенных фактов.
Предмет нависает над реальностью в некоторой абстрактной
высоте, а не входит в состав самой реальности на правах ее ус-
тойчивого скелета, как это бывает в предметах научного иссле-
дования, совпадающих с реальностью и вскрывающих в ней ус-
тойчиво-репродуктивное, повторяющееся, <законное>. Соот-
ветствующее типологическое различие обнаруживается и в са-
мой структуре научного, назовем его философским, знания.
Научное знание обеспечивает воспроизведение того явления, о
котором мы <знаем>, на феноменологическом уровне, и общим
требованием к форме научного знания является принцип при-
чинности: указание фиксированных условий, из которых необ-
ходимо воспроизводится фиксированное же явление; распола-
________________Проблема знания в истории философии______________423
гающийся на феноменологическом уровне эксперимент, вклю-
чающий идею <проверки>, многократного воспроизведения как
раз и приводит научное знание к этой форме. Философское
знание или знание о творчестве имеет другую природу. Оно
трансцендентально, есть знание о движении качества, а не о
воспроизведении того или иного фиксированного качества.
В отличие от научного, философское знание не имеет выхо-
да на уровень феноменологии, поскольку связь между продук-
тами теории творчества и актами самого творчества не есть
связь воспроизводства, содержит переход-различение с запре-
том на повтор-плагиат. Это отнюдь не недостаток или <ущерб-
ность> философского знания, к преодолению которой надобно
стремиться. Нетрудно, скажем, представить себе или даже
обосновать такую теорию творчества, которая, отказавшись от
трансцедентальности, сохранила бы однозначную связь с уров-
нем феноменологии. С помощью такой теории мы могли бы,
скажем, еще раз открыть радиоактивность или еще десять раз
написать <Войну и мир>, но подобная теория не имела бы
смысла как раз в силу своей научности, способности ее знания
к воспроизведению: нам вовсе не требуется бесконечно откры-
вать открытое или творить сотворенное, в области творчества
это запрещено, здесь демонстрация открытого, опыт на уровне
физики или химии, не образует события. От теории творчества
требуется другое: показать выход в новое, помочь понять, как
возникает новое, как новое переходит в наличное.
Хотя с помощью такого знания - знания трансценденталь-
ного, прорывающего границы наличного - мы заведомо не
сможем <воспроизвести> творчество, отказаться в этом деле от
услуг ученых, изобретателей, художников, поэтов и вообще че-
ловека - реального творца нового, оно все же имеет не только
теоретико-познавательный, но и прикладной смысл: опираясь
на знание о творчестве, мы можем, например, достаточно чет-
ко формулировать ориентиры научной политики, строительства
системы образования, оценивать положительные и отрицатель-
ные моменты действующих организационных форм науки, об-
разования, коммуникации, то есть можем обосновать примени-
тельно к процессам творчества возможность активной полити-
ки, направленной на достижение вполне конкретных целей. В
условиях научно-технической революции и соревнования сис-
тем, когда само это соревнование все чаще принимает форму
научно-технической гонки, вряд ли имеет смысл детально ана-
424___________________________М.К.Петров
лизировать актуальность задачи теоретического обоснования
активной политики в области творчества.
Трансцендентальность как специфическое свойство фило-
софского знания или знания о творчестве может быть показана
через сравнение закона и канона. Закон, закономерность, к от-
крытию которых устремляется наука, есть устойчивое в повто-
рах и вместе с тем первостепенное для нужд практики основа-
ние перехода от общего к единичному, когда единичное разли-
чено лишь по количеству, и сам такой переход есть репродук-
ция - количественное умножение неизменного качества. Зако-
ны образуют устойчивый скелет всего производства, всей об-
щественной деятельности, поскольку она строится на повторах,
а продукты такой деятельности потребляются-уничтожаются,
входят необходимыми составными в процесс <обмена веществ>
между обществом и его окружением. Канон, изучение которого
и есть основная задача теории познания, теории творчества,
есть устойчивое в качественных различениях основание пере-
хода от одного качества, как оно фиксируется в акте творчест-
ва, в открытии, изобретении, произведении искусства, к друго-
му качеству - к очередному событию в мире науки или искус-
ства. В каноне фиксируется не знание о том, как количествен-
но умножать неизменное качество, а знание о том, как качест-
венно умножать неизменное (повтор запрещен) количество,
сохраняя при этом преемственную связь с данной реальностью
творчества.
Спорадические попытки создать теорию творчества - дви-
жения знания - связаны с генезисом опытной науки и с теми
значительными изменениями в жизни Европы, которые про-
изошли в XrV-XV вв. в результате географической экспансии и
волны заимствований из других очагов культуры, что волей-не-
волей прививало европейцам идею расширяющегося, полного
загадок мира. Но в том специфическом смысле, в котором мы
здесь употребляем термин <теория творчества>, ее возникнове-
ние, вернее, возможность ее возникновения связана с именами
Юма, Канта и Гегеля, с критикой метафизики, идей содержа-
тельного формализма вообще.
Вклад Юма чисто негативен. Оставаясь в пределах репро-
дукции (<привычка>, <вера>), в пределах освоенного репродук-
тивного навыка (<опыт>) и справедливо находя, что всякий по-
рядок, система, закон обладают репродуктивной природой, Юм
четко и ясно доказал довлеющий себе, автоматический, не тре-
Проблема знания в истории философии 425
бующий вмешательства разумных сил характер такой устано-
вившейся деятельности, неприменимость и бесполезность для
установившегося порядка идей творца и творчества. Рассматри-
вая эту идею в космологическом плане, он пишет: <Если мы,
исходя из порядка природы, заключаем о существовании осо-
бой разумной причины, которая впервые ввела во вселенную
порядок и продолжает поддерживать его, мы прибегаем к
принципу и недостоверному и бесполезному. Он недостоверен,
ибо предмет его находится совершенно вне сферы человече-
ского опыта; он бесполезен, ибо, если наше знание об этой
причине заимствуется исключительно из порядка природы, мы
нс можем, согласуясь с правилами здравого рассудка, извлечь
из причины какое-нибудь новое заключение или, прибавив
что-либо к общему, известному нам из опыта порядку приро-
ды, установить новые правила образа действий и поведения>
(Юм Д. Соч., т. 2. М., 1966, с. 145).
Иными словами, сотворенное отделено, отчуждено от твор-
ца в самостоятельное существование, <отпущено> в мир беско-
нечных повторов, и обратный путь от продукта к творцу отре-
зан, нс представлен в правилах <здравого рассудка>. И хотя
наука действительно ищет и находит <новые правила образа
действия и поведения>, чего Юм не отрицает, сами эти поиски
не могут осуществляться по правилам здравого рассудка, они в
этих правилах нс предусмотрены, они нс могут иметь в источ-
нике сложившиеся формы практической деятельности, опыт,
известный нам из опыта и представленный в опыте порядок
природы, поскольку все это стоит на бесконечном повторе,
воспроизведении, приводится к среднему, эталону, суть ста-
бильный гомеостаз, исключающий всякую идею изменения,
превращения, трансформации. Это особенно заметно сегодня,
в эпоху массового производства, стандартизации и автоматиза-
ции, когда любое отклонение от технологии, любой выход за
пределы допусков, любое нарушение графика, расписания,
правил уличного движения, общественного порядка рассматри-
вается как заведомое зло - брак, шум, нарушение, преступле-
ние, - как нечто подлежащее безусловному подавлению и ней-
трализации средствами отрицательной обратной связи.
Современное производство и сложившиеся как в рамках
производства, так и по поводу производства системы социаль-
ной репродукции не имеют средств утилизации шума, брака,
отхода от нормы, они лишены имманентного самой репродук-
426___________________________М.К.Петров
ции источника изменений и трансформаций. Если мы и гово-
рим иногда о <производственном творчестве>, имея в виду ра-
ционализацию наличного машинного парка и наличного арсе-
нала технологий, то смысл такого творчества-рационализации
заключается не в создании нового, а в освобождении налично-
го от излишеств, от инженерного невежества, что подобно за-
пасу прочности - этому налогу на незнание - в той или иной
степени присуще любому техническому или организационному
решению. По сути дела, и здесь перед нами форма отрицатель-
ной обратной связи, вгоняющая наличные решения в достижи-
мый для них допуск оптимальности. Сам же источник нового
- новых машин, технологий, организационных схем - распо-
лагается вне репродукции на выходе науки как контактная об-
ласть перехода от творчества к репродукции, область разрабо-
ток и внедрения.
Но тупик Юма имеет и другой, критический смысл, по-
скольку он подчеркивает ограниченность поведенческого под-
хода вообще и бесплодность сенсуализма, <наблюдения> как
источника нового знания. Если космологическую схему Юма
свести на микроуровень частных актов познания, то она при-
мет форму типичного для опытной науки отношения одно-
значной связи причины и действия или <полной причины>, в
рамках которой любая попытка исследовать причину как ис-
точник нового, новых действий неизбежно наталкивалась бы
на эту однозначность и отметалась бы ею: <Я думаю, - замеча-
ет Юм, - можно установить в качестве общего правила, что
если причина известна только по определенным действиям, то
невозможно выводить какие-либо новые действия из этой при-
чины, ибо качества, необходимые для выведения кроме старых
действий еще и этих новых, должны быть или иными, или бо-
лее совершенными, или обладающими более широко прости-
рающейся деятельностью, чем те, которые просто произвели
действие, лишь на основании которого мы и знакомы с причиной.
Поэтому у нас не может быть никаких оснований предполагать
существование этих качеств> (Соч., т. 2. М., 1966, с. 148).
Юм здесь с предельной четкостью вскрывает основные чер-
ты научного знания: его опору на взаимодействие и, следова-
тельно, на определенность действия, на выявление в поведении-
взаимодействии того, что изучается. А это и создает тупик: на-
чиная с поведения, с устойчивого в наличном поведении, нау-
ка в движении к свойствам, сущностям, причинам опредслен-
________________Проблема знания в истории философии______________427
ности поведения всегда оказывается в очерченной Юмом си-
туации суждения о причинах по определенному действию, не
может предполагать <избыточных> причин, ответственных за
какие-то другие, не выявленные пока во взаимодействии спо-
собы действия и поведения.
Юм, правда, делает многозначительную оговорку относи-
тельно человека: <Главным источником нашей ошибки в дан-
ном вопросе и той безграничной свободы предположений, ко-
торой мы пользуемся, является тот факт, что мы втихомолку
ставим себя на место высшего существа и заключаем, что оно
всегда будет придерживаться того же образа действий, который
мы на его месте признали бы наиболее разумным и подходя-
щим> (там же, с. 148-149). Но такая трактовка кажется Юму
вообще недопустимой, поскольку логическая несостоятель-
ность идеи бога как первопричины нового в порядке природы
для Юма все же не является аргументом против самой идеи со-
творенности, самого порядка природы.
В определениях Юма, различающих творчество и репродук-
цию сотворенного, опыт, нет еще сколько-нибудь четких кон-
туров творчества как особой предметной деятельности, совер-
шающейся по каким-то своим правилам. Юм, собственно,
лишь утверждает неприменимость для мира творчества правила
репродукции, что и фиксирует в понятии избыточной причи-
ны, в намеках на то, что такой причиной мог бы быть человек,
а также и в общем скептическом отношении к возможностям
объяснения творчества через высшие причины и принципы:
<Никакая философия в мире и никакая религия, являющаяся
не чем иным, как видом философии, никогда не могут вывести
нас за пределы обычного течения опыта или дать нам правила
поведения, отличающиеся от тех, к которым приводят нас раз-
мышления над обыденной жизнью. На основании религиозной
гипотезы нельзя вывести ни одного нового факта, нельзя пред-
видеть или предсказать ни одного события, нельзя ожидать или
опасаться какой-либо награды или наказания, помимо тех, ко-
торые нам уже известны из практики или наблюдения> (там
же, с. 149-150).
Контуры творчества как особого предмета изучения более
явственно выступают в критических работах Канта, на источ-
ник и отправной пункт которых он всегда ссылался с полной
ясностью: <Я охотно признаюсь: указание Давида Юма было
именно тем, что впервые - много лет тому назад - прервало
428___________________________М.К.Петров
мою догматическую дремоту и дало моим изысканиям в облас-
ти спекулятивной философии совершенно иное направление>
(Кант И. Соч., т. 4(1). М., 1965, с. 74).
Подчеркивая, что тупиковая ситуация Юма имеет отноше-
ние не только к принципу причинности, <что понятие связи
причины и действия далеко не единственное, посредством ко-
торого рассудок мыслит себе a priori связи между вещами>,
Кант решился на то, на что не мог решиться Юм. Он <развя-
зал> форму и содержание и, говоря в терминах Юма, позволил
себе раздельно анализировать причины и действия, снять ту-
пик соразмерности причины действию как тупик результата,
возникающий в момент акта творчества и вместе с тем обра-
зующий существо этого творческого акта связывания формы и
содержания в определенную соразмерность, в тождество, сила-
ми человека-творца. Именно эту область связи бессодержатель-
ной формы с неоформленным содержанием Кант и открывает
как новую предметную область философского знания: <Порож-
дение же априорного познания как на основе созерцания, так и
на основе понятий и, наконец, порождение априорных синте-
тических положений, и притом в философском познании, со-
ставляет главное содержание метафизики> (там же, с. 86).
По установившейся традиции кантовский априоризм, схема-
тизирующий произвол, чистые формы, избыточный формализм
рассматриваются как некое отступление в самостоятельность
формы в духе заявления Канта: <Рассудок не черпает свои за-
коны (a priori) из природы, а предписывает их ей> (там же, с.
140). Нам кажется, что это, как пишет Кант, <смелое по виду
положение> и множество других не менее смелых толкуются
излишне прямолинейно, без учета особенностей кантовского
применения традиционных категорий. Кант хорошо видел воз-
никающую здесь опасность недоразумений, прямого непонима-
ния: <То обстоятельство, что к новой науке, совершенно изолиро-
ванной и единственной в своем роде, подходят с предвзятым мне-
нием, будто можно судить о ней с помощью своих уже прежде
приобретенных мнимых познаний, в реальности которых именно
и нужно прежде всего усомниться, - приводит к тому, что из-за
сходства терминов видят повсюду лишь то, что уже прежде было
известно; все должно казаться крайне извращенным, бессмыслен-
ным и нелепым, потому что за основание берутся не мысли авто-
ра, а всего лишь собственный образ мыслей, сделавшийся от дол-
гой привычки второй натурой> (там же, с. 76-77).
________________Проблема знания в истории философии______________429
Кант не только видел опасность такого от традиции истол-
кования, но и пытался бороться с нею. Выдвигая, скажем, те-
зис о том, что концепт природы в научном его истолковании
связан с опытом, с практической деятельностью людей, подчи-
ненной аналогиям опыта (постоянство субстанции, причин-
ность, взаимодействие), а это вырывает <природу> из окруже-
ния лишь на правах ее репродуктивной части, действительно
отделяет <природу в себе> от <природы для нас> по принадлеж-
ности к репродукции, к способам нашего воздействия на мир,
в этом Кант и усматривает правомерность экстраполяции на-
личной формы опыта, как она представлена в логических уни-
версалиях, на область возможного опыта, он тут же делает
принципиальную оговорку относительно смысла и силы таких
экстраполяций. Перенос универсальной формы опыта на буду-
щее не гарантирует от ошибок, имеет лишь эвристический, а
не содержательный смысл. Любое содержательное истолкова-
ние подобных экстраполяций, попытки силами одной лишь ло-
гики совершать открытия, постигать новое, создавать новые
схемы образа действия и поведения неизбежно возвращают к
теологии: <Один только Крузий нашел нечто среднее, а именно
что дух, который не может ни ошибаться, ни обманывать, пер-
воначально внедрил в нас эти законы природы. Но так как
часто примешиваются и неверные положения, чему немало
примеров дает нам само учение этого мужа, то при отсутствии
твердых критериев для различения подлинного происхождения и
неподлинного применение упомянутого основоположения стано-
вится весьма сомнительным, так как никогда нельзя твердо знать,
что внушил нам дух истины и что - отец лжи> (там же, с. 140).
Подобные оговорки, подчеркивающие необходимость внеш-
него форме содержательного критерия истинности, - постоян-
ные спутники рассуждений Канта. Подчеркивая априорно-син-
тетический характер математики, Кант тут же фиксирует про-
истекающие из этого опасности: <Математика дает нам блестя-
щий пример того, как далеко мы можем продвинуться в апри-
орном знании независимо от опыта... Страсть к расширению
[знания], увлеченная таким доказательством могущества разу-
ма, не признает никаких границ. Рассекая в свободном полете
воздух и чувствуя его противодействие, легкий голубь мог бы
вообразить, что в безвоздушном пространстве ему было бы го-
раздо удобнее летать. Точно так же Платон покинул чувствен-
но воспринимаемый мир, потому что этот мир ставит узкие
430___________________________М.К.Петров
рамки рассудку, и отважился пуститься за пределы его на
крыльях идей в пустое пространство чистого рассудка. Он не
заметил, что своими усилиями он не пролагал дороги, так как
не встречал никакого сопротивления, которое служило бы как
бы опорой для приложения его сил, дабы сдвинуть рассудок с
места. Но такова уж обычно судьба человеческого разума, когда
он пускается в спекуляцию: он торопится поскорее завершить
свое здание и только потом начинает исследовать, хорошо ли
было заложено основание для этого. Тогда он ищет всякого ро-
да оправдания, чтобы успокоить нас относительно его пригод-
ности или даже совсем отмахнуться от такой запоздалой и
опасной проверки> (Соч., т. 3. М., 1964, с. 110).
Рассматривая проблему истины в традиционной ее поста-
новке - <соответствие знания с его предметом>, - Кант четко
отделяет формально-канонический (всеобщий) и содержатель-
ный (различающий) критерии истинности: <Если истина - в
соответствии познания с его предметом, то тем самым следует
отличать этот предмет от других предметов; в самом деле, зна-
ние заключает в себе ложь, если оно не находится в соответст-
вии с тем предметом, к которому оно относится, хотя бы и со-
держало нечто такое, что могло быть правильным в отношении
других предметов. Между тем всеобщим критерием истины был
бы лишь такой критерий, который был бы правилен в отноше-
нии всех знаний, безразлично, каковы их предметы. Но так
как, пользуясь таким критерием, мы отвлекаемся от всякого
содержания знания (от отношения его к объекту), между тем
как истина касается именно этого содержания, то отсюда ясно,
что совершенно невозможно и нелепо спрашивать о признаке
истинности этого содержания знаний и что достаточный и в то
же время всеобщий признак истины не может быть дан. Так
как выше мы уже называли содержание знания его материей,
то мы можем выразить эту мысль следующим образом: требо-
вать всеобщего признака истинности знания в отношении ма-
терии нельзя, так как это требование заключает в себе проти-
воречие> (Соч., т. 3. М., 1964, с. 159-160).
Вместе с тем если говорить о чисто формальном критерии,
то здесь положение меняется: <Логика, поскольку она излагает
всеобщие и необходимые правила рассудка, должна дать крите-
рии истины именно в этих правилах. В самом деле, то, что
противоречит им, есть ложь, так как рассудок при этом проти-
воречит общим правилам мышления, стало быть, самому себе.
_______________Проблема знания в истории философии_____________431
Однако эти критерии касаются только формы истины, т.е.
мышления вообще, и постольку они недостаточны, хотя и со-
вершенно правильны. В самом деле, знание, вполне сообраз-
ное с логической формой, т.е. не противоречащее себе, тем не
менее может противоречить предмету. Итак, один лишь логи-
ческий критерий истины, а именно соответствие знания с все-
общими и формальными законами рассудка и разума, есть,
правда, conditio rine qua поп, стало быть, негативное условие
всякой истины, но дальше этого логика не может идти, и ни-
каким критерием она не в состоянии обнаружить заблуждение,
касающееся не формы, а содержания> (там же, с. 160).
Отсюда и возникает представление о логике-каноне, а не о
логике-органоне познания. В силу всеобщего и универсального
характера ее правил она, как форма знания вообще, может ис-
пользоваться трансцендентально как основание творчества для
поисков, опознавания, идентификации нового и перевода его в
наличное знание единой универсальной формы, т.е., скажем,
как и универсальное представление о книге - сброшюрован-
ных листках в твердой или мягкой обложке - способно нам
помочь отличить книгу от кирпича или велосипеда, но сам та-
кой выход в новое, поскольку в нем действует запрет на по-
втор-плагиат, требует дополнительного различающего основа-
ния: искать найденное столь же бессмысленно, как и носиться
по магазинам в поисках книги, имеющейся уже на стеллаже.
Необходимость такого дополнительного различающего осно-
вания делает невозможным использование логики в качестве
органона - самодовлеющего инструмента познания: <Но так
как одной лишь формы познания, как бы она ни соответство-
вала логическим законам, далеко еще не достаточно, чтобы ус-
тановить материальную (объективную) истинность знания, то
никто не отважится судить о предметах с помощью одной только
логики и что-то утверждать о них, не собрав о них уже заранее ос-
новательных сведений, помимо логики, с тем чтобы впоследствии
только попытаться использовать и соединить их в одно связное
целое согласно логическим законам или, что еще лучше, только
проверить их сообразно этим законам> (там же, с. 160-161).
Но спекулятивный бес силен, и соблазн велик: <Тем не ме-
нее есть что-то соблазнительное в обладании таким мнимым
искусством придавать всем нашим знаниям рассудочную фор-
му, хотя по содержанию они и были еще пустыми и бедными,
поэтому общая логика, которая есть лишь канон для оценки,
432___________________________М.К.Петров
нередко применяется как бы в качестве органона для действи-
тельного создания по крайней мере видимости объективных
утверждений и, таким образом, на деле употребляется во зло.
Общая логика, претендующая на название такого органона, на-
зывается диалектикой... общая логика, рассматриваемая как ор-
ганон, всегда есть логика видимости, т.е. имеет диалектический
характер> (там же, с. 161).
Мы так подробно останавливаемся на невозможности фор-
мально-логического критерия предметной истинности, на раз-
личии логики-канона и логики-органона, на этом мелком и,
казалось бы, самоочевидном обстоятельстве прежде всего пото-
му, что идея чистого бессодержательного формализма, формы
на вырост, избытка универсальной формы как условия транс-
цендентального выхода в область не связанных еще причин и
действий не была, нам кажется, ни оценена по достоинству, ни
понята современниками Канта. Да и позднее усилия сводились
не столько к тому, чтобы понять и принять кантовский дуа-
лизм формы и содержания как нечто неустранимое для мира
творчества и лишь устраняемое из него в мир репродукции в
актах человеческого творчества, а скорее к тому, чтобы закрыть
этот дуализм каким-то третьим основанием, столь же безлич-
ным и необходимым, как и формальное и независимое от него
содержательное основание.
Особенно характерна эта тенденция для истолкования кан-
товских антиномий чистого разума, которые, по сути дела, уже
давали возможность теоретически обосновать мир творчества
(тезисы) и мир репродукции (антитезисы) как два соотнесен-
ных (творчество предшествует репродукции) мира со своими
особыми правилами, ограничениями и ориентирами. Сама тен-
денция к закрыванию разрыва между избыточными канонами
формы и различениями содержания, между тезисами и антите-
зисами кантовских антиномий понятна. В научной деятельно-
сти такое закрывание - условие и смысл самой деятельности.
Она совершается как переход из мира, для которого имеет силу
тезис: <Причинность по законам природы есть не единствен-
ная причинность, из которой можно вывести все явления в ми-
ре. Для объяснения явлений необходимо еще допустить сво-
бодную причинность> (Соч., т. 3, с. 418), в мир, для которого
имеет силу антитезис: <Нет никакой свободы, все совершается
в мире только по законам природы> (там же, с. 419).
__________Проблема знания в истории философии______________433
В науке все более или менее ясно, здесь действительно, как
пишет Кант: ^Математика и физика - это две теоретические
области познания разумом, которые должны определять свои
объекты a priori, первая совершенно чисто, а вторая чисто по
крайней мере отчасти, а далее - также по данным иных, чем
разум, источников познания> (там же, с. 84). И хотя <естество-
знание гораздо позднее попало на столбовую дорогу науки>, -
Кант начинает научное летосчисление с Бэкона, связывая его с
<быстро совершившейся революцией в способе мышления>, -
уже через полтора столетия Кант имел полное право записать:
<Естествопытатели поняли, что разум видит только то, что сам
создает по собственному плану, что он с принципами своих су-
ждений должен идти впереди согласно постоянным законам и
заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у
нее словно на поводу, так как в противном случае наблюдения,
произведенные случайно, без заранее составленного плана, не
будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет
такой закон и нуждается в нем. Разум должен подходить к приро-
де, с одной стороны, со своими принципами, сообразно лишь с
которыми согласующиеся между собой явления и могут иметь си-
лу законов, и, с другой стороны, с экспериментами, придуманны-
ми сообразно этим принципам для того, чтобы черпать из приро-
ды знания, но не как школьник, которому учитель подсказывает
все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать
на предлагаемые им вопросы> (там же, с. 85-86).
Но вот когда мы покидаем область естествознания, предмет
которого - природу - можно допрашивать с помощью экспе-
риментов, <придуманных сообразно с принципами>, и по дан-
ным допроса сортировать выдумки-гипотезы на пустые и со-
держательные, когда мы переходим в область, где нет уже та-
кой природы и ее равноавторитетных для всех окончательных
ответов, где сложно <придумывать сообразно с принципами>
процедуры верификации, проверки наших умозрительных по-
строений, мы оказываемся, до недавнего времени во всяком
случае оказывались, в малоперспективной познавательной си-
туации. Перед нами сразу же возникает вопрос: есть ли, ска-
жем, у философа-исследователя своя <природа>, которая дана
ему внешним и независимым от его логических спекуляций
способом, что позволяло бы ему доказательно и для себя само-
го, и для своих коллег <обнаружить заблуждение, касающееся
не формы, а содержания>? И если такая <природа> есть, то как
434_________________________М.К.Петров
она <устроена> - имеет ли универсальные структуры целостно-
сти и различения, позволяющие говорить о ней как о своего
рода автономной и самодовлеющей реальности?
В рамках естествознания наличие подобной реальности хотя
и не самоочевидно, но подозреваемо. Это головы ученых-твор-
цов, на которые изначально замыкаются как формальное, так и
содержательное основания любого возможного опыта, что сами
эти головы выстраивает в <эпонимическую характеристику> на-
учного знания - место именных <начал>, где, скажем, законы
тяготения связаны с Ньютоном, принципы относительности -
с Эйнштейном, атомный распад - с Ганом и Штрассманом,
причем сами имена творцов явно входят в отношения целост-
ности и последовательности: связаны друг с другом, опираются
друг на друга, предполагают друг друга.
Но для философии естествознание лишь частный случай бо-
лее широкого явления - творчества как такового. Поэтому,
начиная с Канта, мы постоянно сталкиваемся с попытками
замкнуть формальное и содержательное основания, с одной
стороны, на нечто, похожее на эпонимическую характеристику
науки, а с другой - истолковать эту <реальность творчества>
как нечто безличное, в духе субъектно-объектной реальности, ко-
торая была бы столь же безлична и безымянна как <природа> уче-
ного, но обладала бы свойствами natura naturan - несла бы в себе
творящее начало, имманентный вектор изменения, развития.
Уже в жалобах Канта на прискорбное положение в метафи-
зике, в его попытках использовать опыт математики и естест-
вознания для <коперниковского переворота> в философии об-
наруживается требование косвенного хотя бы эксперимента:
<Найти элементы чистого разума в том, что может быть под-
тверждено или опровергнуто экспериментом> (Соч., т. 3. с. 88).
Но тут же обнаруживается и другое - согласование не по со-
держательным различениям предмета, а по универсальной фор-
ме предметности: <До сих пор считали, что всякие наши зна-
ния должны сообразоваться с предметами. При этом, однако,
кончались неудачей все попытки через понятия что-то априор-
но установить относительно предметов, что расширяло бы на-
ше знание о них. Поэтому следовало бы попытаться выяснить,
не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если
будем исходить из предположения, что предметы должны сооб-
разоваться с нашим познанием, а это лучше согласуется с тре-
бованием возможности априорного знания о них, которое
_______________Проблема знания в истории философии_____________435
должно установить нечто о предметах раньше, чем они нам да-
ны> (там же, с. 87).
Иными словами, по отношению к философии устанавлива-
ется все та же научная двухтактная схема выхода к новому: а)
<канонический> трансцендентальный выход по всеобщему
формальному основанию; б) <законное> движение - обраще-
ние к источнику содержания для заполнения-верификации
пустой по генезису формы. Но при этом сразу же возникает за-
меченная еще Кантом трудность трактовки второго основания:
<То, что необходимо побуждает нас выходить за пределы опыта
и всех явлений, есть безусловное, которое разум необходимо и
вполне справедливо ищет в вещах в себе в дополнение ко все-
му обусловленному, требуя таким образом законченного ряда
условий. Если же при предположении, что приобретенное на-
шим опытом знание сообразуется с предметами как вещами в
себе, оказывается, что безусловное вообще нельзя мыслить без
противоречия, и, наоборот, при предположении, что не пред-
ставления о вещах, как они нам даны, сообразуются с этими
вещами как вещами в себе, а скорее эти предметы как явления
сообразуются с тем, как мы их представляем, данное противо-
речие отпадает и, следовательно, безусловное должно нахо-
диться не в вещах, поскольку мы их знаем (поскольку они нам да-
ны), а в вещах, поскольку мы их не знаем, т.е. как в вещах в себе,
- то отсюда становится ясным, что сделанное нами сначала в ви-
де попытки допущение обоснованно> (там же, с. 89-90).
Смысл возникающих трудностей в том, что, говоря о вещах,
- <поскольку мы их не знаем>, мы можем иметь в виду осно-
вания и первого (творчество гипотез) и второго (верификация
гипотез) такта, то есть, возвращусь к тупику Юма, к соотне-
сенности причин и действий, мы обнаруживаем, что <вещь в
себе> может иметь опору и на основание качественной уни-
кальности (необусловленное обусловленного как принадлежа-
щее к непознанной природе, выявляющее себя в эксперимен-
те) и на основание именной уникальности (необусловленное
необусловленного), если, конечно, открытия, изобретения,
вклады в научное знание делают люди, индивиды. При этом
сложность верификации философских умозрительных построе-
ний всегда, видимо, будет толкать к переоценке возможностей
первого логического (основание именной уникальности) такта
и к недооценке второго верификационного (основание качест-
венной уникальности) такта, тогда как тоска по содержатель-
436___________________________М.К.Петров
ности и доказательности будет давать обратный эффект.
Совокупный результат этих противоборствующих тенденций
представить несложно, тем более что и сами эти тенденции и
их синтез в результат прекрасно представлены в истории не-
мецкой классической философии: в представлении о <вещи в
себе> будет слито разнородное - именная и содержательная
уникальности, что даст единое содержательно-творческое ос-
нование. Говоря проще, будут предприниматься попытки взять
в логику то, что Кант вывел за ее пределы, попытки сконст-
руировать не просто логический критерий истины, который
минимально зависел бы от того, что Кант называл собиранием
<основательных сведений помимо логики>, а критерий актив-
ный, <самоходный>, который сам себе и источник содержания
и источник творчества, т.е. безлично-всеобщий, но способный
к самосознанию и самоопределению в содержательных фор-
мальных различениях субъект немецкой классики.
Особенно четко эта линия представлена у Гегеля, который
постоянно бьется вокруг проблемы содержательности логиче-
ского формализма, против призрака <вещи в себе>. Если в
<Феноменологии духа> дана, как говорил Гегель, <дедукция по-
нятия чистой науки> (Соч., т. ^'. М., 1937, с. 27) и в общем-то
шла подготовка и обоснование постулатов для закрывания кан-
товских апорий на безлично-содержательном творческом осно-
вании, то в <Науке Логике> это основание разработано и апо-
рии закрыты в идее процесса познания, самотворчества, само-
движения развернутого до предметной конкретности и оформ-
ленного во всеобщность содержания.
Критикуя Канта, Гегель не отрицает важности поднятой
Юмом проблемы, видит неправомерность кантовского разрыва
формы и содержания не в самой попытке найти выход из ту-
пика Юма в творчество, а в недостаточности и, как кажется
Гегелю, традиционности кантовского решения: <Бессодержа-
тельность логических форм получается единственно только
вследствие способа их рассмотрения и трактовки. Так как они
в качестве застывших определений лишены связи друг с другом
и не удерживаются вместе в органическом единстве, то они
представляют собою мертвые формы и в них не обитает дух,
составляющий их живое конкретное единство. Но тем самым
им недостает самородного содержания - материи, которая бы-
ла бы в самой себе содержанием. Содержание, которого мы не
находим в логических формах, есть не что иное, как некоторая
________________Проблема знания в истории философии______________437
прочная основа и сращение (Koukretion) этих абстрактных оп-
ределений, и обычно ищут для них такой субстанциональной
сущности вне логики. Но в действительности сам логический
разум и есть то субстанциональное или реальное, которое сце-
пляет в себе все абстрактные определения, и он есть их само-
родное, абсолютно конкретное единство> (Соч., т. V, с. 25-26).
К этой мысли о логической субстанциональности, о <само-
родном> содержании логического формализма - прочной ос-
новы и сращения абстрактных определений, Гегель возвраща-
ется многократно и по самым различным поводам. В <Лекциях
по истории философии>, например, он постоянно оперирует то
нравственной, то логической реальностями, иногда даже проти-
вопоставляя их реальности природы: <Нравственная реальность
не выражена стоиками как пребывающее, порожденное и все-
гда порождающее себя дело. Нравственная реальность тем именно
и характеризуется, что она является существующей, ибо подоб-
но тому, к^к природа представляет собою некую пребываю-
щую, существующую систему, так и духовный мир, как тако-
вой, должен быть неким предметным миром. К этой реально-
сти стоики, однако, не пришли. Мы можем это сформулировать
также и следующим образом: их нравственная реальность, - 'это
лишь мудрец, некий идеал, а не некая реальность, она представ-
ляет собою на самом деле голое понятие, реальность которого не
нашла воплощения> (Соч., т. X. М., 1932, с. 354).
Мысль о самодовлеющих и самодвижущихся реальностях
этого рода восходит у Гегеля не только, да и не столько, пожа-
луй, к кантовской гетерономии природного и нравственного,
теоретического и практического, сколько к идее самодвижения
предмета науки, то есть к процессу познания <природной ре-
альности> вообще. Именно по образу и подобию такой ползу-
щей реальности системы научного знания Гегель строит и ре-
альность духа. Это заметно уже в <Феноменологии>, где прежде
всего, в качестве конечной цели, ставится задача сближения
философии и науки: <Истинной формой, в которой существует
истина, может быть лишь научная система ее. Моим намерени-
ем было - способствовать приближению философии к форме
науки - к той цели, достигнув которой она могла бы отказать-
ся от своего имени любви к знанию и быть действительньш зна-
нием. Внутренняя необходимость того, чтобы знание было нау-
кой, заключается в его природе, и удовлетворительное объяс-
нение этого дается только в изложении самой философии.
438___________________________М.К.Петров
Внешняя же необходимость, поскольку она независимо от слу-
чайности лица и индивидуальных побуждений понимается об-
ще, та же, что и внутренняя, в том именно виде, в каком время
представляет наличное бытие своих моментов. Показать, что
настало время для возведения философии в ранг науки, было
бы поэтому единственно истинным оправданием попыток,
преследующих эту цель, потому что оно доказывало бы необхо-
димость цели, больше того, оно вместе с тем и осуществляло
бы ее> (Соч., т. IV, с. 3).
Если снять с этого заявления мистический налет историче-
ского самосозревания любви к знанию и призванности фило-
софа превратить эту любовь в деятельный процесс, в познание,
в действительное знание, то за мистикой вскрываются вполне
реальные попытки показать саму эту зреющую близость как
процесс движения от начала к результату: <Истинное есть целое.
Но целое есть только сущность, завершающаяся через свое
развитие. Об абсолютном нужно сказать, что оно, по существу,
есть результат, что оно лишь в конце есть то, что есть оно по-
истине; и в том-то и состоит его природа, что оно есть дейст-
вительное, субъект или становление самим собою для себя>
(Соч., т. IV, с. 10).
Эта мысль об истинно целом - субъекте - становлении са-
мим собой для себя требует особого внимания, поскольку
именно здесь Гегель выстраивает формальный скелет новой ре-
альности творчества, здесь у него связь системной целостности
переходит в связь исторической целостности, связь целое-части
в линейную связь различенных моментов последовательности.
Сама по себе идея целостности во времени, движения по упоря-
доченным моментам от начала к концу далеко не нова. У Ари-
стотеля, например, она выражена в универсальной форме: <А
целое есть то, что имеет начало, середину и конец. Начало -
то, что само не следует по необходимости за другим, а, напро-
тив, за ним существует или происходит по закону природы, не-
что другое; наоборот, конец - то, что само по необходимости
или по обыкновению следует непременно за другим, после же
него нет ничего другого; а середина - то, что и само следует
за другим, и за ним другое> (Поэтика, 1450 в). К тому же Ари-
стотель далеко не первый, выделяющий эту целостность во
времени в чистом виде. В античной философии она присутст-
вует как один из реликтов мифологических универсалий, в со-
гласии с которым все смертное и конечное, в том числе и кос-
___________Проблема знания в истории философии______________439
мое, проходит жизненный цикл: рождение - расцвет - увяда-
ние - гибель. Мусей, например, пишет: <Как листья на ветви
ясеня, одни распускаются и зеленеют, другие - вянут и опада-
ют, так и племена и роды человеческие приходят и уходят>
(Климент. Ковры, VI 5. р.738 Р). Та же схема и у Гомера
(Илиада, VI, 146-149) и у многих других.
Эта близость Гегеля к древним, к представлению о живом и
одушевленном у Аристотеля, о нусе-семенном уме у Анаксаго-
ра, о сперматическом логосе у стоиков, крайне важна, по-
скольку именно в этих представлениях античная философия
вырабатывала законосообразные механизмы движения по вре-
мени, программировала такое движение в интегральную после-
довательность. Гегель любит ссылаться на древних, особенно
на Аристотеля, как на выразителей более верного и потерянно-
го новым временем взгляда на мир. К античной классике при-
надлежит и большинство аналогий, с помощью которых Гегель
поясняет смысл самодвижения-саморазвития, свое энтелехи-
альное понимание субъекта и его действительности - энергии
Аристотеля.
Гегель пишет о движении знания к науке: <Как здание не
готово, когда заложен его фундамент, так достигнутое понятие
целого не есть само целое. Там, где мы желаем видеть дуб с его
могучим стволом, с его разросшимися ветвями, с массой его
листвы, мы выражаем неудовольствие, когда вместо него нам
показывают желудь. Так и наука, венец некоторого мира духа,
не завершается в своем начале> (Соч., т. IV, с. 6). Само поня-
тие саморазвивающегося субъекта вводится через традицион-
ные аналогии и оказывается в прямой связи с энтелехией Ари-
стотеля: <Хотя зародыш и есть в себе человек, но он не есть че-
ловек для себя, для себя он таков только как развитый разум,
который превратил себя в то. что он есть в себе. Лишь в этом
состоит действительность разума... Сказанное можно выразить
и так, что разум есть целесообразное действование. Возвышение
вымышленной природы над непризнанным мышлением и,
прежде всего, изгнание внешней целесообразности подорвали
доверие к форме цели вообще. Однако, следуя определению,
которое уже Аристотель дает природе как целесообразной дея-
тельности, цель есть (нечто) непосредственное, покоящееся, не-
подвижное, которое само движет, таким образом, это - субъ-
ект. Его способность приводить в движение, понимаемая абст-
рактно, есть для-себя-бытие или чистая негативность. Результат
440___________________________М.К.Петров
только потому тождественен началу, что начало есть цель, или
действительное только потому тождественно своему понятию,
что непосредственное в нем самом имеет в качестве цели са-
мость или чистую действительность. Осуществленная цель или
налично сущее действительное есть движение в развернутое
становление, но именно этот непокой и есть самость, и она
равна названной непосредственности и простоте начала пото-
му, что она есть результат, то, что вернулось в себя; но то, что
вернулось в себя, есть именно самость, а самость есть относя-
щееся к себе равенство и простота> (там же, с. II).
Это противопоставление древнего имманентного и нового
внешнего понимания абсолюта, источника движения как раз и
образует у Гегеля демаркационную линию двух подходов к дви-
жению знания, двух оценок роли и функции абсолюта по отно-
шению к движению знания: <Потребность представлять абсо-
лютное как субъект пользовалась положениями: бог есть <веч-
ное>, или <моральный миропорядок>, или <любовь> и т.д. В та-
ких положениях истинное прямо устанавливается только как
субъект, но не представляется как движение рефлексии в самое
себя. Положение такого рода начинается со слова бог. Это сло-
во само по себе есть бессмысленный звук, одно лишь имя.
Только предикат говорит, что есть он, т.е. наполняет его со-
держанием и сообщает ему смысл. Пустое начало только в
этом конце становится действительным знанием... Но этим сло-
вом обозначают как раз то, что установлено не вообще какое-ни-
будь бытие, или сущность, или всеобщее, а нечто рефлектирован-
ное в себя, некоторый субъект. Но в то же время это только пред-
восхищено. Субъект принимается за устойчивый пункт, к которо-
му, как к своей опоре, прикрепляются предикаты - посредством
движения, которое составляет принадлежность знающего об этом
пункте и которое не считается принадлежностью самого этого
пункта; а ведь лишь посредством такого движения можно было бы
представить содержание как субъект. Имея такой характер, это
движение не может быть принадлежностью самого субъекта; но в
соответствии с предложением названного (устойчивого) пункта
оно не может быть иным, оно может быть только внешним. Ука-
занное предвосхищение, что абсолютное есть субъект, не только
не составляет поэтому действительности этого понятия, но делает
ее даже невозможной, ибо она устанавливает это понятие как по-
коящийся пункт, между тем эта действительность есть самодвиже-
ние> (там же, с. 11-12).
________________Проблема знания в истории философии______________441
Вот здесь и начинается самое серьезное - совмещение ан-
тиномий Канта, отказ от разделения миров творчества и ре-
продукции, слияние их в единую репродуктивно-творческую
<самость> - автономный довлеющий себе, самораскручиваю-
щийся субъект самовоспроизводства (репродукция) и самооб-
новления (творчество), обнаруживающий в самом себе все ос-
нования и критерии как для гомеостаза, в котором субъект ве-
дет себя по правилам мира антитезисов как нечто неизменное,
изъятое из пространства и времени, инерционное, бесповорот-
но детерминированное, так и для законосообразного измене-
ния - преемственного развития, в котором субъект, не теряя
целостности и опираясь на наличное, отрицая его, переоформ-
ляет собственное содержание, развертывает свою <самость> в
наличную конкретность целостного бытия.
Момент этого перехода в самодеятельность виден: абсолют,
который, по Гегелю, принимался за устойчивый пункт, за ней-
тральную вешалку предикатов, а само движение определения
- навешивание предикатов - совершалось посредством внеш-
него движения, <которое составляет принадлежность знающего
об этом пункте и которое не считается принадлежностью само-
го этого пункта>, должен быть теперь понят в единстве опоры
(устойчивый пункт, субстанция, сущность) и определения. При
этом не совсем ясно, как именно, в каких пределах может быть
взят этот устойчивый и самоизменяющийся совмещенный аб-
солют. Гегелевские аналогии с желудем, зародышем, фунда-
ментом здания могут только указать на историко-философский
генезис идеи преемственного развития-поступательности; она
очевидным образом связана с реликтами мифа в античной фи-
лософии (универсальный жизненный цикл всего смертного:
рождение-расцвет-увядание-гибель), которые получили вто-
рую жизнь в процессе <естественного> истолкования мира не
на аристотелевской, а на демокрито-эпикурейской основе (ес-
тественная теология Гассенди, монадология Лейбница). Но са-
ми эти аналогии оставляют в тени контуры того, что же имен-
но, оставаясь абсолютом, ведет себя как <смертное>, оказыва-
ется в состоянии проходить по этапам жизненного цикла, по-
следовательность которых положена в начале как нечто нераз-
витое, <в себе>, подобно дубу в желуде или программе в кибер-
нетической машине.
У самого Гегеля мы не находим сколько-нибудь четкого оп-
ределения этого абсолюта-субъекта, и, судя по неутихающим
442___________________________М.К.Петров
спорам вокруг Гегеля, таких определений может быть дано не-
сколько от всеобщей тотальности развивающегося миропоряд-
ка, субъектом которого был бы бесспорно <живой бог> или
<творящая природа>, до простого <бога из знака> - хранителя
целостности и преемственности развития той или иной содер-
жательной научной дисциплины. Гегель не идет дальше суб-
станционально-функционального истолкования природы субъ-
екта как творца реальности особого рода, а именно духовной
реальности: <То, что истинное действительно только как систе-
ма, или то, что субстанция по существу есть субъект, выражено
в представлении, которое провозглашает абсолютное духом, -
самое возвышенное понятие, и притом понятие, которое при-
надлежит новому времени и его религии. Лишь духовное есть
то, что действительно, оно есть сущность или в-себе-сущее, оно
есть то, что вступает в отношения, и то, что определено, оно
есть инобытие и для-себя-бытие, - и в этой определенности
или в своем вне-себя-бытии оно есть неизменное внутри себя;
или оно есть в себе и для себя. Но оно есть это в-себе-и-для-се-
бя-бытие только для нас, или в себе оно есть духовная субстан-
ция. Оно должно быть тем же и для себя самого, оно должно
быть знанием о духовном и знанием о себе как о духе, это зна-
чит, оно должно быть для себя в качестве предмета', но столь
же непосредственно в качестве предмета снятого, рефлектиро-
ванного в себя. Предмет для себя есть лишь для нас, поскольку
его духовное содержание порождено им самим; поскольку же
он и для самого себя есть для себя, то это самопорождение,
чистое понятие, есть в то же время для него предметная сти-
хия, в которой он имеет свое наличное бытие; и таким образом
предмет в своем наличном бытии есть для самого себя пред-
мет, рефлектированный в себя. Дух, который знает себя в та-
ком развитии как духа, есть наука. Она есть его действитель-
ность и царство, которое он создает себе в своей собственной
стихии> (Соч., т. 4, с. 12-13).
Это замыкание целостности во времени на науку, самораз-
витие в науку достигается с помощью толкования абсолюта как
самости результирующей, как завершения: <Истинное есть це-
лое. Но целое есть только сущность, завершающаяся через свое
развитие. Об абсолютном нужно сказать, что оно по существу
есть результат, что оно лишь в конце есть то, что есть оно по-
истине; и в том-то и состоит его природа, что оно есть дейст-
вительное, субъект или становление самим собою для себя>
________________Проблема знания в истории философии______________443
(там же, с. 10). В таком понимании не желудь, собственно,
прорастает в дуб, а дуб поднимает желудь до себя, не познание
на каком-то этапе исторического развития принимает форму
науки, а наука формирует историю развития познания в после-
довательность этапов. Процесс идет в условиях снятого выбора,
когда сознанию и познанию столь же нелепо ставить вопросы
о том, почему они в своем развитии-шествии стремятся к нау-
ке, как и желудю, зачем он растет именно в дуб, а не в яблоню
или грушу.
Вопросы этого рода запрещены на том основании, что все
способы сознания стремятся к истине как к своему простому и
непосредственному: <Абсолютное знание есть истина всех спо-
собов сознания, потому что, как к этому привело описанное в
<Феноменологии духа> шествие сознания, лишь в абсолютном
знании полностью растворилась разлученность предмета и дос-
товерности самого себя, и истина стала равной этой достовер-
ности, равно как и эта достоверность стала равной истине>
(Соч., т. V, с. 27). А истина и есть наука: <Чистая наука, стало
быть, предполагает освобождение от противоположности соз-
нания (и его предмета). Она содержит в себе мысль, поскольку
последняя есть также и вещь (die Sache) в самой себе, или вещь
(die Sache) в самой себе, поскольку последняя есть также и
чистая мысль. В качестве науки истина есть чистое развиваю-
щееся самосознание, имеет образ самости, так что в себе и для
себя сущее есть знаемое понятие, а понятие как таковое есть в
себе и для себя сущее> (там же, с. 27).
Таким образом, гегелевское понимание мира творчества как
автономной реальности духа строится на постулате самости
субъекта познания, бесспорно включенного в исторически сло-
жившуюся подвижную систему знания как цель и ориентир,
как источник и основание самодвижения. Автономия такой ре-
альности держится не только на признании связи, соотнесен-
ности всего со всем, самодовления этих связей, в этом случае
субъект мог бы приниматься <за устойчивый пункт, к которо-
му, как к своей опоре, прикрепляются предикаты>, но и на
идее самодвижения, самотрансформации этой реальности ее
собственными силами, позволяющими такой реальности <в не-
удержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне
движении получить свое завершение> (Соч., т. V, с. 33). Это
самодвижение реальности духа суть научное поступательное
движение, не требующее для своего изучения каких-то особых
444___________________________М.К.Петров
и отличных от этого движения методов: <Я, разумеется, не мо-
гу полагать, что метод, которому я следовал в этой системе ло-
гики или, вернее, которому следовала в себе самой эта систе-
ма, не допускает еще многих усовершенствований, большей
обработки в частностях, но я знаю вместе с тем, что он являет-
ся единственно истинным. Это само по себе явствует уже из того,
что он не есть нечто отличное от своего предмета и содержания,
ибо движет себя вперед содержание внутри себя, диалектика, ко-
торую оно имеет в самом себе> (Соч., т. V, с. 33-34).
Имеет ли смысл говорить о реальностях подобного рода, су-
щественно отличенных, скажем, от реальности природы или от
объективной реальности? Нам кажется, что разговор такой
правомерен, и, подчеркивая движение, становление как сущ-
ностные характеристики реальности творчества, Гегель выявил
ту весьма важную для понимания творчества составляющую бе-
гущего опосредования, которую мы предварительно окрестили
постулатом <акулы>, вечного движения, реализации через дви-
жение. Но вместе с тем попытка всеобще-безличного истолко-
вания этой реальности, свойственное философии XVII-XIX вв.
некритическое отношение к науке, отсутствие фактологических
опор привели к тому, что задача обоснования реальности твор-
чества осмыслена Гегелем в рамках традиционного семиотиче-
ского инструментария как задача спекулятивная, поставлена в
традиционных рамках того, что можно было бы назвать знако-
вым фетишизмом, который приписывает функциям, системам,
структурам, связям самостоятельное и независимое от индиви-
дов существование.
По сути дела Гегель завершает антично-христианскую ли-
нию истолкования космоса, миропорядка, вселенной с привле-
чением иных, кроме смертного человека, разумных творцов со-
циальности, истории, знания. С точки зрения умозрительного
схематизма гегелевский субъект все тот же <догматический> бог
античности и христианства, вечное начало смертного, необу-
словленное, призванное объяснить обусловленное - порядок
природы, самоочевидную <разумную> прилаженность ее частей,
а с логической точки зрения - закрыть reqressus ad infinitum в
поисках причин ставшего.
Отличие от прежних попыток этого рода заключается у Ге-
геля лишь в том, что боги его предшественников были богами
репродукции, а не творчества. Для их обоснования достаточно
было ввести идею разового упорядочения, акта творчества. Де-
______Проблема знания в истории философии______________445
миург Платона, например, единожды занявшись делом и со-
творив порядок из беспорядка, мог затем, подобно кибернети-
ку, удалиться от собственного произведения и <пребывать в
прежнем состоянии>. Аналогичным образом и первый двига-
тель Аристотеля - форма форм и цель целей, чистая действи-
тельность и энтелехия мира - менее всего похож в своем рав-
ном себе самомышлении на творца, куда больше - на регуля-
тор: он в космосе не ради его развития и изменения, а ради со-
хранения и воспроизводства наличного порядка как порядка
вечного и неизменного. Гегелевский же субъект - бог творче-
ства, неутомимый труженик, созидатель и разрушитель ради
нового созидания. А такая самодеятельность богу противопока-
зана: идея неизменности, неподверженности времени, исход-
ного совершенства - неустранимый предикат бога.
Нет смысла детализировать критику гегелевского субъекта, и
по отношению к самому Гегелю и по отношению к гегельян-
цам это прекрасно сделано Марксом и Энгельсом. Но при всем
том хотелось бы отметить, что широко распространенная в на-
шей философской литературе <отметающая> критика, основан-
ная частью на фейербаховском неприятии <ничто>, частью же
на расширительном толковании предметной деятельности че-
ловека, ведет, нам кажется, к неоправданным издержкам: от-
вергая теологическую мистику самосознания духовной субстан-
ции, ее самоактивности как знаковый фетишизм, мы вместе с
гегелевским субъектом отбрасываем и знаковую реальность как
таковую, идею гегелевской реальности духа. Нет никаких причин
возражать против основных пунктов критики. У Гегеля действи-
тельно реальные творцы - индивиды - сведены на уровень аген-
тов и средств: <Частное в большинстве случаев слишком мелко по
сравнению со всеобщим: индивидуумы приносятся в жертву и об-
рекаются на гибель> (Соч., т. VIII, с. 32), тогда как, желая остаться
материалистами в анализе истории, движения знания, мы обязаны
встать на позицию исключительности смертного деятельного че-
ловека как единственного творца и субъекта собственной истории.
Но сама по себе эта позиция отнюдь не отрицает известной само-
стоятельности и автономии мира творчества и прежде всего науч-
ного поступательного движения, где любой индивид-творец выну-
жден действовать в согласии с независимым от него набором рав-
нообязательных для всех правил.
Именно поэтому нам кажется неправомерным сводить кри-
тику Гегеля к противопоставлению духовной и экономической
446___________________________М.К.Петров
реальностей, видеть задачу материалиста в ограничении только
той вполне реальной и действенной связью, которая обнаружи-
вается в предметной деятельности человека как воспроизводст-
во всеобщих социальных связей через всеобщий характер обо-
собленного труда: в этом контуре целостности социального бы-
тия мы имеем дело скорее с социальной инертностью, со ста-
бильностью и системностью той матрицы человеческих дея-
тельностей, которая образует наличную форму социального бы-
тия и которую мы получаем в наследство от предыдущих поко-
лений. Попытка понять движение этой формы вводит в усло-
виях научно-технической революции внешний и инородный,
хотя и социальный по генезису обновляющий фактор - науку
в ее приложениях.
Если назвать движение этой формы экономическим поступа-
тельным движением, то механизмы этого движения - накопле-
ния экономического качества или <элитности> репродуктивных
структур - вовсе не обязательно должны совпадать с механиз-
мами научного поступательного движения. Совсем напротив,
используя опосредованную рынком или обменом корреляцию
между формами потребления и производства, экономическое
поступательное движение в современных условиях опирается
именно на сложившиеся формы потребления как на основание
преемственности, что придает механизму этого движения ха-
рактер соревнования нескольких способов изготовления одного
и того же или близкого по потребительной функции продукта
за право на монопольную поставку этого продукта обществу
(производство электроэнергии, например). При этом сами спосо-
бы изготовления вовсе не обязательно должны обладать структур-
ной близостью и преемственностью технологий: спички произво-
дят не так, как зажигалки, стиральные порошки совсем иначе,
чем мыло и т.п. Роль науки здесь сводится к тому, что она внеш-
ним и непредсказуемым с точки зрения самой экономической ре-
альности способом насыщает эти арены конкурентной борьбы но-
выми соревнователями - машинами, технологиями, организаци-
онными структурами, - что меняет ситуацию обмена, вызывает
моральное старение наличных способов и дренаж нерентабельно-
го, превращает технический прогресс в экономическое поступа-
тельное движение элитности с циклом полного обновления мат-
риц (по среднему сроку жизни технологий) в 15-20 лет.
Следует отметить, что в этом движении есть своя отрица-
тельность, свое <ничто>, и этой отрицательностью для <нечто>
________________Проблема знания в истории философии______________447
- для наличной целостной формы репродукции - выступает
наука в целом, причем выступает именно как <ничто> от кон-
кретного и определенного <нечто>, особенно в примыкающих к
наличной форме репродукции областях - в приложении и раз-
работке. Связь <нечто> и <ничто> реализуется здесь как экстра-
поляция на всю область научного творчества априорной формы
репродуктивного знания (эксперимент, бесконечный повтор,
устойчивость и неразличимость циклов), причем в приложении
и разработке этот априоризм формы научного продукта приоб-
ретает более сложные структурные и оценочные моменты, не
позволяя, скажем, разрабатывать новые машины и технологии
с худшими характеристиками, чем те, которые уже функциони-
руют в экономической реальности. Более того, это априорно
формальное определение продукта науки подкреплено и прак-
тикой кредитования научного творчества: снабжения науки ма-
териалами, средствами, кадрами.
Но хотя совершенно очевидно, что наука способна сущест-
вовать лишь в отношении к социальной репродукции, на сред-
ства социальной репродукции, на правах негативного момента
движения социальной репродукции, вводящего в нее новые и
более совершенные составляющие, мы все же не имеем права
объединить репродукцию и науку в <централизованный> субъ-
ект гегелевского типа, в котором социальная репродукция плюс
наука составляли бы собственно субъект-в-себе-и-для-себя, а
репродукция минус наука лишь объект, то есть собственно
субъект-для-себя - зеркало совокупного социального субъекта,
опредмеченное в формах наличных деятельностей его для-се-
бя-знание. Не можем мы этого сделать по той простой причи-
не, что, хотя социальная репродукция проецирует в мир науч-
ного творчества априорную форму продукта, для самой науки
эта проекция отнюдь не выглядит содержательной, субстанцио-
нально-самодеятельной. Она скорее предстает нейтральным
каналом опосредований, каналом движения оформленного по
нормам репродукции содержания, источник которого распола-
гается где-то вне науки на правах кантовской вещи в себе - <в
вещах, поскольку мы их не знаем>, а конечным пунктом дви-
жения имеет социальную репродукцию - вещное или поведен-
ческое знание, связанное в целостную всеобщую форму, мат-
рицу наличных конкретных репродуктивных деятельностей.
Связь и формально-каноническая гомогенность социальной
репродукции с тем, что наука ищет где-то за пределами по-
448___________________________М.К.Петров
знанного и социально освоенного, представляется самоочевид-
ной. Более того, берущая начало от социальной репродукции
проекция априорной формы научного продукта, очевидно, вы-
ходит за пределы самой науки, преломляясь на ее границах в
эвристический формализм ориентира научного поиска, в зна-
ние о незнании, предзнание той суммы формально-универ-
сальных правил, которым должно удовлетворять научное зна-
ние. Субъективно ученый, придумывая способы эксперимен-
тальной проверки собственных домыслов, может заботиться о
признании коллег, о равнообязательной для всех доказательно-
сти полученного им результата, объективно же, с точки зрения
социальной репродукции, ученый обязан представить подпи-
санную высшим авторитетом природы гарантию на бесконеч-
ный повтор, на принципиальную применимость полученного
им лично результата для мира репродукции.
Из этого можно было бы заключить, что наука ищет <в ве-
щах, поскольку мы их не знаем>, а точнее, во взаимодействии
этих вещей формально-канонические подобия наличному, из-
вестному нам из наличного опыта или, во всяком случае, ана-
литически выводимому из формализма наличного опыта как
универсально-негативные формальные основания его истинно-
сти, действительности. И в этом случае мы оказались бы в рам-
ках кантовской постановки вопроса, то есть просто обнаружи-
ли бы трансцендентальную природу универсального формализ-
ма, смогли бы отделить наличный опыт (наличную форму ре-
продукции) от возможного, объединить источник (вещь в себе)
и устье (вещь для нас, для опыта, репродукции) потока позна-
ния. В поисках движителя, субъекта познания, мы могли бы
вместе с Кантом ограничиться простым указанием на то, что
такого субъекта нет ни в наличном, ни в возможном опыте,
что расширяющий рамки наличного опыта априорный форма-
лизм науки не содержит идеи субъекта, <необусловленного>.
Могли бы даже показать, почему именно идеи творца, причи-
ны большей, чем связанное с ней действие, в такой формаль-
ной проекции на будущее содержаться не может: репродукцию
совершенно не интересуют несоотнесенные причинно-следст-
венные связи, несоразмерность которых означала бы неста-
бильность поведения.
С другой стороны, мы могли бы, подобно Гегелю, взять это
отношение как имманентное, понять социальную репродукцию
не как <к которому, как к своей опоре, прикрепляются преди-
449
каты> или в который, как в экономическое бытие, вводится из-
вне новое, а как <контейнер> возможной и наличной содержа-
тельности - как Науку-в-себе-и-для-себя (собственно гегелев-
ское решение) или как репродукцию-в-себе-и-для-себя, к чему,
похоже, склоняются попытки анализа диалектики под формой
предметной деятельности. Нам кажется, и в том и в другом
случае возникает вполне определенный срезающий эффект, ко-
гда соединяющий репродукцию и источник нового канал дви-
жения научного знания фетишизируется в самостоятельную
консистентную сущность, в нечто вроде болта субъективности,
причем либо этот болт прогоняют через плашки объективности
силами самовращения такого болта-субъекта (Гегель), либо же,
напротив, объективные плашки приводят в срезающе-форми-
рующее движение, навинчивая их на болт субъективности. Ре-
зультат получается один и тот же: субъективность - объекти-
вируется, объективность - субъективируется, <распредмечива-
ется> в свос-другое. И в том и в другом случае, как бы ни по-
нимались движущие силы такого формирующего самовраще-
ния, в жертву приносится субъективное. И происходит это по-
тому, что канал движения содержания от вещи-в-себе до вещи-
для-нас понимается как нечто самодовлеюще-конституирую-
щее, как гераклитовский <престир> или демокритовский поро-
ждающий вихрь, который своими силами ставит порядок и
поддерживает его движение.
Надобно отметить, что если мы заняты не логикой дела, а
делом логики, то есть если мы принимаем на себя обязательст-
во следовать логической непрерывности, исследовать проблему
лишь с почвы всеобщего логического формализма и только до
тех пределов, пока мы ощущаем непосредственную и <нераз-
рывную> связь с этой почвой, гегелевское и предметное реше-
ние суть стороны одной медали - тождества мысли и бытия. В
канале движения содержания источник (вещь в себе) и устье
(вещь для нас) катастрофически сближаются, совпадают, теря-
ют разделенность в пространстве и времени, вытесняя рассеян-
ную по берегам канала субъективность - многообразие и не-
повторимость научных деятельностей. Канал преобразуется в
нечто, не имеющее длины и отметок времени, в нечто в доста-
точной степени плоское и бестелесное, чтобы исключить внут-
ренние различения, в границу соприкосновения, в которой нет
места третьему - смертному индивиду-творцу.
450
Этот третий - смертный индивид, - теряя в такой границе
смертность и индивидуальность, оказывается в своей чистой
субъективности-самости либо по одну, либо по другую сторону
границы-стенки. Если субъективность вытеснена в источник,
сплавлена с вещью-в-себе, перед нами гегелевское решение: аб-
солютный дух из себя развертывает собственные определения в
систему научного знания. Если субъективность оттеснена в
устье, в практическую репродуктивную деятельность, возника-
ют контуры <предметного> решения. Гегелевскому истолкова-
нию недостает выхода в устойчивость социальной репродук-
ции, предметному - революционности, выхода к новому. Если
прочертить путь от истоков до устья канала движения знания
во временной последовательности, мы могли бы получить сле-
дующую схему уплощения проблематики научного творчества в
тождество:
Вещь-в-себе
Гипотеза
Эксперимент
Рукопись
Публикация
Изобретения
Патенты
Разработки
Внедрение
Репродукция
(столбец 1;
во втором и третьем надписи:)
Гегель
Тождество
Предметность
(но на разных уровнях;
есть еще невразумительные линии и пунктиры.)
Находимся ли мы сейчас в 3-й или 2-й позиции, сказать
трудно, но упрощенное, <граничное> истолкование тождества в
прямых оппозициях-противостояниях или даже в слияниях
всеобщего мысли и предметной различенности бытия - факт
для нашей философской литературы примелькавшийся. И все
же гегелевское и наше предметно-деятельное истолкование -
ходы различные и подходы противоположные.
По видимости одна и та же граница-стенка между субъек-
том и не-субъектом, между объектом и не-объектом оказывает-
ся на поверку не одной и той же. У Гегеля она располагается
_______________Проблема знания в истории философии_____________451
где-то на уровне научной публикации, на уровне системы фун-
даментального научного знания, не включает моменты прило-
жения, разработки, внедрения, одевания логических скелетов в
плоть машин, технологий, организаций, то есть не включает
весь тот комплекс дополнительного определения, который в
нашей литературе понимают обычно как партийную составляю-
щую истины, как знание полезное, как тождество истинного и
полезного при примате истинного: <Познание может быть био-
логически полезным, полезным в практике человека, в сохране-
нии жизни, в сохранении вида, лишь тогда, если оно отражает
объективную истину, не зависящую от человека> (Ленин В.И.
Соч., 4-е изд., т. 14, с. 127). Предметно-деятельное истолкова-
ние обнаруживает стенку на входе в наличный опыт, в соци-
альную репродукцию, то есть научное знание является ему не в
предметных различениях фундаментального знания, не в виде
законов, принципов, эффектов, а в подготовленных к внедре-
нию комплексах - в новых машинах, технологиях, организа-
ционных структурах и т.п.
Соответственно, гегелевская действительность начинается и
завершается в рамках духовной реальности, не находя выхода
из дела логики в логику дела, тогда как предметно-деятельное
истолкование, начиная с логики дела, обнаруживает фундамен-
тальные трудности в попытках приступить к делам логики, в
обосновании активности человеческого мышления. В основе
этих фундаментальных трудностей лежит, нам кажется, именно
эта нерасчлененность и комплексность (истина + польза) науч-
ного знания, каким оно представлено на входе в социальную
репродукцию, в экономическую и политическую реальности. Лю-
бые попытки поставить проблему творчества, проблему появления
нового разбиваются в этих условиях о необходимость возникнове-
ния знания вместе с его утилизацией, что замыкает проблему
творчества в рамки устойчивых различенных комплексов, в рамки
конкретных видов деятельности, особенного, практически разру-
шая выход во всеобщее через фундаментальное знание, через аб-
страктные моменты конкретных целостностей (машин, техноло-
гий, организационных схем), которые могут входить на правах та-
ких абстрактных моментов не только в целостность экономиче-
ской реальности, но и в целостности других реальностей.
В историческом плане такой предметно-деятельный подход,
не учитывающий дуализма фундаментального и прикладного
существования знания как в синхронии (массив научных пуб-
452___________________________М.К.Петров
ликаций - патенты), так и в диахронии (фундаментальное воз-
никает раньше прикладного и служит материалом приложе-
ний), ведет к тому, что анализы движения знания, процесса
познания оказываются, как правило, смещенными к этапам
донаучных эволюционных форм познания, где, действительно,
познавательные усилия концентрировались на рационализа-
ции-совершенствовании наличного арсенала навыков - видов
деятельности - или, гораздо реже, реализовались в изобрете-
нии и вводе в репродукцию целостных продуктов, способных
функционировать в репродукции на правах ее составляющих.
Соответственно и тот человек-творец, которого мы привыкли
видеть в нашей литературе на должности воспроизводящего и
творящего субъекта, оказывается при ближайшем рассмотрении
отнюдь не синтезом рабочего и ученого в духе предложенного
Маяковским синтеза пахаря и поэта, а натуральным нерасчленен-
ным ремесленником - целостным субъектом репродукции и со-
вершенствования своего наследственного <искусства>.
Говоря о возможностях гегелевского и предметно-деятель-
ного подходов, мы вовсе не собираемся давать им сравнитель-
ных оценок или показывать их в отношениях взаимного допол-
нения и обогащения. Нам гораздо более интересен сам состав
этого слоено-прессованного тождества, в которое упираются
оба подхода, но получают явно не совпадающие результаты, и
прежде всего то несовпадение барельефа, которое каждый под-
ход обнаруживает на своей стороне стенки-медали.
Если идти на проблему по Гегелю, конечной реальностью
творчества, <для себя> реальностью научного творчества, будь
его субъектом бог или человек, окажется реальность фундамен-
тального научного знания, проверенного на повтор-содержа-
тельность в эксперименте и связанного в целостную систему.
Сколько бы мы ни пытались пройти за эту реальность, остава-
ясь в рамках <дела логики>, мы будем получать нечто вроде ло-
гической прецессии, скольжения в новое по всеобщему фор-
мальному основанию, то есть поступательное научное движе-
ние, которое может быть истолковано минимум тремя способа-
ми: а) вне себя - для себя; б) в себе - для себя (Гегель); в) в
себе и вне себя - для себя (Кант). Любые же рассуждения о
том, что <после>, что за этой реальностью фундаментального
научного знания) будут имплицитно включать посылку мгновен-
ной (безлаговой) и полной реализации фундаментального знания
в социальной репродукции, которую можно бы эксплицировать в
________________Проблема знания в истории философии______________453
положении: <Всякое наличное и новое фундаментальное знание
утилизировано и использовано в самом факте причастности к сис-
теме научного знания с момента ввода его в систему>.
Если идти на проблему предметно-деятельным способом, то
здесь конечной реальностью творчества будет сама наличная
социальная репродукция, ее состояние в момент исследования,
и здесь также попытка пройти в то, что было <раньше>, в раз-
работку, приложение, чистую науку, окажется перекрытой, по-
скольку и здесь будет действовать невысказанный постулат
мгновенной реализации научного знания, <успехов науки>, хо-
тя под научным знанием будет пониматься нечто совсем иное
- машины, технологии, организационные структуры.
И в том и в другом случае познающее усилие всегда будет
психологически направлено к <раскрытию> системы, идет ли
речь о системе фундаментального научного знания или о сис-
теме наличной социальной репродукции, но поскольку это
усилие с тем же постоянством наталкивается на очевидную не-
предсказуемость входа, и умозрение вынуждено двигаться в бу-
дущее системы либо по основанию бессодержательных фор-
мальных универсалий, либо по основанию неоформленных со-
держательных различений, действительное движение неизбеж-
но принимает вид reculer pour mieux santer, то есть оказывается
попятным движением в историю становления наличной систе-
мы, с тем чтобы, опираясь на то, <как стало>, попытаться
прыгнуть в то, <как будет>, попытаться взять <с разбега> не-
предсказуемость входа логическими средствами планирования
или вероятностного прогнозирования.
Оставляя пока в стороне вопрос о скачках из прошлого в
будущее, нам прежде всего следует обратить внимание на то,
что почва такого попятного движения - связь преемственной
целостности, по которой прошло становление, - оказывается в
гегелевском и предметно-деятельном решениях существенно
различной. Мы уже говорили о том, что в репродукции преем-
ственность целого носит функциональный характер, замкнута,
особенно в условиях научно-технической революции, на по-
требление. Выстраивая, например, по единому функциональному
основанию <тяги> в одну линию гребца, парус, паровую маши-
ну, дизель, газовую турбину, атомный реактор, мы тут же обна-
ружим зияющие разрывы преемственности по формальному ос-
нованию. И хотя силу света электроламп можно измерять в
<свечах>, мощности паровозов - <в лошадиных силах>, хотя
454___________________________М.К.Петров
справедливо иногда говорят, будто в технике перед паровозом
всегда бежит тень лошади, эта тень не настолько все же плотна и
структурна, чтобы пройти по формально-структурному основанию
от лошади к паровозу, от свечи к электролампе, от гребца к атом-
ному реактору. В этих линиях формальной преемственности нет,
здесь сплошные срывы. Поэтому, если предметно-деятельное по-
пятное движение, использующее идею совмещенного (истинность
+ польза) знания, желает совершаться по связям преемственной
целостности, сохраняя не только функциональное, но и структур-
ное подобие, оно довольно быстро оказывается где-то за XVI-
XVII вв., и в попытках <разбежаться> для прыжка спотыкается и
застревает именно на моменте возникновения того, что Энгельс
называл <научной формой познания природы>, на расщеплении
знания по линиям фундаментальности и приложения.
Иначе обстоит дело в случае с Гегелем. Здесь связь преемст-
венной целостности идет по универсалиям формы и, совершая
попятное движение, не приходится беспокоиться о возвращении:
всегда можно вернуться в то место, откуда начато попятное дви-
жение. Другой вопрос, можно ли в этом возвращении-разбеге со-
вершить логический прыжок в будущее, но пока речь идет о на-
личном фундаментальном знании, о его системе, мы без труда об-
наруживаем историческую глубину системы, привязанную к на-
личной системе как к своему завершению, историческую или вре-
менную целостность, в которой все связано со всем и поставлено
в отношение <раньше-позже>, то есть ту самую <духовную реаль-
ность> Гегеля, которая имеет корни в прошлом и растет, поступа-
тельно и преемственно движется в будущее, определяя свои на-
личные и новые элементы не только в синхронных связях систем-
ной целостности <часть-целое>, но и в диахронных связях истори-
ческой целостности <раньше-позже>, <наличное-новое>.
Эта ползущая по времени системно-историческая целост-
ность, если речь идет не об истории вообще, а об истории <на-
учной формы познания природы>, не теряет связи со всеоб-
щим и даже с абсолютом, если абсолют понят как <необуслов-
ленное>, как причина всей возможной и наличной социальной
репродукции, то есть не по Гегелю, а по Канту в духе его focus
imaginarius, мнимого фокуса, ориентирующего эвристического
регулятива. Социальная репродукция проектирует на область
научного творчества априорные негативные формальные усло-
вия истинности, которые, преломляясь и частично поглощаясь
в разработке (требование экономического обоснования нового)
________________Проблема знания в истории философии______________455
и приложении (требование работающей принципиальной схе-
мы с указанием возможной области использования), предстают
в области чистой науки как сумма <чистых> определений ре-
продуктивной истинности, не имеющих утилитарных конкре-
тизаций, или, что то же, как универсально-априорная форма
чистого научного знания, продукта чистого научного творчест-
ва. По сути дела, это все та же юмовская однозначная сораз-
мерность причины действию, регулятора - поведению, при-
чинно-следственная связь <если - то> в ее достоверном вари-
анте: если А, то независимо от условий пространства и времени
неизбежно и необходимо В.
Вместе с тем такая проекция априорной формы научного
знания бесспорно принадлежит к тому статически-нейтрально-
му, инерционному пониманию абсолюта - вешалки для преди-
катов, - которое не содержит ни грана субъективности - са-
мости и самодеятельности, за что и оказывается предметом ге-
гелевской критики. Здесь все обстоит именно так, как пишет
об абсолюте Гегель: <Это слово само по себе есть бессмыслен-
ный звук, одно лишь имя. Только предикат говорит, что есть
он, т.е. наполняет его [содержанием] и сообщает ему смысл.
Пустое начало только в этом конце становится действительным
знанием> (Соч., т. IV, с. II).
Как раз в этой формальной пустоте, в абсолюте - бездон-
ной бочке Данаид, которую можно без конца наполнять содер-
жанием, - наличная система фундаментального научного зна-
ния обнаруживает свою отрицательность, свое <ничто>, способ-
ность к бесконечному расширению. Кант так описывает дейст-
вие регулятива: <Трансцендентальные идеи никогда не имеют
конститутивного применения, благодаря которому были бы да-
ны понятия тех или иных предметов, и в случае, если их пони-
мают таким образом, они становятся лишь умствующими (диа-
лектическими) понятиями. Но зато они имеют превосходное и
неизбежно необходимое регулятивное применение, а именно
они направляют рассудок к определенной цели, ввиду которой
линии направления всех его правил сходятся в одной точке, и,
хотя эта точка есть только идея (focus imagunarius), т.е. точка,
из которой рассудочные понятия в действительности не исхо-
дят, так как она находится целиком за пределами возможного
опыта, тем не менее она служит для того, чтобы сообщить им
наибольшее единство наряду с наибольшим расширением>
(Соч., т. 3, с. 553).
456___________________________М.К.Петров
Точка схождения, мнимый фокус и есть, собственно, пере-
сечение проекции априорной формы знания и всеобщего логи-
ческого формализма, нового и системного: <Рассматривая все
наши рассудочные знания во всем их объеме, мы находим, что
то, чем разум совершенно особо располагает и что он стремит-
ся осуществить, - это систематичность познания, т.е. связь
знаний согласно одному принципу. Это единство разума всегда
предполагает идею, а именно идею о форме знания как целого,
которое предшествует определенному знанию частей и содер-
жит в себе условия для априорного определения места всякой
части и отношения ее к другим частям. Таким образом, эта
идея постулирует полное единство рассудочных знаний, благодаря
которому эти знания составляют не случайный агрегат, а связную
по необходимым законам систему> (Соч., т. 3, с. 553-554).
Вместе с тем такое истолкование системного и историческо-
го наталкивается на ряд трудностей. Если понятие системы
философией освоено еще со времен Аристотеля, то понятие
истории, преемственно меняющейся системы - понятие новое
и практически далеко еще не разработанное. Арсенал средств,
использованный Гегелем для разработки понятия истории,
спорен не в понятности как таковой и не в попытках представ-
ления наличной системы знания в качестве результата преем-
ственных изменений какой-то другой, исходной системы зна-
ния, совсем напротив, в этом наиболее сильная методологиче-
ская сторона гегелевской постановки вопроса: <Суть дела ис-
черпывается не своей целью, а своим осуществлением, и не ре-
зультат есть действительное целое, а результат вместе со своим
становлением; цель сама по себе есть безжизненное всеобщее,
подобно тому как тенденция есть простое влечение, которое не
претворилось еще в действительность; а голый результат есть
труп, оставивший позади себя тенденцию> (Соч., т. IV, с. 2).
Спорность этого арсенала в другом. Во-первых, в чисто ло-
гическом подходе к проблеме преемственного развития систе-
мы научного знания, в попытках решить ее методом постули-
рования без сколько-нибудь серьезных усилий научно исследо-
вать ту почву - <действительное целое>, - по которой совер-
шаются и попятное и поступательное движение. Во-вторых, в
широком вовлечении в решение проблемы структурных моделей и
представлений, использовавшихся уже историей мысли в другом
контексте для представления совершенно других связей.
________________Проблема знания в истории философии______________457
Так, основная гегелевская схема субъекта есть очевидное за-
имствование у Аристотеля идеи энтелехиальности, <имманент-
ной оцеленности> мира, которая, в свою очередь, была лишь
логической реакцией на неустойчивость смертного и подвиж-
ного мира мнения. Первый двигатель, способный двигать, ос-
таваясь неподвижным, использовал эту свою способность не
для самодвижения и не для движения космоса в целом, а для
стабильности, то есть, приводя все виды самодвижения в мире к
стабильности цикла, он был субъектом системы, а не истории, ре-
гулятором, а не творцом. То же самое следует сказать и о гибриде-
синтезе аристотелевской энтелехиальной действительности с чис-
той объективностью, с лишенной разумного начала кантовской
<вещью в себе>: оба синтезированных Гегелем механизма репро-
дуктивны по своей природе, инерционны, лишены <самости>, в
принципе не могут дать поступательности-самоизменения.
Но главным все же остается пренебрежение Гегеля к экстра-
логическим анализам субстрата поступательного научного дви-
жения, отсутствие даже идеи соотнесения умозрительных кон-
струкций механизма исторического движения с теми реальны-
ми и доступными для анализа механизмами, в которых это дви-
жение осуществляется, хотя такая идея, как мечта об <экспери-
ментальной метафизике>, присутствует на правах постоянного
фона в рассуждениях Канта. Более того, ряд высказываний Ге-
геля приходится определенно толковать как принципиальный
отказ от подобного соотнесения-верификации философских
умозрительных конструкций. Нам кажется, что гегелевский па-
фос самоутверждения философского метода как метода специ-
фического, ограничивающего сферу своего применения логи-
кой, имеет и этот нюанс умозрительного самодовления: <До
сих пор философия еще не нашла своего метода. Она смотрела
с завистью на систематическое сооружение математики и, как
мы сказали, пробовала заимствовать у нее ее метод или обхо-
дилась методом тех наук, которые представляют собою лишь
смесь данного материала, опытных положений и мыслей, или,
наконец, выходила из затруднений тем, что грубо отбрасывала
всякий метод. Но раскрытие того, что единственно только и
может служить истинным методом философской науки, состав-
ляет предмет самой логики, ибо метод есть сознание о форме
внутреннего самодвижения ее содержания> (Соч., т. V, с. 32-33).
Существует ли возможность верифицирующего соотнесе-
ния? По сути дела, это вопрос об инобытии духовной деятель-
'^^-
458___________________________М.К.Петров
ности, о духовной реальности, о ее самодовлеющем и незави-
симом от индивидуальных умозрений существовании. Мы
вправе говорить о верификации лишь в том случае, если духов-
ная реальность способна иметь самостоятельное, независимое
от наших истолкований бытие, которое могло бы корректиро-
вать или попросту отвергать наши истолкования по соображе-
ниям полноты, адекватности, структурного изоморфизма и т.д.
Нам кажется, что можно вполне определенно говорить о суще-
ствовании подобной духовной реальности или, вернее, реаль-
ности знаковой, сотворенной и поставленной для собственных
нужд смертными людьми, но при всем том способной сущест-
вовать в автономном отчуждении, независимо от своих твор-
цов, способной даже в какой-то степени регулировать и стимули-
ровать усилия собственных создателей по наращиванию такой ре-
альности - по реализации научного поступательного движения.
Реальность эта не есть какое-то открытие нашего времени,
она всегда существовала в том <само-собой-разумеющемся>
плане общеизвестного, в каком Гегель строго различал <извест-
ное> (erkannt) и <познанное> (bekannt). Новизна ситуации лишь
в том, что наше время вместе с усилением внимания к соци-
альной функции науки вынуждено было всерьез заняться и по-
исками связи целостности науки как социального института,
нагруженного функцией производства знания как в абстракт-
но-всеобщей (фундаментальное знание), так и в конкретно-
всеобщей (приложения) форме. А поиски целостности в свою
очередь привели к осознанию того в общем-то общеизвестного
факта, что ученый добывает новое знание не только для себя,
но и для других, то есть он в своих действиях ограничен не
только негативными условиями логической истинности (по-
строенная в соответствии с <грамматическим априоризмом>
научной формы знания гипотеза) и содержательными условия-
ми объективно-репродуктивной истинности (удостоверяющий
принадлежность к миру репродукции эксперимент), но ограничен
также и условиями социализации - отчуждения полученного ин-
дивидом результата в общенаучное и общесоциальнос достояние.
Споры о приоритете, стремление ученого <застолбить> уча-
сток и многое другое показывают, что правила социализации
не только <играют роль> в научной деятельности, но обладают,
при всей их специфичности и явно социальной природе, теми
же чертами необходимости, неприложности и равнообязатель-
ности, что и правила логического схематизма или верификации
fc^ ^ ^
^^ ''I^JII
-1
________________Проблема знания в истории философии______________459
на объективность. Более того, попытка распределить правила
научной деятельности по их принадлежности к логике, вери-
фикации и социализации обнаруживает, что все правила посту-
пательности принадлежат процессу социализации, выявляют се-
бя не в логике схематизирования и не в слепых автоматизмах
объекта, розыском которых занята наука, а в отчуждении про-
дукта научной деятельности индивидов в социальное достоя-
ние, в интеграции знания, прежде всего фундаментального, а с
ним и всего разнообразия ученых-творцов и их деятельностей в
единую целостность преемственного движения системы науч-
ного знания.
Это преемственное поступательное движение социализации,
осуществляемые не силами самой системы, не как ее самодви-
жение, а силами ученых-творцов, стремящихся внести в общую
копилку науки свои <вклады>, обладает целым рядом универ-
сальных правил, позволяющих говорить о массиве социализи-
рованного фундаментального знания как о чем-то, вполне
удовлетворяющем определению реальности, если под реально-
стью понимается независимая от отдельных индивидов, обла-
дающая свойствами целостности, взаимосвязанности всех час-
тей, преемственного существования и преемственного измене-
ния с сохранением целостности, довлеющая себе закономерная
структура. Мы не стали бы определять эту реальность социали-
зированного фундаментального знания ни как объективную,
поскольку в научном понимании объективность предполагает
полную независимость от человека и человечества, а этим
свойством сотворенная людьми реальность социализированно-
го знания, очевидно, не обладает, ни даже как реальность со-
циальную, поскольку под социальной реальностью понимают
обычно сложившуюся уже систему реализованного в репродук-
тивном скелете общественно-необходимых деятельностей зна-
ния, тогда как реальность социализированного фундаменталь-
ного знания обнаруживает явные свойства полупродукта, мате-
риала для приложений; во всяком случае это несовпадение со-
циализированного обществом фундаментального знания и ос-
военного обществом в практических приложениях знания фик-
сируется в любых социальных структурах, использующих науку.
Поступательное научное движение реализуется в институте
публикации. Детальный анализ проблемы, как она поднята в
науковедческих исследованиях последних лет, будет дан ниже,
здесь мы лишь отмечаем основные свойства этого интегрирую-
460___________________________М.К.Петров
щего целостность в поступательности механизма, поскольку
эти свойства представлены в массиве научных публикаций.
Все элементы массива различены, нет двух одинаковых -
запрет на повтор-плагиат действует в массиве научных публи-
каций как требование обязательное. Попытки обойти или на-
рушить этот запрет имели и имеют место, но отношение к ним
резко отрицательное: <чистый> массив публикаций вообще не
имел бы повторов ни по форме, ни по содержанию.
Все элементы массива связаны друг с другом, входят в еди-
ную сеть цитирования, которая возникает во время подготовки
рукописи как удачная или неудачная попытка ученого привя-
зать новый различенный элемент знания к наличным и пред-
шествующим по времени.
В этой первой функции, выступая средством преемственно-
сти, связи нового с наличным, цитирование тяготеет к посто-
янству, к норме - обнаруживает довольно устойчивую квоту
цитирования, которая, хотя и не совпадает в различных науч-
ных дисциплинах, колеблется от статьи к статье, дает все же
устойчивые пики на 10-15 ссылках, приходящихся в среднем на
одну публикуемую статью.
Вторая, или обратная, функция есть цитируемость как связь
наличного с новым - участие наличных элементов массива в
связывании новых. Контуры цитируемости устанавливаются
стихийно как совокупный результат огромного числа независи-
мых друг от друга актов ссылок на те или иные элементы мас-
сива в более поздних работах. Но при всей <стихийности> и не-
контролируемости этого процесса вовлечения наличного в оформ-
ление нового цитируемость обнаруживает жесткую ранговую
структуру, близкую к той или иной разновидности распределения
по обратному квадрату (Ципф, Лотка, Парето и т.д.).
Таким образом, сам механизм поступательности, движения
по различениям с сохранением преемственности реализуется в
единстве цитирования и запрета на повтор-плагиат.
Запрет на повтор-плагиат гарантирует предметную разли-
ченность массива социализированного знания, что придает
идущей от социальной репродукции универсальной форме зна-
ния поступательно-канонический характер необратимого
трансцендентального расширения по предметному основанию
содержательности, то есть соразмерность причины действию,
однозначность их связи переводится с помощью запрета на по-
втор-плагиат в поступательно-захватывающую форму поиска и
________________Проблема знания в истории философии______________461
фиксации нового, где эта соразмерность причины действию
выступает как формальное требование к любому будущему зна-
нию, а запрет на повтор-плагиат исключает из этого будущего
все наличное, все открытое и найденное как нечто не подлежа-
щее воспроизведению в процессе познания, как отрицаемое в
гегелевском смысле, и вместе с тем, теперь уже в кантовском
смысле, запрет на повтор-плагиат выводит источник новых
предметных различений, нового научного фундаментального
знания за рамки массива социализированного знания как нечто
ему внешнее и из него невыводимое, <необусловленное>, а
именно как <вещь в себе>, если мы понимаем ее на правах
кантовского логического абсолюта неисчерпаемой непознанно-
сти, который располагается <в вещах, поскольку мы их не зна-
ем> (Соч., т. 3, с. 90).
Цитирование, напротив, гарантирует формальную целост-
ность массива социализированного знания, его преемственное
с сохранением целостности изменение, то есть вводит в про-
цесс научного познания на правах его необходимого условия
опору на наличный массив знания, вынуждает ученого не толь-
ко искать новые предметные различения, оформлять их по
универсальным правилам, верифицировать их на принадлеж-
ность к репродукции (эксперимент), но и вводить найденные и
проверенные на репродукцию новые предметные различения в
массив наличных с опорой на эти наличные, использовать для
этого принятую в данной дисциплине квоту цитирования, ко-
личественная сторона которой может рассматриваться как уни-
версальная мера связи нового с наличным, а качественная -
устанавливаемая и творимая самим ученым - как история вво-
димого в массив нового предметного различения, в рамках кото-
рой это различение, в полном соответствии с Гегелем, ученый
должен показать как результат и завершение обнаруженной им лично
тенденции, как нечто с логической необходимостью вытекающее из
наличных, предшествующих по времени различений массива.
Все различения массива социализированного знания - мас-
сива публикаций - входят в единую связь цитирования, здесь
все связано со всем, все производно от всего. И поскольку это
так, нетрудно впасть в гегелевский соблазн представления лю-
бого нового, входящего в массив предметного различения на
правах логического момента поступательности-становления
массива как такового, как субъекта саморазвития. После ввода,
после публикации так оно, собственно, и оказывается: сотво-
462_________________________М.К.Петров
ренная ученым во время подготовки рукописи история, венцом
которой выступает вводимое им новое предметное различение,
хотя эта история избирательно выдергивает на некоторой исто-
рической глубине элементы массива из <реального историче-
ского контекста>, как он устанавливается последовательностью
появления публикаций в астрономическом, скажем, времени,
есть все же опосредованное, через всеобщую связь вырванных
для ввода элементов, завершение истории научного знания во-
обще, венчающее событие в исторической реальности массива
социализированного знания. Но такой подход исходил бы из
предположения, что цитирование есть нечто чисто внешнее и
случайное для цитируемых элементов, что связь опоры на на-
личное, которую ученый устанавливает во многом произвольно
и неконтролируемо, не затрагивает <сути дела>, оставляет без
изменения предметную сторону предшествующих различений.
Судя по ранговому распределению цитирования, которое по
независимому или лишь частично зависимому от ученых зако-
ну создает уплотнения и разрежения сети цитирования, воз-
действуя на нее таким способом, что примерно треть элемен-
тов массива вообще не участвует в связывании новых элемен-
тов, а остальные две трети выстраивают ранги цитируемости по
закону Ципфа, когда примерно 10% (6-7% от общего массива)
цитируемых работ служат опорой для 90% входящих в массив
публикаций, цитирование вряд ли может считаться чем-то
внешним и безболезненным для цитируемого, больше походит
на содержательную переработку наличного. На вывод о содержа-
тельном характере сети цитирования наталкивает и то обстоя-
тельство, что, ссылаясь на работы предшественников, ученые,
во-первых, редко ссылаются на работу вообще, обычно выби-
рают для опорной связи какую-то частную сторону, особенно
то, что относится к экспериментальным данным, а во-вторых,
в неясных с точки зрения приоритета случаях ученые в близких
ситуациях ссылаются на разные имена, то есть ориентируются
на предметный результат, рассматривая сопутствующее резуль-
тату имя творца как несущественный эпифеномен.
При всем том вопрос о содержательности сети цитирования
вряд ли может считаться решенным. Внешне картина выглядит
так, как если бы предметное различение массива представляло
из себя <силовой элемент> сети цитирования с четким разделе-
нием функций между врожденными <левыми> связями, кото-
рые возникают в процессе подготовки рукописи, становятся
________________Проблема знания в истории философии______________463
реальной частицей сети цитирования в момент публикации, ос-
таются низменными во время пребывания в массиве, и благо-
приобретаемых <правыми> связями, которые возникают, если
возникают, только после акта публикации, растут со временем,
то есть в отличие от левых фиксированных связей ведут себя
как процесс накопления.
Что именно накапливается в этом процессе, установить
сложно: наряду с действием механизма поступательности, ин-
тегрирующего индивидуальные результаты в общенаучную це-
лостность, наблюдается и сопутствующая росту массива теоре-
тическая деятельность систематизации - более экономного и
обобщенного представления элементов массива в непротиворе-
чивых, экономных и полных теориях. Вместе с тем, частные
проверки таких теоретических построений на корреляцию с сетью
цитирования (см., например, Налимов В.В., Мульченко 3.М. Нау-
кометрия. М., 1969, с. 103-104), показывают, что представления
об истории научных дисциплин, как она дана в смене обоб-
щающих теорий, опираются в определении узловых моментов
на сеть цитирования и прежде всего на работы высоких рангов
цитируемости, то есть история науки, как она предстает исследо-
вателю, есть взгляд на поступательное научное движение с точки
зрения наиболее плотных или насыщенных очагов цитирования.
И если это действительно так, а зондирующие исследования
показывают, что за революционными изменениями и коперни-
ковскими переворотами в науке всегда скрывается работа или
группа работ высоких рангов цитируемости, то, во-первых,
реализуемый в <правых> благоприобретаемых связях процесс
накопления есть накопление <места в истории науки> - исто-
рической ценности того или иного предметного различения,
зафиксированного в массиве публикаций, а во-вторых, само
историческое движение системы научного знания, во всяком
случае знания фундаментального, приобретает в терминах ран-
гового распределения цитируемости более строгий и структур-
ный смысл: прошлое и будущее системы, ее наличное <нечто>
как результат предшествующего развития и ее <ничто> как об-
ласть отрицающей наличное содержательной экспансии связа-
ны через ранговое распределение исторической ценности та-
ким способом, что исходные опоры 90% будущих событий им-
плицитно содержатся в 6-7% наличных предметных различении
массива социализированного знания, и экспликация этих
скрытых связей идет не средствами логических процедур, с нс-
464___________________________М. К. Петров
актах творчества по априорному канону (квота цитирования), пе-
ревод которого в качественную определенность требует творческо-
го усилия ученого. Если сеть цитирования, интегрирующая разли-
ченные по запрету на плагиат деятельности ученых в целостность
научной знаковой реальности, правомочна представлять логику
научного поступательного движения, то это логика, творимая си-
лами познающих индивидов, возникающая в актах публикации-
социализации как ранговая, иерархическая связь всего со всем,
связь целостности системы научного знания.
Поскольку темпы накопления правых (исторических) связей
зависят от времени пребывания предметного различения в мас-
сиве и снижаются с возрастом статьи или монографии по экс-
поненте с периодом <полустарения> от 5 (физика) до 10 (бота-
ника, математика) лет (см.: Налимов В.В., Мульченко 3.М.
Наукометрия. М., 1969, с. 115), мы вправе предположить, что,
во-первых, связь преемственности научного поступательного
движения отнюдь не есть связь простого примыкания рядопо-
ложенных моментов в духе принципа непрерывности Лейбни-
ца: <Все во вселенной находится в такой связи, что настоящее
всегда скрывает в своих недрах будущее, и всякое данное со-
стояние объяснимо естественным образом только из непосред-
ственно предшествовавшего ему> (цит. по: История филосо-
фии, т. II. М., 1941, с. 209), а обладает известной исторической
глубиной, захватывая не только непосредственно предшествую-
щие моменты, но и глубинные слои прошлого, и, во-вторых,
что эта историческая глубина не безгранична: влияние прошло-
го на будущее падает пропорционально возрасту этого прошло-
го по экспоненте, и это делает крайне сомнительным традицион-
ное со времен Гегеля представление поступательного научного
движения как изначально определенного по абсолюту-результату.
Гегелевская схема развития восходит к <природе> Аристотеля,
которая не совпадает с материей - <ведь природа является нача-
лом в большей степени, чем материя> (О частях животных, 642 а),
предполагает наличие двух родов причин - <ради чего> и <по не-
обходимости^, функционирует в энтелехиально-семенном опреде-
лении: <Мы всегда утверждаем, что одно происходит ради другого,
когда обнаруживается известный конец, который ставит предел
движению, если этому ничего не препятствует. Таким образом,
очевидно, что существует нечто в подобном роде - именно то,
что мы и называем природой. Ведь из каждого семени развивается
не что придется, а из этого - вот это, и не любое семя исходит из
________________Проблема знания в истории философии______________465
любого тела. Таким образом, семя является началом и производи-
телем того, что из него выходит, ибо все это происходит путем ро-
ждения и именно из него произрождается. Однако еще раньше
семени - то, что оно несет в себе, ибо семя знаменует собой про-
исхождение, цель же - существо> (О частях животных, 641 а).
Такая схема бесспорно имеет свою область применения для то-
го, что античность называла <природой> - миром вещей, <кото-
рые имеют происхождение>, то есть, в переводе на современные
термины, для <живой природы>, для биологии, где энтелехиально-
семенное определение Аристотеля может рассматриваться как ча-
стная формулировка идеи биокода. Но когда мы имеем дело со
знаковой реальностью и с поступательным движением этой реаль-
ности, мы вряд ли имеем право переносить на нее схемы опреде-
ления жизни: при всей ее подвижности и гибкости знаковая осно-
ва такой реальности остается инерционным, мертвым моментом
движения. В том виде, в каком она реализована в массиве науч-
ных публикаций, знаковая реальность социализированного и све-
денного в целостность знания не обнаруживает ни малейших при-
знаков самоактивности, способности собственными силами поро-
ждать новые предметные различения. В любой момент своего су-
ществования эта реальность полна, самодовлеюща, не несет в себе
сколько-нибудь выявленного стремления к самоэкспансии или к
самотрансформации, покоится на стеллажах и полках в журналь-
ных статьях и монографиях. Желтеет бумага, стареют и уходят из
активной зоны цитирования связи наличного с новым, статьи и
монографии, но сами предметные различения массива остают-
ся в принципе не подверженными времени, вечными и бесте-
лесными неизменными сущностями, всегда готовыми к упот-
реблению-приложению.
Словом, в знаковой реальности социализированного знания
нет ни грана деятельности как таковой, она вся целиком
омертвленный в знаке продукт познавательной деятельности,
любое движение которого может осуществляться лишь внеш-
ними относительно этой реальности силами - силами смерт-
ных творцов-индивидов, решающих не только познавательную
задачу поиска новых предметных различений, но и задачу ис-
торическую - задачу ввода новых предметных различений в
наличную реальность социализированного знания. Поскольку
творцы смертны и для связи нового с наличным используются
элементы массива на ограниченной исторической глубине, ге-
гелевская идея предопределения творческой деятельности чем-
466_________________________М .К. Петров
то изначальным, чем-то вроде желудя, из которого обязан про-
израсти именно дуб, а совсем не вишня или развесистая клюк-
ва, представляется сегодня совершенно беспочвенной. Вместе с
тем эта идея взята из арсенала философских схем, должна рас-
сматриваться не столько как продукт воинствующей спекуля-
ции, сколько как исторически оправданный продукт вполне опре-
деленного <основополагающего> способа мысли, стремления к на-
учности схоластическими средствами в условиях, когда верифика-
ция умозрительных схем была практически невозможной.
Теперь положение изменилось: хотя и с разной степенью
полноты, массив научных публикаций исследован практически
на всю его глубину от возникновения научной периодики в
конце XVII в. до наших дней. Эти исследования как раз и
вскрывают тот механизм поступательности, основные свойства
которого мы попытались показать. Но сами по себе -эти иссле-
дования и их результаты вряд ли способны получить философ-
скую санкцию без попыток связать их с данными философии,
особенно с построениями немецкой классической философии,
которые, по сути дела, идентичны по предмету.
Интересно в этом отношении сопоставить логическое решение
проблемы трансцендентальности-поступателыюсти, как оно дает-
ся у Канта и Гегеля, с тем реальным положением дел, которое об-
наруживается в исследованиях процесса движения научного зна-
ния. Априоризм Канта, подчеркивая универсальную канонику
формы и внешнюю логической форме предметность как основа-
ние содержательных различений, ориентирует проблему познава-
тельной экспансии - трансцендентальности - по трем непрерыв-
ным основаниям-начётам: а) по универсальному логическому
формализму; б) по различающей внешней предметности: в) по
свободе (произволу) субъективного схематизирования. Такая <раз-
мерность непознанного> - с помощью трансцендентальных идей
<мы узнаем, собственно, только то, что ничего нс знаем> (Соч., т. 3,
с. 437) - превращает конечный продукт познания в отрицание
неопределенности на трансцендентальных осях-основаниях фор-
мы, предмета и субъекта. И если бы, используя эти три основания
на правах универсальной системы качественных единиц, отрица-
ние неопределенности которых составляет, по Канту, смысл
трансцендентального синтеза, .мы попытались бы наметить конту-
ры мира творчества, мы оказались бы во вселенной тезисов: <а)
мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве;
б) всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и
_______________Проблема знания в истории философии_____________467
вообще существует только простое или то, что сложено из просто-
го; в) причинность по законам природы есть не единственная
причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для
объяснения явлений необходимо еще допустить свободную при-
чинность; г) к миру принадлежит или как часть его, или как его
причина безусловно необходимая сущность> (Соч., т.З, с.404-429).
По сути дела все тезисы кантовских антиномий 'чистого ра-
зума замыкаются на фигуре творца, который как необусловлен-
ное противопоставляется природе-объекту-опыту как обуслов-
ленному и инертному, существующему в отчуждении и само-
довлении по правилам антитезисов: <а) мир не имеет начала во
времени и границ в пространстве; он бесконечен и во времени
и в пространстве; б) ни одна сложная вещь в мире не состоит
из простых частей, и вообще в мире нет ничего простого; б)
нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам
природы; г) нигде нет никакой абсолютно необходимой сущности
- ни в мире, ни вне мира - как его причины> (там же).
Вместе с тем это противопоставление творца и сотворенного
остается у Канта скорее противостоянием точек зрения, нежели
связью во времени, и хотя Кант часто говорит о законах природы,
он никогда не разделяет в процессе познания фундаментальное и
прикладное, рассматривает мир антитезисов не как мир завершен-
ных и реализованных в репродукции результатов процесса позна-
ния, а как точку зрения эмпиризма вообще. Это практически пе-
реворачивает реальное отношение миров, а сами трансценден-
тальные основания превращает не столько в средства расширения
эмпирического знания, сколько в принципы <правильного> и
<вменяемого> использования наличного знания: <На стороне эм-
пиризма в определении космологических идей, т.е. на стороне ан-
титезиса, нет, во-первых, такого практического интереса, осно-
ванного на чистых принципах разума, какой приносят с собой мо-
раль и религия. По-видимому, чистый эмпиризм скорее отнимает
всякую силу и влияние у морали и религии. Если не существует
первосущности, отличной от мира, если мир не имеет начала и,
следовательно, также творца, если наша воля не свободна и душа
так же делима и бренна, как и материя, то моральные идеи и
принципы также теряют всякую значимость и рушатся вместе с
трансцендентальными идеями, служившими для них теоретической
опорой> (Соч., т. 3, с. 435-436).
Такое <перевернутое> истолкование, хотя оно и доминирует в
философской системе Канта, где практический разум оказывается
468___________________________М.К.Петров
выше чистого и приложение выше фундаментальности, не являет-
ся все же единственным. Иногда противоположность творца и со-
творенного он мыслит именно как свободу творца и несвободу
продукта его творчества, как необусловленность творения нового,
и тогда позиция эмпирика оказывается именно позицией репро-
дуктивной узости, полагающей, что априорная модель научного
продукта и есть весь без остатка наличный и возможный мир, что
за пределами способного к бесконечному повтору (эксперимен-
тальная проверка) не существует никаких предметов познания:
<Эмпирик никогда не позволит считать какую-нибудь эпоху (су-
ществования) природы абсолютно первой, или рассматривать ка-
кую-нибудь границу своего проникновения в ее безбрежность как
крайнюю, или переходить от предметов природы, которые он мо-
жет анализировать с помощью наблюдения и математики и синте-
тически определять в созерцании (от протяженного), к таким
предметам, которые ни чувство, ни воображение никогда не могут
показать in concrete (к простому); он не может также допустить,
чтобы в основу самой природы полагали способность действовать
независимо от законов природы (свобода) и тем самым сужали за-
дачу рассудка - руководствуясь необходимыми правилами, выяс-
нять возникновение явлений; наконец, он не может согласиться с
тем, чтобы искали причину чего бы то ни было вне природы (пер-
восущность), так как мы ничего не знаем, кроме природы, и толь-
ко природа дает нам предметы и может давать нам сведения об их
законах> (Соч., т. 3, с. 436-437).
Здесь сразу же вскрывается и та трудность, которая вызыва-
ет колебания в истолковании: трудность представления творца.
У Канта здесь очевидная несвобода от теологии, и критика эм-
пиризма во многом развертывается как критика атеизма, а не
как защита самого творчества. Причина такого эффекта оче-
видна: у Канта нет социализации, процесса отчуждения про-
дукта индивидуального познания в независимую от индивидов
знаковую реальность наличной системы знания. Нет, следова-
тельно, и процесса интеграции смертных творцов в совокупного
творца этой реальности - в эпонимическую характеристику нау-
ки, где имена смертных творцов обретают бессмертие производно
от их вклада в знаковую реальность как общую копилку науки.
Гегелевское преобразование кантовской схемы, совместившее
основания субъекта и предмета познания, бесспорно выделило
знаковую реальность фундаментального научного знания в нечто
самостоятельное и целостное, но вместе с тем оказалось значи-
________________Проблема знания в истории философии______________469
тельно ближе к теологии, нежели решение Канта. Гегелевский
субъект-дух рождается, по существу, вместе с христианством, ко-
гда пантеизм стоиков, образующий <объективность, в которой
Хоуос является по существу пронизывающей основой всего мира>
(Соч., т. XI, с. 17), обособляется и сознает себя в скептицизме как
целостность, чтобы затем родиться как дух-субъект в примирении-
противоположности с покинутым миром: <Теперь, следовательно,
назрела потребность в том, чтобы знающий дух, возвратившийся,
таким образом, из мира предметов и углубившийся внутрь (sich
erinnert - перевод здесь явно плох), примирил с собою покину-
тый им мир, так что объективность этого последнего после такого
примирения, хотя и отличная от духа, все же является адекватным
ему миром. Эта конкретная точка зрения, которая, являясь точкой
зрения всех людей (der Welt), ставится точкой зрения также и фи-
лософии, есть рождение духа, ибо лишь тогда, когда мы имеем
перед собой не только чистое мышление, но и мышление, делаю-
щее себя предметным и в этом предмете находящееся само у себя,
сохраняющееся, - только тогда мы имеем перед собою впервые
дух> (там же, с. 17-18).
К этому эпизоду рождения духа нам еще предстоит вернуться в
анализе схем социализации. Пока же близость гегелевского субъ-
екта-духа к <пневматически> истолкованному богу христиан -
<эту идею знали как триединство, и она есть сущность в себе и
для себя> - нам важна для анализа условий на входе в массив на-
учного знания. Тот факт, что граница между духом и не духом ус-
танавливается Гегелем по античному образцу - по границам ло-
госа, то есть воспроизводит античный разрыв между господствую-
щим словом и подчиненным ему делом, задаст субъектно-объект-
ное отношение именно как тождество, отношение различения-
адекватности. Пришедший в себя дух примиряется с покинутым
миром в этом срезе-тождестве между словом и делом - <объек-
тивность этого последнего, хотя и отлична от духа, все же являет-
ся адекватным ему миром>. Это отношение тождества-различения
и было, по Гегелю, сутью происшедшего: <Предшествующие объ-
ективирования мысли суть некий выход лишь в определенность, в
конечность, а не в некоторый объективный мир, который адеква-
тен самому себе и для себя сущему. Всеобщая точка зрения неоп-
латонической или александрийской философии заключается, сле-
довательно, в том, что она из потери мира рождает себе мир, ко-
торый в своем внешнем характере остается вместе с тем неким
внутренним миром, и, таким образом, предстакляет собою прими-
470___________________________М.К.Петров
репный мир, а это и есть начинающийся здесь мир духовности,.
Основной идеей было, таким образом, мышление, мыслящее само
себя, тождественное, следовательно, со своим предметом, с мыс-
лимым, так что перед нами одно и другое, и единство обоих>
(Соч., т. XI, с. 18).
Такое расположение тождества бесспорно делает гегелевский
дух совокупным ученым, который на правах массива публикаций,
средства отчуждения результатов использует не социальное, а кос-
мическое установление - объективность покинутого и примирен-
ного мира. Вместе с тем от появления на свет триединого духа,
что, по мнению Гегеля, произошло в первых веках нашей эры, до
появления научной формы познания мира и научного поступа-
тельного движения, что совершилось, по Гегелю, в XVI в., этому
духу - совокупному ученому - нечего было, собственно, делать,
и, объясняя этот период, Гегель определенно начинает спешить:
<Второй период доходит до XVI в. и, таким образом, в свою оче-
редь охватывает тысячелетие, которое мы пролетим, надевши са-
поги-скороходы> (Соч., т. XI, с. 79). Но общий смысл деятельно-
сти духа в этот период научного созревания очерчен достаточно
четко - если в античности дух интегрировал себя по объективно-
сти, то в средние века он собирает свою субъективность - подни-
мает человека до духовной самодеятельности на правах агента соз-
нающего себя в своей субъективности духа. Такое самосознание
субъективности духа происходит, по Гегелю, во времена реформа-
ции: <Поскольку дух теперь переходит к сознанию, к духовным
определениям, поскольку он оглядывается вокруг себя, выходит
за свои пределы и вступает в некое содержание, он будет вести
себя в нем, как в своем достоянии, как бы в своем конкретном
мире, и захочет утвердить, да и действительно утвердит в нем
свое. Эту-то конкретную форму познания, которая, однако, вна-
чале остается еще помутненной, мы теперь должны рассмотреть,
и это составит третий период нашей истории философии, в кото-
рую мы, собственно говоря, переходим вместе с реформацией>
(Соч., т.Х1, С.202).
Но было бы наивностью думать, что речь в этом третьем пе-
риоде идет о творческой самодеятельности индивидов. По Гегелю,
они остаются индивидами в духе, субъектами в субъекте, момен-
тами и агентами существующего вне их и независимо от них са-
модвижения индивидуального, целостного творческого духа: <По-
стигнуть внутренний субстанциональный дух - вот в чем состоит
точка зрения индивидуума; в рамках целого похожи они на сле-
___ ____________Проблема знания в истории философии_______________471
пых, гонимых внутренним духом этого целого. Согласно этому,
нашей точкой зрения является знание этой идеи как дух, как аб-
солютный дух, противопоставляющий себе, таким образом, другой
дух, конечный дух, принципом которого служит познание абсо-
лютного духа, дабы последний возник для него. Я попытался раз-
вернуть перед вами эту процессию духовных формаций филосо-
фии в их поступательном движении, заставить их продефилиро-
вать перед вашей мыслью, указывая при этом их связь. Этот ряд
представляет собой истинное царство духов, единственно сущест-
вующее царство духов, - ряд, который нс остается ни множест-
вом, ни также рядом как следованием друг за другом, а который
как раз в познании самого себя делает себя моментом единого ду-
ха, одним и тем же наличным духом. .Эта длинная процессия ду-
хов суть отдельные биения пульса, в которых проявляется его
жизнь; они суть организм нашей субстанции, всецело необходи-
мое поступательное движение, которое ничего другого нс выража-
ет, кроме природы самого духа, и которое живет во всех нас. К
его настойчивому требованию - когда крот продолжает рыть там
внутри - мы должны прислушиваться и дать ему осущесталсние.
Я хотел бы, чтобы эта история философии служила для нас при-
зывом уловить тот дух времени, который пребывает в нас природ-
но, сознательно извлечь его, каждый на своем месте из его при-
родности, т.е. из его безжизненной замкнутости, и вывести его на
свет дня> (Соч., т. XI, с. 518-519).
Таким образом, если Канту не хватало социализации, и осноиной
трудностью, отбрасывающей его к теологии, была проблема необу-
словленного творца, без введения которого нельзя было ни начать
обусловленную линию трансцендентальных синтезов, ни замкнуть
в ретроспективе наличные синтезы на конечную творящую при-
чину. то поступательность Гегеля - роющий крот самосознания.
цайтгайст, живущие во всех нас и способные выйти на свет дня.
а для духа реальность только в наших актах извлечения их из их
природности - по сути дела и есть процесс социализации, отчу-
ждения творческих усилий индивидов в принадлежность реально-
сти знания, есть основание перехода <для индивида> знания в
знание <для нас> и вместе с тем <для истории>, превращения его
в новый момент поступательного движения реальности знания. В
этой мистификации и чнаковой фетишизации вполне реального
процесса четко уловлены членения и границы научного познания.
Сомнения возникают не столько относительно частей, сколько
относительно тех функций, которыми нагружены эти части.
472_____________________________М.К.Петров
Наличная система научного знания как ^аксршснис ряда ду-
ховных формаций обладает у Гегеля, когда мы берем этот ряд
по основанию истории, целостности во времени, нс только ин-
тегрирующей функцией приведения в целостность, но и функ-
цией истинности, высшего авторитета, абсолюта, определите-
ля, по крайней мере в ретроспективе, того <всецело необходи-
мого поступательного движения>, по отношению к которому
познавательные усилия индивидов суть действия <слепых, го-
нимых духом этого целого>. Непознаюшие индивиды творят
связь целостности, само поступательное движение и его логи-
ку, а эти превращенные в индивидуального субъекта связь це-
лостности и логика поступательности творят познающих инди-
видов как условия и средства самопознания духа.
Исходя из такой расстановки сил и средств логики историче-
ского движения, естественно было бы ожидать, что объединенная
в духе целостность и поступательность - (фетишизированная зна-
ков;>) реальность - обязаны знать не только свое прошлое, но и
содержать в логике исторического поступательного движения вы-
ход в будущее. Так, собственно, и рассматривают цайтгайст, дух
истории те почитатели Гегеля, которые склонны рассматривать
завершающую систему гегелевской схемы нс как неизбежный ту-
пик, перекрывающий дальнейшее движение, нс как необходимую
принадлежность самой этой схемы, нс как абсолют, не зниющчи
своего С)у()у1цего, а как метафизическую оговорку великого диалек-
тика, то есть видеть в системе нс особую точку, за которой ничего
нет. а момент среди моментов, что позволяло бы, скажем, иссле-
дуя предыдущие моменты, их связь и логику возникновения, об-
наружить логические процедуры вывода будущих состояний сис-
темы научного знания.
Сам Гегель придерживался в этом пункте весьма строгой
позиции: <Эта работа духа. направленная к самопознанию, эта
деятельность, направленная к самообрстснию, есть жизнь духа
и сам же дух. Результатом этой работы является понятие, кото-
рое он получаст о себе, история (философии есть ясное усмот-
рение, что дух этого хотел в своей истории. Эта работа челове-
ческого духа в области внутреннего мышления совершается па-
раллельно со всеми ступенями действительности, и поэтому
никакая философия не идет дальше своего времени. Что опре-
деления мысли обладали таким важным значением, это -
дальнейшее познание, дать которое нс является задачей исто-
рии философии. Эти понятия суть простейшие откровения ми-
_____ _______Проблема знания в истории философии______________473
рового духа, а в своем более конкретном виде они являются
историей> (Соч., т. XI, с. 514).
Иными словами, система замкнута, инициатива заглядывания в
будущее неуместна, получившее у Канта определенную структур-
ность <ничто> от конкретного <нечто> - наличного опытного зна-
ния - растворяется в бесструктурном содержательном <ничто>, в
чистой отрицательности. Универсальный формализм мыслится не
как средство уловления нового содержания, а как средство вывода
на границу тождества-адекватности содержания, изначально дан-
ного в субъекте. Проблема входа, появления нового, трансценден-
тальности оказывается в этих условиях снятой. Она целиком в
компетенции субъекта, который в качестве духа времени - цайт-
гайста - действует подобно нусу Анаксагора: сам устанавливает,
когда чему появиться в познанном виде.
При всем том предметом гегелевского внимания оказывается
именно движение знаковой реальности - <ряд, который не оста-
ется ни множеством, ни также рядом, как следованием друг за
другом>, и, что не менее важно, такое движение он рассматривает
как деятельность - действительность мысли по связыванию раз-
личений в целостность. Если у Канта с его детальной проработкой
проблемы трансцендентального выхода-входа не было процесса
социализации-интеграции в целостность, и связь знания в целое
представлялась лишенным самостоятельного значения актом сис-
тематизации, чем-то попутным и самоочевидным, то у Гегеля
упор сделан именно на порождение связи целостности во времени
с явным ущербом для проблемы входа, которую Гегель понимает,
в сущности, по Канту, в кантовских категориях, снимая кантов-
ское противоречие <канон-органон> простым и, надобно сказать,
бесструктурным указанием на предметность и действительность
духа, обеспечивающие в им же устанавливаемое время - <крот
продолжает рыть там внутри> - преемственную связь наличного
и нового, то есть применение логики не в качестве канона, а в ка-
честве органона познания.
Это и порождает тот сторонний эффект внешнего <знания
для нас>, когда массив знания представляется ученому -
<знающему я> - бездеятельно, мертво, <по предикатам> как
чистая остановленная предметность: <Обычно в основу поло-
жен прежде всего субъект как предметная устойчивая самость;
отсюда продолжается необходимое движение к многообразию оп-
ределений или предикатов; теперь на место названного субъекта
вступает само знающее <я>, которое связывает предикаты и есть
474___________________________М.К.Петров
удерживающий их субъект. Но так как тот первый субъект сам
входит в определения и составляет их душу, то второй субъект, т.е.
знающий, все еще находит его в предикате> (Соч., т. IV, с. 33).
Такой эффект бесспорен, ученый - <второй субъект> - дейст-
вительно воспринимает наличный массив знания как <предмет-
ную устойчивую самость>, к тому же самость, систематизирован-
ную в форму теории и омертвленную. Более того, он действитель-
но судит об этой исторической самости <по предикатам>, не вос-
ходя к исторической целостности массива как такового, генерали-
зирует в априорную форму социализированного знания (размер
публикации, ссылки, научный аппарат) общее в различениях, а не
связь различений в целостность, то есть стоит примерно на той же
точке зрения по отношению к целостности массива научного зна-
ния, на какой лингвист стоит по отношению к целостности рече-
вых текстов - традиционного лингвиста (как и логика) историче-
ская целостность как таковая не интересует: его предмет ограни-
чен предложением-различением, а что гам <за предложением> -
связь предложений в целостность текста - исключается из пред-
мета лингвистики (и формальной логики) как нечто внешнее и за-
предметное. Рассуждая о спекулятивном и дискурсивном, Гегель
специально останавливается на этом эффекте (Соч., т. IV, с. 34-
36), хотя его рецепт - <только то философское изложение достиг-
ло бы пластичности, которое строго исключило бы способ обыч-
ного отношения частей предложений> - выглядит не менее наив-
ным, чем усилия наших машинных переводчиков понять и <за-
программировать> текст без опоры на связь предложений в тексте,
методом простого иссечения этой целостности до <неделимых>.
Так или иначе, но ученого, реального творца целостности мас-
сива научного знания, истории этой знаковой реальности знания,
которому творить историю науки приходится с той же естествен-
ностью и с тем же отсутствием осознанно-резонирующего отно-
шения к правилам этой деятельности, с какими мы говорим по
правилам родного языка, может интересовать и необходимо инте-
ресует лишь общее в предметных различениях - <как это делает-
ся>, где под <это> понимается отнюдь не история науки и не исто-
рическая целостность массива научного знания, а понимаются
правила построения различенного элемента этой целостности -
правила оформления вклада на предмет его отчуждения-социали-
зации. И коль скоро это так, мы теперь в состоянии выяснить те
точки и линии соприкосновения с немецкой классикой, которые
позволяют, нам кажется, ближе подойти к философской санкции
________________Проблема знания в истории философии______________475
научной целостности, знаковой реальности, условий на входе, как
они выявляются в науковедческих исследованиях.
Рассматривая массив научных публикаций как сотворенную
смертными учеными историческую целостность предметных раз-
личений научного знания и отказываясь покидать ту обязательную
для материалиста точку зрения, что только смертный человек об-
ладает способностью к творчеству, мы можем относительно этой
преемственно и поступательно растущей реальности фундамен-
тального научного знания поставить три группы вопросов: во-пер-
вых, это вопросы о структуре целостности самой этой реальности,
где мы неизбежно столкнемся с Гегелем в анализе того ряда ду-
ховных формаций, <который не остается ни множеством, ни та-
ким рядом как следованием друг за другом>; во-вторых, это во-
просы предметной содержательности составляющих историческую
целостность различений, где мы неизбежно войдем в соприкосно-
вение с априоризмом Канта как с проекцией социальной репро-
дукции, принимающей для чистой науки вид формального кано-
на, правил оформленности предметного содержания; в-третьих,
это вопросы, связанные с социализацией - с априоризмом пра-
вил отчуждения готового уже научного продукт индивидов в об-
щенаучное достояние, которые проектируются в научную деятель-
ность уже не социальной репродукцией, а структурой историче-
ской целостности научного поступательного движения; здесь нас
пока не встречают философы, зато здесь нам обеспечена опора на
науковедческие и лингвистические исследования.
В рамках первой группы вопросов нам следует попытаться вы-
яснить, в чем именно точка зрения Гегеля на состав и структур-
ный тип связей целостности в научном поступательном движении
подтверждается данными науковедческих исследований и чем не
подтверждается. Науковедение выделяет здесь строгую структуру
сотворенности по правилам: все в массиве публикаций и, соответ-
ственно, в массиве научного знания связано со всем сетью цити-
рования, которая создается учеными по универсальным правилам
ввода - передачи их личного вклада в общенаучное достояние.
Публикация - акт перехода нового в наличное - есть не только
момент рождения <для науки> очередного элемента знания, что
вводит этот элемент в <послепубликационные> процессы связыва-
ния нового и приложения, но и момент наращивания и очагового
изменения сети цитирования, что делает саму целостность науч-
ного знания, как она представлена сетью цитирования, не только
творимой, но и обновляемой в каждом акте публикации.
476___________________________М .К. Петров
Здесь мы уже входим в резкое противоречие с Гегелем, для ко-
торого связь исторической целостности научного знания есть ста-
новление субъекта, <самости>, рост в процессе самосознания, не
включающий ничего внешнего, что изначально не содержалось
бы уже в субъекте как <в себе> предметность или <для себя> нега-
тивность - предзаданность, векторность роста 'в абсолют прими-
рения мыслящего и мыслимого .Такой субъект в сущности конст-
рукция плоская - лишенная исторической глубины сиюмомент-
ность системы, прошлое которой все целиком выведено в настоя-
щее, снято в этом настоящем, в наличном бытии как неистинное
и потерявшее право на самостоятельное существование. Дух вре-
мени отсекает не только будущее, но и прошлое: <Я...старался по-
казать необходимое возникновение философских учений друг из
друга, так что каждое из них непременно предполагает предыду-
щее. Общим выводом из истории философии является, во-первых,
что во все времена существовала только одна философия, одно-
временные расхождения которой составляют необходимые сторо-
ны единого принципа; второй вывод заключается в том, что по-
следовательность философских систем не случайна, а представля-
ет собою необходимую последовательность ступеней этой науки;
третий вывод заключается в том, что последняя философия дан-
ной эпохи представляет собою результат этого развития, его исти-
ну, воплощенную в том высшем образе, который сообщает себе
самосознание духа о себе. Последняя философия содержит поэто-
му в себе предыдущие, включает в себя все предшествующие ступе-
ни, есть продукт и результат всех прежних философий; нельзя уже
больше быть теперь, например, платоником> (Соч., т.Х1, с.618).
В реальности научного знания историческая глубина отнюдь не
снята, она <работает>, в науке можно, а иногда и необходимо
<быть платоником> - тревожить <дух предков>, вызывать их к
жизни и деятельности (работы Менделя, Циолковского, Флемин-
га, Буля), то есть наличность системы научного знания, как она
дана в теориях, не покрывает истории научного знания, как она
дана в целостности сети цитирования: теория располагается на
гребне цитаруемости, в тех 6-7% работ высшего ранга цитируемо-
сти, которые связывают до 90% нового, тогда как научный <крот>
копает не только в этой зоне высшей цитируемости, и сами эти
гребни возникают в форме цепной реакции не только из новых
работ, но и из работ старых, в том числе и из той трети работ мас-
сива, которые образуют балласт, не имеют правых свойств цити-
руемости, не участвуют до поры до времени в связи нового.
________________Проблема знания в истории философии______________477
Массив научных публикаций не обнаруживает ни векторности,
ни той замкнутой на <самость> способности избирательно нара-
щивать изменения, располагая их в целостность моментов движе-
ния к развитости, которой в качестве энтелехии-оцеленности об-
ладают и желудь, и щенок, и гегелевский дух, что делает любой
момент развертывания соответствующей исторической целостно-
сти закономерным и необходимым звеном в общей цепи развития
- <дух этого хотел в своей истории>. Массив научной публикации
ничего не хочет, он, по сути дела, беззащитен перед вторжением
случайного, инертного, незаконного. Более того, поскольку входя-
щие в массив работы не имеют <правых> врожденных свойств ци-
тируемости - никто не может их цитировать до входа в массив,
когда они для науки пребывают еще в отрицательности, в <ничто>
от наличного <нечто>, - все входящее в массив случайно, инерт-
но, незаконно, лишь после акта публикации-социализации время
в виде новых публикаций будет отделять зерно от шелухи, вы-
страивать пики и гребни цитирования независимым от ученых-
вкладчиков способом.
При всем том поднятая Гегелем проблема организующе-свя-
зывающей деятельности оказывается в силе и для массива на-
учной публикации, хотя, оставаясь на позициях признания
смертного человека единственным источником творчества, эту
организующе-связывающую деятельность невозможно реализо-
вать в ту идеальную антропоморфную фигуру субъекта - инди-
видуального и всезнающего административного духа науки,
полномочного представителя ее целостности, по отношению к
которому ученые в рамках целого были бы похожи на научных
работников - <на слепых, гонимых внутренним духом этого це-
лого>. И хотя современная <большая наука> в формах активной
государственной научной политики все чаще взывает к этой геге-
левской фигуре всезнающего и всесвязывающего административ-
ного духа познания, создает планирующие, прогнозирующие, оце-
нивающие должности, занимая которые смертный человек по
долгу службы обязан исполнять функции гегелевского субъекта,
реальные результаты таких <экспериментальных проверок> геге-
левской гипотезы субъекта познания оказываются весьма неуте-
шительными - переведенная на гегелевский режим развития по
организующим указаниям высшей инстанции, планирующая про-
цессы творчества наука обнаруживает явные следы самоторможе-
ния, связывания научной деятельности в бесплодные организаци-
онные процедуры и формы, не дающие научного продукта.
478___________________________М.К.Петров
Но проблема организующе-связывающей деятельности оста-
ется, и сама наука, какой она сложилась в качестве преемст-
венно интегрирующего свою целостность социального институ-
та использует для решения этой проблемы гласность. Акт пуб-
ликации используется в науке не только как способ связи но-
вого с наличным, перевода нового в наличное, но и как способ
неформальной организации индивидов через оповещение мно-
гих о том, что происходит в науке, для поиска и стимулирова-
ния немногих заинтересованных - кандидатов в творцы новых
предметных различений. Соответственно, рядом со знаковой
реальностью фундаментального знания и производно от нее
наука выстраивает <совокупный субъект> - почетную реаль-
ность, интегрирующую свою целостность по индивидуально-
личному основанию, эпонимическую характеристику науки, в
которую входят не вклады творцов, а их соотнесенные с вкла-
дами, связанные с судьбой и рангом вкладов имена.
Эта эпонимическая реальность, гласность и связанное с за-
претом на плагиат фиксирование нового результата по первой
публикации имеют для научной деятельности огромное стиму-
лирующее значение, вынуждая ученых спешить с передачей
продукта в научное достояние, соревноваться с действительны-
ми и вымышленными соперниками за право первому отметить-
ся в эпонимической реальности науки. И хотя по разным под-
счетам доля одновременных открытий не так уж велика (от 10
до 40%), ученый никогда не может быть уверен в том, что он
монополист в разработке той или иной проблемы. Споры о
приоритете, <многоименные> названия законов и эффектов -
реальные следы такого соревнования.
Совершенно очевидно, что ни гласность, ни тем более эпоними-
ческая реальность не организуют сами по себе деятельности уче-
ного в том прямом целеполагающем и программирующем смысле,
какой мы обычно вкладываем в сам термин <организация>. Они
способны лишь концентрировать интерес и стимулировать поис-
ки, не предопределяя ни направление поисков, ни того, что будет
найдено. Вместе с тем, если ситуация анализируется от знаковой
реальности фундаментального знания как от основной связи це-
лостности науки, мы обязаны, видимо, среди других трансценден-
тальных оснований указать и на индивидуально-личное основание
как на субстрат научной эпонимики, где также есть свое наличное
и своя эпонимическая отрицательность - все стремящееся отме-
титься в эпонимической реальности население науки.
________________Проблема знания в истории философии______________479
Это разложение на реальность сотворенного (массив публика-
ций) и реальность творцов (эпонимика) характерно только для
опытной науки, то есть, двигаясь по сети цитирования как по ис-
торической целостности науки в прошлое, мы обнаружим где-то в
XVII в. скачкообразное изменение в структуре целостности. На
смысле этого изменения мы пока останавливаться не будем, заме-
тим только, что если двигаться по выделенной Гегелем линии
преемственности, которая идет от <восточного опьянения субъек-
тивности> через греков и христианство к науке нового времени, то
нам придется говорить минимум о трех типах структур.
Гегелевская мысль о том, что ряд духовных формаций суть
различенные во времени моменты одного с полным представи-
тельством в последнем по времени моменте всего предшест-
вующего, крайне затрудняет анализ связи преемственности, ко-
торую сам Гегель определяет как <ряд, который не остается ни
множеством, ни также рядом как следованием друг за другом,
а который как раз в познании самого себя делает себя момен-
том единого духа, одним и тем же наличным духом> (Соч., т. XI,
с. 519). Круг аналогий, которые привлекаются Гегелем для объ-
яснения преемственности - <биение пульса>, <организм суб-
станции>, <природа духа>, <душа>, - а также широкое исполь-
зование античного арсенала энтелехиальных представлений це-
лостности во времени, прежде всего <природного> арсенала
Аристотеля, позволяют предполагать, что Гегель мыслит этот
процесс под формой биологического движения по древней схеме:
рождение - детство - юность - зрелость - старость -
смерть, то есть в переводе на язык современной биологии и ки-
бернетики использует идею встроенного в реальность знания кода
или снимающий выбор программы изменений по времени.
В плане чисто логического схематизма Гегель не идет даль-
ше связи нечто-ничто: <Единственно нужным для того, чтобы
получить научное поступательное движение, - и о приобрете-
нии совершенно простого усмотрения которого следует глав-
ным образом стараться, - является познание логического по-
ложения, что отрицательное вместе с тем также и положитель-
но или, иначе говоря, что противоречащее себе не переходит в
нуль... Так как получающееся в качестве результата отрицание
есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержа-
ние. Оно есть новое понятие, но более высокое, более богатое
понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицани-
ем или противоположностью; оно, стало быть, содержит в себе
480___________________________М.К.Петров
старое понятие, но содержит в себе более чем только это поня-
тие и есть единство его и его противоположности> (Соч., т. V,
с. 33). В таком истолковании отрицательность, хотя и предпо-
лагает известную структуру, преемственность в формальном
опосредовании на предметно-содержательном основании, оста-
ется все же загадочной, растворяется в будущем субъекта-духа,
о котором он и сам не имеет ни малейшего представления.
Ближе всего, нам кажется, гегелевская структура преемствен-
ной связи подходит к <порождающей причине> древних, которую
мы постоянно обнаруживаем в тео- и космогониях, где изначаль-
ное единство ведет к раздору-разделению на противоположные
(обычно на небо и землю), а затем эти противоположные прими-
ряются в браке для порождения всего живого. Этот ход: единство-
раздор-примирение - лежит в основе гегелевской триады посту-
пательности, следы которой он совершенно справедливо обнару-
жил у неоплатоников и в христианстве, но мог бы обнаружить в
большинстве теогоний мира. Важно подчеркнуть, что гегелевская
схема преемственности, во всяком случае, не является историче-
ски ориентированной причинностью: историческая реальность ду-
ха и физическая реальность опытной науки лежат у Гегеля в раз-
ных плоскостях, различены типологически.
Пытаясь понять данные анализов сети цитирования как воз-
можные модели исторической преемственности, мы должны со
всей определенностью отметить: причинности в естественно-
научном ее понимании как жесткой соразмерности причины и
действия здесь нет. Из того факта, например, что статья
З.А. Каменского <Вопросы методологии историко-философско-
го исследования> (Философские науки, 1970, № 1) содержит
ссылки на 29 работ других авторов, никак не следует обратно-
го, будто появление этих 29 работ, которые располагаются в
интервале времени от античности до наших дней, с необходи-
мостью вызвало статью З.А.Каменского. Выбор работ для ссы-
лок, для связи преемственности целиком зависит от автора, не-
обходимо включает его творческое усилие по преобразованию
абстрактно-количественной квоты цитирования в конкретно-
историческую связь преемственности, связь квазипричинную.
Это имеет силу для любой входящей в массив новой работы.
Но положение вовсе не выглядит таким простым и произволь-
ным, позволяющим видеть в сети цитирования чисто искусствен-
ную и хаотическую <привязку> нового к наличному. Феномен
рангового распределения цитируемости и, производно от нее, всех
________________Проблема знания в истории философии______________481
ценностей в науке, удивительная стройность этого распределения
заставляют предполагать, что во многом стихийный и произволь-
ный сам по себе процесс ссылок на предшествующие работы вы-
являет, подобно беспорядочным движениям карандаша по спря-
танной под листом монете, нечто не такое уж стихийное и произ-
вольное - некий рельеф содержательности, на гребнях которого,
как мы уже упоминали, располагаются научные теории и высшие
престижные оценки самих ученых. К тому же и ученый, пытаясь
при подготовке рукописи связать полученный им результат с ре-
зультатами предшественников, показать его стороной, уточнени-
ем, обобщением предшествующих результатов, нс покидает, по
существу, почвы содержательности: если у него нет результата,
ему нечего связывать, а если содержательный результат есть, то
выбор опор, который предоставлен ему массивом публикаций, за-
ведомо содержателен. Субъективный момент, бесспорно, неустра-
ним. Он выявляется в том, например, что хотя повтор-плагиат за-
прещен и в чистом виде это запрещение - максима научной эти-
ки, практически, в поисках оптимального ввода, ученый часто
идет на многократную публикацию одного и того же результата в
различных ссылочных оформлениях. И дело здесь не только в
том, что в современной науке престиж ученого поставлен в пря-
мую зависимость от числа публикаций, хотя и это безусловно иг-
рает немало1$ажную роль, но и в том также, что ввод нового ре-
зультата в массив наличного знания есть само по себе исследова-
ние, совершается методом проб и ошибок. Одному удается ввести
результат в активную зону науки с первого раза, другому для этого
требуется десяток или даже сотня публикаций.
Связанный сетью цитирования в реальность фундаментального
знания, массив научных публикаций бесспорно нс остается ни ме-
ханическим множеством, ни простым следованием содержатель-
ных элементов - он есть целое, но нс гегелевское живое целое,
организованное целевой причиной в самостный субъект самодви-
жения, саморазличения, самосвязи, самоопределения, самополага-
ния и самоотрицания, - этими живыми свойствами самости мас-
сив научных публикаций заведомо нс обладает. Соответственно,
не оставляющая следов в прошлом конкретная наличность орга-
нической связи, удерживающая все живое в наличном бытии на-
стоящего без эффекта протяженности во времени, оказывается
для анализа реальности научного знания неприменимой: прошлое
представлено здесь нс просто как бесплотная тень, способная объ-
яснить нечто в наличном, нс как, скажем, альбом семейных фото-
16 - 739
482___________________________М.К.Петров
графий, позволяющий взрослым выстраивать по моментам исто-
рию собственного движения по траектории жизни, а как нечто
вполне реальное в своей знаковой фиксированности и протяжен-
ности. Массив научных публикаций образует своеобразную расту-
щую в будущее ажурную конструкцию, силовые элементы которой
- статьи и монографии - и крепятся к предшествующим им опо-
рам и сами становятся такими опорами для входящих в массив
статей к монографии, если на них пожелают опереться.
Поскольку возникающие в строительстве такой ажурной конст-
рукции связи однозначно определены, мы в любой момент време-
ни, отвлекаясь от ввода в массив новых элементов, имеем право
видеть в массиве публикаций постройку завершенную, в которой
выполняются формально-логические условия целостности, сис-
темности, выводимости любого наличного элемента по его пря-
мым и опосредованным связям, то есть можем любому элементу
приписать его место, ранг, значение в истории науки. Поскольку
же массив постоянно пополняется новыми элементами, логика
однозначной определенности будет лишь логикой момента и лю-
бая попытка логического представления движения реальности с
неизбежностью примет канонический вид единства квоты цитиро-
вания и рангового распределения цитируемости, определенность
которых лежит в прошлом, а в транцендентальном применении, в
экстраполяциях на будущее они выступают лишь в качестве кано-
нически априорной формы входа.
Здесь мы переходим ко второй и третьей группе вопросов от-
носительно знаковой реальности научного фундаментального зна-
ния, которые связаны с априоризмом предметной содержательно-
сти знания и с априоризмом собственно входа. Что касается ап-
риоризма предметной содержательности, то основное здесь сдела-
но Гоббсом, Юмом и Кантом. Учение о <полных причинах> у
Гоббса, соразмерность причины и действия у Юма, аналогии опы-
та у Канта - все это, по сути дела, этапы единого процесса пере-
осмысления природы, приведения антично-христианского кон-
цепта живой природы - области смертных и изменчивых вещей, к
научному концепту природы - области взаимодействия инерци-
онных сущностей по закону причинности. Представления о такой
упорядоченной, системной, лишенной разумного начала, постро-
енной на слепых автоматизмах природе задаются кантовскими
аналогиями опыта: а) при всякой смене явлений субстанция по-
стоянна, и количество ее в природе не увеличивается и не умень-
шается; б) все изменения происходят по закону связи причины и
_______________Проблема знания в истории философии_____________483
действия; в) все субстанции, поскольку они могут быть восприня-
ты в пространстве как одновременно существующие, находятся в
полном взаимодействии (Соч., т. 3, с. 252, 258, 274).
По отношению к такой природе - знанию о вещах, как мы их
знаем (вещь для нас), и о вещах, как мы их не знаем (вещь в се-
бе), - аналогии опыта образуют трансцендентальное канониче-
ское основание выхода в новое, имеющее промежуточное объек-
тивирующее значение: прежде чем заботиться о вводе нового эле-
мента в реальность научного знания, элемент должен быть прове-
рен на репродуктивность по аналогиям опыта (эксперимент), то
есть знание должно быть показано по принадлежности к бытию
как знание онтологическое, следующее постулатам: знать - зна-
чит уметь, знать - значит быть в состоянии воспроизвести явле-
ние. Форма такого знания - независимая от условий пространст-
ва и времени соразмерность причины и действия, в которой за
исходное взята выявленная во взаимодействии определенность ре-
зультата, надежная повторяемость этого результата в фиксируемых
условиях среды. Собственно причины, как они фиксируются в па-
раметрах среды, входящих в отношения однозначной корреляции
со скрытыми от наблюдения, но умопостигаемыми свойствами ве-
щей, не так уж важны, пока они надежно вызывают данный ре-
зультат, хотя именно по поводу этих причин и создаются теории,
пытающиеся перевести связь причин и вызываемых ими эффек-
тов в логику содержательного формализма.
Построенная по правилам аналогий опыта, по универсальной
<грамматике> - канонике онтологического знания, - гипотеза и
есть, собственно, формальная заготовка логической интерпрета-
ции причины, способной вызвать к жизни наблюдаемые или за-
планированные к выходу на феноменологический уровень эффек-
ты. Ясно, что никакой гарантии на содержательность такая соз-
данная по универсальным правилам заготовка дать не может, так
что здесь волей-неволей выдерживается кантовский контактный
дуализм материи и формы: <Хотя материя всех явлений дана нам
только a posteriori, форма их целиком должна для них находиться
готовой в нашей душе a priori> (Соч., т. 3, с. 128), - возникает
функциональное разделение между чувственностью и рассудком:
<Без чувственности ни один предмет не был бы нам дан, а без
рассудка ни один нельзя было бы мыслить. Мысли без содержа-
ния пусты, созерцания без понятий слепы. Поэтому в одинаковой
мере необходимо свои понятия делать чувственными (т.е. присое-
динять к ним в созерцании предмет), а свои созерцания постигать
484___________________________М.К.Петров
рассудком (т.е. подводить их под понятия). Эти две способности
не могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не мо-
жет созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из со-
единения их может возникнуть знание> (Соч., т. 3, с. 155).
Область контакта формального и предметно-содержательного
вовсе не выглядит механическим соединением разнородного и
безразличного друг другу, потому и кантовское истолкование фор-
мы, которая <целиком должна для них находиться готовой в на-
шей душе>, и гегелевское истолкование закона и эксперимента
(Соч., т. IV, с. 134 и далее) страдают логическим изоляционизмом,
не столько вскрывают, сколько закрывают движение отождествле-
ния, синтеза формы и содержания. Гипотеза - формальная заго-
товка под ожидаемое предметное содержание - выступает лишь
наброском соразмерной причины, может, если в гипотезе обнару-
живается хотя бы намек на содержание, что, кстати говоря, быва-
ет не так уж часто, и должна сама стать предметом активных пе-
ределок, уточнений, дополнений, усечений по норме соразмерно-
сти, то есть, с одной стороны, оставаясь принадлежностью мира
логики, гипотеза на пути к факту при всех условиях должна сохра-
нить формальный универсализм, соответствовать общим формаль-
ным правилам надежно и с логической необходимостью вывода
вызывать запланированные к верификации следствия, располагая
тем самым эту логическую необходимость в познаваемом мире
объекта как необходимость логико-бытийную, равно принадлежа-
щую и миру творчества и миру репродуктивного бытия, а с другой
стороны, на переходе в завершенный продукт чистой науки гипо-
теза обязана освободиться от формальных излишеств, стать имен-
но соразмерной формой для данного предметного различения, не
нести в себе избыточности и <не умножать сущностей>.
В этом движении отождествления гипотеза, выступая поначалу
стороной активной, организующей и связывающей, при первом
же соприкосновении с содержательным материалом, с материей
знания, если такое соприкосновение происходит, немедленно ста-
новится стороной страдательной, претерпевающей трансформа-
ции производно от содержания. При этом конечный результат -
оформленное по правилам соразмерной причины содержание или
содержательная форма - либо сохраняет связь производности и
выводимости с постулатами принятой на данный момент теории-
системы, и тогда новый факт служит еще одним подтверждением
наличной теории, входит в массив наличного знания как полно-
правный элемент системы, в принципе (задним числом!) выводи-
________________Проблема знания в истории философии______________485
мый из постулатов этой системы, либо же теряет эту связь и отво-
дится как подрывной элемент на периферию системы.
Такая деятельность отрицания на <макроуровне> фактов -
проверенных на соразмерность причин явлений, не желающих
входить в наличную систему, - рано или поздно поднимает
ученых-теоретиков на попытки объединения, на создание еди-
ной по постулатам системы всего наличного арсенала фактов.
Попытки могут оказаться удачными, и тогда возникает очеред-
ной <коперниковский переворот> в науке, совершаемый по Ге-
гелю: новая система включает на правах частного момента ста-
рую. И все же, чем меньше такие попытки удаются (волновая и
корпускулярная теории света, принцип дополнительности и
т.п.), тем больше вокруг предприятия обнаруживается <само-
сознания> - критического осмысления тех постулатов и прин-
ципов, на которых строится данная теория и теория вообще.
Поскольку научная познавательная деятельность совершается
прежде всего на уровне поиска новых соразмерных причин, а все
остальное - ввод нового в массив наличного знания, попытки
систематизации растущего массива знаний, поиски приложений
- предполагает эти соразмерные причины уже найденными, нам
следовало бы строго различать собственно познавательную экс-
пансию и ввод-социализацию нового. Вместе с тем уже на этом
уровне познавательной экспансии, где ученый индивид со своей
способностью к схематизированию, к новым связям идей, к <су-
масшедшим мыслям> один на один противостоит <загадкам при-
роды>, создает гипотезы и планирует схемы верификации, мы об-
наруживаем сильнейшее давление массива наличного фундамен-
тального знания как на сами эти поиски, так и на поведение уче-
ного. Если в рамках проекции социальной репродукции на его
деятельность ученый <знает>, что он ищет, и <загадки природы>
представляются ему все на одно лицо в едином причинно-следст-
венном оформлении как некоторое предметное основание, любое
различение которого заведомо имеет структуру соразмерности
причины и действия, то в рамках проекции наличного массива
знания на то же предметное основание он, во всяком случае, обя-
зан знать, чего ему искать не следует, обязан не повторять того,
что найдено, избегать повтора-плагиата.
Поэтому, четко различая познавательную экспансию как тако-
вую (поиск новых соразмерных причин) и социализацию ее ре-
зультатов (ввод нового в наличное), мы можем все-таки эту воз-
никающую в силу запрета на плагиат ситуацию рассматривать как
486_________________________М.К.Петров
одно из условий на входе в массив научного знания: требование
оформления знания в виде соразмерности причины и действия по
аналогиям опыта идет от социальной репродукции, тогда как пе-
ресекающееся с ним требование нового - от наличного массива,
поскольку отрицательность массива, его <ничто> суть чистая отри-
цательность и чистое <ничто>. И взяты они по массиву наличного
фундаментального знания, а не по социальной репродукции, где
любое приложение никогда не выступает в чистом виде простой
соотнесенности причины и действия, оказывается комплексным
соединением и сплавом множества фундаментальных элементов
знания. Иными словами, если накопление научного знания идет
на атомарном уровне и как раз этот уровень фиксируется в масси-
ве научных публикаций, нам следует именно здесь зафиксировать
специфику чистой или фундаментальной науки и соответствую-
щую форму научной отрицательности, поскольку дальше уже идет
<химия и биология> научного знания - его <молекулы>, <клетки>,
<организмы> приложения.
Третья группа вопросов, непосредственно связанных с апри-
орными формами ввода-социализации, не имеет, как уже упо-
миналось, собственно философской истории: философия хотя
и занималась ею со времен Фихте, но не идентифицировала
как самостоятельную третью проблему познания, так что рас-
сматривать эти вопросы приходится частью в аналитическом
плане вычленения априорных форм социализации из двухмер-
ных конструкций философской поступательности (субъект-объ-
ектное отношение), частью же, причем основной, в плане
обобщения данных науковедения и языкознания, где этой про-
блемой занимаются на чисто эмпирическом уровне без сколь-
ко-нибудь удовлетворительного ее обоснования.
Уже упоминалось, что цитирование и цитируемость, связы-
вая массив научного знания в преемственно растущую целост-
ность, образуют в массиве жесткую структуру всеобщей связи
всего со всем, тип и <параметры> которой устанавливаются,
во-первых, квотой цитирования, регулирующей среднюю плот-
ность связи нового с наличным, причем делающей это априор-
но как норма научного оформления вклада, и, во-вторых, зако-
ном рангового распределения цитируемости, который выявляется
стихийно, апостериорно (после ввода работы в массив), придает
сети цитирования законосообразную неоднородность.
Поскольку ранговое распределение имеет апостериорную
природу, различает в массиве ценное и пустое как функцию от
________________Проблема знания в истории философии______________487
времени пребывания статьи в массиве, а также и как нечто
производное от дальнейшего движения научной проблематики,
как оно находит выражение в процессе накопления ссылок на
данную работу, ранговое распределение не имеет, по сути дела,
выхода в будущее и не может рассматриваться как априорное
правило научной деятельности в числе трансцендентально-ап-
риорных форм входа. Хотя творимость и сотворенность сети
цитирования самоочевидна - никто, кроме, разве, чересчур
ретивого редактора, не может диктовать ученому состав ссы-
лок, - распределение этой сети по массиву не менее самооче-
видно возникает независимым от ученых авторов способом
прорыва законосообразного через толщу случайного, должно рас-
сматриваться свойством массива, а не условием на входе. И все
же ситуация здесь далека от привычной для философа диалектики
связи случайного и необходимого на манер связи индивидуальной
изменчивости и отбора среды в биологической эволюции.
Чистой схемы: случайно-необходимое - не получается. В
выборе опор на наличное ученый далек от полного произвола.
Ссылки на предшественников не образуют простого количест-
венного набора квоты из случайно подвернувшихся под руку
имен и названий: ученый активно ищет объяснения не формаль-
ной только, но и содержательной связи нового с наличным в
духе логической необходимости <если - то>. Это, в частности,
и вынуждает его, особенно при современном распылении ка-
налов публикации, многократно вводить результаты в различ-
ных ссылочных оформлениях. Ввод бесспорно совершается со
стороны ученого методом проб и ошибок, методом зондирова-
ния, но и область проб и вероятность ошибок здесь значитель-
но меньше, чем в движении гипотеза-эксперимент; даже не-
удачно введенные результаты вроде статей Менделя и Циол-
ковского могут в свое время стать быстрыми накопителями
связей цитируемости и теоретической ценности. Иногда уче-
ные, трезво оценивая обстановку в той или иной дисциплине,
сознательно идут на обходное движение, вводя результаты кос-
венным путем через сопредельные дисциплины. Ган и Штрасс-
ман, например, сообщая о расщеплении урана и основательно
полагая, что <физики бы этого не позволили>, предпочли про-
писать открытие не по физике, а по химии (см.: Лоуренс УЛ.
Люди и атомы. М., 1967, с. 42-44).
Поэтому, хотя ранговое распределение цитируемости по
своей природе апостериорно, есть нечто после ввода результата
488___________________________М.К.Петров
в массив, есть нечто только и исключительно наличное, не вы-
ходящее в будущее, ученый, во всяком случае, предупрежден о
том, что ввод нового результата есть вместе с тем оценка на-
личных, и качество ввода в равной степени зависит как от но-
визны результата, так и от способа его привязки к наличному.
И субъективно, во всяком случае, это обстоятельство всегда бу-
дет толкать ученого на поиски наилучшей <скандальной> фор-
мы ввода, порождающей не только связь нового с наличным
как таковую, но и новую проблематику - сомнение в состоя-
тельности усвоенных уже и установившихся истин.
В целом ситуацию входа в массив научного знания, состав и
структуру <ничто> от наличного <нечто>, как это <нечто> со-
циализировано в массиве, все основания отрицательности
можно бы представить как систему априорных оснований-ка-
нонов непредсказуемости входа:
1. Непредсказуемость предметно-качественного различения -
не существует логической процедуры перехода от наличного к
новому. Невозможно силами одной лишь логики предсказать
новое открытие или изобретение, хотя их априорная форма
(основание-канон отрицательности), как она фиксируется в
концепте соразмерной причины, заведомо известна.
2. Непредсказуемость субъекта творчества - не существует
логической операции вывода, способной выделить среди на-
личного населения науки того начинающего или маститого
ученого, который сделает то или иное открытие или изобрете-
ние, хотя известно, что открытия и изобретения делались до
настоящего времени конкретными индивидами и вряд ли есть
основания ожидать, что в ближайшем или отдаленном будущем
это положение изменится. Вместе с тем это основание, пред-
полагающее гласность как средство такого выделения, явно ис-
пытывает обратное влияние рангового распределения: от уче-
ного, опубликовавшего сотню работ, больше вероятности ожи-
дать сто первой, чем от ученого, опубликовавшего одну работу,
- второй. Но само это ожидание очевидным образом не под-
дается однозначному или вероятностному (в математическом
смысле слова) истолкованию, что оставляет в силе непредска-
зуемость субъекта творчества.
3. Непредсказуемость момента появления качественного разли-
чения - нет логической операции вывода даты появления того
или иного открытия или изобретения, хотя все открытия и
изобретения определены во времени.
________________Проблема знания в истории философии______________489
4. Непредсказуемость момента социализации нового предмет-
ного различения - даже если новое определено по качеству,
субъекту и времени появления (некто подтвердил эксперимен-
тально гипотезу), нет логических процедур вывода даты публи-
кации: статья или монография вообще может быть не написа-
на, рукопись - не принята редакцией или принята ею без ка-
ких-либо обязательств относительно даты публикации.
5. Непредсказуемость состава ссылок - нет логической про-
цедуры перехода от наличной сети цитирования к составу ссы-
лок не опубликованных еще работ, хотя заведомо известно, что
каждая новая публикация будет иметь ссылочный аппарат, не
слишком далеко отходящий от средней квоты цитирования.
Непредсказуемость состава ссылок отражает завершенность
формального основания в наличном массиве научного знания
и срыв всех характеристик формальной определенности на вы-
ходе в будущее, переход их из однозначно содержательной
уникальности (качество-субьект-время появления-время публи-
кации-состав ссылок) в негативно-каноническую всеобщность
формальных оснований.
6. Непредсказуемость теоретической ценности входящих в
массив публикаций - не существует сколько-нибудь надежного
рационального способа оценки входящих в массив публикаций,
хотя заведомо известно, что свыше 30% опубликованного вооб-
ще не будет иметь теоретической ценности или будет обладать
ею в нереализованной потенции, а из остающихся двух третей
лишь 10% (6-7% от общего числа публикаций) окажется в ак-
тивной зоне накопления теоретической ценности. Непредска-
зуемость теоретической ценности не следует смешивать с иден-
тификацией принадлежности к массиву той или иной научной
дисциплины: тип экспериментальных данных и состав ссылок
вполне достаточны для процедуры идентификации на принад-
лежность к массиву той или иной научной дисциплины.
7. Непредсказуемость практической ценности вводимых в мас-
сив элементов научного знания - нет сколько-нибудь надежных
и основанных на логических процедурах способов оценки вво-
димого в массив знания на его практическую ценность, как
она выявляется в приложении и в обновлении социальной ре-
продукции, хотя заведомо известно, что практическая цен-
ность, как и цитируемость, есть функция от времени пребыва-
ния в массиве и подчинена тому же закону рангового распре-
деления, причем корреляция между теоретической и практиче-
490___________________________М.К.Петров
ской ценностью далеко не бесспорна: имеющие большую тео-
ретическую ценность работы могут не иметь практических при-
ложений, как и имеющие большую практическую ценность
элементы знания могут не иметь ценности теоретической.
Вся эта система негативно-канонических непредсказуемо-
стей есть, собственно, в каждом своем членении особая арена
творческой деятельности определения по правилам, а сами эти
арены образуют последовательность и некоторую сумму дли-
тельностей во времени - лаг. Лишь гласность (определение по
основанию непредсказуемости субъекта) носит отраженный и
во многом произвольный характер, хотя и здесь ученый, пуб-
ликуя-социализируя результаты собственной работы и добива-
ясь <скандального> их ввода, порождающего новую проблема-
тику, активно воздействует на структуру и распределение науч-
ного интереса, выступает на только в роли отгадавшего загад-
ку, но и задающего новые загадки, подлежащие изучению и,
если это возможно, решению. Тем самым <самоходность> со-
держательного формализма массива научного знания и целост-
ность этого формализма (сеть цитирования) не есть нечто орга-
нически объединенное в некоем надчеловеческом (родовом,
абсолютном, социальном, совокупном, целостном) субъекте ге-
гелевского образца: самоходность, поступательность, измене-
ние замкнуты на головы смертных индивидов, на их способ-
ность создавать сумасшедшие связи идей, верифицировать их,
отчуждать полученные результаты в общенаучное достояние,
связывая новое с наличным, тогда как целостность прописана
по массиву наличного научного знания и лишь проецируется
на деятельность индивидов как требование нового (запрет на
плагиат), переходящее в канонику отрицаний - универсаль-
ных, но требующих личностных включений форм деятельности.
Пытаясь философски ориентировать проблему целостности
института науки и поступательного движения научного знания,
как эта проблема вскрывается в науковедческих исследованиях,
мы можем если не заключить, то, во всяком случае, предполо-
жить, что в частных своих разворотах эта проблема контакти-
рует с традиционным предметом философии: вопросы целост-
ности и механизма накопления нового знания - с гегелевской
диалектической логикой; непредсказуемость предметно-качест-
венного различения - с трансцендентальным априоризмом
Канта; механизмы обновления социальной репродукции - с
движением стоимости Маркса. Но целый ряд аспектов, особен-
________________Проблема знания в истории философии______________491
но связанных с вводом, социализацией, гласностью, приложе-
нием, остается за пределами традиционного предмета филосо-
фии как нечто бесструктурное и лишенное различений, скры-
тое в категории тождества. Учет того нового, что философия
могла бы взять из науковедческих исследований и тем самым
санкционировать их в философской части, был бы, по нашему
мнению, обоюдополезным. Философии такой контакт обещает
более солидные опоры доказательности и достоверности, чем
те умозрительные конструкции, которыми ей приходилось до
сих пор довольствоваться за невозможностью их проверки;
науковедению - более четкое ориентирование исследований и
более глубокое понимание смысла полученных и получаемых
результатов. Последнее особенно важно - науковедение в ко-
нечном счете стремится к выходу в приложение, к теоретиче-
скому обоснованию научной политики, которой в современных
условиях вынуждено заниматься любое государство. А проблемы
научной политики - вещь сегодня настолько ответственная, что
любая попытка действовать вслепую, на основании одних только
<самоочевидных> истин здравого смысла, может привести к са-
мым неожиданным и незапланированным последствиям.
Вместе с тем простой контакт-синтез философского и нау-
коведческого, хотя он и был бы, по нашему мнению, крайне
полезен как для философов, так и для науковедов, особенно в
рамках той проблематики, которая со времен немецкой класси-
ки называется теорией познания, не давал бы все же надежных
ориентиров для понимания роли и способа творчества, прежде
всего научного творчества, в современных условиях научно-
технической революции. Инициируемые наукой трансформа-
ции и изменения затрагивают не только развитые страны, в ко-
торых живет менее трети населения земли, но и весь мир. Это
обстоятельство вынуждает более широко ставить проблему
творчества, различать в творчестве то общее, что присуще лю-
бой социальности, и то специфическое, что свойственно лишь
социальностям определенного типа. Поскольку различения этого
рода положены не только в современности (развитое-неразвитое),
но и в истории, нам волей-неволей приходится вовлекать в анализ
творчества историю подготовки и генезиса науки.
ТИПОЛОГИЯ ЗНАНИЯ
Очевидная связь развития философии нового времени с воз-
никновением опытной науки, успехи естествознания, решаю-
щая роль продуктов науки в процессах социального обновле-
ния - все это создало и поддерживает своеобразную атмосфе-
ру слепого почитания науки и всего к ней относящегося, в
первую очередь научного знания. Не только для неспециали-
ста, но зачастую и для философа научное знание выглядит
высшей формой и идеалом знания вообще, а строго определен-
ная по предмету, использующая математический аппарат,
вскрывающая <законы природы> научная дисциплина - этало-
ном для всех областей человеческого познания, высшей мерой
их совершенства и развития. Само слово <научный> осмысля-
ется в этой атмосфере скорее как прилагательное качествен-
ное, а не относительное, и равно бессмысленные с точки зре-
ния лингвистики сочетания типа <научная философия>, <нена-
учная философия> воспринимаются совсем по-разному.
Истоки и этапы становления некритического восприятия
науки восстановить несложно: начиная с Бэкона, Декарта и
Гоббса, наука воспринимается философией как гарантия собст-
венной независимости от теологии, как единственно надежный
способ очищения от оскорбительных пятен тысячелетнего су-
ществования философии на правах служанки теологии. В этой
ситуации недосуг было выяснять отношения с наукой: любое
ослабление неразрывной связи философии и науки означало
отступление в теологию. И хотя естествознание со времен
Ньютона неустанно провозглашало: <Физика, бойся метафизи-
ки!> - обратных явлений не наблюдалось. Только Гегель, по-
жалуй, да и то ранний, осмеливался замахнуться на науку, но в
Типология знания 493
<зрелом> Гегеле науке найдено вполне соответствующее на-
строениям эпохи место: <Дух, который знает себя в таком раз-
витии как духа, есть наука. Она есть его действительность и
царство, которое он создает себе в своей собственной стихии>
(Соч., т. IV. М., 1959, с. 13).
Вместе с тем события последних десятилетий, связанные с
появлением кибернетики и с накоплением знаний о механиз-
мах функционирования науки, создают явные искажения ми-
ровоззренческой ситуации, которые не позволяют уже говорить
о знании, деятельности, предметности как о категориях-терми-
нах с фиксированным качеством, в которых возможны лишь
различия степени и меры. Вскрывается их качественная гетеро-
генность. Деятельность, например, отчетливо раскалывается на
творчество и репродукцию с соотнесенным, но противополож-
ным набором устойчивых характеристик: в репродукции фик-
сируется качество (отрицательная обратная связь), в творчестве
- количество (запрет на плагиат). Соответственно и понятие
предметности человеческого знания, его объективности, дейст-
вительности, как и понятие самого <знания> становятся на-
столько туманными, что вот в Философской энциклопедии,
как и в БСЭ, вообще не нашлось места для статьи <Знание>.
Только в Словаре современного русского литературного языка
можно прочитать нечто о знании.
Ниже мы будем понимать под знанием продукт мышления,
который соотнесен с тем или иным типом объективной реаль-
ности и создан по априорно заданному набору правил и требо-
ваний к продукту данного типа. Если в основание классифика-
ции положена действительность знания, то есть возможность,
основываясь на знании, предвидеть и вызывать в соответст-
вующих фрагментах реальности целенаправленные изменения,
то в настоящее время четко различимы три типа знания: есте-
ственнонаучное, кибернетическое и знание о творчестве. У ка-
ждого типа свой особый набор правил построения и требова-
ний к конечному продукту, причем концепты естественнонауч-
ного и кибернетического знания связаны с репродукцией, име-
ют много общего, тогда как знание о творчестве едва только
обретает универсальную форму.
Уже по исходному определению знания мы не можем в дан-
ной статье касаться более глубоких различий в способе мысли:
требование действительности знания предполагает его репре-
зентативность, адекватность, подразумевает тем или иным спо-
494_________________________М.К.Петров
собом достигаемое тождество мысли и бытия, то есть ограни-
чивает нас в рамках европейской культурной традиции. Более
того, это же требование действительности знания, его утили-
тарной ценности, ставит дополнительные ограничения: гово-
рить о всех трех типах знания имеет смысл только со времени
философской санкции категории объекта, то есть примерно с
Декарта и Гоббса, хотя, конечно, разработка этих новых для
философии категорий и производной от них научной аксиома-
тики не велась с нулевых отметок, и вряд ли можно обойтись
без анализа соответствующих линий преемственности.
Идея тождества мысли и бытия, совпадения логического и
сущностного связана с античностью, с разделением труда умст-
венного и физического, с появлением разрыва между словом и
делом. Особенностью этого разрыва, которая во многом опре-
делила процессы становления европейского <научного> способа
мысли, была новая, <программная> ориентация мышления. Но-
вая ориентация формировалась в рамках двусубъектной дея-
тельности (господин-раб). Ситуация двусубъектной деятельно-
сти достаточно полно исследована Аристотелем и Гегелем.
Аристотель нашел, что здесь мы имеем дело с тождеством-про-
тивоположностью, где положение слова (господин) и дела (раб)
фиксируется формулами: разумно двигать, оставаясь неподвиж-
ным, и разумно двигаться, оставаясь неразумным. Социальные
истоки этого тождества-противоположности очевидны: <В це-
лях взаимного самосохранения необходимо объединяться по-
парно существу, в силу своей природы властвующему, и суще-
ству, в силу своей природы подвластному. Первое благодаря
своим интеллектуальным свойствам способно к предвидению,
и потому оно уже по природе своей существо властвующее и
господствующее; второе, так как оно способно лишь своими
физическими силами исполнять полученные указания, по при-
роде своей существо подвластное и рабствующее. В этом отно-
шении и господином и рабом в их взаимном объединении ру-
ководит общность интересов> (Политика, 1252 а).
Исследуя ту же ситуацию двусубъектной деятельности, Ге-
гель отметил крайне важную дополнительную особенность -
производность сознания господина от деятельности раба; <Ис-
тина самостоятельного сознания есть рабское сознание. Правда,
это последнее проявляется на первых порах вне себя и не как
истина самосознания. Но подобно тому, как господство пока-
зало, что его сущность есть обратное тому, чем оно хочет быть,
Типология знания 495
так, пожалуй, и рабство в своем осуществлении становится
скорее противоположностью тому, что оно есть непосредствен-
но; оно как оттесненное обратно в себя сознание уйдет в себя
и обратится к истинной самостоятельности> (Соч., т. IV. М.,
1959, с. 104). Иными словами, поскольку господин <соотносит-
ся с вещью через посредство раба>, а раб вынужден действо-
вать по логике вещей, диктующих ему законы поведения, то
господствовать над рабом можно лишь в тех пределах и в тех
формах, которые заданы логикой вещей: слово лишь постольку
способно <двигать, оставаясь неподвижным>, поскольку оно в
состоянии опредметить программу производной от логики ве-
щей рабской деятельности.
Идея двусубъектной деятельности, в которой слово коррек-
тируется через деятельность логикой вещей, а логика слова
приводится в деятельности к тождеству с логикой вещей, не
была, однако, для античного мышления выходом в опытную
науку. И в античности и в средние века она существовала лишь
на правах возможности выхода, подготовленности сознания к
той революции мысли, когда, по словам Канта: <Естествопыта-
тели поняли, что разум видит только то, что сам создает по
собственному плану, что он с принципами своих суждений
должен идти впереди согласно постоянным законам и застав-
лять природу отвечать на его вопросы... Разум должен подхо-
дить к природе, с одной стороны, со своими принципами, со-
образно лишь с которыми согласующиеся между собой явления
и могут иметь силу законов, и, с другой стороны, с экспери-
ментами, придуманными сообразно этим принципам для того,
чтобы черпать из природы знания, но не как школьник, кото-
рому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, за-
ставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые им вопросы>
(Соч., т. 3. М" 1964, с. 85-86).
Почему этого выхода в опытную науку не произошло ни в
античности, ни в средние века, понять не так уж сложно - ме-
шали две вещи: господствующее положение слова и стабильная
форма производства. При всей его радикальности античный
переворот в способе мысли был связан лишь с изменением
профессионально-кастовой структуры греческого общества
крито-микенского периода и с переходом к универсализму,
вернее, к мультипрофессионализму. Но сам этот переход не за-
трагивал или почти не затрагивал арсенала накопленных соци-
ально-необходимых производственных навыков; во всяком слу-
496___________________________М.К.Петров
чае, античность не изобрела ни одного нового, революциони-
зирующего производства навыка. Обновление формы произ-
водства началось лишь в XIV-XV веках за счет заимствований
из других очагов культуры. И пока форма производства - сис-
тема связанных в целостность социально-необходимых навы-
ков - оставалась стабильной, абсолюты и критерии совершен-
ства всегда оказывались в области умозрения.
Относительно природы, мира <мнения>, области текучих и
изменчивых смертных вещей заведомо было известно, что они
несовершенны и приводятся к какой-то мере совершенства
лишь деятельностью разумного властвующего начала. Не гово-
ря уже о Платоне, у которого мир <мнения> подражает в меру
собственных сил и возможностей миру <истины>, та же мысль
характерна и для <эмпирика> Аристотеля: <Даже если в очень
большой степени причиною устройства мира была самопроиз-
вольность, необходимо все-таки, чтобы прежде разум и приро-
да были причинами как многого другого, так и этой вселен-
ной> (Физика, 198 а). Насчет творческих потенций самопроиз-
вольности и самодеятельности античность твердо придержива-
лась трезвого для своего времени взгляда:
Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим
К делу его, за работу он сам не возьмется охотой.
Одиссея, XVII, 320-321
Этот взгляд разделяло и средневековье, да и новое время
расстается с ним не без сопротивления. <Эмпирическая> мысль
о том, что абсолюты и критерии совершенства можно искать
не в царстве умозрения, а за его пределами, что всякий раз,
когда возникает рассогласование между умозрительной конст-
рукцией и тем, что в ней отображается, уничтожать рассогласо-
вание, делать знание адекватным приходится за счет умозре-
ния, была мыслью болезненной, даже кощунственной не толь-
ко для схоластов, но и для первых ученых. Известно, напри-
мер, что искатель гармонии сфер Кеплер долгие годы нс ре-
шался поверить в результаты собственных наблюдений: то об-
стоятельство, что планеты ходят по эллипсу, а не по окружно-
сти, казалось ему явным умалением могущества и совершенст-
ва творца, поскольку и по античным и по средневековым по-
нятиям круг не в пример совершеннее эллипса, а последний -
лишь испорченная окружность. На тех же основаниях Галилей
Типология знания 497
так и не признал кометы небесными телами, видел в них опти-
ческие эффекты - слишком уж несовершенно скитались они
по небу. Да и в современной науке бритва Оккама, принцип
простоты явно нацелены на сохранение по возможности совер-
шенства продукта умозрения как такового, на минимум иска-
жений и уступок объекту интерпретации. Именно в этом смыс-
ле конструкция Коперника более совершенна, нежели конст-
рукция Птолемея, и всякий новый <коперниковский перево-
рот>, в какой бы области знания он ни происходил, имплицит-
но содержит эстетическую идею восстановления совершенства
умозрительной интерпретации, формального <изящества>.
Трансплантация абсолютов и критериев совершенства из об-
ласти умопостижения в мир мнения, в природу, и соответст-
вующая переориентация систем ценностей, предметов вожде-
лений и устремлений познающего разума, возникали по явной
преемственной связи с христианской догматикой и теорией по-
знания теологии. Бурное социальное бытие: складывание абсо-
лютистских монархий, географические открытия, волна заим-
ствований, реформация, революция цен, растущая роль обмена
и денег в общественной жизни, - все это безусловно толкало к
поискам еще одной Индии или еще одного Китая - новых ис-
точников заимствований, но совершиться переход мог лишь на
основе наличного, отталкиваясь от наличного, и в этом смыс-
ле, нам кажется, мы все еще далеки от выяснения действитель-
ной роли номинализма и деизма в этом процессе, хотя вот уже
Маркс и Энгельс именно здесь искали решения проблемы. От-
вечая на вопрос, был ли Локк учеником Спинозы, они от име-
ни грешной истории пишут: <Материализм - прирожденный
сын Великобритании. Уже ее схоластик Дунс Скотт спрашивал
себя: <Не способна ли материя мыслить?> ... Кроме того, он
был номиналистом. Номинализм был одним из главных элемен-
тов у английских материалистов и вообще является первым вы-
ражением (курсив везде авторов. - М.П.) материализма> (Соч.,
т. 2, с. 142). Чуть ниже они пишут: <Деизм - по крайней мере
для материалиста - есть не более, как удобный и легкий спо-
соб отделаться от религии> (Соч., т. 2, с. 144). Эту тайну деизма
видел уже и Кант: <Так как под понятием бога принято разу-
меть не слепо действующую вечную природу как корень вещей,
а высшую сущность, которая должны быть творцом вещей по-
средством рассудка и свободы, и так как только это понятие
интересует нас, то, строго говоря, можно утверждать, что деи-
498_________________________М.К.Петров
сты отвергают всякую веру в бога и признают лишь первосущ-
ность как высшую причину> (Соч., т. 3. М., 1964, с. 545).
Не порывая с христианской догматикой, даже подчеркивая
ее основные постулаты: сотворенность мира и богоподобие че-
ловека, деизм вместе с тем связывал эти постулаты в совер-
шенно новую теорию познания. Присущее не только христиан-
ству представление о познании как акте откровения, мистиче-
ского приобщения к абсолюту получило в теологии, особенно
со времен Оригена, черты замкнутой системы познания с ие-
рархией авторитетов от отцов церкви до сына божьего и самого
бога, В некотором огрублении система представима как опо-
средованное фигурой пророка общение бога с человеком, что
делает тексты священного писания высшим авторитетом в во-
просах знания, а изучение текстов священного писания - не-
устранимой инстанцией на пути познания бога. Новая соци-
альная реальность могла лишь подорвать идею замкнутости
мира познания и, в ходе реформации, более или менее полно
устранить вместе с церковью - посредником между человеком
и богом - какую-то часть иерархии авторитетов, вплоть до то-
го конечного результата реформации, о котором Маркс писал:
<Лютер победил рабство по набожности только тем, что поста-
вил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авто-
ритет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в ми-
рян, превратив мирян в попов... Но если протестантизм не дал
правильного решения задачи, то все же он правильно поставил
ее. Речь теперь шла уже не о борьбе мирянина с попом вне ми-
рянина, а о борьбе со своим собственным внутренним попом, со
своей поповской натурой> (Соч., т. 1, с. 422-423).
Сумма преобразований, связанная с деизмом, хотя и пред-
полагает этот <личный> результат реформации, сводима скорее
к другой, внешней идее - к превращению схоластического
благочестия перед текстами священного писания в благочестие
<естественное> перед сотворенной природой, примерно по
формуле Гоббса: <Люди, сила которых столь незначительна, за-
метив такие могучие творения, как небо, земля, видимый мир,
столь тонко задуманные движения животных, их разум, а также
чудесную целесообразность в устройстве их органов, не могли
не почувствовать пренебрежения к своему собственному разу-
му, который не в состоянии даже подражать всем этим ве-
щам... именно этот аффект называется естественным благочес-
тием и является первой основой всех религий> (Избр. произв.,
Типология знания 499
т. 1. М" 1965, с, 251). Близкие по смыслу формулы можно встре-
тить и у других философов XVII-XVIII веков, у Канта, например.
Смысл таких формул очевиден: мудрость божья записана не толь-
ко в текстах священного писания, но и в <Книге природы>.
Бесправная некогда, низведенная на положение <первого
зла>, смертная и текучая природа, мир <мнения> получают те-
перь уже в силу своей сотворенности вполне пристойный и
пригодный для трансплантации верховных абсолютов и крите-
риев вид, и стремление к познанию природы (бывший схола-
стический энтузиазм) получает теологическую санкцию, оказы-
вается <переадресованной эмоцией> - все тем же стремлением
к абсолюту, которое просто перешло с одной книги любимого
автора на другую, более полную и интересную. Здесь, правда,
сразу же возникали вопросы: способен ли человек прочитать
эту книгу природы, на каком языке она написана?
На первый вопрос отвечал принцип богоподобия. Если че-
ловек сотворен по образу и подобию божьему, тогда и то зна-
ние, которым он обладает, и то знание, которым он пока не
обладает, логически гомогенны, и на дороге к более полному
познанию сотворенного мира нет никаких принципиальных
препятствий. Гоббс так описывает эту ситуацию: <Мы не долж-
ны отречься от наших чувств и опыта, а также от нашего есте-
ственного разума (который является несомненным словом
божьим). Ибо все эти способности бог дал нам, дабы мы поль-
зовались ими до второго пришествия нашего святого спасите-
ля. Поэтому они не должны быть завернуты в салфетку слепой
веры, а должны быть употреблены для приобретения справед-
ливости, мира и истинной религии. Ибо хотя в слове божьем
есть многое сверх разума, т.е. то, что не может быть ни доказа-
но, ни опровергнуто естественным разумом, но в нем нет ни-
чего, что противоречило бы разуму. А если имеется видимость
такого противоречия, то виной этого является или наше неуме-
ние толковать слово божье, или наше ошибочное рассуждение>
(Избр. произв.. т.2. М., 1965, с. 379-380).
На второй вопрос, о языке книги природы, ответ давался
теорией планируемого эксперимента - вопроса к богу через
природу. Но если всмотреться в структуру этой теории, где .на-
лицо все та же античная двусубъектная деятельность, парность
слова (гипотеза) и дела (эксперимент), то нетрудно понять, что
за внешней импозантностью божественного творения, за всем
уважительным ореолом сотворенности и совершенности при-
500___________________________М.К.Петров
рода мыслится как раб, причем раб идеальный, совершенный,
способный однозначно и всегда с одинаковым рвением реаги-
ровать на властующее слово господина. Если посмотреть на
новую познавательную ситуацию с точки зрения античности,
то прежде всего в ней не окажется ничего мистического: про-
граммно-ориентированное сознание господина ищет и находит
посредующее звено (деятельность раба) для контакта и уста-
новления тождества с логикой вещей, и это расширительно-
синтетическое движение в поисках <законов природы> можно
бы в античных понятиях интерпретировать как поиски беглых
рабов или, во всяком случае, как благочестивые попытки пере-
ловить чужих рабов - <рабов божьих>. Если же взглянуть на
ситуацию через призму теологической аксиоматики, то экспе-
римент, видимо, должен будет занять место пророка, но про-
рока активизированного и порабощенного, которого осаждают
вопросами и вынуждают отвечать на вопросы.
Трудно сказать, насколько концепт природы в современной
науке далек от этой совмещенной антично-христианской кар-
тины. Судя по замечаниям типа знаменитого эйнштейновского
<природа коварна, но не злонамеренна>, смесь величайшего
уважения и неуважения остается характерной чертой научного
восприятия мира. Во всяком случае, ученый <знает> о природе,
что это нечто такое, чему не позволено его, ученого, обманы-
вать, играть с ним в прятки, уклоняться от ответов, вырабаты-
вать защитные реакции, отвечать на один и тот же вопрос то
так, то этак. Кто и почему наложил на природу эту сумму огра-
ничений, резко отличающих ее от человека, ученый <не знает>,
предпочитает над этим не задумываться.
Вот здесь-то нам и важно не пропустить тот <тихий ход> де-
изма, который отправил социальный по генезису (слово-дело,
закон-гражданин) формализм в природу, завершил разработку
категории объекта и реальный смысл которого мы только-толь-
ко начинаем сознавать в наших бесконечных спорах физиков и
лириков, кибернетиков и гуманитариев, машинопоклонников и
эстетов. Речь идет о принципе самодовления, то есть о созда-
нии какой-то новой <второй реальности>, о существовании ко-
торой ни античность, ни христианство не имели ни малейшего
представления. В исходной для европейского способа мысли
программной ориентации само понятие существования-сущно-
сти носит все тот же тип двусубъектного единства (господин-
раб, слово-дело, душа-плоть, начальник-подчиненный и т.д.),
Типология знания 501
причем в отрыве друг от друга, вне этого тождества-противопо-
ложности властвующая и рабствующая стороны существовать
не могут. Это взгляд и античности и христианства: все сущее
есть гетерогенный синтез самодвижения (энергетическая, ис-
полнительская функция) и самоопределения (функция регули-
рования). Ставшая для христианства каноном логизированная
сущность Аристотеля как раз и состояла из двух энергетиче-
ских (материальное и действующее) и двух снимающих выбор,
регулирующих (формальное и целевое) начал. Разорвать это
единство разумного и неразумного значило поставить крест и
на античном космосе и на христианском миропорядке, объяснить
определенность и <украшенность> которых можно было лишь с
привлечением идеи разумного существа, способного снять выбор
и определить все к наилучшему, к порядку из беспорядка.
В эксперименте мы наталкиваемся на что-то качественно иное:
бесспорный продукт индивидуального мышления - гипотеза, ес-
ли она подтверждена экспериментом, обретает самостоятельное,
независимое от человека существование. Ё нормах деизма ей
можно бы, конечно, указать опору в виде души или какого-нибудь
другого регулятора, независимого от человека. Так или иначе, но
сама схема экспериментальной проверки имплицитно содержит
идею слепого автономного автоматизма, независимого от экспе-
риментатора, идею существования-срабатывания логической по
генезису связи. Грэхем в 1829 г. открыл закон газовой диффузии,
и за те сто с лишним лет, пока он до создания атомной промыш-
ленности пылился в архивах науки, закон ничуть не постарел: го-
товно заработал в другое время, в других руках, в другом месте, то
есть проявил полную свою независимость от своего создателя.
Мир подобных законов, которые стоит только одеть плотью, что-
бы они заработали, - это новая особая реальность, независимая
от человека и, возможно, не содержащая человека.
Слепой, способный к бесконечному повтору, независимый ни
от человека, ни от времени, ни от пространства однозначный ав-
томатизм - основа научных представлений об объекте, и вместе с
тем канон научного знания, его логическая форма: если фиксиро-
вано А, то-Б и только Б. Как и в любом другом каноне, в грам-
матике, например, логическая форма - набор правил целостности
- говорит довольно мало, не более того, что может сказать, на-
пример, грамматика и словарь русского языка об <Анне Карени-
ной>: всегда требуется какое-то неканоническое подключение ти-
па <Толстой>, чтобы закрыть канон в произведение.
502___________________________М.К.Петров
Если посмотреть на реальную картину этого срыва форма-
лизма в природу и превращения концепта природы в независи-
мое царство проявления слепых, автоматически саморегули-
рующихся, способных к бесконечному повтору неразумных
сил, то механика срыва выглядит довольно естественной: опора
нового мира и верховный его регулятор - закон инерции, по-
нятый как способность сохранять определенность любого типа,
в том числе и движения. Именно закон инерции дал Гоббсу
возможность отказаться от способности <двигать, оставаясь не-
подвижным>, выбросить из сущности Аристотеля формальное
и целевое начало, все свести к взаимодействию тел - носите-
лей материального (пассивного) и действующего (активного)
начал. <Полные причины> и <полные потенции> Гоббса номи-
нально санкционировали эксперимент как средство познания и
причинность как логическую форму научного знания, поскольку
все теперь свелось к знанию о поведении, но сама природа экспе-
римента, как и природа объекта, вряд ли от этого стала яснее.
Наибольшие сомнения и недоумения вызывает тот факт, что в
акте эксперимента человек отчуждает нечто в явно неподвластный
ему мир, получал в ввде компенсации гарантированное право бес-
конечного количественного умножения этого события. Все это,
очевидно, может быть понято двояко: по внутренним линиям как
процесс самосознания, раскрытия способностей человеческого
мышления и самого человека как мыслящего существа в актах оп-
редмечивания мысли и в попытках практической объективации
соответствующих результатов либо же по линиям внешним как
процесс познания мира без человека, процесс изгнания человека
из картины мира, на входе в который и стоит эксперимент-
фильтр, снимающий с продукта человеческого мышления все че-
ловеческое. И дело здесь не в материализме или идеализме, оба
подхода допускают и то и другое решение, а в конечных выводах
о возможности познания человека и его мышления методами нау-
ки, о невозможности или возможности других каких-то, не свя-
занных с наукой предметов человеческого знания.
Двигаясь вместе с немецкой классикой по внутренним ли-
ниям самосознания субъекта (единства античной двусубьект-
ной деятельности, слова и дела), мы обнаруживаем, что линия
опредмеченных и через деятельность объективированных ре-
зультатов дает хотя и мозаичное, но все-таки зеркало субъекта,
и объект не будет ничем иным, как <для себя> субъектом. Про-
изойдет то, о чем пишет Гегель, понимая под экспериментом
Типология знания 503
процесс очищения закона от чувственного бытия. В этом слу-
чае мы не только можем, но и обязаны поставить знак равен-
ства между наличным научным знанием и нашими знаниями о
самих себе, поскольку за исключением известного через объект
в субъекте остается лишь невыявленная пока <в себе>-потен-
ция, о которой мы ничего знать не можем.
Такое идущее по внутренним линиям понимание представляет-
ся по меньшей мерей дискуссионным, построенным на неправо-
мерной, нам кажется, подмене тождества мысли и бытия - спе-
цифической характеристики европейского способа мысли - тож-
деством субъекта и объекта, в котором исходное, остающееся в
силе и сегодня противоречие-тождество слова и дела, властвующе-
го и подчиненного переходит совсем в другое трехчленное проти-
воречие-тождество: субъект (слово-дело) - объект (логика вещей),
то есть в традиционном тождестве мысли и бытия само бытие на-
чинает пониматься не как всеобщая деятельность, распределенная
в систему абстрактных форм предметной практики, репродукции,
не как наше исторически сложившееся и сформировавшееся от-
ношение к миру вещей, а как сам этот мир вещей.
На складывание такого понимания бесспорно повлияла борьба
с кантовской вещью в себе: попытки растворить ее в логике само-
сознания неизбежно устраняли практическое отношение к миру
вещей как самостоятельное звено познания и способ отожествле-
ния мысли и бытия, о чем писал еще Маркс, подчеркивая, что
идеализм, при всем внимании к деятельной стороне, <не знает
действительной, чувственной деятельности как таковой> (Соч., т.
3, с. 1). С другой стороны, смещение водораздела между мыслью
и бытием с раба на логику вещей в какой-то мере обязано и не-
правомерному, как нам кажется, истолкованию принципа <очело-
веченной природы> в духе замкнутого экономического детерми-
низма, когда вскрытый политэкономией конца XVIII - начала
XIX века независимый от человека контур вещных связей движе-
ния стоимости, особенно после детального анализа стоимости в
<Капитале> Маркса, дал повод ряду экономистов и философов
увидеть в этом контуре самодовлеющую, хотя и синтетическую по
генезису сущность, которая обладает своими законами развития и,
подобно субстанции Спинозы, не нуждается во внешней причине
и не испытывает внешних воздействий.
Ни Маркс, ни, позднее, Ленин не теряли в репродукции раба,
менее всего были склонны <очеловечивать> и идеализировать
среднее звено как таковое. Маркс, например, писал: <Рабочий
504___________________________М.К.Петров
становится рабом своего предмета в двояком отношении: во-пер-
вых, он получает предмет для труда, т.е. работу, и, во-вторых, он
получает средства существования. Только этот предмет дает ему,
стало быть, возможность существовать, во-первых, как рабочему и,
во-вторых, как физическому субъекту (лучше бы здесь было пере-
водить не <во-первых... во-вторых>, а <прежде всего... а затем уже>
- М.П.). Венец этого рабства в том, что он уже только в качестве
рабочего может поддерживать свое существование как физического
субъекта и что он является рабочим уже только в качестве физиче-
ского субъекта... Конечно, труд производит чудесные вещи... Он
творит красоту, но также и уродует рабочего. Он заменяет ручной
труд машиной, но при этом отбрасывает часть рабочих назад к
варварскому труду, а другую часть рабочих превращает в машину.
Он производит ум, но также и слабоумие, кретинизм как удел ра-
бочих... Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как
только прекращается физическое или иное принуждение к труду,
от труда бегут, как от чумы> (Из ранних произв. М., 1956, с.
562-563). И это вовсе не дань молодости. И в <Манифесте> и в
<Немецкой идеологии>, подчеркивая исторический характер
отчуждения и, соответственно, историческую роль рабочего
класса, Маркс и Энгельс саму репродукцию, участие человека в
репродукции видят под знаком явления исторического: <При
всех прошлых революциях характер деятельности всегда оста-
вался нетронутым, - всегда дело шло только об ином распре-
делении труда между иными лицами, тогда как коммунистиче-
ская революция выступает против прежнего характера деятель-
ности, устраняет труд (курсив везде авторов. - М.П.) и унич-
тожает господство каких бы то ни было классов вместе с клас-
сами> (Соч., т. 3, с. 70).
Тогда ничего еще не было известно о кибернетике и мысль
об устранении труда казалась, видимо, несколько утопичной:
речь могла идти лишь об уменьшении длительности рабочего
дня - того, что Ленин называл <технологическим зверством>.
Но теперь-то о кибернетике известно достаточно, и как раз то
новое, что вносится кибернетикой в наше представление о зна-
нии, вынуждает крайне критически относиться к возможности
сохранения традиционной субъектно-объектной схемы (объект
- зеркало субъекта), ставить вопрос о типах действительного
знания, выяснять отношения с естествознанием, кибернетикой
не на базе беспредметных споров о том, у кого получается луч-
ше, а на базе предметности - кто чем занят.
Типология знания 505
В этом плане крайне полезно присмотреться к движению
состава и структуры социальной репродукции за последние
двести-триста лет. Как мы уже говорили выше, первые призна-
ки обновления замечаются в XIV-XV веках, а то, что принято
называть <промышленной революцией> или <индустриальным
типом развития>, возникает в конце XVII - начале XVIII века.
Непосредственно опирающийся на институт науки индустри-
альный тип обновления качественно отличается от предыдуще-
го преемственно-эволюционного развития традиционного кор-
пуса социально-необходимых трудовых навыков минимум в
двух отношениях: а) навыки не совершенствуются, а заменяют-
ся новыми, сохраняя лишь функциональную преемственность
на уровне потребления (свеча - керосиновая лампа - элек-
тролампа, безопасная бритва - электробритва и т.д.); б) в
энергетической и кибернетической составляющих корпуса на-
выков резко растет доля вещных, <нечеловеческих> элементов.
Зависимость второй особенности от первой очевидна: репро-
дукция беззащитна перед вторжением вещных элементов имен-
но потому, что сорвана преемственность развития навыка.
Современное состояние репродукции развитого общества
характеризуется тем, что в энергетическом балансе доля чело-
века составляет около одного процента. В кибернетическом ба-
лансе (функция регулирования) доля человека пока значитель-
на, но она быстро сокращается как в собственно технологиче-
ских, так и в организационных структурах. Темп обновления
репродукции возрастал за последние двести лет экспоненци-
ально, и в перечислении на средний срок жизни технологиче-
ских навыков составляет 15-20 лет. В доиндустриальный пери-
од навыки были практически вечными, вернее <вечноновыми>,
поскольку эволюционное обновление не разрушало программы
- основной технологической схемы.
Интенсивность процессов обновления и быстрое насыщение
репродукции вещными включениями поднимают множество со-
циальных проблем: частичности, профессиональной необеспечен-
ности, горизонтальной (по социальным должностям) и вертикаль-
ной (по типу деятельности) миграции трудоспособного населения
и т.д., но в данном случае нас интересует лишь гносеологическая
сторона дела - имеют ли процессы обновления и <обесчеловечи-
вания> репродукции какое-то отношение к процессу типологиче-
ской дифференциации знания. На наш взгляд, самое непосредст-
венное: движение определенности, миграция человеческого и
506___________________________М .К. Петров
вещного, замена наличных навыков новыми опредмечивает уни-
версальные каноны репродукции и связанного с ним знания, что
и ведет к четкому выявлению типологических различий. Положе-
ние можно сравнить с детским занятием - выявлением подло-
женного под лист бумаги пятака с помощью карандаша. Картины
получаются довольно четкие, но вместе с тем <эффект пятака> вы-
являет линии, явно для нас непривычные и трудно совместимые с
нашими обычными представлениями о знании.
Судя по конечному результату, изначальным определителем
опытной науки был не столько двусубъектный комплекс: сло-
во-дело, сколько, так сказать, его <обесчеловечивающая> экст-
раполяция на внешний мир, которая и до появления науки
проектировала на мир человеческие репродуктивные функции,
спорадически вызывала замены человека ослом, быком, живы-
ми и неживыми орудиями. В основе здесь все та же давным-
давно известная орудийная тенденция к <усилению>, <удлине-
нию> человеческих способностей, но эта тенденция отсечная,
усложненная требованием <бесчеловечности> - отсутствия че-
ловека в результате. Как тенденция она была намечена еще
Аристотелем в идее господ без рабов: <Если бы каждый инст-
румент мог выполнять свойственную ему работу сам... госпо-
дам не нужны были бы рабы> (Политика, 1253 а).
Опытная наука исследует не отношение: слово-дело, а <зачело-
веческое> отношение: дело-логика вещей; решающая роль экспе-
римента в том и состоит, чтобы трехчленное отношение слово-де-
ло-логика вещей привести к тождеству, сломать это отношение
таким способом, чтобы обломки приведенного к тождеству трех-
члена образовали соотнесенные миры естественно-научного зна-
ния (слово, бывшая гипотеза, массив публикаций) и объекта (де-
ло-логика вещей). Эта механика приведения к тождеству и разло-
ма как раз и образует ту волшебную способность науки вызывать
по требованию <духов природы> и заставлять их работать на чело-
века, за которую наука и удостоена имени непосредственной про-
изводительной силы общества.
Вместе с тем такой усеченный предмет исследований явно ог-
раничен контактным взаимодействием и повтором. Поэтому, же-
лает наука или нет, она вынуждена рассматривать человека вещью
среди вещей, частным случаем устойчивого в повторах контактно-
го взаимодействия, в котором на равных правах выступают и че-
ловек, и все остальное, если оно способно к такому репродуктив-
ному взаимодействию. Здесь и возникает тот примечательный эф-
Типология знания 507
фект <избирательной слепоты> науки, постоянного совмещения
человека со <слепым пятном> научного зрения, который многим
нашим философам кажется болезнью науки, нарочитым каким-то
пренебрежением науки к человеку. Но эта болезнь или, как
Э.В.Ильенков называет ее <достаточно смешное> и <достаточно
противное> умонастроение (Культура чувств. М., 1968, с. 39), как
раз, видимо, и есть чистый научный взгляд на природу, чистый
объект, естественнонаучный концепт природы. Наука если и спо-
собна заниматься человеком, то в той лишь степени, в какой че-
ловек представим через репродуктивное поведение, подчинен по-
стулату Максвелла: <Вещи и события, различенные только по про-
странству и времени, идентичны>. А с этой точки зрения человек
- <плохая> и <непознаваемая> природная вещь: его реакции на
изменение среды текучи и изменчивы.
Близок по смыслу к естественнонаучному концепту природы и
канон кибернетики. Ограниченность репродукцией, которая зада-
на в науке постулатом Максвелла и принципом эксперименталь-
ной проверки, в кибернетике задается суммой постулатов т.н.
<черного ящика>, содержание которых можно определить форму-
лировкой типа: <Системы, у которых фиксированный набор сиг-
налов на входе дает тождественный набор сигналов на выходе,
функционально идентичны, неразличимы>. И если, скажем, есть
функциональное определение типа: <На входе копейка или три
копейки, на выходе - стакан чистой или с сиропом>, то в кибер-
нетическом мире функций нет средств установить, выполняется
ли эта функция человеком или железным ящиком. Кибернетиче-
ская точка зрения состоит в умении не видеть этих различий, от-
влекаться от них. Именно это обстоятельство вызывает то глу-
хое чувство неприятия кибернетики, которое широко распро-
странено сегодня в самых различных областях творчества, в
том числе и в философии.
В принципе, нам кажется, под этим неприятием столь же зыб-
кая в психологическом отношении почва, как и под любой другой
разновидностью <лувдизма>. Не кибернетика в конечном счете
создает мир репродуктивных функций. Она находит его уже суще-
ствующим и действующим в системе социального воспроизводст-
ва. И когда, например, социально-необходимая функция: <На вхо-
де пятак, на выходе - билет>, выполняется человеком, то кибер-
нетика просто констатирует: король-то голый - эту функцию, как
и множество других, можно реализовать на базе обыкновенной
жестянки, на нечеловеческом материале. Винить кибернетику
508____________________________М.К.Петров
за то, что люди используются нс по-человечески, столь же
странно, как и винить учителя философии за то, что гражда-
нин Журден говорит прозой.
И все же есть в кибернетике нечто, способное затронуть фун-
даментальные основы антично-христианского мировоззрения, и
это нечто явно связано со строением кибернетического знания. В
естественно-научном <неодушевленном знании> способности к
самодвижению и самоопределению наложены друг на друга и по-
нятии вещи, связаны через принцип инерции в неразличимое це-
лое, что, собственно, и делает природу науки областью проявле-
ния слепых и однозначных автоматизмов, для познания которых
вполне достаточно изучать поведение вещей в контактах. В естест-
веннонаучном знании преемственным существованием обладают
не единичные вещи, а вынесенные во взаимодействие <законы
природы>. В кибернетическом знании преемственное существова-
ние отнесено к единичным вещам - кибернетическим машинам,
и закон (программа) выявляется не в контактах множества, а во
множестве контактов одной и той же вещи. Соответственно в ки-
бернетическом знании энергетическое отделено от регуляторного,
самодвижение - от самоопределения, и репродуктивность как та-
ковая достигается нс за счет инерционной способности сохранять
определенность поведения, а за счет регулирования с помощью
отрицательной обратной связи. В принципе это все тот же <закон
природы>, но располагается он не вне вещей, а в самой вещи,
принимая вид <активного закона природы>, который способен нс
только <проявляться>, но и <навязывать себя>, снимая в каких-то
пределах силами отрицательной обратной связи <шум> - индиви-
дуальные различия вещей.
Нетрудно заметить, что кибернетический концепт знания как
две капли воды напоминает двусубъектную антично-христианскую
схему деятельности (слово-дело, господин-раб). И если опытная
наука ставит на одну доску раба и вещи природы, то кибернетика
добавляет туда же и господина, показывает, что ни в деятельности
раба, ни в деятельности господина нет и никогда нс было ничего
специфически человеческого. Сам по себе этот факт не может
быть для философа чем-то парадоксальным или особенно новым:
Гегель блестяще показал и доказал, что в сознании господина нет
и не может быть ничего, чего не содержалось бы в деятельности
раба. Силлогизм здесь прост, вроде эйлеровского: если деньги в
бумажнике, а бумажник в кармане, то деньги заведомо в кармане.
И все же этот далеко не новый вывод о сознании господина, с ко-
Типология знания 509
торым все раньше соглашались в силу благородного истолкования
раба как с выводом частным, начинает теперь проявлять непреду-
смотренную строптивость по меньшей мере в двух направлениях.
Во-первых, если ни в естественнонаучном, ни в кибернетиче-
ском знании нет ничего специфически человеческого, что не под-
лежало бы распределению и отчуждению в слепые автоматизмы
природы, то можно с уверенностью отрицать любую <зеркальную>
связь между субъектом и объектом, то есть успехи человеческого
познания в научном и кибернетическом плане могут свидетельст-
вовать о чем угодно, но знанием о человеке они наверняка не явля-
ются. Такое знание нужно искать в других видах познавательной
деятельности, поскольку и наука и кибернетика в принципе не
могут дать знания о человеке, пока они подчинены действую-
щей ныне системе исходных постулатов. А разрушить эту сис-
тему - значит сделать научное и кибернетическое знание бес-
полезным для человека.
Во-вторых, принцип бесчеловечности отношения господин-
раб, который кибернетика в вежливой форме фиксирует как воз-
можность реализации на неодушевленном материале любых ре-
продуктивных отношений, если они допускают функциональное
определение, неизбежно ведет к полному краху идеи властвующе-
го, авторитетного, администрирующего начала как специфически
человеческой, неотторжимой от человека функции. Пока процесс
изгнания человека с <властвующих должностей> идет на уровне
автоматов газированной воды, шлагбаумов метро, автобусных
ящиков, металлобрабатывающих станков, автопилотов, спутников
связи, он никого особенно не беспокоит, но когда <Известия> на-
чинают писать о замене машиной инспектора райсобеса или вра-
ча, то становится совершенно очевидным, что вряд ли существует
хотя бы одна, пусть самая высокая, властвующая должность, на
месте которой не появился бы со временем надежный, не требую-
щий пятидневной рабочей недели, высоких окладов, уважительно-
го к себе отношения железный ящик.
Именно эта перспектива, нам кажется, лежит в основе кибер-
нетического луддизма - опасливого нежелания осознать, что
власть всех видов и рангов всю жизнь говорила бесчеловечной
прозой и что на этом языке природа полупроводников и элек-
тронных ламп объясняется ничуть не хуже. Даже лучше: ей нет
нужды искажать информацию, предпочитать в докладах выше-
стоящему ящику хорошее плохому, имитировать деятельность,
рвение, проявлять <индивидуальный подход> в зависимости от
510_________________________М .К. Петров
цвета кожи, национальности, пола, родственных и всяких иных
чувств. Бюрократическая машина на полупроводниках - идеаль-
ная бюрократическая машина, но этот прямо вытекающий из по-
стулатов кибернетики принцип, по которому и сам господь бог -
обычная кибернетическая машина, далек еще от философской
санкции. Слишком велико наше уважение к порядку и к силам
порядка, чтобы без сопротивления согласиться с идеей нечелове-
ческой, вещной природы власти.
Но где же человек? Если его нет в естественнонаучном и ки-
бернетическом знании, то в каком смысле вообще возможно зна-
ние о человеке? Нам кажется, что типологическое размежевание
знаний подсказывает здесь единственно возможный ответ; чело-
век - сущность творческая, и то зеркало, в котором он мог бы
увидеть свое отображение, следует искать в процессах, определен-
ных к <штучному> уникальному продукту, то есть там, где дейст-
вует запрет на плагиат, где невозможно свертывание в систему, в
конечный и однозначный порядок. Таких процессов много: речь,
литература, искусство, научное и кибернетическое творчество (не
результаты, а само творчество) и т.д. Знание об этих процессах не
достигает единичного, то есть, например, знание грамматики и
словаря органически неспособно дать нам операции вывода
<Братьев Карамазовых> или <Братьев Ершовых>, но это вовсе не
значит, что такое каноническое, в кантовском понимании канона,
знание не обладает достоинством действительности. Зная, напри-
мер, распределения продуктивности, теоретической и практиче-
ской ценности научных открытий, задержки-лаги, константы ци-
тирования, мы можем, сообразуясь с нашими прецставлениями о
плохом и хорошем, предпринимать целенаправленные действия
по ускорению или замедлению процесса, косвенным образом вли-
ять на сумму социально ценных характеристик соответствующих
творческих институтов. Мы еще очень мало знаем о процессах
творчества, но из того немногого, что нам уже известно, прорисо-
вываются явные черты общности всех творческих процессов по
ряду характеристик: распределения, ценности, лаги, константы
связи наличного с новым. Это, нам кажется, позволяет уже сего-
дня говорить о принципиально большой вероятности разработки
концепта нового типа знания - знания о творчестве. Этот новый
тип очень близок к классическому пониманию предмета филосо-
фии как единства диалектики, логики и теории познания.
7 февраля 1969
(Публикация Г.Д.Петровой)